Текст книги "Ф. М."

4. Фантастический мир

 
Ты говоришь: «Она не стоит свеч,
Игра судьбы. Темны ее сплетенья».
Но не бывает лишних встреч,
И неслучайны совпаденья.
 

«Автор-радио» успело пропеть одну строфу, прежде чем Николас въехал в арку, полуослеп от темноты и проглядел, как от стены отделилась узкая тень.

Тень покачнулась, всплеснула руками. Упала прямо под колеса.

Визг тормозов.

Панический удар сердца о грудную клетку. Удар грудью о руль. Удар бампером в мягкое.

– Oh, my God, no! – вырвалось у Ники по-английски, чего с ним уже лет пять не случалось.

Всю взрослую жизнь, с тех пор как впервые нажал на педаль газа, боишься именно этого: даже не столкновения с другой железной коробкой на колесах, а тошнотворно сочного звука, когда металл ударит в живое, и две судьбы полетят под откос – твоя и еще чья-то.

Кто, кто? – вот о чем думал Фандорин, открывая дверцу трясущейся рукой. Пьяный, старушка, шустрый мальчуган? Только бы не мальчуган, взмолился он, только бы не мальчуган!

Молитва его была услышана. Ах, сколько раз в детстве мама говорила: «Когда молишься о чем-нибудь, формулируй просьбу с предельной ясностью».

Глаза уже свыклись с полумраком, и Ника увидел, что под бампером его массивного англичанина лежит девочка.{14}14
  За несколько минут до этого дорожно-транспортного происшествия в большой черной машине, припаркованной в переулке по ту сторону арки, происходил такой диалог.
  Мужчина (заканчивая разговор по телефону):…Понял Будет отъезжать, дай знать. (Сидящей рядом девочке). Он спускается по лестнице. Сейчас выйдет. Ты готова?
  Девочка (на ней темные очки): А по-другому как-нибудь нельзя?
  Мужчина: Боишься? Да ты не жди, пока он на тебя наедет. Сама ударься о бампер, крикни погромче и падай. В подворотне темно, он не разглядит.
  Девочка: Я не боюсь. Противно. Грех.
  Мужчина: Тебя никто не заставлял. Сама решила.
  Девочка: Сама…
  Мужчина (с любопытством): Кстати, если не секрет, почему? Вчера ни в какую, а сегодня сама позвонила?
  Девочка молчит.
  Мужчина: Слушай, сними ты очки. И потом, на кой тебе наклейка на стекле? Пол-глаза закрывает. Отдери.
  Девочка (мотая головой): Нет, она красивая.
  Мужчина: Так почему передумала?
  Девочка (очень тихо): Из-за ангела… Ангел мне явился.
  Мужчина (пряча улыбку): А-а Бывает. (Пищит телефон.) Это сигнал Давай, пошла!


[Закрыть]

– Ребенка сбили! – закричала женщина. Эхо обеспечило должный акустический эффект.

– Ты жива? – выдохнул Ника, опускаясь на колени рядом с телом.

В конце концов, с какой скоростью он ехал? Вряд ли больше десяти километров в час.

Девочка-подросток застонала и пошевелилась.

Под гулким сводом раскатывался шум вмиг собравшейся толпы.

– Жива не жива, а посидеть придется, – позлорадствовал бас.

– Надо его на алкоголь проверить, – деловито предложил надтреснутый тенор. – Гоняют по двору, а тут дети.

– Эти завсегда откупятся. Ишь, тачка заграничная, – высказался третий голос, старческий.

Еще кто-то (разумеется, не мужчина, а женщина):

– У кого мобильный есть? «Скорую» надо!

– Не надо «скорую», – сказала вдруг девочка, садясь. – Я ничего… Я сама виновата. Он тихо ехал. Это у меня голова закружилась. Вы извините, пожалуйста, – обратилась она к парализованному ужасом Нике и всхлипнула.

Теперь, когда девочка села, стало видно, что ей лет шестнадцать. Не девочка – девушка. В майке со стеклярусным попугаем на груди, в коротких светлых брючках и сандалиях.

– Молчи, дура! – посоветовал деловитый тенор. – Сама, не сама – какая разница. Ты чё, не видишь, мужик упакованный? Тут реальные бабки светят. Я свидетель буду, как он без фар въехал.

