Текст книги "Статский советник"

– Я на стороне з-закона. А вы? – поинтересовался Фандорин.

Бурляев развел руками, словно бы не находя слов, и демонстративно повернулся к статскому советнику спиной.

– Забирайте Литвинову и едем, – приказал он агентам, а сидящим показал кулак. – Смотрите у меня, говядина! Всех наперечет знаю!

– И госпожу Литвинову придется отпустить, – мягко сказал Эраст Петрович.

– Да ведь она в меня стреляла! – вновь развернулся подполковник, недоверчиво уставившись на чиновника особых поручений. – В должностное лицо! Находящееся при исполнении!

– Она в вас не стреляла. Это раз. О том, что вы должностное лицо, знать была не обязана – вы ведь не представились и мундира на вас нет. Это д-два. Про исполнение вам тоже лучше не поминать. Вы даже не объявили, что производится арест. Это три. Выломали двери, ворвались с криком, наставив оружие. Я бы на месте этих господ принял вас за налетчиков и, будь у меня при себе револьвер, без разговоров открыл бы огонь. Вы ведь могли принять господина Бурляева за б-бандита? – спросил Эраст Петрович барышню, смотревшую на него с весьма странным выражением.

– А разве он не бандит? – немедленно откликнулась Эсфирь Литвинова, изобразив крайнее удивление. – Кто вы вообще все такие? Вы из Охранного отделения? Что же вы сразу не сказали?

– Ну, я этого так не оставлю, господин Фандорин, – зловеще произнес Бурляев. – Еще посмотрим, чье ведомство сильнее. Идем, мать вашу!

Последнее выражение было адресовано агентам, которые убрали оружие и дисциплинированно потянулись к выходу.

Замыкал шествие Мыльников. У порога он обернулся, с улыбкой погрозил молодым людям пальцем, статскому советнику учтиво поклонился и был таков.

С полминуты в гостиной было тихо, только тикали настенные часы. Потом студент с разбитой бровью вскочил и опрометью кинулся к дверям. Остальные столь же стремительно, не прощаясь, бросились следом.

Еще через полминуты в комнате остались трое: Фандорин, Ларионов и вспыльчивая барышня.

Дочь банкира в упор рассматривала Эраста Петровича дерзкими, живыми глазами, полные губы, не вполне уместные на худеньком личике, разкоромыслились в язвительной усмешке.

– Это у вас инсценировка такая? – поинтересовалась мадемуазель Литвинова и с деланным восхищением покачала стриженой головкой. – Изобретательно. И сыграно виртуозно, просто театр Корша. Что по вашей пьесе должно последовать дальше? Благодарная девица падает на грудь прекрасному спасителю и, орошая слезами его крахмальную сорочку, клянется в вечной преданности? А потом пишет вам доносы на своих товарищей, да?

Эраст Петрович отметил, что – поразительная вещь – короткая прическа барышню вовсе не портит, а напротив, очень идет к ее мальчишескому лицу.

– Неужто вы в самом деле намеревались стрелять? – спросил он. – Глупо. Из такой б-безделушки (он показал тростью на валявшийся револьверчик) Бурляева вы все равно не убили бы, а вот вас наверняка растерзали бы на месте. Мало того…

– Я не боюсь! – перебила его экспансивная девица. – Пусть растерзали бы. Скотству и произволу спуску давать нельзя!

– …Мало того, – продолжил чиновник, пропустив ее реплику мимо ушей, – вы погубили бы своих друзей. Ваша вечеринка была бы признана сборищем террористов, и все они отправились бы на каторгу.

Мадемуазель Литвинова смутилась, но лишь на миг, не долее.

– Скажите, какой гуманный! – воскликнула она. – Только я не верю в Атосов от жандармерии. Такие, как вы, вежливые, лощеные, еще хуже, чем откровенные кровососы вроде этого красномордого. Во сто крат опасней! Да вы хоть понимаете, господин красавчик, что всем вам не уйти от возмездия?

Барышня воинственно шагнула вперед, и Эраст Петрович был вынужден отступить – пальчик с острым ноготком угрожающе рассекал воздух перед самым его носом.

