Текст книги "Загадка тетрадигитуса"

Впрочем, так ли уж сильно я ошибся?

VI

Англия, Лондон.

Группа «Алеф» на задании.

За окнами – Лондон, 1888 год. Столица Империи, над которой не заходит солнце. Викторианская Англия, времена Шерлока Холмса, детей капитана Гранта и диккенсовских персонажей. Мир паровых машин, угля, клёпаного железа и первой промышленной революции.

Что приходит в голову, когда речь заходит о Лондоне? Футбольный клуб "Челси", колесо обозрения на берегу Темзы, Вестминстерское аббатство, Тауэрский мост и… туман.

Это не тот экологически чистый продукт, слегка сдобренный бензиновой, стандарта Евро-5, гарью и ароматами "Макдональдса", который вдыхает житель двадцать первого столетия. Туман викторианского Лондона – густая смрадная субстанция цвета горохового супа – поражал все органы чувств, заставляя горько пожалеть, что вы явились в этот город, в эту страну, и вообще родились на этот свет. После такого не придёт в голову сетовать на неблагополучную экологию какого-нибудь Кемерово, Череповца или, скажем, Пекина.

"… здесь что, поблизости большой пожар?

О нет, мистер! Здесь поблизости Лондон."

В наше время житель мегаполиса почти не знаком с запахом угольной гари – если, конечно, не живёт неподалёку от металлургического комбината или угольной ТЭЦ. Раньше так пахло в вагонах поездов дальнего следования, где углём топили титаны-водонагреватели. А в старом Лондоне уголь повсюду – от паровоза до чугунной кухонной печки. Его пыль скрипит на зубах; он вторгается в дома печной копотью и каминной гарью. Порой его запах перебивает едкая вонь дёгтя, креозота и неистребимое амбре конского навоза. Мостовые усыпаны конскими яблоками; повсюду шныряют мальчишки с корзинами. Они собирают эти отходы жизнедеятельности и продают их по домам.

Из здания вокзала Виктория вышли в сумерках, и Иван сразу же стукнулся лбом о фонарный столб. Больно было ужасно, а ещё больше – обидно: никак не ожидал, что окажется в положении героя немой комедии. Но он и правда, не заметил этого треклятого столба! Фонарь где-то далеко вверху светил тусклым жёлтым светом, с трудом рассеивая вязкую мглу; из неё зыбкими тенями появлялись то люди, то нелепые, на паре высоченных колёс, повозки, называемые "кэбами". Они занимали в Лондоне нишу такси.

Были и автобусы, точнее омнибусы – громоздкие двухэтажные экипажи, запряжённые парой лошадей. В омнибус набивалось человек по тридцать, и оставалось только удивляться: как несчастные савраски не околевают под таким грузом?

А ещё – в Лондоне, оказывается, есть метрополитен! Если можно, конечно, назвать этим словом закопченные, душные, провонявшие угольной гарью катакомбы, где под низким потолком покрытым наслоениями копоти, непрерывно клубится дым. А как иначе, если поезда в Лондонской подземке ходят на паровой тяге? Иван с Варей рискнули спуститься на станцию – и выскочили наружу, как ошпаренные, а потом долго глотали свежий воздух. Впрочем, какое там – "свежий"? Туман…

Пропитанный копотью, он оставлял серый налёт на одежде, и оставалось только удивляться, как это лондонцы ходят в крахмальных сорочках, с кипенно-белыми манжетами. А если провести пальцем по любой поверхности, как на нём тут же оставался чёрная каёмка – копоть, всюду копоть!

