Текст книги "Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике"

Комментарий

Мой рассказ сложился из двух кирпичиков. Первый, как нетрудно заметить, похищен у Булгакова – идея о том, что творческому человеку в отличие от нормальных людей требуется не ангел-хранитель, а ведьма-хранительница. Потому что художник, истинный художник, всегда ломает установленные правила и кощунственно норовит уподобиться Творцу, создавая собственные миры. Милый, светлый ангел в этом занятии не пособник. Нужен некто мафиозный, кто целиком на стороне художника и ни перед чем не остановится, когда тому понадобится помощь.

Второй кирпичик – таинственно высокая пропорция русских подруг у великих деятелей культуры, женщин, которые вдохновляли их писать, делать открытия, испытывать душевный трепет, побуждающий к творчеству.

Некоторые из этих муз – не все, далеко не все – прилетели на мой стоунхенджский шабаш. Я уверен, что вы их узнали.

И Елену Сергеевну Булгакову, без которой здесь обойтись было, конечно, невозможно.

И Галину – Елену Дмитриевну Дьяконову, мучительницу и вдохновительницу Сальвадора Дали, а перед тем Макса Эрнста и Поля Элюара.

И Ольгу Степановну Хохлову, которую так мучил – и в награду сделал навсегда прекрасной Пабло Пикассо.

И дуайеншу всех русских ведьм-спасительниц XX века прославленную Лу-Саломе (Луизу Густавовну Саломе), опекавшую Фридриха Ницше, Райнера-Марию Рильке и Зигмунда Фрейда.

Есть женщины в русских селеньях, есть. Некрасову, с его личной ведьмой Авдотьей Панаевой, это было доподлинно известно.

Урок десятый
Сбор материала. Финальное туше

Old London bridge at the time of Charles II. iStock.com.

Самое интересное и самое трудное

Для последнего урока я оставил две темы – потому что «Десять уроков по беллетристике» звучит нумерологичней, чем «Одиннадцать уроков», а для книжки очень важно, чтобы ее название правильно звучало. (Это была бы хорошая тема для еще одного занятия, но, увы, никакого ноу-хау тут не существует либо же оно мне неизвестно. Название ко мне всегда приходит само – как и имена персонажей. «Здрасьте, меня зовут так-то», – сообщает мне текст. Иногда я вздрагиваю от неожиданности. «Алтын-толобас»? В каком смысле и что это вообще такое? Но я никогда не спорю. Книжка потом сама объяснит).

Другая причина, по которой я объединяю две темы, заключается в том, что первая, собственно, никакой особенной хитрости в себе не таит. Речь идет о нулевом этапе работы – сборе материала, процессе совершенно необходимом, но не творческом.

Я ужасно его люблю и хочу заразить вас этой любовью.

Вначале есть только Логос – некая волнующая вас идея или тема (см. Первый урок). Тьма над бездною, и только ваш дух витает над водами. Нужно создать земную твердь, заселить ее живыми существами, тьму рассеять, а бездна пусть остается.

Обычно на старте я представляю себе лишь самое общее направление поиска: что это за эпоха, где должно происходить действие, насколько длинной будет история.

Нет ничего более увлекательного, чем постепенно снижаться, сужая круги и высматривая из-под облаков добычу. Материал, который идеально подходит для раскрытия темы, может обнаружиться где угодно: в чьей-то биографии, в дневнике, в историческом документе.

В прежние времена я подолгу просиживал в читальных залах и архивных хранилищах. Иногда даже специально летал в дальние страны, потому что нужно было порыться в каталогах. Теперь благодаря развитию интернета всё невероятно упростилось. Я не собираюсь учить вас пользоваться поисковиками и онлайн-библиотеками; архивы же для написания маленького рассказа вам вряд ли понадобятся. Хотя как сказать…

Возьмем для примера новеллу, которую я написал для Пятого урока – про Рахметова-Бахметева, что отправился создавать коммуну на Маркизовы острова и бесследно сгинул. Я был бы совсем никудышным автором, если б не попытался отыскать пропавшего без вести персонажа.