– Да вот же фары, горят! – возмутился Николас.

– После включил. А ты, девка, меня слушай, договоримся.

Но девушка советчика не слушала. Она стояла на четвереньках и шарила рукой по асфальту. Нашла что-то, охнула:

– Господи, разбились!

В руках у нее были солнечные очки. Очевидно, совсем новые, еще наклейка со стекла не снята.

– Так больно? – спросил Ника, наскоро ощупывая ее плечи и затылок. – А так?

– Хорош девку лапать! – крикнул из толпы всё тот же подлый голосишка.

– Нет, только локтем немножко ударилась. Со мной правда всё в порядке.

Но когда он помог девушке встать на ноги, оказалось, что она вся дрожит. Еще бы, нервный шок…

– Садитесь ко мне. Я отвезу вас в больницу.

Доброжелатель, плюгавый мужичонка с сетчатой сумкой, в которой позвякивали бутылки, строго сказал:

– Даже не думай! Сейчас ты – жертва наезда, у тебя все права, а потом иди, доказывай. Он тебя за угол отвезет и пинком под зад. Но ничё, я номер запомнил.

Толпа, увидев, что ничего особенно драматичного не произошло, уже рассосалась, остался лишь этот прагматик.

– А может, вставить можно? – спросила жертва наезда, надев очки.

Один глаз смотрел на Николаса сквозь сетку трещин, второй, незащищенный и широко раскрытый, был в пустой рамке.

– Я вам куплю другие такие же, – пролепетал Фандорин, всё еще не веря своему счастью. Жива, цела! И, кажется, не намерена вымогать деньги. – Только сначала все-таки съездим в травмопункт, проверимся. Мало ли что.

Он чуть не насильно усадил ее в машину, включил в салоне свет и теперь смог рассмотреть девушку как следует.

Худенькая, светлые волосы до плеч, такие же светлые ресницы и брови – не красится, у нынешних шестнадцатилеток это редкость. Хотя, возможно, ей было и больше. Или меньше. Миновав сорокапятилетний рубеж, Николас стал замечать, что разучился разбирать возраст молоденьких девушек, у которых лицо еще не оформилось, а лишь одна щенячья припухлость на щеках. То ли им шестнадцать, то ли двадцать шесть – не поймешь. Точно так же в юности он удивлялся, как это люди на взгляд определяют, кому пятьдесят пять, а кому семьдесят. Все пожилые дяди и тети тогда казались одного возраста.

– Вам сколько лет? – спросил он на правах пожилого дяди.

– Восемнадцать, – ответила незнакомка, уныло разглядывая очки. – И дужка погнулась…

Вроде хорошенькая, черты лица правильные, а не красавица, по природной мужской привычке (ничего с ней не сделаешь) определил Фандорин. Ведь что такое красавица? В чем тут фокус? В выражении лица, в особенном сиянии глаз, в посадке головы. А сбитая метрокэбом блондиночка была какая-то тусклая, жалкая. Тощие плечики приподняты, на шее сзади детский пушок, да еще носом шмыгает. Странная девчонка, слишком уж беззащитная. Разве нормальная московская девица восемнадцати лет сядет в машину к незнакомому мужчине, который к тому же ее только что сбил? Да нормальная прежде всего запросила бы с владельца липового «роллс-ройса» пару сотен, а то и тысяч. И заплатил бы, никуда не делся.

Николас включил передачу, хотел тронуть с места, но девушка встрепенулась.

– Ой, не надо в травмопункт. Я пойду лучше. Мне в этот дом нужно, по делу. Вы наверно тут живете? Не знаете, в каком подъезде 39-я квартира?

– Нет, я не здешний, – начал Фандорин и вдруг сообразил. – Тридцать девятая? Вы что, к Элеоноре Ивановне?

Вот так совпадение!

Девушка удивилась меньше, чем он. Это и понятно – она ведь решила, что он из этого двора.

– Вы ее знаете? А я нет. Она специалистка по рукописям Достоевского. – Голубые глаза смотрели на Нику ясно и доверчиво. – Мне у нее кое-что выяснить нужно, очень важное.

