Текст книги "Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова (адаптирована под iPad)"

Как обычно, Иван не спешил. Несколько лет он ждал удобного момента – и дождался. В 1492 году старый Казимир умер. Один его сын, Ян Альбрехт, стал королем Польши; другой, Александр, был избран великим князем литовским. Иначе говоря династическая уния распалась.

И тут уж Иван медлить не стал.

За поводом дело не стало – его давали непрекращающиеся приграничные стычки и религиозные притеснения русского населения. Московский государь объявил себя защитником Руси и православия, собрал большое войско, в очередной раз натравил на литовские земли своего союзника крымского хана Менгли-Гирея – и война получилась такой, как любил Иван Васильевич, то есть с гарантированной победой.

Сам великий князь воевать не пошел, отправил опытных полководцев. Они брали литовские города один за другим, не встречая серьезного сопротивления. Князь Федор Телепень-Оболенский взял Любутск и Мценск; воеводы Василий Лапин и Андрей Истома захватили Хлепень и Рогачев; князь Иван Воротынский оккупировал Мосальскую волость. Еще хуже для Литвы было то, что на Русь потянулись новые перебежчики.

Александру Литовскому, не имевшему сил для войны, пришла в голову идея, которая, должно быть, показалась ему очень ловкой. Он посватался к дочери Ивана III, надеясь, что при помощи этого брачного союза наконец обеспечит себе мир на востоке, и тогда сможет спокойно заняться своими внутренними и европейскими проблемами. Ради такой перспективы Александр даже согласился признать за Иваном титул «государя всея Руси» и отказаться от прав на области, к началу войны фактически перешедшие к Москве. Первая уступка была огромным политическим успехом Ивана III; вторая – тем более, ибо создавала удобный прецедент.

Взамен государь отказался от претензий на Смоленск и Брянск, которые ему все равно не принадлежали, вернул только что занятые и еще не успевшие прирасти к Руси территории – и, конечно, отдал дочь Елену. Правда, планы Ивана Васильевича на этот брак были совсем иные, чем у зятя.

Историю с замужеством Елены Ивановны можно было бы назвать «Использованием Елены Прекрасной в качестве Троянского коня». Брак был оговорен множеством условий: невесту не могли принуждать к перемене веры; ей должны были выстроить собственную православную церковь. Александр, которому очень хотелось побыстрее замириться, легко подписал эти кондиции, вероятно, полагая, что уж как-нибудь договорится с собственной женой без далекого тестя и вообще стерпится-слюбится.

Однако не тут-то было. Иван и издали продолжал дотошно и придирчиво следить за тем, как содержат его дочь. Мелочная опека простиралась даже на то, какие прислужницы будут окружать великую княгиню – местные или присланные из Москвы, да в каком платье ходит Елена – упаси боже, не в «польском» ли.

Совершенно очевидно, что Иван III рассматривал женитьбу не как прелюдию к добрососедству, а как предлог для нового обострения отношений.

Елена привыкла повиноваться строгому отцу, она была хорошей дочерью. Однако женой она оказалась тоже хорошей. Судя по всему, этот сугубо политический брак получился вполне удачным. По переписке Елены с отцом видно, что она «из великие беды своея и жалости сердечные» всячески защищает Александра от нападок. Она пишет (цитирую перевод Н. Костомарова): «Ведаешь государь, отец мой, что ты за мною дал и что я ему принесла [имеется в виду, что скупой Иван не дал никакого приданого]; однако, государь и муж мой король и великий князь Александр, ничего того не жалуючи, взял меня с доброю волею и держал в чести и в жаловании и в той любви, какая прилична мужу к своей подруге».

Всё это, впрочем, не имело никакого значения. Вряд ли Ивана интересовало, любит зять его дочь или нет. Требовался предлог для новой войны, как только Москва к ней подготовится. И такой предлог сыскался. К переходу в католичество Елену не принуждали, но никакой православной церкви при дворе, конечно, не построили – католическое духовенство и литовская знать никогда бы такого не стерпели. «Троянский конь» свою роль выполнил.

Елена Ивановна с мужем Александром, изображенные вполне счастливыми. Гравюра XVI в.

В 1500 году началась новая война – из-за надуманных притеснений Елены Ивановны и новых спорных земель, образовавшихся в результате переманивания Москвой приграничных русско-литовских магнатов.

