Текст книги "После тяжелой продолжительной болезни. История Российского государства. Время Николая II"

Взрывоопасный полуостров

Причина напряженности здесь была та же самая: Российская империя видела потенциал для расширения и не могла им не воспользоваться.

В результате упадка Османской державы, в свое время захватившей большой кусок европейского континента, развернулась активная борьба за дележ турецкого наследства. В России на уровне риторики и пропаганды это подавалось как помощь освободительному движению порабощенных народов, но фактически соперничающие империи, прежде всего австрийская и российская, конкурировали между собой за сферы влияния. Франция и Англия тоже постоянно вмешивались в балканские дела – главным образом чтобы не допустить чрезмерного усиления России.

Начиная с греческого восстания 1820-х годов, в регионе неоднократно завязывались войны, в которых участвовали отнюдь не только обитающие здесь народы. Последним большим вооруженным конфликтом было столкновение Турции с Россией, Румынией, Сербией и Черногорией во второй половине семидесятых годов, опять закончившееся вмешательством западных держав. Они заставили Петербург отказаться от вытребованных у побежденной Турции условий мира и навязали другие, менее выгодные.

В последней четверти девятнадцатого века на европейской карте появилось несколько новых стран, которые постоянно испытывали на себе давление империй, а иногда и извлекали для себя выгоду, лавируя между Веной, Петербургом, Берлином, Лондоном и Парижем. При этом отношения между балканскими странами тоже были непростыми.

Положение усугублялось тем, что «европейский больной» Турция всё больше хирел.

Начало царствования Николая II совпало с очередным кризисом. В 1896 году на Крите вспыхнуло антитурецкое восстание, вскоре поддержанное Грецией. Турецкая армия так вяло сопротивлялась греческим войскам и даже плохо вооруженным повстанцам, что в Петербурге возникла идея окончательно решить старинный «турецкий вопрос»: ввести флот в Босфор и взять проливы под свой контроль. В военном отношении сделать это было нетрудно, но наверняка возникли бы осложнения с державами. Поколебавшись, молодой император решил не рисковать. «Государь не пожелал нанести удар, который рикошетом мог привести к большому европейскому столкновению», – пишет Ольденбург.

Вместо этого, развязывая себе руки для дальневосточной экспансии, российское правительство предпочло наладить отношения с Австро-Венгрией. Две империи договорились поддерживать на Балканах статус-кво, и там ненадолго возникло затишье.

Это равновесие было очень хрупким. Расклад сил выглядел следующим образом.

Самой большой территорией по-прежнему владела Османская империя, в политическом отношении постепенно сближавшаяся с Германией, которая делала активные инвестиции в турецкую экономику, прежде всего в железнодорожное строительство. Кайзер Вильгельм II поддерживал тесные отношения с султаном Абдул-Хамидом II и даже лично посещал его, что было беспрецедентно для западно-восточных монархических отношений. В докладной записке российского МИДа в 1898 году говорилось: «Интимная дружба, соединяющая германского императора и турецкого султана, уже привела к весьма осязательным политическим результатам и обещает в ближайшем будущем много сюрпризов».

Все остальные балканские государства относились к Турции с большей или меньшей степенью враждебности, но это единственное, что их объединяло. Политическая ориентация у этих стран была пестрая.

Балканы в начале XX века. М. Романова

В Румынии царствовал Карл I из династии Гогенцоллернов, по-родственному тяготевший к кайзеру. В 1886 году румынский король чуть было не стал и монархом Болгарии, но этому воспротивился Петербург, потому что тремя годами ранее король заключил оборонительный союз с «центральными державами». Это еще больше настроило Карла против Петербурга, однако в целом румынское образованное общество симпатизировало Франции, а простой народ – православной России.

Примерно такая же ситуация сложилась в Болгарии, формально – автономном княжестве под эгидой Константинополя, на деле же независимом государстве. Болгарский народ был благодарен русским за 1878 год, но на государственном уровне отношения были холодными. Первоначальная дружба разрушилась из-за слишком бесцеремонной политики Петербурга, который вел себя в молодой стране как в собственной вотчине. В 1886 году Александр III даже прервал дипломатические отношения. При новом царе они восстановились, но сердечными не стали. Правитель Фердинанд I Саксен-Кобургский, в прошлом австрийский офицер, твердо держался Берлина и Вены. Кроме того, обладая самой сильной на Балканах армией (в свое время созданной русскими инструкторами), София вынашивала планы экспансии – в первую очередь за счет Турции, где жило много этнических болгар. Были у Болгарии и территориальные претензии к Румынии.