Вот тебе раз! Фандорину стало любопытно.

– Поразительно, – улыбнулся он. – Тогда давайте знакомиться. Николай Александрович Фандорин.

– Саша. Саша Морозова, – представилась она и протянула щуплую лапку.

– Представьте себе, Саша Морозова, я только что из 39-й квартиры. Тоже приезжал к Элеоноре Ивановне за консультацией.

– Ну и как она? Строгая? – боязливо спросила девочка, опять не сильно удивившись.

У вялых, малокровных созданий реакции и эмоции всегда какие-то пригашенные, подумал Ника. И здорово ошибся, потому что Саша вдруг закрыла лицо ладонями и горько, безутешно разрыдалась.

Это потрясение, последствие шока, объяснил себе он, осторожно поглаживая ее по плечу.

– Ну-ну, – шутливо сказал Николас. – Элеонора Ивановна, конечно, особа устрашающая, но не до такой степени. Не Баба-Яга, не съест.

Кажется, подействовало. Саша высморкалась, улыбнулась сквозь слезы – будто солнышко выглянуло из-за туч, но на одно мгновение, не долее.

– А хоть бы и Баба-Яга. – Острый подбородок решительно выпятился. – Мне деваться некуда. На нее вся надежда.

И так это было сказано, что Нике сразу шутить расхотелось.

– Что у вас стряслось? – серьезно спросил он. – И при чем тут Моргунова? Честно говоря, она мне совсем не понравилась. Малосимпатичная старушка.

Навстречу из переулка въехала машина, пришлось пятиться задом обратно во двор.

– Моргунова ни при чем. Достоевский при чем, – непонятно объяснила девочка. – Горе у меня. Такое горе…

Снова расплакалась, теперь уже надолго. Больше всего Нику тронуло, что она ткнулась лбом ему в плечо – как Геля, когда была совсем маленькая. Он поглаживал странную девушку по волосам, ждал, пока наплачется и начнет рассказывать – кажется, ей самой этого хотелось.

И она в самом деле заговорила. Рассказ начался невнятно и сбивчиво, так что Ника почти ничего не понимал, но затем понемногу стало проясняться.

Про Сашино горе

Понимаете, надо Илюше за клинику платить, второй взнос, и ужасно много, целых двадцать тысяч… Десять-то папа успел сам внести, а теперь вот еще двадцать, и как? Потом тоже надо, две проплаты, но это не очень скоро. В договоре так написано, у швейцарцев с этим строго. А если не заплатить, выпишут перед следующим этапом. И первые десять тысяч просто пропадут. Евро! У них там швейцарские франки, но мы через фирму-посредника платим, а у них евро…

Десять тысяч – это они только на обследование потратили, а лечить еще даже не начинали. Их тоже понять можно, там же дорого всё ужасно. Оборудование, палата, медикаменты, и зарплаты у всех не то что у нас, нянечка больше нашего профессора получает… Или, может, у них нет нянечек? Не знаю. У них в Швейцарии даже медсестры с высшим образованием, есть доктора медсестринских наук, честное слово, мне папа рассказывал.

Илюша – это мой брат, ему девять лет. У него порок сердца, врожденный, очень тяжелый. Операция нужна, ее у нас не делают, только в Швейцарии, в одной клинике. Они вдвоем с Антониной Васильевной поехали, это мама его, а моя – ну, «мачеха» нехорошее слово – папина жена. Там в клинике четыре этапа: обследование, первая операция, курс лечения и вторая операция. Если всё сделать, Илюша задыхаться перестанет, сможет бегать, учиться, как все. Нормальный будет. И лицо будет не голубое, а как у всех мальчиков. Румяное.

Э, да я ошибся, она красавица, подумал Ника в этом месте рассказа, увидев, как глаза Саши наполняются сиянием. Просто не сразу разглядишь, но тем сильнее эффект.

– Так в чем горе? – спросил он участливо. – Что нет денег на вторую выплату?

Девушка энергично помотала головой. Вытерла слезы.

– Есть. И я их найду. Обязательно найду. Это я сама придумала у Элеоноры Ивановны Моргуновой спросить, мне про нее папа рассказывал.

– Что спросить?