"Сюда бы фанатов стимпанка из двадцать первого века, – бурчал Иван, ожесточённо откашливаясь. – Понюхали бы, в буквальном смысле, чем пахнет их любимый мир угля-и-пара…"

В гостинице, в десятке кварталов к западу от вокзала Виктория, куда группу "Алеф" доставил опасно раскачивающийся на ходу кэб, дышать было ещё труднее. По всему дому чадили свечи и отвратительные, опасные приспособления, называемые "газовыми рожками". В них горел светильный газ – тоже, как выяснилось, продукт перегонки угля. В каждой комнате имелся камин, который разжигала унылая горничная в платье мышиного цвета; рядом с камином, на плетёном коврике стояла корзинка с углём и кованая из меди лопаточка. Иван с трудом подавил желание потребовать убрать осточертевшую субстанцию из своего номера. Уголь так уголь. Это, как ни крути, основа здешней цивилизации. Пусть будет уголь.

В гостинице – здесь это называлось "пансион" – они сняли два двухкомнатных номера, отдельно для Ивана и отдельно, для его спутницы. О том, чтобы поселиться в одном, разумеется, не могло быть и речи, они и без того всю дорогу ловили на себе недоумённые, порой осуждающие взгляды. Молодой человек и барышня, путешествующие вдвоём, без взрослых, без слуг – такое воспринимается добропорядочными британцами как скандальное нарушение всех возможных приличий. Спасал статус приезжих из дикой Черногории – чего ожидать от невоспитанных аборигенов? Странный акцент, дурные манеры – кому ещё придёт в голову таскать на поясе страховидный тесак в обшарпанных ножнах? Ваня, как мог, отбрыкивался от экзотического аксессуара – лучше бы оставили штатный "Дерринжер", – но инструктор, готовивший группу "Алеф" к переброске настоял на своём. По его словам выходило, что мужчины из рода черногорских господарей не выходят за порог без верного гайдуцкого ножа.

Костюм Ивана состоит из кургузой суконной курточки и шаровар, заправленных в нелепые кожаные приспособления на медных застёжках, называемые "крагами". Их полагается носить поверх башмаков. Инструктор объяснил, что это так называемый "охотничий" стиль, приправленный, с учётом разработанной для ребят легенды, черногорским колоритом. Пресловутый ножик полагалось пристроить за широкий кушак из плотного тёмно-бордового шёлка. Чтобы надеть такой аксессуар, надо было обернуть его вокруг талии несколько раз – при этом владелец кушака вертелся волчком, подняв руки, а добровольный помощник стоял в другом углу комнаты, держа конец шёлковой полосы натянутой. Свободный конец, украшенный золотой кисточкой, следовало заткнуть за намотанную вокруг пояса ткань.

Варя облачилась в дамское платье викторианского стиля, – башмаки, подвязки, корсет, многослойные юбки и уйма разнообразных штучек, в которых сам чёрт ногу сломит. Юноша подозревал, что спутница люто завидует его сравнительно удобному и практичному костюму особенности дамского гардероба позволяли заподозрить местных кутюрье в садистских склонностях. Иван с опозданием сообразил, что истинная причина того, что его спутница огрызалась всю дорогу от Портсмута до Лондона именно в деталях туалета, напоминавших пыточные приспособления. К концу дня Варя напоминала разъярённую до состояния невменяемости сиамскую кошку, готовую вцепиться в кого угодно просто за косой взгляд.

Но ничего, думал Иван, это всё можно пережить – и смог, и уголь, и неудобную одежду. Они в Лондоне, и остались сущие пустяки: отправиться на Сент-Джеймс стрит, зайти в дом номер тридцать семь и спросить: "Это у вас собираются обедать сэр Рэндольф Черчилль и сэр Артур Худ? Нам, видите ли, непременно надо послушать, о чём они будут беседовать…" И постоять четверть часика за портьерой, которую укажет заранее подкупленный лакей.

Шутки шутками, а делать-то что? Никакого "элементарно, Ватсон" пока в голову не приходит. Остаётся махнуть на всё рукой и надеяться, что правило "утро вечера мудренее" действует и в столице Британской Империи. Будет утро, будет овсянка на завтрак (или это тоже выдумки авторов романов об английской жизни?), и тогда, может, рассеется, наконец, туман?..