На сей раз у Литвы появился союзник – Ливонский орден, но в военном отношении проку от него оказалось немного; немцы вели себя пассивно. Зато всегдашний союзник Москвы крымский хан Менгли-Гирей принялся активно опустошать украинские земли, совмещая приятное (грабеж) с полезным (укреплением дружбы с Иваном Васильевичем).

С самого начала русскому войску сопутствовал успех. Оно было многочисленнее и лучше подготовилось к боевым действиям.

14 июля 1500 года у реки Ведроши, неподалеку от Дорогобужа, литовский великий гетман князь Константин Острожский, русский и православный, встретился с московской ратью, которую вели боярин Юрий Захарьин-Кошкин (предок будущих Романовых) и князь Даниил Щеня-Патрикеев. Сначала литовцы потеснили русских, но те, следуя старинной, еще чингисхановской тактике, нанесли мощный фланговый удар запасным полком. Разгром был сокрушительным. Литовцы потеряли не только артиллерию и обоз, но в плен угодил и сам великий гетман, который через некоторое время перешел на службу к Ивану III – тяжелый удар для престижа Александра Литовского.

Вторая русско-литовская война 1500–1503 гг. С. Павловская

Некоторое время русские отряды продолжали занимать новые территории, захватив почти все земли древнего Черниговско-Северского княжества. Была еще одна крупная победа под Мстиславлем, были взяты Торопец и Орша. На этом активная фаза войны закончилась, и начались переговоры. Карамзин объясняет внезапное миролюбие Ивана Васильевича возрастными изменениями. «Вообще люди на шестом десятилетии жизни редко предпринимают трудное и менее обольщаются успехами отдаленными», – пишет историк. Но, скорее всего, причина заключалась в том, что, несмотря на большие успехи, на большее у Москвы просто не хватило сил. Осенью 1502 года русские осадили важный город Смоленск, но их орудия оказались недостаточно мощны, чтобы пробить крепкие стены. Пришлось отступить.

Александр отдал большую территорию (по счету С. Соловьева, 19 городов, 70 волостей, 22 городища и 13 сел), но подписал не мир, а всего лишь перемирие, надеясь на реванш. Ивану же оставалось жить недолго. На новые завоевания ни сил, ни времени у него уже не было. Продолжить работу по присоединению западнорусских земель предстояло его наследнику.

Главное противостояние между Русью и Литвой было впереди. Войн будет еще много. Через сто лет после смерти Ивана III построенное им государство рухнет, не выдержав натиска западного соседа. Однако в 1505 году, к концу жизни великого государя, казалось, что перелом в споре восточной Руси с западной уже свершился и что Москва побеждает.

Русь возвращается на карту мира

Военные успехи и рост державы были бы невозможны, если бы не работа московской дипломатии, возникшей при Иване III. В ордынский период русской дипломатии не существовало – у колонии не бывает внешней политики. Московские князья и их посланники очень хорошо умели маневрировать в ханской ставке, играя на противоречиях между татарскими партиями, задаривая ханш и подкупая мурз – подобного искусства вполне хватало.

Однако независимой стране этих теневых и, в общем, рабских навыков было явно недостаточно. Требовалось осваивать незнакомую науку общения с иностранными государствами на равных; требовалось обозначить новое положение Руси – да просто известить мир о возрождении страны, про которую все, кроме соседей, давно забыли; добиваться признания и уважения, заключать военные и политические союзы; приглашать чужеземных мастеров; наконец – налаживать и развивать новые торговые связи. Особенно насущными все эти задачи стали после брака Ивана Васильевича с византийской принцессой и формального разрыва с Ордой. Как пишет Карамзин: «В сие время судьба Иоаннова ознаменовалась новым величием посредством брака, важного и счастливого для России: ибо следствием оного было то, что Европа с любопытством и с почтением обратила взор на Москву, дотоле едва известную; что Государи и народы просвещенные захотели нашего дружества; что мы, вступив в непосредственные сношения с ними, узнали много нового, полезного как для внешней силы государственной, так и для внутреннего гражданского благоденствия».

Что-то у неопытных в международной политике русских дипломатов получалось лучше, что-то хуже.

Привычка к закулисному лавированию и коррумпированию, привнесенная из прежних времен, вкупе с крайней уклончивостью и непрочностью обещаний сохранилась надолго, на столетия. В Европе эту особенность русской дипломатии ошибочно называли «византийством», хотя на самом деле она являлась генетическим наследием ордынского периода. Недаром покровителем российской дипломатии является святой благоверный князь Александр Невский, выведший Русь из худших времен татаро-монгольского ига исключительно благодаря гибкости и умению приспосабливаться к жестким обстоятельствам.