В Греции правил король Георг I, родственник и свойственник Романовых сразу по нескольким линиям. Правительство страны было русофильским, что в значительной степени объяснялось надеждой на поддержку России в будущей войне с Турцией. Афины, как и София, мечтали о гегемонии на Балканах. Там много писали и говорили о «Великой идее» – восстановлении греческой Византийской империи со столицей в Константинополе.

Но самым проблемным элементом балканского «карточного домика» являлась Сербия. Из-за географической близости к австро-венгерским владениям это королевство находилось под постоянным давлением со стороны Вены. Вследствие этого правительство и королевское семейство Обреновичей придерживались очень осторожного, скорее проавстрийского курса. Однако в стране преобладали противоположные настроения, а в армии и обществе крепло движение за создание единого южно-славянского государства. Поскольку значительная часть южных славян жили под управлением Австро-Венгрии, последняя считалась у сербских националистов заклятым врагом.

В мировой истории встречаются поразительные сюжеты, когда какое-то вроде бы малозначительное событие впоследствии имеет колоссальные последствия.

Именно это произошло, когда молодой сербский король Александр из династии Обреновичей вступил в мезальянс с дамой, которая очень не нравилась подданным. Королева Драга имела несчастное свойство плодить врагов, к тому же она была на 15 лет старше супруга и не могла произвести на свет наследника. Несколько горячих голов, офицеров сербской армии во главе с 26-летним капитаном Драгутином Димитри́евичем, пламенные сторонники идеи «Югославии», единого государства сербов, хорватов и словенцев, составили заговор и в 1903 году умертвили королевскую чету.

В ту эпоху монархов убивали довольно часто, и переворот в третьестепенной стране произвел на Европу впечатление только своей экзотической «балканской» свирепостью: заговорщики не только застрелили Александра и Драгу, но еще и зверски искромсали их трупы.

В Сербии решительного Димитриевича провозгласили «спасителем отечества». Поверив в свою миссию, он создал тайную организацию «Черная рука», которая намеревалась добиваться великой цели славянского объединения любыми, в том числе террористическими методами. В 1914 году боснийские заговорщики, связанные с сербской разведкой, убьют наследника австрийской короны – а заодно подпишут смертный приговор всем империям, боровшимся за Балканы: и российской, и австрийской, и германской, и турецкой.

В результате переворота сербский престол занял Петр I из рода Карагеоргиевичей. Эта семья поддерживала давние, прочные связи с царским двором, и новая власть заняла отчетливо пророссийскую и антиавстрийскую позицию.

«Статус-кво» был нарушен. В Вене забеспокоились, видя, что баланс сил склоняется в пользу России.

Тревогу австрийцев вызывала и Черногория – не столько сама эта страна, очень маленькая (300 тысяч жителей), сколько активность дочерей черногорского короля Николы. Анастасия и Милица были замужем за русскими великими князьями и, будучи дамами весьма влиятельными, занимались в Петербурге антиавстрийским политическим лоббированием.

Ослабление России после японской войны, а затем изменение ситуации в Турции подтолкнули Австрию к акту, который запустил цепную реакцию, закончившуюся мировой войной.

Петр Карагеоргиевич и убийство сербской королевской семьи. «Ле пти журналь»

Обострение

Летом 1908 года деспотический режим Абдул-Хамида II зашатался. В Турции сформировалась политическая сила, желавшая реформ и обновления угасающей империи. Движение называлось «младотурецким», и его костяк действительно составляла офицерская молодежь. Победа мятежников была половинчатой. Султан поступился частью власти, согласившись на парламентские выборы, но готовил реванш. В стране установилось двоевластие.

Этим кризисом воспользовался сначала Фердинанд Болгарский, объявивший о том, что его страна отныне полностью суверенна, и принявший титул царя. Австро-Венгрия отреагировала на турецкие события тем, что присоединила Боснию и Герцеговину, которыми в течение предыдущих тридцати лет управляла, но не владела. Мотивировка была своеобразной: неприлично держать тамошнее население в условиях, невыгодных по сравнению с соседней Турцией, где теперь конституция и парламент. Пусть-де славяне Боснии и Герцеговины тоже получат свое представительство в австрийском рейхсрате.

Если декларация Болгарии особенного резонанса в мире не вызвала, то австрийский демарш чуть было не привел к большой войне. В Петербурге он был воспринят как акт агрессии. С одной стороны, в австро-германо-русском соглашении 1881 года содержалась статья, по которой Вена имела право аннексировать эти две провинции «в то время, когда найдет это нужным». С другой стороны, более позднее соглашение 1897 года вроде бы вносило в это условие коррекцию. Как обычно в таких случаях, каждая сторона приводила аргументы, которые подтверждали ее позицию.