А вот взять отправиться с утра, по известному всему миру адресу! Конан Дойль уже публикует рассказы о Шерлоке Холмсе; если верить знаменитому писателю, великий сыщик живёт сейчас один – его неизменный спутник и жизнеописатель женился и съехал с Бейкер Стрит. Куда было бы проще – деньги есть, предложить Холмсу щедрый гонорар, сочинив предварительно эффектную историю в стиле "Скандала в Богемии" – глядишь, знаток и создатель дедуктивного метода и поможет группе "Алеф" справиться с головоломной задачкой? Жаль только, Холмс – персонаж вымышленный, а доктор Джозеф Белл, с которого Конан Дойль списал своего героя, вряд ли возьмётся за столь сомнительное поручение.

Постойте, что-то в этой мысли есть! От волнения Иван вскочил с постели и забегал по комнате. Что он знает о Шерлоке Холмсе? Дедуктивный метод… химия, скрипка… Вот оно: великий сыщик вовсю пользовался услугами целой армии малолетних помощников – уличных мальчишек, газетчиков, чистильщиков обуви, рассыльных. Рассыльных, конечно же! Они здесь при каждой лавочке, при каждом магазине – готовы доставить на дом покупку, которая не помещается в кармане. Кроме того, есть особая категория рассыльных, в форменных куртках, лампасных брюках и смешных круглых шапочках с номерами. Этих можно нанять возле отеля на улице, или в специальной конторе. Рассыльный передаст письмо, документы, доставит посылку, букет цветов даме. Он безлик, его не замечают до момента, пока не придёт время давать чаевые – но именно поэтому его и пускают куда угодно. Конечно, в клуб рассыльному вряд ли позволят войти, предложат передать через швейцара, но если сочинить убедительную отмазку, вроде "велено непременно лично в руки"…

Ладно, пора спать. А завтра что-нибудь обязательно придумается.

VII

Из дневника гардемарина Ивана Семёнова.

Начало ноября, октября, суббота, вечер, Елагин остров. День выпал длинный и на редкость насыщенный. После занятий мы долго гуляли по парку, а потом устроились в гостиной и проговорили чуть ли не до полуночи. К чему нас готовят? Какая миссия будет первой? Во Франции, где недавно провернул непростую операцию сам Корф? В Германии? Может, в какой-нибудь другой европейской стране?

В итоге, мы так ни до чего и не договорились. Спать хотелось зверски; когда мы покинули гостиную и разошлись по своим комнатам, на часах была уже половина первого ночи.

Комнаты у нас отдельные, делить их с соседом нет необходимости. Мы вообще мало общаемся с однокашниками – напарники по группам, разумеется, не в счёт. Учебные программы индивидуальные, за исключением общеобразовательных уроков – впрочем, мы с Николом и Воленькой от них избавлены и отдаём это время, по большей части, физподготовке.

Корф как-то обмолвился, что собирается расширить курсы, набрав талантливых учеников столичных гимназий и кадетских училищ. Но до этого пока далеко, и первым выпускникам, то есть нашим группам сперва предстоит доказать, что идея подобного учебного заведения имеет право на существование. И сделать это можно только на практике, а значит – с замиранием сердца ждём первого задания. Если верить туманным намёкам барона – ждать осталось уже недолго.

Осеннее утро выпало на редкость тихим и тёплым – бабье лето, да и только. На часах половина восьмого утра, занавески раздвинуты, столб света падает на изголовье кровати.

Я подошёл к распахнутому окну. В парке орала звонкая птичья мелочь – будто в густой листве колыхалась завеса стеклянных иголочек. Сильно, терпко пахло сосновой смолой, и липы по обеим сторонам аллеи, ведущей к учебному корпусу, стояли дымные, светло-зеленые. Солнце ярко вспыхивает на окнах; я рассмеялся – так было радостно в это утро! – и как был, в синих боксерах, выскочил в окошко и припустил вокруг домика, к озеру. Завтрак начинается половине восьмого, и можно успеть окунуться в воду, вместо того, чтобы лезть в душ.