Однако во времена Ивана III московские послы, раньше хорошо владевшие лишь оружием слабого, начинают постигать правила пользования новым инструментом: силой. Надо сказать, что в исторической перспективе этим вторым, безусловно, важным, но обоюдоострым оружием русская дипломатия толком так и не овладела. Русь, а потом Россия нередко будет пережимать по части силовой дипломатии и тем самым наносить ущерб собственным интересам. При умном и осторожном Иване III подобного не случалось; при его преемниках, как мы увидим, такое происходило довольно часто.

Иван рассматривал дипломатию прежде всего как средство обеспечить перевес перед войной, а еще лучше – добиться своих целей вообще без войны. Таким бескровным образом он одержал не меньше побед, чем при помощи оружия.

По предыдущим главам читателю должно быть уже ясно, что стержнем дипломатии Ивана III были отношения с Крымским ханством. На этом союзе, как на фундаменте, держалась вся стратегия московской экспансии – и в восточном, и в западном направлениях.

Дружба с ханом Менгли-Гиреем (1467–1515, с перерывами) имела для Ивана Васильевича первостепенное значение. Строилась она, конечно, не на личной симпатии (два государя ни разу не встретились), а на общности интересов. У Крыма был тот же главный враг – Большая Орда, а Литва, давняя соперница Москвы, представляла собой удобный и близкий объект для грабежа. Вот почему Менгли-Гирей всегда так охотно откликался на приглашение повоевать и с Большой Ордой, и с великим княжеством Литовским.

Напомню, что военная помощь Менгли-Гирея спасла Москву в 1480 году во время «Стояния на Угре», когда хан Ахмат тщетно ждал Казимира, отбивавшегося от крымцев. Во время первой русско-литовской войны, в 1494 году, большое татарское войско вторглось на Украину, и эта война на два фронта была одной из главных причин, по которым Александр Литовский запросил мира. То же повторилось и во время второй литовской войны: в 1502 году крымцы атаковали литовские земли, дойдя до Белоруссии. Александр опять был вынужден согласиться на невыгодный мир с Москвой.

В то же самое время, в 1502 году, Менгли-Гирей окончательно добил Большую Орду – то есть достиг той основной задачи, ради которой поддерживал союз с Русью. (Заходя вперед, скажу, что эта победа впоследствии вышла Руси боком: когда у Крыма отпала необходимость в Москве, дружба очень быстро закончилась, но произошло это уже не при Иване III.)

Набег крымской конницы. И. Сакуров

Поддержка великого князя была нужна Менгли-Гирею не только из военно-политических видов, но и для собственной безопасности. Хан захватил власть силой, отобрав ее у старшего брата, и долгое время сидел на троне непрочно. Он дважды был свергнут и возвращался лишь после упорной борьбы. Во всех этих внутритатарских сварах Иван неизменно оказывал помощь своему верному союзнику. Менгли-Гирей даже получил от великого князя письменную гарантию, что в случае поражения обретет убежище в Москве; Иван клялся, что «поднимет его истому на своей голове».

По старой, надежной московской традиции союз требовалось подпитывать подарками и взятками, на которые крымцы были очень падки, поскольку понятие коррупции в ордынской культуре, кажется, вовсе отсутствовало. Послы Ивана III (на эту должность назначали самых знатных людей, обычно бояр) постоянно «прикармливали» царевичей и мурз, делая им подношения соответственно рангу – и друзей у Москвы в Крыму было много.

Вторыми по важности (а начиная с «литовского» периода – первыми) для Москвы были дипломатические отношения со «второй» Русью, и строились они на совершенно иных принципах. Литву Иван III рассматривал как препятствие для объединения русских земель, а литовского монарха – как конкурента на звание «государя всея Руси». Мир и тем более дружба Москве в этот период были не нужны, поэтому русская дипломатия постоянно задирает, провоцирует, торгуется из-за спорных земель и «всерусского» титулования Ивана Васильевича. Даже переговоры о браке Елены Ивановны с Александром очень мало напоминали обсуждение радостного события. Совершенно очевидно, что в эту эпоху, когда Москва была сильна, а Литва слаба, Иван расценивал дипломатию как средство второстепенное и больше полагался на военное преимущество. Послы великого князя на каждых переговорах упрямо заявляли, что «русская земля из старины от наших прародителей – наша отчина», имея в виду всю русскую землю. С такой позицией особенного простора для дипломатических маневров не оставалось. Русь и Литва входили в шестнадцатое столетие непримиримыми врагами.