– Не говорил ли с ней папа про рукопись. Она же самая главная специалистка. Наверняка он ей показывал, совета спрашивал.

Николас так и обмер, а Саша огляделась по сторонам и, хотя они сидели в машине и никого рядом не было, перешла на шепот.

Про Сашино горе (продолжение)

Понимаете, мой папа нашел рукопись. Самого Федора Михайловича. Представляете?

Это его Господь пожалел. Из-за Илюши. Рукопись очень больших денег стоит. На лечение хватит, и еще сколько-то останется. Но главное, чтоб на клинику хватило. Тогда Илюша выздоровеет, и Антонина Васильевна успокоится, не будет нервничать и ругаться, и всё у нас будет хорошо. Как раньше, до капитализма.

Мы тогда очень хорошо жили. Я сама не помню, я маленькая была, но папа рассказывал. Он же доктор наук, у него две диссертации по Федору Михайловичу. Раньше зарплата была приличная, и в институте продовольственные заказы. Это когда всякое вкусное задешево выдают, теперь такого не бывает. А потом папа на Антонине Васильевне женился, потому что моя мама умерла, когда меня рожала. Вот какой на мне грех ужасный, прямо с рождения. И пришлось папе снова жениться. И родился Илюша, весь больной. А тут капитализм, и денег совсем не стало, а на Илюшу много надо…

Я, правда, помогаю, но это не так давно, три года только. Со старушками больными сижу, то есть сидела, квартиры убирала, за это платят хорошо. Один раз повезло, устроилась на дачу к одному парализованному дедуле, целых 30 долларов в сутки. Спать все время хотелось, зато Илюше сок свежий покупали, витаминные комплексы. А потом пришлось уйти, потому что дедулин сын стал приставать. Обещал еще столько же приплачивать, если я буду… ну… сами знаете. Я убежала, даже за последнюю неделю деньги не забрала. Потом стыдно было. Подумаешь, не убыло бы. Это Антонина Васильевна так сказала, сгоряча. Она за это после прощения у меня просила, а зря. Права она: эгоистка я.

А папа говорил: ничего, Санечка, мы еще всем нос утрем. Вот будет у нас много-много денег, мы Илюшу вылечим, и накупим всего. Антонина Васильевна на эти разговоры сердилась, кричала, так папа мне стал рассказывать, когда мы вдвоем. Антонина Васильевна хорошая, но ее тоже можно понять. Выходила за старшего научного, доктора наук, зарплата четыреста рублей с надбавками (это раньше очень много было), а теперь что? Другие как-то приспособились, а папа все время и все деньги на Поиск тратил. Вот найду, говорил, рукопись, купим «мерседес», Илюшу в Швейцарию пошлем, а тебя одену с головы до ног, как принцессу. Представляете? У нас никогда даже «жигулей» не было, а он – «мерседес». Ух, как Антонина Васильевна из-за этого «мерседеса» заводилась! А папа взял и купил. Когда рукопись нашел. Он ведь ее нашел, представляете? И покупателя нашел, и аванс получил приличный. Столько всего накупил! Не только «мерседес». Антонине Васильевне духов и платьев, себе пиджак с золотыми пуговицами, «блейзер» называется, линзы контактные вставил – он всегда мечтал. И мне много всего: одежду, очки солнечные, с лейблом… А я их разбила…

Саша снова горестно посмотрела на сломанные очки, но тут же просветлела.

– А еще он мне подарил цепочку на щиколотку, с маленькими бубенчиками, из настоящего золота, девятикаратного.

Она подняла коленку к подбородку и продемонстрировала щиколотку. Про девятикаратное золото было сказано так, будто речь шла о девятикаратном бриллианте.

– «Мерседес» знаете какая машина? Еще лучше вашей. Мы на нем, правда, только один раз всей семьей успели покататься, в Архангельское. Сиденья кожаные, мягкие, можно кнопками стекла все опускать, а вот здесь, где подлокотник…

– Погоди, – оборвал рекламу «Даймлер-Бенца» Николас, напряженно слушавший сбивчивый рассказ. – Итак, твой папа искал и нашел рукопись Достоевского. Что это за рукопись?