Сербия и Черногория объявили мобилизацию и, естественно, ожидали помощи от России. Германия подтвердила, что в случае войны придет на помощь австрийскому союзнику.

Шесть лет спустя очень похожий конфликт приведет к мировой войне, но в 1908 году еще не оправившаяся после дальневосточных потерь Россия была вынуждена уступить. Это, однако, не означало, что она бросает Сербию на произвол судьбы, то есть выводит ее из своей сферы влияния. Совсем наоборот.

С этого момента активность русского правительства на Балканах и особенно в Сербии усиливается. Российская армия приступает к форсированной модернизации. Всем понятно, что две империи столкнутся вновь, и не где-нибудь, а именно в этом проблемном регионе.

Но ситуация на Балканах была воспаленной и без австрийско-российского противостояния.

Турция продолжала слабеть. Осенью 1911 года итальянские войска высадились в Ливии, которая принадлежала Османской империи. Началась война, в которой расшатанная внутренними раздорами Турция терпела неудачу за неудачей.

В следующем году вспыхнули восстания в Македонии и Албании. Турецкие власти, как обычно, ответили репрессиями. Это дало повод четырем соседним странам – Черногории, Болгарии, Сербии и Греции – заступиться за угнетенные народы.

Турок громили на всех фронтах, и успешнее всего болгары. Бои продолжались всего месяц, потом Стамбул запросил мира.

Но тут младотурки, уязвленные национальным позором, устроили очередной переворот. Захватив власть, они продолжили боевые действия.

Воевали еще полгода, после чего и новому турецкому правительству пришлось признать поражение. Однако, отдавая коалиции почти все свои европейские владения, турецкие дипломаты поступили очень хитро: победители сами должны были распределить, кому что достанется.

«Великая идея» Афин, «Великая Болгария» Софии и югославская мечта Белграда плохо сочетались между собой. Австрийские агенты подливали масла в огонь, ссоря союзников – Балканский союз в Вене считали потенциально пророссийским, а стало быть, опасным.

Балканы накануне Первой мировой войны. М. Романова

Уверенная в своем военном превосходстве Болгария напала на Сербию и на Грецию, но тем на помощь пришли Турция и Румыния, имевшая к Болгарии территориальные претензии. Сразу на четырех фронтах болгарская армия сражаться не могла. Царь Фердинанд признал поражение.

По условиям Бухарестского мира Болгария должна была уступить Румынии южную часть Добруджи, отказаться от Македонии и вернуть Турции захваченную ранее Адрианопольскую область.

В ходе двух этих войн погибло около четверти миллиона человек, а балканский узел затянулся еще туже. Принцип «разделять и властвовать» сработал в пользу Габсбургской империи. «Балканский союз» рассыпался.

Сербия и Черногория остались в российской сфере влияния, Болгария и Турция окончательно связали свою политическую судьбу с «центральными державами», Румыния колебалась.

Империи готовились к следующему раунду борьбы.

Национальные «вопросы»

Третий болезнетворный процесс, национальная рознь, приобрел критические размеры, когда Россия поглотила большие инокультурные регионы со сложившейся национальной идентичностью. Следовательно это был побочный эффект второй «болезни», имперской.

Чем успешнее держава, чем шире ее границы, чем многочисленнее подвластные ей народы, тем больше противоречий между «главной» нацией и остальными. В Турции и Австро-Венгрии, где титульные этносы были в меньшинстве, национальный вопрос стоял еще острее. В начале XX века Османская империя уже разваливалась; «лоскутная» Габсбургская (23 процента австрийцев, 19 процентов венгров, все остальные – «меньшинства») тоже трещала по швам.

Ненамного лучше было и состояние российской «тюрьмы народов». Обидный термин был когда-то введен Астольфом де Кюстином, который, собственно, имел в виду все народы, обитавшие в несвободном царстве Николая I, включая и русский, но публицисты последующих времен использовали это выражение главным образом для описания национальной политики самодержавия.

Ее особенность заключалась не в том, что «великороссы» ставились в привилегированное положение сравнительно с меньшинствами. Иногда происходило прямо противоположное. Жители исконно русских областей, например, обладали меньшим объемом прав, чем население Финляндии, а русские крестьяне в девятнадцатом веке были угнетенней, чем прибалтийские или польские. Дискриминируя «чужих», государство не очень-то жаловало и «своих».