До конца пятнадцатого века в Западной Европе полагали, что Русь – это провинция в польском королевстве, и вдруг узнали, что существует еще другая Русь, которая, кажется, больше, могущественнее и богаче первой (то есть для Европы-то «первой» была литовская Русь, а московская – «второй»). «Можно сказать, что Северо-Восточная Россия, или Московское государство, для западных европейских держав была открыта в одно время с Америкою», – пишет С. Соловьев.

Присоединив Новгород, Москва попадает в круг балтийских держав. Если в прежние времена у нее почти не было контактов со Швецией, Данией и Германской империей, а отношения с Ливонским орденом ограничивались пограничными столкновениями, то теперь Ивану пришлось решать новые трудные задачи. Нужно было закрепиться на море; наладить торговлю с Европой; завести новых союзников и давать отпор новым врагам.

Знаменитый немецкий купеческий союз Ганза в это время пришел в упадок, и Иван закрыл его представительство в Новгороде, потому что, во-первых, хотел лишить неспокойный Новгород богатства, а во-вторых, намеревался вести торговлю с Европой без посредников.

Напротив немецкого города Нарвы, на другом берегу реки, в 1492 году Иван III поставил крепость, в его честь названную Ивангородом. Здесь был построен порт, и началась торговля.

В следующем же году у Руси завелся первый на Балтике союзник – Дания, причем инициатива, кажется, исходила от датчан. У них не было территориальных споров с Русью, поскольку страны находились далеко друг от друга, зато имелся общий враг: Швеция – северный сосед, доставлявший русским множество проблем. Иван охотно помог датскому королю одолеть шведского – великий князь очень любил одерживать победы чужими руками. В 1495–1496 годах московское войско сходило повоевать в шведскую Финляндию, но основные боевые действия происходили на скандинавском театре, где Ганс Датский добыл себе шведскую корону.

Давний недруг, Ливонский орден, к концу XV века одряхлел и ослабел, однако полностью военной мощи не утратил. Всякий раз, когда Москва пыталась разговаривать с ним языком оружия, оказывалось, что орешек пока не по зубам. Но если ливонцы кое-как еще могли отстоять собственные земли, нападать на Русь теперь они смели лишь в союзе с Литвой, предпринимая сравнительно небольшие операции. Магистр выводил хорошую по боевым качествам, но весьма немногочисленную армию.

Завоевание этой хорошо укрепленной многочисленными замками территории в планы Ивана III не входило. При этом он обращался с Орденом довольно пренебрежительно, решая возникающие трения путем переговоров, на которых ливонцам отводилась роль просителей и жалобщиков.

Соотношение сил между Москвой и Ливонским орденом очень хорошо демонстрирует русско-литовская война 1500–1503 годов, которая вообще-то была русско-литовско-ливонской, потому что немцы присоединились к королю Александру. Магистру Вальтеру фон Плеттенбергу показалось, что вместе с сильным союзником он сумеет добиться того, на что не мог рассчитывать в одиночку. Мобилизовав все свои ресурсы, он собрал 15-тысячную армию, хорошо оснащенную пушками и мушкетами. Поначалу ливонцам сопутствовал успех. Они разгромили псковско-московскую рать, обратив ее в бегство шквальным огнем – русские не привыкли к массированному использованию артиллерии. «Была туча велика, грозна и страшна от стуку пушечного и пищального», – сообщает летопись. Затем ливонцы взяли крепость Остров, пользуясь тем, что основные силы Москвы заняты на литовском фронте. Однако на не слишком мощную крепость Изборск у Ордена сил уже не хватило. Истощив силы под ее стенами, поредевшее и ослабленное дизентерией немецкое войско начало отступать. Тут у Ивана III освободилась часть армии, не самая большая, однако вполне достаточная для того, чтобы не только отогнать немцев за границу, но и разорить ливонские земли.

Продолжающаяся война с Литвой не позволила Москве завершить разгром, и через некоторое время магистр явился все к тому же Изборску с новой ратью. Взять крепость немцы не сумели, пошли к Пскову и здесь встретились с главной русской армией под командованием первых московских воевод Даниила Щени-Патрикеева и Василия Шуйского. Несмотря на значительное численное преимущество, русским не удалось опрокинуть ливонцев. Магистр доблестно оборонялся и отбил все атаки. Но потери его были таковы, что после этого Орден в войне уже не участвовал. Обе стороны извлекли из кровопролития уроки: ливонцы – что война с Москвой им не по зубам; русские – что ливонский орешек крепок и лучше пока не пытаться его разгрызть.