– Палачи! Опричники! Вы не спрячетесь от народной мести за штыками своих телохранителей!

– Я вовсе и не прячусь, – обиженно ответил статский советник. – Никаких телохранителей у меня нет, а адрес мой напечатан во всех адресных книгах. Можете п-проверить: Эраст Петрович Фандорин, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе.

– А-а, тот самый Фандорин! – Девушка азартно оглянулась на Ларионова, словно призывая его в свидетели столь поразительного открытия. – Гарун аль-Рашид! Раб лампы!

– Какой еще лампы? – удивился Эраст Петрович.

– Ну как же. Могучий джинн, охраняющий старого султана Долгорукого. То-то он, Иван Игнатьевич, филерам губернатором грозился, – снова обратилась она к инженеру. – А я не возьму в толк, что за начальник такой, которому и Охранка нипочем. Не знала, господин джинн, что вы и политическим сыском не гнушаетесь.

Она добила Эраста Петровича последним, уже совершенно испепеляющим взглядом, кивнула на прощанье хозяину и величественно направилась к выходу.

– Погодите, – окликнул ее Фандорин.

– Что вам еще от меня нужно? – гордо изогнула барышня стройную шею. – Все-таки надумали арестовать?

– Вы забыли свое оружие. – Статский советник поднял револьвер и протянул ей рукояткой вперед.

Эсфирь Литвинова выдернула оружие двумя пальцами, словно брезговала дотронуться до руки чиновника и вышла вон.

Подождав, пока хлопнет входная дверь, Фандорин обернулся к инженеру и негромко сказал:

– Я знаю, господин Ларионов, о ваших отношениях с Охранным отделением.

Инженер вздрогнул, как от удара. На его желтоватом, с отечными мешками лице возникло выражение тоскливой обреченности.

– Да, – кивнул он, устало опускаясь на стул. – Что вы хотите знать? Спрашивайте.

– Я услугами тайных осведомителей не пользуюсь, сухо ответил на это Эраст Петрович. – По-моему, шпионить на своих товарищей м-мерзко. То, чем вы здесь занимаетесь, называется провокацией. Заводите новые знакомства среди романтически настроенной молодежи, поощряете антиправительственные разговоры, а потом доносите в Охранку о своих достижениях. Как вам не совестно, ведь вы д-дворянин, я читал ваше досье.

Ларионов неприятно рассмеялся, подрагивающей рукой вынул папиросу.

– Совестно? Вы про совесть с господином Зубцовым поговорите, Сергеем Витальевичем. И про провокацию тоже. Сергей Витальевич, правда, этого слова не любит. Он говорит «санация». Мол, лучше потенциально опасных субъектов на ранней стадии помечать и отсеивать. Для пользы общества и их же собственной. Если не у меня будут собираться, под внимательным оком Сергея Витальевича, то в каком-нибудь другом месте. И неизвестно, до чего там додумаются, каких дел натворят. А тут они все на виду. Чуть кто от праздных разговоров начнет на дело выворачивать, его, голубчика, сразу цап-царап. Государству спокойствие, господину Зубцову поощрение, а иуде Ларионову бессонные ночи…

Инженер закрыл лицо руками и замолчал. Судя по дерганью плеч, боролся с рыданиями.

Эраст Петрович сел напротив, вздохнул.

– Как же вас угораздило? Ведь противно.

– Еще бы не противно, – глухим голосом отозвался Ларионов сквозь прижатые ладони. – Я студентом тоже о социальной справедливости мечтал. Листовки в университете расклеивал. За этим занятием меня и взяли.

Он отнял руки, и стало видно, что глаза у него влажные, блестящие. Чиркнул спичкой, судорожно затянулся.