Озерко в нашем парке крошечное, но проточное, и вода в нём всегда ледяная, особенно, подальше от берега, там, где бьют ключи. Октябрь на дворе, купальный сезон давно закрыт. Тем не менее, я дважды переплыл озеро и как был, не вытираясь, босиком, побежал назад. От флигеля уже тянулись курсанты и курсистки – завтракать здесь принято в столовой, расположенной в главном корпусе. Это пообедать или поужинать можно в своей гостиной, взяв из столовой "на вынос" блюда в жестяных ванночках. Тут их называют смешно, на старомодный манер – "судки".

Когда я влетел в комнату, стрелка уже подползала к восьми. Натянув широкие "спортивные" шаровары и гимнастёрку, я попрыгал на одной ноге, зашнуровывая туфлю. Мелькнула мысль, что стоило бы одеться поофициальнее – всё же предстоит визит в преподавательскую. Конечно, Корф не слишком-то гоняет нас в плане формы одежды, но мало ли кто ещё туда заглянет? Да и Морской Корпус приучил в этом плане к строгости и порядку.

Из гостиной доносились ароматы кофе – кто-то из курсантов воспользовался установленной в углу жаровней с белым кварцевым песком и медными чеканными турками. Эту моду принесли сюда мы с Николкой – в России конца девятнадцатого века практически не известен подобный метод приготовления ароматного напитка. Я звучно сглотнул – кофе хотелось чрезвычайно, – и выкатился на крыльцо. Может, барон сжалится и нацедит чашечку?

Сколько раз говорил себе: доверяй интуиции! Кроме Корфа в преподавательской присутствовало ещё двое – оба в строгих, с блестящими пуговицами, гвардейских мундирах. Барон был, как всегда безукоризненно подтянут, убийственно элегантней – и столь же убийственно презрителен по отношению к мельчайшей неопрятности. Ни слова упрёка, как можно – но взгляд его жёг меня не хуже крапивы. Я попытался сделать вид, что ко мне это не относится и поджал ноги под стул, пряча пыльную обувь.

Варя украдкой показала мне язык – она-то была в длинной юбочке из красно-коричневой шотландки и тёмно-синей, на манер школьниц двадцатого века, жилетке. Я чуть заметно пожал плечами – ну виноват, виноват. Исправлюсь.

Вообще, эти двое суток на Елагиных курсах – чуть ли не единственное время, когда я могу не заморачиваться одеждой предков, позволяя себе некоторые вольности. Возьмём, к примеру, сорочки. Здесь их надевают как старые солдатские гимнастёрки, через голову – привычные, застёгивающиеся спереди по всей длине, появились только в начале двадцатого века, в Америке. Те, кто победнее, носят не сорочки, а манишки – особые нагрудные вставки, которые пришиваются или пристёгиваются к внутренней части пиджака или сюртука. С этим аксессуаром приходится быть осторожным – не дай Бог, сделаешь резкое движение, и манишка отстегнётся, сомнётся складкой, завернётся вверх. Выглядит это на редкость нелепо.

А воротнички? Не понимаю, как люди могут по своей воле обрекать себя на такую пытку! Воротнички пристёгиваются особыми штучками – "запонками". Из накрахмаленного белого полотна, пяти сантиметров в высоту, со стоячими кончиками, воротнички безжалостно, в кровь, растирают шею. Кроме них к костюму непременно полагаются манжеты, тоже на запонках. Они порой заменяют записную книжку: на крахмальном манжете можно нацарапать пару слов карандашом. Хоть какая-то польза от бестолкового аксессуара…

Обувь: тесные чёрные ботинки с узкими носам, порой с суконным верхом – для города. Другие, посвободнее, коричневые, с закруглёнными носами – для сельской местности. Парусиновые прогулочные туфли, вроде тех, что на мне сейчас, вполне удобны, но в городе в них ходить не принято. Ну и сапоги, разумеется – особенно, когда собираешься на верховую прогулку. Этому нас здесь тоже учат, и надо было слышать проклятия, которые адресовала Варвара "дамской" посадке – боком, в особом седле и платье-амазонке.