Разумеется, правильная государственная политика в многонациональной стране должна строиться на том, чтобы гражданам любого состава крови жилось одинаково хорошо. Но у царского правительства были иные приоритеты.

Главные усилия направлялись на достижение единообразия, на ассимиляцию. Для Николая I идеалом страны было нечто армейское, где все шагают строем, носят одинаковые мундиры и знают свое место в шеренге.

При Александре III, во многом вернувшемся к методам деда, этот курс был воскрешен, что соответствовало общей победоносцевской идеологии «монолитности». Национальное своеобразие рассматривалось не как естественная сила и преимущество страны, а как дефект, угрожающий единству и стабильности.

Правительство ставило перед собой задачу постепенно привести империю к делению на стандартные административные единицы-губернии, безо всяких автономий и по возможности без этнокультурной пестроты. Но задача была невыполнимой. После приобретения новых азиатских территорий этнические русские теперь составляли менее половины населения. Официальная статистика завышала эту пропорцию, не выделяя украинцев и белорусов – и совершенно напрасно, поскольку насильственная русификация у многих тамошних жителей вызывала протест.

В общем, народностей в империи было много и проблем хватало у каждой, но некоторым нациям приходилось тяжелее, чем другим. Особенно болезненными при Николае II являлись три «вопроса»: польский, еврейский и финский.

Самая головоломная и масштабная из национальных проблем возникла после захвата Польши. Царская власть перепробовала все средства – и кнут, и пряник, причем неоднократно. Александр I и его брат, наместник Константин, пытались приручить поляков, но не преуспели. Николай I захотел поляков приструнить – и вызвал мощное восстание 1830–1831 годов, после чего в течение четверти века в покоренном крае безжалостно давили всякое национальное движение, не только политического, но и сугубо культурного свойства.

При Александре II, во времена «оттепели», другой Константин, глава либеральной партии, желал смягчить поляков милостями и послаблениями, чтобы продемонстрировать, как славно они могут жить под эгидой России. Но вольнолюбивый народ требовал независимости. В прекраснодушного великого князя стреляли, потом разразилось новое восстание, подавленное жесткими мерами.

У поляков отобрали последние вольности, само слово «Польша» стало крамольным, официально она стала называться «Привислинским краем».

При Александре III процесс «деполонизации» и «декатолизации» активизировался. Всё делопроизводство велось только по-русски, католикам запрещалось работать учителями, преподавание на польском языке не допускалось. Никакого местного самоуправления – ни земского, ни городского – западные губернии не получили, чтобы не создавать потенциальные организационные ячейки будущих мятежей.

Все активные борцы за независимость были сосланы или эмигрировали. Но неприятие русского владычества никуда не делось, просто приобрело затаенную, пассивную форму. Всем – в том числе и правительству – было понятно, что это мина замедленного действия, которая однажды взорвется.

Новый император попытался смягчить напряжение небольшими поблажками. Вышло дозволение поставить памятник Адаму Мицкевичу. Упразднили санкции против землевладельцев-шляхтичей, наказанных после восстания 1863 года особым налогом. Милостиво отменили обязательное посещение православных богослужений для католиков-учащихся. Наконец, в Варшаву назначили князя А. Багратиона-Имеретинского, про которого пишут, что он был «человек высокообразованный и приятный». Правда, в высочайшем рескрипте новому генерал-губернатору предписывалось заботиться о благе польского населения «наравне со всеми верноподданными державы русской в неразрывном государственном единении». Смысл инструкции был очевиден: особого статуса не будет, польские земли ничем не отличаются от остальных. То же заявил полякам и новый наместник, пообещав «споспешествовать не только их материальным интересам, но и духовным их потребностям, под одним непременным условием, чтобы они пребывали верными подданными Императора Всероссийского, сознавая себя гражданами единого и нераздельного русского царства».

Одной из первых поездок царя после коронации был визит в Варшаву, обставленный с всевозможной пышностью и сопровождавшийся милостивыми, но твердыми декларациями в том же роде.

После этого произошло то, что всегда происходит в обществе, находящемся под гнетом. С одной стороны, возникло движение, ратовавшее за компромисс с верховной властью – раз уж даже любимая поляками Франция заключила с Петербургом союз. К сторонникам примирения большинство поляков относились презрительно, называли их «угодовцами».

Нашлись и люди решительные, непреклонные, готовые бороться за независимость любыми способами.

Ненависть к русскому засилью соединилась с ненавистью к самодержавию, поэтому движение приняло социалистический характер.