– Сергей Витальевич человек гуманный. «У вас, говорит, Иван Игнатьевич, мать старая, больная. Если из университета выгонят – а это самое малое, что вам грозит – не переживет. Ну, а ссылкой или, упаси Боже, тюрьмой вы ее точно в могилу сведете. Ради чего, Иван Игнатьевич? Ради химер?» И дальше про санацию стал объяснять, только длиннее и красивее. Мол, я вас не в доносители зову, а в спасители детей. Ведь они, неразумные и чистые сердцем, бегут по цветущему лугу и не видят, что за лугом-то пропасть. Вы бы и встали на краю этой пропасти, помогли бы мне детей от падения уберечь. Сергей Витальевич говорить мастер, и главное сам верит. Ну, и я поверил. – Инженер горько улыбнулся. – Честнее сказать, заставил себя поверить. Мать и в самом деле бы не пережила… Ну что, университет я закончил, и должность хорошую мне господин Зубцов приискал. Только вышло, что никакой я не спаситель, а самый обычный «сотрудник». Как говорится, нельзя забеременеть наполовину. Даже жалованье получаю, пятьдесят пять целковых. Плюс пятьдесят расходных, под отчет. – Улыбка стала еще шире, растянувшись в глумливый оскал. – В общем, всем жизнь хороша. Только вот совсем не сплю по ночам. – Он зябко поежился. – Забудусь на минуту и вздрагиваю – слышу стук. Думаю, а вот и за мной пришли. То ли те, то ли эти. Так и дергаюсь всю ночь. Стук-стук. Стук-стук.

В этот миг раздался стук дверного молотка. Ларионов вздрогнул и нервно рассмеялся.

– Припозднился кто-то. Всё веселье пропустил. Вы, господин Фандорин, уйдите пока вон за ту дверь. Ни к чему, чтоб вас тут видели. Объясняйся потом. Я быстро спроважу.

Эраст Петрович перешел в соседнюю комнату. Старался не подслушивать, но голос у пришедшего был громкий, ясный.

– …И не передали, что мы у вас остановимся? Странно.

– Никто мне ничего не передавал! – ответил Ларионов и громче чем нужно, спросил. – А вы в самом деле из Боевой Группы? Вам здесь нельзя! Вас всюду ищут! У меня только что была полиция!

Позабыв о щепетильности, Фандорин тихо подобрался к двери, приоткрыл щелку.

Перед инженером стоял молодой человек в бекеше и английском кепи, из-под козырька которого свисала длинная светлая прядь. Поздний гость держал руки в карманах, в прищуренных глазах посверкивали озорные искорки.

– Вы здесь один? – спросил визитер.

– Еще кухарка, она спит в чулане. Но вам правда здесь нельзя.

– Значит, пришла полиция, понюхала и ушла? – засмеялся блондин. – Вот ведь чудеса какие.

 
Как на Брянском на вокзале
Кошки ели воробья.
Полизали-полизали,
Да не съели ни чуть-чуть.
 

Веселый молодой человек переместился так, что оказался спиной к статскому советнику, Ларионов же, наоборот, был вынужден повернуться к двери лицом.

Интригующий гость сделал какое-то невидное для Фандорина движение рукой, и инженер вдруг ахнул, попятился.

– Что, Искариот, страшно? – все таким же легкомысленным тоном поинтересовался гость.

Почуяв неладное, Эраст Петрович рванул створку, но в ту же секунду ударил выстрел.

Ларионов, взвыв, согнулся пополам, стрелявший же оглянулся на грохот и вскинул руку с компактным вороным «бульдогом». Фандорин нырнул под выстрел и бросился молодому человеку в ноги, однако тот ловко отскочил назад, ударился спиной о дверной косяк и вывалился в прихожую.

Фандорин приподнялся над раненым и увидел, что дело плохо: лицо инженера быстро заливала мертвенная голубизна.

– Ноги отнялись, – прошептал Ларионов, испуганно глядя в глаза Эрасту Петровичу. – И не больно, только спать хочется…

– Я должен его догнать, – скороговоркой произнес Фандорин. – Я быстро, и сразу врача.

Выскочил на улицу, посмотрел вправо – никого, влево – вон она, быстрая тень, несется в сторону Кудринской.