На улице шагу нельзя не ступить на улице без головного убора. Котелки, цилиндры, соломенные шляпы-канотье, британские кепи и каскетки. Помните, как в сериале про Шерлока Холмса? Вот такие же, с одним или двумя козырьками; к нижнему канту крепится шёлковый шнурок, при ветреной погоде его пристёгивают к пуговице сюртука или пальто.

И – перчатки! Это обязательно, вне зависимости от погоды, появиться на улице с непокрытой головой и без перчаток – дурной тон, все равно, что выйти из дома без одежды. Тонкие кожаные на каждый день; из белого или светло-бежевого шёлка при параде; из толстой кожи или замши для верховой прогулки. А трости, стеки, зонтики – никто не ходит с пустыми руками! В трости могут скрываться стилет или короткая шпага. Или не столь опасный секрет: стеклянная колба с виски, миниатюрная подзорная труба, часы-луковица или даже перьевая ручка с чернильницей. Чего только люди не придумают!

Что до Вариных "взрослых" дамских нарядов – тут я умолкаю. За что ей такие мучения? Хотя не стану отрицать, выглядит она в них очень даже привлекательно…

– Итак, молодые люди, – заговорил один из гостей, – Вот вы и дождались своего часа. Регулярные занятия на курсах продолжаются согласно утверждённого плана, однако три группы мы вынуждены снять для выполнения срочного задания. Основной будет группа "Алеф" – она проявила себя лучше других, да и навыки… хм… по основной специальности у них посолдиднее.

Я ухмыльнулся – про себя, разумеется. То, что деликатно названо "навыками по основной специальности" – не что иное, как умение владеть записывающей, подслушивающей и прочей аппаратурой, доставленной из двадцать первого века. Разумеется, тут я серьёзно опережаю однокашников из других групп, да и напарницу успел поднатаскать.

…а потому, принято решение, – продолжал меж тем гвардеец, – дать вам шанс проявить себя не в учебной миссии, а в настоящем деле.

– И дело это нешуточное. – подхватил Корф. – Недавние события в Африке… – тут он многозначительно глянул на меня, – привели, к тому, что нашему противнику достались некие артефакты. Мы выяснили, что в скором времени они будут перемещены из нынешнего хранилища на Британских островах куда-то ещё, скорее всего, в континентальную Европу. Ваша задача – выяснить, куда именно.

Я понимающе кивнул. Разумеется, речь идёт о хрустальной статуе "тетрадигитуса", добытой отцом в джунглях Центрального Конго и потом похищенной ван дер Стрейкером, отчаянным авантюристом, работающим на британскую военно-морскую разведку. Правда, толку англичанам от этой добычи немного: чтобы заставить статую ожить, требуются иные приспособления, а их-то отцу удалось сохранить. Но ведь и нам теперь от них никакого проку, во всяком случае, пока с "тетрадигитус" остаётся у англичан.

Значит, пока мы тут учились сами и учили других, агенты Д.О.П. вышли на след таинственного артефакта – и теперь мы, группа "Алеф", должны закончить работу? Отец, узнав об этом, наверняка обрадуется – в конце концов, разве не предстоит мне исправить его упущения, в результате которых драгоценная добыча попала в руки наших оппонентов?

…а кофе мне так и не предложили…

VIII

Англия, Лондон Сент-Джеймс стрит

Группа «Алеф» на задании.