Подпольная организация называлась Польской партией социалистов (ППС). Из ее рядов впоследствии выйдут руководители будущей независимой страны.

Со временем партия поделилась на два крыла, одно из которых было в первую очередь социалистическим, а другое – в первую очередь националистическим. Симпатии польского общества в основном были на стороне второй группы, «ППС-революционной фракции», потому что в ней состояли люди действия, проводившие всякие героические (то есть кровавые) акции. Возникла «Боевая Организация ППС», одним из пунктов ее программы значился террор.

Двумя самыми громкими операциями боевиков были «Кровавая среда» и «экс» (ограбление) почтового вагона в Безданах.

В среду 15 августа 1906 года по всей Польше, в двух десятках городов, была проведена скоординированная акция по истреблению жандармов, полицейских и агентов Охранки. Всего произошло около ста «инцидентов», в том числе крупных, вылившихся в настоящие бои. Счет жертв с обеих сторон шел на сотни.

Организаторы хотели, продемонстрировав свою силу, вынудить власти отказаться от репрессий, но, естественно, достигли обратного эффекта. К этому времени наверху уже возобладали сторонники «жесткой линии», которая – с точки зрения правительства – отлично показала себя при подавлении московского восстания и бунта на Черноморском флоте. Массовые аресты и расправы заставили националистов-радикалов отказаться от вооруженной уличной борьбы.

Вторая акция, проведенная в 1908 году на станции Безданы (Литва), имела вид точечного удара. Партии нужны были деньги, и она добыла значительную сумму, 200 000 рублей, напав на поезд, в котором везли собранные налоги. Устроено всё было очень технично, никто из нападавших не пострадал и не был пойман.

Самое примечательное в том, что среди грабителей были четверо будущих глав польского правительства, поэтому «экс» вошел в историю под названием «Акция четырех премьеров».

Боевик стреляет в полицейского. Рисунок из польской социалистической газеты Robotnik

Одним из четверки был Юзеф Пилсудский, ставший вождем национального движения.

Его жизненный путь – яркое подтверждение тезиса о том, что радикалов всегда плодит само полицейское государство. Двадцатилетним студентом Пилсудский был привлечен к следствию в качестве всего лишь свидетеля, и тем не менее угодил в пятилетнюю сибирскую ссылку, после которой ему запрещалось жить в университетских городах, то есть завершить образование. Что ж, молодой человек нашел себе более волнующее занятие.

С именем Пилсудского связано важное изменение в стратегии ППС. Понимая, что партии собственными силами с мощью Российской империи не справиться, Пилсудский придавал большое значение помощи извне.

В 1904 году, во время войны, он и его соратники вступили в контакт с японцами, пообещав им разведывательную, диверсионную и пропагандистскую поддержку.

Пилсудский побывал в Токио. Он предложил создать легион из пленных солдат польского происхождения, но японцев этот проект не увлек – их больше интересовала организация диверсий на Транссибирской железной дороге.

Мечта о подготовке кадров для будущей национальной армии стала главной идеей Пилсудского. Когда отношения между Габсбургской империей и Россией ухудшились и стало ясно, что дело идет к войне, австрийцы позволили польским эмигрантам создать офицерские курсы. Сразу же после объявления войны была мобилизована первая рота польских легионов, которые участвовали в боях против русской армии и впоследствии стали кадровой основой Войска Польского.

Пока национальное движение все больше радикализировалось и набирало поддержку среди поляков, царское правительство тщетно пыталось найти решение для польского вопроса. В Петербурге хорошо понимали, какую опасность представляют антироссийские настроения в прифронтовой зоне, которой станет весь западный регион в случае войны. В следующем разделе будет рассказано, с каким сопротивлением пришлось столкнуться премьер-министру Столыпину при введении там земств, которые безусловно перенаправили бы общественную энергию в созидательное русло. Преемники Столыпина – Коковцов и Горемыкин – добивались отмены унизительного для поляков запрета говорить на родном языке в собственных органах местного самоуправления, но Государственный совет счел это вредным.

Начало военных действий в 1914 году наконец вынудило правительство к серьезным обещаниям. Полякам стали сулить восстановление прежних прав и свобод – как при Александре Благословенном, то есть автономию под скипетром русского царя. «Под скипетром этим да возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении», – объявлялось в обращении Верховного главнокомандующего Николая Николаевича.

Но было поздно. В 1915 году территория Польши была занята германскими войсками, и впоследствии «вопрос» решался уже без российского участия.