В эссе о Бахметеве я коротко упомянул о том, что в шестидесятые годы Натан Эйдельман пробовал разгадать эту тайну. Он писал письма в Новую Зеландию, титаническими усилиями установил, что фигурант скорее всего отплыл из Лондона на клипере «Акаста», но добыть списка пассажиров не смог. Бедный Натан Яковлевич, житель прошлого тысячелетия! Список пассажиров «Акасты» я извлек из интернета в несколько щелчков. Все данные XIX века по иммиграции в Новую Зеландию оцифрованы и легкодоступны.

Человека с фамилией, начинающейся на Bakh или Bach, на борту не было, но мой прототип, начиная новую жизнь, вполне мог сменить русское имя на английское.

Потом я отправился – опять не вставая с кресла – в онлайн-архив французского министерства заморских территорий, где хранятся все материалы по истории Маркизовых островов. Установил, что в описываемый период корабли заходили только на остров Nouhiva. Посмотрел, есть ли там что-нибудь.

Обнаружил три инвентарных позиции:

Написал в архив по мейлу – попросил прислать скан документов. Через неделю получил ответ: к сожалению, в папке лишь бумажка с пометкой, что документы за 1850-1877 гг отсутствуют.

A l'attention de M. Boris AKOUNINE

Monsieur,

Par votre courrier électronique en date du 24 janvier 2021, vous demandez des renseignements relatifs à des documents conservés pour la commune de Nouhiva, située dans les îles Marquises.

Le lien que vous avez transmis dans votre courrier électronique renvoie vers l'état civil numérisé pour la commune de Nouhiva. Il ne s'agit pas des couvertures pour les années 1858 à 1860, mais d'une feuille placée indiquant qu'il manque les années 1850 à 1877 incluses pour l'état civil de cette commune.

Il ne sera donc pas possible de consulter ces années, celles-ci étant manquantes.

Je vous prie d'agréer, Monsieur, l'expression de mes salutations distinguées.

J. Laroche

Secrétaire de documentation

Archives nationales d'outre-mer

Итак, мои дилетантские поиски никуда не привели, но они были небесплодны. Некоторое время я жил вместе с моим героем, и мне было невероятно интересно всем этим заниматься, а это в нашей беллетристической профессии самое главное.

Если бы я писал о Бахметеве не рассказ, а роман, я бы так легко не сдался – отправился бы на Маркизовы острова. Однажды мне пришлось слетать, притом дважды, в Иокогаму – я искал там кое-что на Иностранном кладбище и с первого раза найти не получилось.

В общем сбор материалов – это счастье. Только так к подобной работе и относитесь. В этом уроке вам придется провести ее самостоятельно. На сей раз готовить за вас фактуру я не буду.

Определите, какая тема заставляет ваше сердце биться учащенно, – и подберите подлинную историю, годную для беллетризации. Общее направление поиска вам известно: что-нибудь про русских в Англии. В разделе «Задание» в качестве примера я назову вам несколько потенциально продуктивных сюжетов.

Вторая тема урока намного сложнее.

Часто пишут, что самое главное в художественном тексте – зачин: первая фраза, первый абзац, первая страница. Особенно важно это для автора, еще не обзаведшегося собственной аудиторией, которая простит писателю вялую или смазанную увертюру, зная, что старый конь борозды не испортит. Но человек, рассеянно открывший в магазине книжку с незнакомым именем на обложке и зевнувший или поморщившийся от первых строк, ваше произведение не купит и не прочтет, какие бы брильянты там потом ни были рассыпаны.

Увы, готовой рецептуры «первых фраз» не существует. Потому что всякая первая фраза, будучи единожды использована, утрачивает свою свежесть. Никаких советов тут не слушайте. Первое предложение – это ваш личный камертон, который не должен никому подражать. Он всегда индивидуален.

«И доказательств никаких не требуется, – ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: – Просто в белом плаще с кровавым подбоем…».

Ждите, чтобы акцент пропал – и начинайте.