«Рано утром, до того как трубы зданий и фабрик, железнодорожных машин и пароходов успеют заполнить воздух дымом, Лондон представляет необычное зрелище. Он выглядит чистым». - писал немецкий путешественник, и был прав. К утру туман над городом рассеялся. Запахи никуда не делись, но стали не такими пронзительными: сырая мгла впитывала их, накапливала, обволакивая людей лондонским амбре. Над крышами показалось бледное солнце; улицы наполнились гомонящей публикой, повозками, кэбами, омнибусами.

– Ещё рано идти на Сент-Джеймс стрит. – сказала Варвара, подбирая юбки, чтобы перепрыгнуть через очередную навозную кучку. – Сейчас утро, в клубе, наверное, никого.

Иван задумался. Резон в этом был: вряд ли лондонские джентльменские клубы похожи на ночные заведения Москвы двадцать первого века, но по утрам жизнь замирает и здесь – завсегдатаи разъезжаются, персонал отдыхает от трудов праведных, и одни только уборщики возятся в клубных гостиных и курительных комнатах.

– Давай, хотя бы пройдёмся мимо, приглядимся, что к чему? До вечера времени вагон, устроимся потом где-нибудь, и в спокойной обстановке всё хорошенько обдумаем. Считай, что это у нас с тобой экскурсия с осмотром достопримечательностей.

– Достопримечательности! – скривилась напарница. – Лучше бы улицы убирали нормально, а то развели грязишу…

Лондон стал первым английским городом, который они рассмотрели вблизи. Портсмут не в счёт; его видели только из кэба, по дороге на вокзал.

"Видимо, – думал Иван, вышагивая по замусоренному тротуару, – внешнее благополучие, сытость и чистота европейских городов появились только в двадцатом столетии. А улицы этого Лондона мало отличаются от трущоб Мумбая. Тесные, заваленные навозом улочки, невообразимая грязь. Запущенные, некрасивые дома, неблагополучные, болезненные лица. На перекрёстках и площадях толпятся бедно одетые люди, бродяги в поисках случайного заработка. Тут же бесчисленные торговцы всякой мелочёвкой, продавцы печёного картофеля и овощей. Точильщики, чистильщики обуви, стайки мальчишек, которых не назовёшь иначе, как беспризорниками. Лондон. Столица величайшей Империи Мира. Средоточие цивилизации. Глаза б на него не глядели…"

Сзади раздалось бряканье колокольчика и протяжное "Старье берем! Старье меняем!" Юноша обернулся – кричал старый еврей, погонявший лошадь. Убогая повозка завалена проломанными настенными часами, разваливавшимися стульями, вылинявшей одеждой, разношенной обувью, гнутыми каминными щипцами, куклами без волос. Повозку облепили дети, и старьёвщик отдавал за доставленный хлам яркие книжки, бумажные фонарики, шарики из зелёного бутылочного стекла – бросовые сокровища, способные покорить детские сердца.

Стоило тележке старика-еврея тронуться с места, как её сменила другая, собиравшая металлический лом. Ею управлял коренастый рыжеволосый тип с обветренным до красноты лицом. Он кричал, оповещая о своем прибытии:

"Утюги, сковородки, кочерги! Кружки, миски, ложки! Железные обода! Есть старые подковы? Ненужный металл? Скорей неси сюда!"

Варя раздражённо фыркнула, уловив волну запахов, которые распространяла тележка уличного торговца рыбой. Дары моря там были навалены грудой, и по тусклой чешуе ползали крупные зеленоватые мухи. Но ни сам разносчик, ни покупатели не обращали на них ни малейшего внимания. Вот покупательница в высоком чепце, юбке из клетчатой шерсти и блёкло-коричневом жакете, подошла к лотку; хозяин лениво помахал над прилавком рукой – мухи снялись гудящим облаком и повисли над лотком. Женщина повторила его жест, и принялась перебирать товар. Мальчишка лет десяти, тащивший следом за ней огромную корзинку, наблюдал за мушиным роем, ковыряясь в носу.

Девушку передёрнуло.