Во время переговоров Ивана с литовским зятем магистр тоже прислал своих послов, но они находились в унизительном положении: им пришлось дожидаться заключения мира между «большими державами» и потом соглашаться на условия, обговоренные без ливонского участия.

Самым крупным государственным объединением Европы в то время была Германская империя, столица которой находилась в Вене.

Один из дворян императора Фридриха III (1452–1493), некто Николас Поппель, путешествуя по отдаленным восточным землям, узнал, что за Литвой существует какая-то Московия, и решил туда заглянуть. Это произошло в 1486 году.

Размеры и мощь новой страны произвели на кавалера большое впечатление. Вернувшись, он доложил императору, что на европейской карте появился сильный игрок, которого прежде не было.

Изображение магистра фон Плеттенберга на ливонской монете

Три года спустя Поппель вернулся в Москву уже в качестве полномочного посла из Вены, и между двумя странами в течение нескольких лет происходили весьма оживленные переговоры.

Тут был взаимный интерес. Фридрих III, а потом его сын Максимилиан I враждовали с Польшей из-за венгерского наследства, и союзник на востоке им был очень кстати. Выгоден такой союз был и Ивану Васильевичу.

Договориться не получилось, ибо Фридрих и Максимилиан имели общую черту с Иваном III: тоже любили загребать жар чужими руками. Австрийцы просили прислать им русское войско, обещая великому князю взамен королевский титул. Ивана устраивал его титул, а войско требовалось для собственных нужд.

В конце концов Вена помирилась с поляками, и надобность в восточном союзнике отпала. Дипломатические контакты с Русью надолго прекратились.

В этой австрийско-русской дипломатической торговле был один любопытный эпизод, связанный с попыткой заключения брачного союза. Иван остался равнодушен к королевской короне, но его весьма заинтересовало предложение породниться с императорским домом. Если сам он был женат на принцессе восточной империи и выдал бы свою дочь за принца западной империи, это очень повысило бы статус его державы в глазах соседей.

Император предложил женить своего племянника маркграфа баденского на московской княжне, дочери Ивана. Это показалось великому князю невместным. Он соглашался минимум на императорского внука, Максимилианова сына. Австрийцы были готовы рассмотреть и этот вариант, но просили показать их послу невесту, да поподробнее рассказать о приданом. Невесту не показали, сославшись на русские обычаи, а приданого Иван давать не хотел. В результате принц женился на герцогине Бретанской, так что Ивана Васильевича подвела скупость, очень развившаяся в нем к старости. Впоследствии великий князь был вынужден отдать заневестившуюся дочь Феодосию (старшая, как мы помним, уехала в Литву) за одного из своих бояр – более престижных женихов уже не появилось.

Максимилиан I. А. Дюрер

Еще одним направлением активных дипломатических связей была Италия: Рим и Венеция. С папским престолом Москва завела деятельные сношения с момента переговоров о женитьбе на Софье Палеолог, Венеция же как морская держава издавна была заинтересована в контактах с восточными странами.

И папе, и дожу Москва была нужна как союзник против главного их врага – Турции. Итальянцы не скупились на лесть и посулы, надеясь, что русский principe ударит султану в тыл и тем самым даст Европе передышку от турецкого натиска.

Иван охотно поддерживал итальянцев в этом заблуждении, поскольку у него был практический интерес, о котором я расскажу чуть ниже, однако с султаном ссориться, конечно, не собирался.

В военно-политическом смысле Турция была для великого князя гораздо важнее итальянских государств. В то время это была самая могущественная – как на земле, так и на море – держава Европы. Она объявила Черное море «девственным», то есть недоступным для немусульманских кораблей. Та же участь, казалось, ожидает и Средиземное море. По счастью для Запада, после воинственного Мухаммеда II на оттоманский престол взошел султан-философ Баязет II (1481–1512), не любивший воевать, и в конфликте случилась передышка, однако баланс сил был явно в пользу Турции.

Иван III завел отношения с султанским двором через своего друга крымского хана, который с 1475 года стал турецким вассалом. Великому князю было важно известить падишаха о своих мирных намерениях, получить от столь великого владыки признание своего титула «государя всея Руси» и обеспечить защиту для русских купцов, торгующих в черноморских землях. Султана северная страна интересовала мало. Он согласился титуловать Ивана, как тому хотелось, купцов обещал не обижать, но никакой особенной близости с Москвой не возникло. Страны пока еще не имели общей границы и, образно выражаясь, смотрели в разные стороны.