– Да я толком не знаю. Папа не рассказывал, говорил, секрет. Он ее спрятал где-то, а сам повез покупателю только начало, в черной папке. Позавчера это было… Папки специальные купил, для представительности, ужасно дорогие.

Саша судорожно всхлипнула, из глаз опять полились слезы. Хотела продолжить, но сразу не получилось.

А Ника, кажется, и сам уже догадывался, что произошло дальше.

– На него во дворе напал кто-то… Голову проломил, папку с рукописью забрал… Я вчера весь день в больнице… Папа без сознания. Сегодня пришла, а он…

И новый взрыв рыданий, таких бурных, что рассказ оборвался.

– Умер, – мрачно констатировал Фандорин.

Ах, Рулет, Рулет, наркоман несчастный, что ты натворил!

Девушка помотала головой.

– Не приходит в себя?

– Нет, прише-ел… – И рыдания еще пуще.

Николас озадаченно смотрел на нее.

– Так что же вы плачете? Из-за пропавшей половины рукописи?

«Это дело поправимое», хотел сказать он, но Саша снова отчаянно замотала головой и уже не заплакала – завыла, да так горько, так обиженно, что Ника вообще перестал что-либо понимать.

– Погодите. Отец живой?

– Живо-ой…

– Почему же вы плачете?

– Живой-то живой… Только это не он…

– Как «не он»?!

– Ой, не спрашивайте больше, не могу я!

У-у-у…

И видно было, что действительно не может. Подождал Николас, дал ей еще немного поплакать.

Долго ждать не пришлось, эта девочка умела брать себя в руки.

– Сейчас главное – рукопись найти, – сказала она гнусавым от слез и все же твердым голосом. – А то ни начала, ни конца. Начало украли, конец папа где-то спрятал. Может, Элеонора Ивановна что-нибудь знает.

Тут-то Ника ей и выдал.

– Элеонора Ивановна не знает. Зато я знаю. Во всяком случае, где первая половина.

И рассказал про Рулета – всё, как было. А чтобы Саша не сомневалась, предъявил исследованную экспертшей страницу.

– Ну, не чудо ли, что мы с вами встретились? – закончил он с чувством. – Не жалеете теперь, что попали ко мне под колеса?

– Это меня Бог толкнул, – безо всякого надрыва, со спокойной уверенностью произнесла Саша. – И ангел сулил.

Фандорин ошарашенно посмотрел на нее.

– Какой еще ангел?

– Ко мне приходит. Ну то есть, пока только один раз приходил. – Саша мечтательно улыбнулась, глядя куда-то вверх и в сторону. – С золотыми волосами, сияющий{15}15
  Накануне вечером, поздно, Саша Морозова сидела дома на кухне и плакала. Снаружи давно стемнело, но света она не зажигала, лишь светилась лампадка у иконы, примостившейся в углу, между посудным шкафчиком и оконной шторой.
  Саша плакала уже очень давно. Несколько раз принималась молиться, шептала что-то, глядя на бесстрастный лик Спасителя, но ни утешения, ни ответа ей не было.
  Как открылась входная дверь, девочка не слышала. Во-первых, в эту минуту у нее начался очередной приступ рыданий, а во-вторых, может, он и не через дверь появился. Что ему дверь?
  Только ощутила Саша некое колебание воздуха, уловила краем заплаканного глаза неяркий свет, вдохнула чудесный аромат (все это одновременно), повернула голову и увидела в коридорчике, шагах в пяти от себя, Божьего Ангела. Хоть было темно, но от ангела исходило золотистое сияние, и длинные волосы тоже посверкивали искорками, а глаза мягко лучились, и в протянутой правой руке (у ангелов она называется «десница») мерцала звезда. Одеяние у ангела было белое, длинное, а может и не было никакого одеяния, а клубилось белое облако. Не сказать, чтобы Саша так уж хорошо все разглядела, потому что темно, слезы в глазах, ну и потрясение, конечно.
  Хотя чего потрясаться – ведь сама Спасителя молила какой-нибудь знак дать.
  – Не страшись греха, – прошептал златовласый ангел. Его шепот был легче дуновения ветра. – Я твой грех на себя возьму. Не о себе думай, о ближних.
  Звезда в его ладони (то есть длани) ярко-ярко вспыхнула, так что Саша на мгновение ослепла. А когда снова начала видеть, ангела, конечно, уже не было, только покачивалась в воздухе золотистая пыльца.
  Утром Саша каждую пылинку собрала, ссыпала на бумажку и под икону положила.