– Пошли, Вань… – она вцепилась в локоть спутника. – Сент-Джеймс стрит в четырёх кварталах отсюда, пойдём скорее, ну их всех…

"Это она зря, – подумал Иван, послушно прибавляя шаг. – Ну, мухи и мухи – а то над лотками московских разносчиков их мало! И ведь ничего, не обращали внимания, и даже пирожки у них покупали и ели тут же, на улице…

Пэлл-Мэлл и Сент-Джеймс стрит, расходящиеся от Сент-Джеймского дворца, разительно отличались от неухоженных улочек, что тянулись всего в нескольких кварталах отсюда. Здесь был настоящий, имперский Лондон – чистые мостовые, строгие, как министры, констебли, великолепные лошади в дорогих экипажах. Район слыл джентльменским оазисом, оплотом холостяцкой жизни лондонского общества. Его так и называли: «Клабленд». Тринадцать джентльменских клубов, оплот традиций политической и общественной жизни лондонской элиты. Точнее, мужской её части – женщинам в заведения Клабленда хода нет.

Клабленд начинается от площади Ватерлоо, у мемориала гвардейцам, погибшим в Крымской войне. Фигуры в громоздких шинелях и лохматых медвежьих шапках напомнили Ване партизан двенадцатого года – только вил и топоров не хватает! Рядом с солдатами – Флоренс Найтингейл, первая, если верить британским историкам, профессиональная сестра милосердия.

Иван напомнил себе, что фигуры отлиты из бронзы русских пушек, взятых в захваченном Севастополе. А это весьма злободневно, если вспомнить недавний визит в Портсмут – во время Крымской войны, английская эскадра тоже заявилась на Балтику. Её пушки громили деревеньки и мызы на берегах Финского залива, но попытки штурма Свеаборга и Кронштадта с треском провалились – англичане, не решившись лезть на минные банки, под огонь береговой артиллерии, убрались восвояси.

Памятник гвардейцам остался позади, Иван и его спутница ступили на мостовые Клабленда. Именно здесь – средоточие лондонской политики: "Реформ-клуб" лейбористов и оплот их политических недругов, консервативный "Карлтон-клуб". А неподалёку – "Клуб Путешественников", членам которых вменялось в обязанность хотя бы раз в год удаляться от Лондона не менее, чем на пятьсот миль. Другая достопримечательность этого клуба – комната, под названием "Кофейная", единственное место в клубе, где нельзя пить кофе.

Готовясь к заданию, Иван закачал на планшет массу полезных материалов, в том числе – справочник "Дебре", пособие по британскому этикету. И за завтраком успел пробежать раздел с рекомендациями тем, кто хочет вступить в клуб или посетить его в качестве гостя:

"…Если вы уже стали членом клуба – примите наши поздравления, однако не стоит привлекать излишнее внимание к этому. Даже если клуб входит в число знаменитых – сообщить о своем новом статусе полагается как бы между прочим, спокойно, слегка небрежно.

Если вы пригласили в клуб гостя, имейте в виду, что он может быть не знаком с его правилами, и лучше рассказать о них заранее. Встречайте гостей у входа, а еще лучше, приходите вместе с ними. Если же пригласили Вас – лучше заранее уточнить у приглашающего нюансы.

Недопустимо обсуждать в публичных беседах доходы, семью, детей; о политике тоже лучше не говорить, для этого есть специально отведенное время и место. Не стоит так же блистать неумеренным остроумием. О чем же говорить, о погоде? Как ни удивительно, но именно о ней. Погода – очень важная тема для, и ее можно обсуждать с различными нюансами и примерами, не боясь никого задеть…"

Что и говорить, чрезвычайно полезно! Осталось найти того, кто даст ему рекомендации – а это, с учётом аристократических традиций клуба, проходит по разряду ненаучной фантастики. Недаром лорд Дизраэли, (он был премьер-министром Соединённого королевства во время Балканской войны 1877-78 годов, и вырвал у России плоды победы, послав в Мраморное море броненосную эскадру), как-то сказал: «есть только две вещи, над которыми англичанин не властен – это статус рыцаря Ордена Подвязки и членство в White's.» Некоторые ждут заветного членства по четверть века – и не всегда дожидаются. Не помогают ни благотворительные взносы, ни обеды с представителями королевской фамилии. По каждому кандидату голосуют в особой книге; заветные двери открываются только по единогласному решению действительных членов клуба.