На бегу статскому советнику пришли в голову две мысли. Первая, что врач Ларионову не понадобится. Судя по симптомам, перебит спинной хребет. Скоро, очень скоро бедный инженер наверстает все свои бессонные ночи. Вторая мысль была ближе к делу. Догнать-то убийцу не штука, да что с ним, вооруженным, делать, когда у самого оружия нет? Не ожидал статский советник от сегодняшнего дня никаких рискованных предприятий, и верный «герсталь-баярд», семь зарядов, новейшая модель, остался дома, а как бы сейчас пригодился.

Бегал Эраст Петрович быстро, и расстояние до тени стремительно сокращалось. Однако радоваться тут было нечему. На углу Борисоглебского убийца оглянулся и кинул в преследователя трескучий язык пламени – Фандорину обдуло щеку горячим ветром.

Вдруг прямо из стены ближайшего дома выметнулись еще две резвые тени и слились с первой в один смутный, подвижный ком.

– У, гнида, я те побрыкаюсь! – крикнул чей-то сердитый голос.

Когда Эраст Петрович подбежал ближе, возня уже закончилась.

Веселый молодой человек лежал лицом вниз, с вывернутыми за спину руками, хрипел и ругался. На нем сидел крепкий мужчина и кряхтя выкручивал локти еще дальше. Другой мужчина держал упавшего за волосы, задирая ему голову кверху.

Приглядевшись, статский советник признал в нежданных помощниках двоих из давешних филеров.

– Видите, Эраст Петрович, и от Охранки польза бывает, – раздался из темноты добродушный голос.

Оказалось, что поблизости подворотня, а в ней стоит не кто иной, как Евстратий Павлович Мыльников, собственной персоной.

– Вы почему здесь? – спросил статский советник и сам же ответил. – Остались за мной следить.

– Не столько за вами, ваше высокородие, вы – особа, находящаяся превыше всяческих подозрений, сколько за общим течением событий. – Филерский начальник вышел из тени на освещенный тротуар. – Особенно любопытно было посмотреть, не отправитесь ли вы куда-нибудь с той сердитой девицей. Я так полагаю, что вы рассудили ее взять не кнутом, а пряником. И совершенно справедливо. Такие отчаянные от грубости и прямого нажима только звереют. Их по шерстке надо, по шерстке, а потом, как брюшко подставит – цап за мягкое!

Евстратий Павлович мелко рассмеялся и примирительно сделал ладонью: мол, не отпирайтесь, не первый день на свете живу.

– Когда увидел, что барышня одна ушла, хотел своих олухов за ней послать, а потом думаю – погожу-ка еще. Их высокородие человек бывалый, с чутьем. Если задерживается, значит, идею имеет. И точно – вскорости появляется этот. – Мыльников кивнул на воющего от боли и матерящегося арестанта. – Так что, выходит, не просчитался я. Кто он?

– Кажется, член Боевой Группы, – ответил Эраст Петрович, чувствуя себя обязанным неприятному, но неглупому, весьма неглупому коллежскому асессору.

Евстратий Павлович присвистнул и хлопнул себя по ляжке:

– Ай да Мыльников. Знал, на кого ставить. Как будете реляцию писать, не забудьте раба божьего. Эй, ребята, кликните санки! И хорош ему руки выламывать, а то он чистосердечное писать не сможет.

Один из филеров побежал за санями, второй защелкнул на лежащем наручники.

– Хрен тебе с горчицей чистосердечное, – просипел арестованный.

* * *

В Охранное Эраст Петрович попал лишь далеко за полночь. Сначала нужно было позаботиться об истекающем кровью Ларионове. Вернувшись, Фандорин застал инженера уже впавшим в забытье. Пока приехала вызванная по телефону карета из больницы Братолюбивого общества, увозить застреленного стало уже незачем. Выходило, что время потеряно попусту.

Да еще до Большого Гнездниковского пришлось добираться на своих двоих – по ночному времени ни одного извозчика статскому советнику не встретилось.

В тихом переулке было темным-темно, лишь в окнах знакомого двухэтажного дома жизнерадостно горел свет.