Отлично помню, как я начал писать свой самый первый роман. Сел, закрыл глаза, запретил себе о чем-либо думать, и через минуту-другую настучал на клавиатуре: «В понедельник 13 мая 1876 года в третьем часу пополудни, вдень по-весеннему свежий и по-летнему теплый, в Александровском саду, на глазах у многочисленных свидетелей, случилось безобразное, ни в какие рамки неукладывающееся происшествие». Перечитал и ужасно удивился. Вообще-то я собирался начать историю с детства главного героя, а не с какого-то происшествия. Но фраза встала прочно и меняться не желала. Даже когда я при помощи тогдашнего поисковика («рамблер»? «апорт»?) выяснил, что 13 мая 1876 года пришлось на четверг. Стоило мне заменить «понедельник» на «четверг», и предложение умирало, никуда не тянуло и не манило. Я смирился, пошел, куда меня звали, и картинка задвигалась, только успевай записывать.

Это, собственно, единственное, что нужно знать про запев произведения: если он вас как автора куда-то манит и тянет, он годный. Если нет – зачеркните и слушайтесь внутреннего камертона.

Но с финалом дело обстоит иначе. Тут камлание вам не поможет. Нужна техника, нужен расчет. И вот этому научиться хоть и трудно, но возможно.

Всякое художественное произведение – как прожитая жизнь. Читатели будут поминать ее добрым или недобрым словом, а самое печальное, если сразу забудут, едва она закончилась. Развязка может быть веселой, грустной, озадачивающей – важно не это. Должно возникнуть некое эхо, которое потом какое-то время будет оставаться с читателем. Главный приз – это не когда человек перевернул последнюю страницу и сказал: «Ох, хорошая книжка!» – и тут же вышел из твоего мира в свой собственный, а когда мысли и чувства, рожденные текстом, побуждают аудиторию возвращаться к прочитанному вновь и вновь.

Для того чтобы достичь такого эффекта, у автора есть два способа.

Первый попроще: открытый конец. Я этот фокус люблю и часто к нему прибегаю.

Подводишь историю к финишной черте, а ленточку грудью не разрываешь, и пусть читатель додумывает сам, чем для героев всё кончилось. Это технология не очень честная, люди на нее обижаются, но своей цели она достигает. Хочешь ты этого или нет, но с моими героями ты еще поживешь, а я как автор тому порадуюсь. Пушкину можно, а мне нельзя?

 
И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго… навсегда…
 

Второй способ честный, но требует мастерства.

Гораздо лучше заканчивать финальным ударом по уму или по эмоциям – а еще лучше одним только замахом. Как хлопок одной ладонью, контактлесс. Потому что у невыплеснувшегося звука длиннее эхо.

Фигурально выражаясь, вы заканчиваете роман о «Титанике» не описанием катастрофы, а тем, что из ночного тумана выплывает нечто огромное и белое. И точка. Занавес.

Или вы долго рассказываете, как двое людей, самой судьбой предназначенных друг для друга, преодолевают невероятные препятствия, сближаются, вот-вот наконец встретятся – но из космоса на Землю падает метеорит. Вот он входит в плотные слои атмосферы, несется в огненном облаке вниз, на город, где через минуту должны соединиться Он и Она. Книга закончится за миг до падения метеорита.

«Может быть, всё еще обойдется? – волнуется читатель. – Ах, только бы обошлось! Ну не может же эта прекрасная история так ужасно завершиться!». Да еще полезет в энциклопедию смотреть, насколько серьезные разрушения производит падение метеорита. Если так – финальный удар удался.

Хорошие писатели впрочем обходятся без метеоритов. Затрагивают последней фразой некую струну в нашей душе, и раздается нужный автору звук – чаще минорный, потому что в литературе (в отличие от жизни) печаль красивее радости и потому что высоко, у царских врат, причастный тайнам плакал ребенок о том, что никто не придет назад.

Кто ищет, тот всегда найдет

Сколь бы частной, конкретной или локальной ни была тема-проблема-коллизия, которая вас по-человечески и по-писательски занимает, можете не сомневаться, что в обозначенном – вроде бы узком – направлении вы обязательно найдете для нее материал, если будете хорошо искать. В Англии бывали и живали всякие русские, и происходила с ними масса самых разнообразных событий.