[Закрыть].

Э-э, пригляделся к ней Ника, да ты, деточка, кажется, с придурью. Как говорится, это многое объясняет. Ну и история. По-хорошему следовало бы идти в милицию, чтобы этого разбойника Рулета арестовали и рукопись у него отобрали. Но как же тогда будет с Илюшиной операцией? Поступишь по букве закона – надругаешься над справедливостью. Вечная российская проблема.

– Едем! – сказал он.

– Куда?

– В Саввинский переулок. Это за Плющихой.

Надо вызвонить Валю, без нее разговаривать с обколотым налетчиком опасно, лихорадочно соображал Фандорин.

Вот тут Саша в первый раз по-настоящему удивилась.

– В Саввинский? А откуда вы знаете, где я живу?

Николас притормозил, уставился на нее.

– Вы тоже живете в Саввинском?

Она кивнула.

Что за чертовщина, совпадение за совпадением!

Хотя нет, в данном случае никакой мистики: просто Рулет присмотрел жертву рядом с домом. Или же напал на первого попавшегося соседа, от абстинентного остервенения.

Поделившись со спутницей своей догадкой, Ника попробовал осторожно выведать, что же стряслось в больнице с Морозовым-старшим? Что за горе такое, по сравнению с которым меркнет даже пропажа заветной рукописи?

– Не хочу про это. Не могу, – отрезала Саша с неожиданной твердостью. – Так мне и надо. Бог за грехи наказал.

– Да за что Богу вас наказывать? – не выдержал Фандорин. – По-моему, вас хоть сейчас можно в рай запускать. Переодеть только и цепочку с щиколотки снять.

Она посмотрела на него с укором:

– Нельзя так про рай говорить. Нехорошо. А про меня вы ничего не знаете, я ужасная грешница, самая скверная, какие только бывают.

Насупилась, замолчала.

Ну и он к ней больше не приставал. Дальше ехали молча.

* * *

Валя добралась до места раньше, поджидала у подворотни в своем розовом «альфа-ромео».

Знакомясь, оглядела Сашу с подозрением. Та же смотрела на гламурную девицу во все глаза, с восхищением. Шепнула Нике: «Как из журнала!»

Валя, извращенное создание, прошипела в другое ухо:

– На малолетку запали?

На такую глупость Николас и отвечать не стал. Вместо этого сказал:

– Что будем делать, если никого нет дома? Или если не откроют?

Открыли. Правда, не сразу – пришлось раза три жать на кнопку, но в конце концов в коридоре послышались нетвердые шаги, и створка распахнулась.

Пожилая тетка в нечистом халате, с прилипшей к губе сигаретой. Взгляд мутен и нетрезв.

– Нам нужен Рулет, – громко сказал Николас, не уверенный, что его поймут.

– А вы ему кто? – икнув, поинтересовалась тетка.

Валя отодвинула шефа в сторону.

– Родственники.

– Из Рязани? – снова икнула. – Деньги за комнату привезли? Давайте.

– Деньги потом. Рулет дома? Войти-то можно? – Секретарша без церемоний задвинула пьянчужку в глубь коридора. – Николай Александрович, прошу.

– Нету его. Вчера вечером был. И ночью был, бормотал чего-то сам с собой. А утром захожу, он мне двадцать рублей обещал, а его нету. Удрал, гад. И двадцатку не оставил.

По-хозяйски пройдясь по голому коридорчику, Валя кивнула на дверь, украшенную изображением черепа и костей:

– Его контора?

Квартирная хозяйка подумала, похлопала глазами.

– Его.

– Мы зайдем? Нате пока, сходите в аптеку, поправьте здоровье.

Валя не глядя сунула тетке сотенную бумажку. И хозяйку как ветром сдуло, даже тапки не переобула.

– Ну что, поищем? – потерла ладони ушлая Валентина, входя в комнату.