Нынче в Охранном отделении было не до сна. Войдя, Эраст Петрович стал свидетелем любопытной сцены. Мыльников заканчивал разбор вечерней операции. Все шестнадцать филеров были выстроены вдоль стены длинного коридора, а коллежский асессор мягко, словно огромный кот, прохаживался вдоль шеренги и ровным, учительским голосом наставлял:

– И снова повторю, чтоб вы, болваны, наконец запомнили. При задержании группы политических, особенно если с подозрением на терроризм, действовать следующим порядком. Первое – ошеломить. Ворваться с треском, криком, грохотом, чтоб у них поджилки затряслись. Даже храбрый человек от неожиданности цепенеет. Второе – обездвижить. Чтоб каждый задержанный прирос к месту, не мог пальцем шевельнуть, и уж тем более голос подать. Третье – обыскать на предмет оружия. Сделали вы это? А? Тебя, Гуськов, спрашиваю, ты на захвате старший был. – Мыльников остановился перед пожилым филером, у которого из расквашенного носа стекала красная юшка.

– Ваше высокоблагородие, Евстратий Павлович, – пробасил Гуськов. – Так ведь мелюзга же, желторотики, сразу видать было. У меня глаз наметанный.

– Я те сейчас в этот глаз еще добавлю, – беззлобно сказал коллежский асессор. – Ты не рассуждай, дурья башка. Делай, как положено. И четвертое: за каждым из задержанных постоянный догляд. А у вас, разгильдяев, барышня из ридикюля пукалку достает, и никто не видит. В общем так… – Мыльников заложил руки за спину, покачался на каблуках. Агенты, затаив дыхание, ждали приговора. – Наградные получат только Ширяев и Жулько. За арестование опасного террориста по пятнадцати целковых от меня лично. И в приказе будет. А с тебя. Гуськов, десять рублей штрафу. И на месяц из старших филеров в обычные. Справедливо выйдет, как считаешь?

– Виноват, ваше высокоблагородие, – повесил голову наказанный. – Только от оперативной работы не отстраняйте. Я заслужу, вот вам крест, заслужу.

– Ладно, верю.

Мыльников обернулся к статскому советнику и сделал вид, что только сейчас его заметил.

– Замечательно, что пожаловали, господин Фандорин. Петр Иваныч и Зубцов битый час с нашим приятелем толкуют, да все впустую.

– Молчит? – спросил Эраст Петрович, поднимаясь за Мыльниковым по витой лесенке.

– Совсем наоборот. Дерзит. Я послушал немножко и ушел. Все одно толку не будет. А у Петра Иваныча после давешнего еще и нервы прыгают. Опять же обидно ему, что не он, а мы с вами такую важную птицу зацапали, – заговорщически присовокупил Евстратий Павлович, полуобернувшись.

Допрос велся в кабинете начальника. Посреди просторной комнаты на стуле сидел знакомый Фандорину весельчак. Стул был особенный, массивный, с ремешками на двух передних ножках и подлокотниках. Руки и ноги пленника были намертво пристегнуты, так что шевелить он мог только головой. По одну сторону стоял начальник Охранного, по другую – господин приятной наружности, на вид лет двадцати семи, худощавый, с английскими усиками.

Бурляев хмуро кивнул чиновнику, пожаловался:

– Отъявленный мерзавец. Целый час бьюсь, всё без толку. Даже имени не говорит.

– Что в имени тебе моем? – задушевно спросил подполковника наглец. – Оно, голуба, умрет, как шум печальный.

Не обращая внимания на дерзость, подполковник представил:

– Зубцов, Сергей Витальевич. Я вам про него рассказывал.

Худощавый почтительно поклонился, улыбнувшись Эрасту Петровичу самым приязненным образом.

– Счастлив быть представленным, господин Фандорин. Еще более счастлив вместе работать.

– А-а, – обрадовался арестованный. – Фандорин! То-то, смотрю, седые височки. Раньше не разглядел, не до того было. Что вы смотрите, хватайте его, господа! Это он старого осла Храпова убил.

И засмеялся, очень довольный шуткой.