Предположим, вы – писательница и даже авторка, которую возмущает дискриминация женщин.

Погуглите Елизавету Дмитриеву, которая однажды, в марте 1871 года, нанесла в Лондоне визит великому борцу за свободу пролетариата – Карлу Марксу. Он благословил девятнадцатилетнюю девочку отправиться в восставший Париж, чтобы во всех подробностях рапортовать оттуда о Коммуне. Ведь наконец сбывается то, что гениальный провидец предсказывал еще в «Манифесте»!

Русская революционерка, член русской секции I Интернационала,участница Парижской коммуны Елизавета Дмитриева (революционный псевдоним Елизаветы Лукиничны Кушелевой). 1868. «Россия сегодня».

Карл Маркс. 1867. Из открытых источников.

Лиза поедет сражаться на баррикадах и будет тяжело ранена, а мистер Маркс останется в своей славной квартирке на Примроуз-хилл.

Или предположим, вам хочется крикнуть на весь свет о том, как жестока и абсурдно несправедлива Карма – о том, что «правды нет и выше».

Тогда вашим героем может стать Сергей Степняк-Кравчинский, народоволец и наш коллега, автор очень недурного романа «Андрей Кожухов».

Кравчинский был человек огромной смелости и еще большей везучести. Он заколол кинжалом посреди Петербурга шефа жандармов Мезенцева, сумел скрыться (это мало кому удавалось) и бежал в Англию. Современник писал о Сергее Михайловиче: «Его мужество необычайно. Ничто не может нарушить его невозмутимость в самые критические минуты. Его самообладание и хладнокровие лишены аффектации, внешне незаметны».

 Член общества «Земля и воля», один из активных его деятелей Сергей Михайлович Кравчинский-Степняк (1851–1895). «Россия сегодня».

Для Этель Лилиан Войнич, близко знавшей Кравчинского, этот сильный, яркий человек стал прототипом Овода.

В эмиграции он писал книги и прокламации, готовил свержение самодержавия. Все ждали от него больших дел, сулили великое будущее. Но 23 декабря 1895 года Кравчинский переходил железную дорогу, должно быть, погруженный в революционные думы, и был сбит выскочившим из тумана паровозом.

Предположим, вы бесконечно одиноки, всё вокруг вам чуждо, и не с кем по-настоящему поговорить, и жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка.

Тогда вы можете написать концентрированно сдержанный, обманчиво бесстрастный рассказ о студенте кембриджского Тринити-колледжа, юном эмигранте Vladimir Nabokov. Он потерял родину и больше никогда ее не увидит. Полагал, что хорошо знает англичан и английский язык, а оказалось – нет. Он совсем, совсем один. Стихи, которые он пишет на непонятном туземцам языке, никому здесь не нужны. Скоро у него убьют отца. Прежний мир рухнул. Новый не вызывает никакого желания его осваивать.

Владимир Набоков. Первая половина 1920-х. Из открытых источников.

Проблем с подготовкой у вас не будет. Чтения на тему «Набоков в Кембридже» – море.

Предположим, вас бесит наглость нуворишей и новоявленной российской аристократии, вам хочется написать злую социальную сатиру.

Феликс Юсупов. Первая половина 1920-х. Из открытых источников.

Что ж – почитайте про лондонскую жизнь другого беглеца от большевиков, Феликса Юсупова. Там есть над чем понасмешничать.

Бедняжка Феликс, в прошлом самый богатый из российских бездельников, оказался на чужбине буквально без гроша. (Если не считать хранившихся в Париже драгоценностей и пары полотен Рембрандта).

Другие эмигранты голодают, «офицеры – в дворники, дамы на панель», а наш голден бой томится, не зная чем себя занять. Красуется перед высокородными англичанами рассказа ми о том, как героически укокошил Распутина и как ему потом предлагали стать императором всероссийским. Англичане сдержанно поражаются: ю доунт сэй!