Памятник Афанасию Никитину в Твери. С. Орлов, А. Завалов

К началу княжения Ивана III относится удивительная история о путешествии тверского купца Афанасия Никитина в Индию, не имевшая политических и практических последствий, но расширившая представления русских о далекой стране, про которую в ту пору мало что знали и морские европейские державы. Рассказ Афанасия о поездке «Хождение за три моря» по содержательности и информативности может посоперничать с записками Марко Поло, но сам Никитин называет свое «хождение» грешным: с точки зрения тогдашнего русского человека, путешествия делились на благочестивые, то есть для поклонения святыням, и суетные, то есть затеваемые ради корысти.

В 1468 году Никитин покинул родную Тверь с товарами, присоединившись к каравану московского посланника Василия Папина, который вез девяносто кречетов ширваншаху (правителю Ширвана, царства на территории современного Азербайджана).

С коммерческой точки зрения, предприятие получилось катастрофическим. Сначала на караван напали астраханские татары, причем Никитин лишился всей своей «рухляди». Затем в Каспийском море случилось кораблекрушение, а в конце пути торговые люди были обобраны до нитки. Одни вернулись на Русь, другие остались в Шемахе, а Никитин решил хоть как-то покрыть убытки и в этом тщетном стремлении забирался всё дальше и дальше. Коммерсант из него был никудышный: он не смог выгодно продать единственное свое имущество, жеребца, и не стал закупать в обратный путь ценнейшие товары – перец и красители, решив, что они не нужны.

Зато Никитин вел записки, благодаря чему и остался в благодарной памяти потомства.

Индийцы произвели на Афанасия большое впечатление: «…А все ходят брюхаты, а дети родятся на всякый год, а детей у них много. А мужики и жонкы все нагы, а все черны… А жонки ходят голова не покрыта, а сосцы голы; а паропки да девочки ходят наги до семи лет, сором не покрыт». Сам он туземцам тоже показался необычен: «Яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивуются белому человеку».

Обратно путешественник шел через Турцию, про которую, впрочем, почти ничего не рассказывает. В долгой дороге Никитин, кажется, начал подзабывать родную речь, потому что в текст вставлено немало татарских и арабских фраз. Горе-купец умер на обратном пути, в Смоленске, совсем немного не добравшись до родной земли. Его записки попали в Москву, были переписаны в летописи, однако затем надолго забыты и вновь обнаружены лишь Карамзиным.

Потомкам остается только радоваться, что Афанасий был так несметлив на выгоду, иначе он, конечно, вернулся бы много раньше и до Индии не добрался бы.

В правление Ивана III послами в малознакомые страны часто отправляли не русских вельмож, а «иностранных специалистов», которые лучше знали тамошние обычаи. При этом по неопытности Москва часто допускала ошибки, которые приводили к провалу важных дипломатических миссий.

Например, грек Юрий Таранхиот в 1489 году был отправлен ко двору германского императора с оскорбительно недостаточными подарками (сорок соболей да две шубы), что произвело в Вене скверное впечатление.

Брак дочери Ивана и Максимилианова сына провалился не только потому, что великий князь поскупился на приданое, но еще и из-за невыполнимого требования о сохранении невестой православия. Такое было возможно в Литве, где три четверти населения составляли православные, однако для Габсбургов, опоры католицизма, подобное условие, конечно, выглядело абсурдным.

Дружбы с Турцией не получилось из-за того, что великий князь строго-настрого запретил своему послу кланяться падишаху земным поклоном и вести переговоры с министрами – только напрямую с самим государем. Требование, нормальное при общении с татарскими ханами, для сложного оттоманского церемониала было невообразимо. Султан оскорбился на невежу и обратного посольства не отправил.

Московской дипломатии еще предстояло многому научиться.

Впрочем, все эти вроде бы бесплодные поездки имели немаловажный смысл, потому что затевались не только ради переговоров с чужеземными правительствами, но и для практической надобности. Московские послы активно вербовали в германских и итальянских землях нужных специалистов – всевозможных мастеров, архитекторов, врачей, один раз даже привезли «органного игреца». В этом отношении контакты с Европой вполне себя оправдали. Подробнее об этой стороне деятельности Ивана III будет рассказано в следующей главе.