– Разрешите продолжать? – спросил Зубцов разом у обоих начальников и повернулся к преступнику. – Итак, мы знаем, что вы член Боевой Группы и участвовали в покушении на генерала Храпова. Только что вы косвенно признались, что располагали описанием внешности господина статского советника. Нам известно также, что ваши соучастники в настоящее время находятся в Москве. Даже если обвинению не удастся доказать вашу причастность к покушению, вам все равно грозит самая строгая мера наказания. Вы убили человека и оказали вооруженное сопротивление представителям закона. Этого совершенно достаточно, чтобы отправить вас на эшафот.

Петр Иванович, не выдержав, вмешался:

– Ты хоть понимаешь, подлец, что тебе на веревке болтаться? Это смерть страшная, не раз видеть приходилось. Сначала человек хрипит и бьется. Бывает, что по пятнадцати минут – это как петлю завязать. Потом из глотки язык лезет, из черепа глаза, из брюха нечистоты. Библию помнишь, про Иуду? «И когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его».

Зубцов с укоризной взглянул на Бурляева, очевидно, считая его тактику неправильной, арестант же на грозные слова беззаботно откликнулся:

– Ничего, похриплю и перестану. Мне уж будет все равно, а вы потом мое дерьмо подотрете. Такая у тебя служба, толстомордый.

Подполковник коротко, хрустко ударил бесстрашного человека кулаком по лицу.

– Петр Иваныч! – протестующе вскрикнул Зубцов и даже позволил себе схватить начальника за руку. – Это совершенно недопустимо! Вы роняете престиж власти!

Бурляев разъяренно повернул голову и, видно, собрался поставить забывшегося помощника на место, но тут Эраст Петрович ударил тростью по полу и внушительно сказал:

– Прекратить!

Подполковник, тяжело дыша, высвободил руку. Террорист же плюнул на пол сгустком крови, в котором белели два передних зуба, и щербато улыбнулся, глядя на подполковника задорно блестящими синими глазами.

– Прошу извинить, господин Фандорин, – нехотя проворчал Петр Иванович. – Сорвался. Сами видите, каков это молодец. Что с таким прикажете делать?

– Ваше мнение, Сергей Витальевич? – спросил статский советник симпатичного Зубцова.

Тот смущенно потер переносицу, однако ответил сразу, без колебаний.

– По-моему, мы зря тратим время. Я бы допрос отложил.

– П-правильно. А делать, господин подполковник, надлежит следующее. Немедленно составить подробный словесный портрет задержанного. И полный бертильонаж, по всей форме. А затем описание и результаты антропометрических измерений отправьте телеграммой в Департамент полиции. Возможно, там имеется на этого человека досье. И извольте торопиться. Не позднее чем через час депеша должна быть в Петербурге.

* * *

И вновь, уже в который раз за последние сутки, Фандорин шел пешком вдоль Тверского бульвара, совершенно безлюдного в этот глухой час. Всякое было за долгий, никак не желавший кончаться день – и буран, и снегопад, и нежданное солнце, а ночью сделалось тихо и торжественно: неяркий свет газовых фонарей, белые, словно обернутые марлей силуэты деревьев, мягкое скольжение снежинок.

Статский советник и сам не вполне понимал, что его побудило отказаться от казенных саней, пока под ногами не захрустел звонкий, нетоптаный снег аллеи. Нужно было избавится от мучительного ощущения нечистоты, без этого все равно не уснуть.

Эраст Петрович неспешно шагал меж печальных вязов, пытаясь уразуметь – отчего во всяком деле, связанном с политикой, непременно есть привкус тухлости и грязи? Вроде бы расследование как расследование, да еще поважнее любого другого. И цель достойная – защита общественного спокойствия и интересов государства. Откуда же чувство запачканности?