И вот однажды с Феликсом, а вернее с его драгоценностями, происходит ужасное событие… (Дальше узнавайте сами).

Предположим, у вас склонность к бандитскому жанру. Вы выросли на сериале «Бригада» и фильме «Бумер», вас влечет экзотика татух и кликух, пахучий мир незамысловатых, хищных мужчин, для которых судьба индейка, а жизнь копейка.

Отправляйтесь в декабрь 1910 года, на трущобную лондонскую Сидней-стрит. Конкретные пацаны, гастролеры из России, пару дней назад грабанули ювелира, по ходу замочили трех мусоров и теперь залегли на хазе. (В полицейском участке моего района висит мемориальная доска в память о полицейских, погибших в тот день от руки Russian anarchists).

Фото Бориса Акунина.

В сюжете участвуют полиция, войска, гвардейская артиллерия, лично Уинстон Черчилль и наш знакомый из Девятого урока Ян Петерс. Погружайтесь и вдохновляйтесь.

Предположим, вам интересна вовсе не Англия, а Россия, где всё меняется каждые десять лет и ничего не меняется за века.

Тут может пригодиться абсолютно вневременная история Федора Веселовского, невозвращенца петровских времен.

Федор Павлович был русским послом в Англии. Его брат, тоже посланник, но в Вене, оказался под подозрением у тогдашних «компетентных органов» – Преображенского приказа и, будучи человеком умным, возвращаться в отечество не стал. После этого у лондонского Веселовского тоже не осталось выбора – он, как писали в более поздние времена, выбрал свободу.

Российское правительство потребовало выдать изменника родины. Англия отказала, сославшись на права человеческой личности, что в Петербурге сочли форменным издевательством. Подумали-подумали и отправили депешу, что вообще-то братья Веселовские обычные воры-коррупционеры и претензии к ним сугубо уголовные «понеже как в издержании денег, так и в иных вверенных им делах многое противу делали», а впрочем следствие разберется.

Британцы в уголовную версию не поверили, и заварилась долгая каша. В общем, сплошное дежавю.

Следствие разбирается[112]112
  Supplice du grand knout. 1768. Illustration from “Voyage en Sibériefait par ordre du Roien 1761” by abbé Chape d Auteroche. Published in Paris. Library Of Congress.


[Закрыть]

Ну а самое простое – если вас мотивируют плащ и шпага, щит и меч, Петров и Боширов. Этого добра в нашей русско-английской коробушке навалом – на любой вкус. Есть и ситец вроде «дела Профьюмо», и парча вроде головокружительных метаморфоз Веры Трайль, дочери Александра Гучкова, идейной агентки ГПУ.

Я назвал всего лишь несколько самых очевидных месторождений, находящихся прямо на поверхности. Бурите глубже и обязательно добудете нечто более любопытное.

Ищите и обрящете.

Задание

Касательно поиска и сбора материала, я полагаю, всё понятно. Учтите еще, что, если вам удастся раскопать нечто малоизвестное, у вас появится дополнительный бонус. Рассказ будет интересно читать просто потому, что в тексте содержится ценная информация. За это автору многое прощается.

Объясню-ка я лучше еще немного про «финальное туше» – оно должно быть в вашем рассказе непременно.

Это может быть, конечно, нечто действительно сшибающее с ног – вроде английского паровоза, который вылетает из густого тумана и обрывает мечты героя о светлом будущем России. Но лучше не давить читателя железными колесами, а обойтись легким иглоукалыванием.

Вспомните, финал какого литературного произведения вас долго не отпускал. И попробуйте сделать то же самое, только собственными средствами.

Например, на меня в четырнадцать лет сильно подействовала концовка «Пармской обители», когда все главные герои вдруг взяли и умерли, в живых остался только симпатичный граф Моска.

«Словом, все внешние обстоятельства сложились для графини как будто весьма счастливо, но когда умер боготворимый ею Фабрицио, проведя лишь год в монастыре, она очень ненадолго пережила его. Пармские тюрьмы опустели, граф стал несметно богат, подданные обожали Эрнесто V и сравнивали его правление с правлением великих герцогов Тосканских. To the happy few».