Поискали. Хорошо поискали. Николас сначала переживал: как так, произвол, несанкционированное вторжение в чужое жилище, но когда девушки ничего похожего на рукопись не нашли, присоединился к поискам.

По правде сказать, спрятать стопку бумаги в этой комнате было особенно негде. Кровать отсутствовала, ее заменял полосатый замызганный матрас (его, конечно, прощупали в первую очередь). Ну, стол, рассохшийся стул. Несколько предметов одежды, беспорядочно сваленных в углу. Старые кроссовки. Пустой шприц. Всё.

Ника простукал паркетины, стены, подергал плинтусы. Ничего.

Единственная странность – на подоконнике едва заметный след подметки (судя по рельефному рисунку, спортивная обувь), будто кто-то стоял на окне, причем лицом в комнату. Однако Рулет – парень высокий, у него и кроссовки сорок четвертого размера, а след, как прикинул Николас, был максимум тридцать восьмого. Очевидно, женский.

Не зная, куда еще заглянуть, Фандорин даже перегнулся через подоконник, вспомнил, что герои романа «Белая гвардия» устроили тайник за окошком.

Но и там ничего не было, только какие-то странные пятна на штукатурке. Они вели снизу вверх и чуть пониже окна обрывались. Николас потрогал пятно – что-то липкое. Брезгливо вытер палец платком.

В общем, визит к Рулету ничего не дал.

– Ну, шеф? – спросила Валя. – Где будем рыть этого торчка? То есть, я хотела сказать: где нам искать этого наркомана?

– Милиция нашла бы его в два счета. И найдет, если сам не объявится. – Ника взглянул на Сашу, увидел, как у той задрожали губы, и быстро добавил: – Но не будем торопиться. Навестим Рулета снова. И, может быть, даже не раз. Рано или поздно застанем. Так или иначе, у кого искать первую половину рукописи, мы знаем. Проблема – вторая половина. Вы говорили, отец ее куда-то спрятал? Но если он пришел в себя, то значит, может рассказать. Он в состоянии говорить?

Девочка опустила глаза, кивнула.

– В чем же дело?

Молчание.

– Послушайте… – Фандорин начинал сердиться. – Если вы хотите, чтобы я вам помог, не играйте со мной в молчанку!

Саша обреченно вздохнула.

– Едемте в больницу. Сами увидите. Пускай Марк Донатович, я так не объясню… И не поверите вы… Поедете?

Почему я должен ехать в какую-то больницу, к какому-то травмированному достоевсковеду, да еще какой-то Донатович на мою голову, задал себе резонный вопрос Ника, уже предчувствуя, что судьба затаскивает его в очередную мутную историю. Это ведь даже не работа с клиентом, просто попросила странноватая девчонка, с явными психическими отклонениями!

Живешь себе в разумном, реальном мире, день да ночь – сутки прочь, живешь так месяц, год и начисто забываешь, что совсем рядом, на расстоянии одного удара сердца, существует другой мир – непредсказуемый, опасный, фантастичный. Ведь не раз уже попадал в его цепкие лапы. В них только угоди – не выберешься. А если и выберешься, то весь исцарапанный, едва живой.

Чего я переполошился, попробовал успокоить себя Фандорин. Подумаешь – навестить в больнице раненого, помочь советом бедной девочке, да такой славной, несовременной. Ангелы вон ей являются.

Но интуицию не обманешь. Знал Николас, уже тогда, в пустой комнате пропавшего Рулета, когда ничего страшного еще не произошло, знал: один шаг – и выпадешь из белого мира в черный, где придется существовать по совсем иным законам. Так что винить магистру истории было некого.

Но и давать задний ход было поздно.

Границу, отделяющую реальный мир от фантастического, он уже пересек, сам того не поняв и не заметив. Произошло это не сейчас, а в ту секунду, когда под колеса его метрокэба упала худенькая девочка.

Или еще раньше – когда в дверь офиса 13-а позвонил ободранный юноша со стопкой бумаги под мышкой.

И вообще, мужское ли это дело – бегать от судьбы?

Валя изумленно смотрела на молчащего шефа.

– Николай Александрович, а чего такого? Сгоняем, посмотрим. Интересно же!

Ей-то что. Она, ходячая небылица, в фантастическом мире чувствовала себя, как дома.