Нельзя не запачкаться, вычищая грязь – это суждение Фандорину приходилось выслушивать достаточно часто, особенно от практиков законоохраны. Однако он давно установил, что так рассуждают лишь люди, не имеющие способности к этому тонкому ремеслу. Те, кто ленятся, ищут простых способов при решении сложных вопросов, не становятся настоящими профессионалами. Хороший дворник всегда в белоснежном фартуке, потому что не сгребает грязь руками, стоя на четвереньках, а имеет метлу, лопату, совок и умеет ими правильно пользоваться. Сталкиваясь с жестокими убийцами, бессовестными мошенниками, кровожадными выродками, Эраст Петрович никогда не испытывал такой брезгливости, как сегодня.

Почему? В чем дело?

Ответа не находилось.

Он свернул на Малую Никитскую, где фонарей было еще меньше, чем на бульваре. Здесь начался мощеный тротуар, и трость, пробивая тонкий слой снега, бодро зацокала стальным наконечником по камню.

У калитки, едва заметной в кружеве ажурных ворот, статский советник замер, не столько увидев, сколько почуяв легкое движение сбоку. Резко обернулся, на всякий случай взялся левой рукой за древко трости (внутри была узкая тридцатидюймовая шпага), однако тут же расслабил мускулы.

В тени ограды и в самом деле кто-то стоял, но этот кто-то явно принадлежал к слабому полу.

– Кто вы? – спросил Эраст Петрович, всматриваясь.

Фигурка приблизилась. Сначала он увидел меховой воротник шубки и полукружье собольего капора, потом, отразив свет дальнего фонаря, мерцающе вспыхнули огромные глаза на треугольном лице.

– Госпожа Литвинова? – удивился Фандорин. – Что вы здесь делаете? И в такой час!

Барышня из ларионовской квартиры подошла совсем близко. Руки она держала в пышной муфте, а глаза ее сверкали поистине неземным сиянием.

– Вы негодяй! – звенящим от ненависти голосом произнесла экзальтированная девица. – Я стою здесь два часа! Я вся окоченела!

– Отчего же я негодяй? – смутился Эраст Петрович. – Я понятия не имел, что вы ждете…

– Не поэтому! Не прикидывайтесь болваном! Вы отлично все понимаете! Вы негодяй! Я раскусила вас! Вы нарочно хотели заморочить мне голову! Прикинулись ангелом! О, я вас вижу насквозь! Вы и в самом деле в тысячу раз хуже храповых и бурляевых! Вас надо безжалостно уничтожить!

С этими словами отчаянная барышня вынула из муфты руку, а в ней блеснул знакомый револьвер, опрометчиво возвращенный владелице чиновником.

Эраст Петрович подождал, не последует ли выстрел, а когда заметил, что рука в пуховой перчатке дрожит и дуло качается из стороны в сторону, быстро шагнул вперед, взял мадемуазель Литвинову за маленькую кисть и отвел ствол в сторону.

– Вы непременно хотите сегодня подстрелить кого-нибудь из слуг закона? – тихо спросил Фандорин, глядя в бырышнино лицо, оказавшееся совсем рядом.

– Ненавижу! Опричник! – прошептала она и ударила его свободным кулачком в грудь.

Пришлось бросить трость, взять девушку и за вторую руку.

– Ищейка!

Эраст Петрович присмотрелся повнимательней и отметил два обстоятельства. Во-первых, мадемуазель Литвинова в обрамлении припорошенного снежинками меха, в бледном свете газа, звезд и луны была головокружительно хороша. А во-вторых, для одной только ненависти ее глаза горели что-то уж слишком ярко.

Вздохнув, он нагнулся, обнял ее за плечи и крепко поцеловал в губы – теплые вопреки всем законам физики.

– Жандарм! – выдохнула нигилистка, отстраняясь.

Однако в ту же секунду обхватила его обеими руками за шею и притянула к себе. В затылок Фандорину врезалось жесткое ребро револьвера.

– Как вы меня отыскали? – спросил он, хватая ртом воздух.

– И дурак к тому же, – заявила Эсфирь. – Сам же сказал, в каждой адресной книге…

Она снова притянула его к себе, да так яростно, что от резкого движения револьверчик пальнул в небо, оглушив Эрасту Петровичу правое ухо и распугав сидевших на тополе галок.