Отлично помню свои тогдашние мысли. Почему жальчее всех уцелевшего графа? И этот финальный аккорд. Кто тут happy few – те, кто выживают без любви, или те, кто от нее умирают?

В жанре вы совершенно вольны. Курс обучения закончен, у вас полное избирательное право. Голосуйте сердцем.

То же со стилем. На сей раз никому не подражайте и никого не имитируйте. Пойте собственным голосом – по-соловьиному, по-канареечному, хоть по-совиному, только не по-попугайски.

Этот, десятый текст должен получиться неповторимо вашим. Считайте его дипломной работой.

Роуэн
Рассказ

У Всевышнего всё круглое. Эта простая великая истина открылась пастору Микиферу Элфери лишь на склоне лет. Жить на свете нужно долго, лишь тогда у человека, взыскующего истины, есть шанс дожить до мудрости, то есть до понимания простых великих истин.

Почему круглое? Быть может потому, что Господь ко всякой своей твари равно близок – как центр к любой точке окружности. А может быть, есть на то у Него иные резоны, нашему разуму недоступные. Но Солнце с Луной круглые и ходят по кругу. Земля тоже шар. Если, не сбиваясь с прямого пути, двигаться по нему в одну сторону, прибудешь туда, откуда вышел. То же и с сутками, и с временами года, и с нашей жизнью, которая, коли прожить ее сполна, из потемков младенчества исходит и в потемках старческого забытья растворяется. Всё, всё возвращается к своему началу.

По утрам преподобный всегда сидел у окна и смотрел в сад, думал неспешные думы, вспоминал прожитое, потерянное и обретенное. Провидение наградило его редким даром – покойной старостью. В окне было понизу всё отрадно зеленое, поверху приятно голубое, и плавному течению мысли мешало только алое пятно в левом верхнем углу. Там за стеклом покачивалась усыпанная ягодами ветка дерева роуэн. А может быть, не дерева – куста. Всю свою жизнь реверенд провел в чтении и в размышлении над прочитанным, на изучение второстепенностей вроде ботаники досуга у него не было. Не все ль равно – куст, дерево? От раздумий отвлекал не роуэн, а копошение обветшавшей памяти. У настырного растения имелось некое другое имя, которое почему-то нужно было вспомнить, а оно никак не вспоминалось.

Близко и гулко ударил колокол, извещая прихожан, что через час начнется воскресная служба. Еще год назад реверенд встал бы и неторопливо приступил к подготовке: облачился бы в сутану, торжественно прошел бы через двор к храму, проверил бы, всё ли там в порядке. А ныне он был в отставке и мог сидеть в праздности, сосредоточенно щурясь на гроздья ягод.

По указу короля Чарльза Второго, благослови его Боже, уходящим на покой священникам полагались пенсия и кров до окончания земных дней. Новый пастор, которого мистер Элфери когда-то крестил младенцем, был к пенсионеру почтителен и не обижался, что тот занимает самую светлую комнату ректория, не торопил помирать.

Уилл Барретт был хороший молодой человек. Невежественный, как всё это несчастное поколение, выросшее в пуританские времена, но пытливый. Бог даст, со временем всему научится.

Перед службой Барретт всегда заглядывал к старику. Зашел и теперь, уже в стихаре, но еще без типпета на плечах.

– Преподобный отец, у меня вопрос. Можно?

Англиканский священник[113]113
  E. Finden. Richard Hooker. Engraving. Из открытых источников.


[Закрыть]

Старик улыбнулся. Когда Уилл готовил проповедь, у него всегда возникали вопросы. Утренние воскресные беседы перед службой вошли у обоих в привычку.

– Я вас никогда про это не спрашивал, но сегодня я буду обличать папистов за то, что они молятся на латыни. Нашел в «Первом послании к коринфянам» уместное речение: «Когда я молюсь на незнакомом языке, то хотя дух мой и молится, но ум мой остается бесплоден». И вдруг вспомнил, что вы родом московит. Что ж это вы – раньше молились Господу по-московитски?

Светлые ресницы испуганно заморгали – не дерзко ли было сказано.

– Не по-московитски, а по-русски. Страна, где я родился и вырос, называется «Руссия», и язык там русский. Это я здесь Микифер Элфери, а природное мое имя Никифор Алферьев.

– Руссия это где? – спросил питомец серой кромвелевской эпохи. Беднягу не учили ни географии, ни истории, только Закону Божию.

– Вон там, – показал реверенд в сторону, откуда светило солнце. – Две тысячи миль отсюда.

– Как же вам пришло в голову пуститься в столь дальнюю дорогу?

– Меня никто не спрашивал. В Руссии не заведено спрашивать. Приказали – и поехал. Родные провожали меня, как на кладбище. Отец заказал в церкви отпевание. Это у нас в Англии заморские путешествия обычное дело, а русские ни тогда, ни теперь в чужие страны не ездят.

Старик замолчал. Ему – через годы, через моря – послышался вой: «Микишенька-а-а-а!», привиделось женское лицо – неотчетливое, расплывающееся сквозь слезную пелену. Раньше, в первые английские годы, он часто видел мать во сне, потом перестал, и лицо забылось.

– Кто же вам приказал отправляться в наши края? – спросил Уилл, которому хотелось слушать дальше.

– Тогдашний король, у русских он называется «царь». Мне и еще трем отрокам.

– Сам король? – поразился молодой пастор.

А мистер Элфери был уже не в заставленной книгами уютной комнате, освещенной утренним солнцем. Он прикрыл глаза и увидел перед собой, как въявь, высокого сутулого человека с усталыми, все на свете повидавшими глазами, смотревшими в самую душу.

* * *

Глуховатый голос, привыкший к тому, что ни одно произнесенное им слово не будет упущено, говорил проникновенно, ласково. И правда ведь, шестьдесят с лишком лет миновало, а ни единое слово не забылось.

– Вы отныне не дети боярские, вы мои дети. Отправляю вас за море с надеждой, а ждать буду с великим чаяньем. Учитесь всему, что нам на Руси пригодится. Мотайте на ус, когда он у вас вырастет. – Голос смягчился от улыбки, крепкая рука в разноцветных перстнях коснулась холеной полуседой бороды. – Отправляю вас птенцами, возвращайтесь лебедями. Отучитесь в тамошних школах, университетами называемых. Бог даст, будут и у нас на Москве такие. Вы мне их и обустроите…

–. Что? – переспросил реверенд, очнувшись. – Как звали короля? Его звали Борисом. Великий был государь, но несчастливый.

– Почему несчастливый?

– Прогневался на него Всевышний. А может быть, не на него, а на всю Руссию. Через два года – я еще в Кембридже не доучился – короля Бориса призвал Господь, а на его королевство обрушил египетские казни: голод, мор, восстания и нашествия. Скоро от городов остались одни головешки, а потом не стало и самой Руссии. В год, когда я поступил в магистратуру, Москву завоевала Польша, и польский король посадил на русский престол своего сына.

– Где это – Польша? – захотелось узнать слушателю, но рассказчик смотрел не на него, а в окно и говорил, похоже, сам с собой.

– Тогда-то и переменил я русскую веру на английскую, ибо увидел, что моя прежняя родина Господу досадна и что быть тому месту пусту… Ни разу с тех пор не молился я на прежнем языке, раз русские молитвы до Бога не доходят.

– А что сталось с вашими товарищами? С теми, что прибыли в Англию вместе с вами?

Их тоже старик сейчас увидел, всех троих. Щекастого румяного Федьку Костомарова, мечтавшего о том, чтобы выслужиться в дьяки. Черноглазого Софоньку Кожухова, мечтавшего о злате и яхонтах. Юркого Казаринку Давыдова, мечтавшего повидать не только тридевятые, но и тридесятые царства. Никифорка тоже мечтал – о том, что однажды разгадает главную тайну бытия, потому что не может же быть, что никакой тайны нет, а всё происходит само собой, безо всякого смысла.

Согласно государевой грамоте, по прибытии в «Лундун» отроков развезли по четырем разным городам и школам, чтобы на будущее ведать, какая из них лучше учит, и больше Никифор своих товарищей никогда не видел, их дороги навсегда разошлись. Однако знал из писем, что мечта каждого исполнилась. Как и его собственная.

– Никто из них в Руссию не вернулся. Один, отучившись, стал королевским секретарем в Ирландии. Двое других поступили на службу в Ост-Индскую компанию и прославились. Мистер Козук добывал на острове Борнео алмазы. Мистер Кассариэн плавал в далеких морях и открывал новые царства. Всех троих давно уж нет на свете. Остался только я.

Потому что для исполнения моей мечты потребна долгая-предолгая жизнь, подумал мистер Элфери. Надобно увидеть Божий Год во всей его круглости, от холодов до холодов, с ливнями и засухами, снегами и паводками, росяными утрами и ужасными грозами. Если б люди бытовали разумнее и добрее, то всяк доживал бы до установленного предела, отходил бы как колос ко снопу, без страха и сожаления. Потому что успевал бы постичь тайну. Но дерево жизни сотрясается, дети срываются с его веток лепестками, взрослые – недозревшими плодами, со стуком бьются о твердую землю, и вся она засыпана гниющими паданцами. Вот ветка Господня – одна тысяча пятьсот восемьдесят шестой год от Рождества Христа, по русскому исчислению – семь тысяч девяносто четвертый от сотворения мира. Когда-то Никифор Алферьев был на ней одной из многих почек, а ныне свисает один, потому что все его сверстники канули. И то сказать – мало кому Господь отмеряет восемьдесят два года. А и хватит бы, пора честь знать…

Дотошный Уилл опять что-то спрашивал.

– А?

– Почему вы не вернулись на родину? Потому что у нас в Англии лучше или потому что страна Руссия сгинула и возвращаться стало некуда?

– Ни то и ни другое. Человеку лучше там, где он ближе к Господу, и тут поди знай. Святые отшельники находят душевный покой в диких лесах и суровых пустынях, а иные вельможи несчастны в золотых чертогах. Да и много ль хорошего у нас тут в Англии?

– Мало, – вздохнул Уилл. – Мне пять лет было, когда нашу деревню сожгли «железнобокие». Батюшка еле успел меня и сестренку Пегги из дома вынести, а младенца Джозефа не успел, храни Боже его невинную душу.

– … Да и Руссия сгинула не окончательно, – продолжал про свое отставной пастор. – Сгорела, а после возродилась из пламени, как птица Феникс. Все-таки, выходит, зачем-то нужна она Господу. Возродилась и вспомнила о своих птенцах. Звала обратно к себе, и даже трижды. По-всякому звала – и ласково, и неласково.

– Как это – ласково и неласково?

– Когда установилось в Москве новое царство, вспомнили об отправленных на английскую учебу вьюношах. Приехал в Лондон русский посланник. Из четверых отыскали только меня, прочих в Англии уже не было. «Собирайся, сиротинушка, – сказал посланник. – Заждались тебя батюшка с матушкой, а паче того надобен ты государю. Получишь хорошее место в Посольском приказе, нам английские толмачи очень надобны. Будешь доволен». Но я, хоть и тосковал по родителям, не поехал, потому что не желал быть толмачом и потому что в Руссии мне не позволили бы верить в Бога так, как я обучился на богословском факультете в Кембридже. Потом приехал второй посол. Этот не увещевал – грозил. Ты, говорил он, холоп государев, его царского величества собственность. Добром не поедешь – велю скрутить, в сундук засунуть, тайком вывезем. У меня, говорил, приказ. Насилу я с подворья убежал.

Московитское посольство в Лондоне[114]114
  Неизвестный автор. Русский посол в Англию в 1670 году князь П. С. Прозоровский со свитою. Bridgeman/Fotodom.ru.


[Закрыть]

– Это вас Господь уберег! – воскликнул молодой пастор, перекрестившись.