В White's закрыта дорога тем, чья биография запятнана коммерцией, бизнесмены здесь не в почёте. А вот британское подданство не обязательно, другое дело – принадлежность к узкому кругу выпускников Итона или Оксфорда.

White’s находится в конце Сент-Джеймс-стрит, у самой Пикадилли. У входа старейшего из лондонских клубов нет, разумеется, никакой таблички или вывески. Лишь неприметная дверь и лестница в несколько ступеней за лёгкой решётчатой оградой, отделяющей крохотный палисадник от тротуара. Иван с Варей прошли мимо, слегка замедлив шаг. Никого – ни швейцара, ни привратника, только бронзовое кольцо дверного молотка на тёмной дубовой двери.

Напарники дошли до перекрёстка с Пикадилли и так же неспешно направились назад. Иван чувствовал себя чрезвычайно глупо – сколько ещё бродить туда-сюда, изображая праздную парочку? А в голове пусто, хоть ты тресни – одни только наставления из "Дебре":

"…Привычным развлечением джентльменов – членов клуба бы являются пари, порой довольно забавные, условия которых тщательно заносятся в огромный фолиант, хранящийся в библиотеке. Из нее можно узнать, например, что два джентльмена однажды поспорили на три тысячи фунтов о том, какая из двух капель на окне упадет первой, а пари двух других касалось того, за сколько ударов клюшкой для гольфа один из них, член парламента, докатит мяч от Английского банка до дверей клуба. В итоге докатил за 197 и выиграл пари. Это не так глупо, как может показаться стороннему наблюдателю: подобное лишенное прагматики, но не азарта провождение времени свойственно в принципе высшему классу, что вызывает в памяти известные слова Ницше о том, что должен быть назван рабом тот, кто не располагает двумя третями дня для себя лично.

Рассказывают, что некий джентльмен, только что избранный членом White’s, поинтересовался однажды, открыт ли бар, на что получил следующий исчерпывающий ответ: «Благословите мою душу, сэр, этот бар не закрывался последние 200 лет». Традиции стоят дороже денег – вот та мораль, которую выносим мы, заглянув в White’s; можно сказать больше: нечто становится традицией тогда, когда не продается…"

Постойте-постойте!.. Пари, ну конечно! «Дебре» приводил список самых известных пари, заключённых в White’s., и одно из них как раз датируется сегодняшним числом.

Иван, как назло, не запомнил подробностей. Что-то насчёт записи в клубной книге и рассыльного, который должен сообщить результаты пари. Рассыльный, точно! Нестерпимо зачесались руки – так хотелось вытащить планшет и открыть нужный файл. Нет, нельзя, сперва надо найти местечко поукромнее, и уж там…

Стоило им поравняться с особняком White’s, как из неприметного переулка, вынырнул малый лет пятнадцати, в фирменной куртке и шапочке с номером "двенадцать", и быстрым шагом направился в сторону площади Ватерлоо. Иван заглянул в переулок – так и есть, скромная дверь без крыльца. Служебный вход? Он с трудом подавил в себе желание дёрнуть за ручку двери.

– Варь, давай скорее, вон за тем типом! Я, кажется, знаю, что делать!

IX

Россия, Санкт-Петербург, Елагин Остров

Незадолго до событий в Лондоне

…надо найти способ подобраться поближе к одному высокопоставленному джентльмену. – неторопливо говорил Корф. – Зовут его лорд Рэндольф Черчилль, и по нашим сведениям он в курсе всего, что происходит с интересующим нас… э-э-э… предметом. Дело в том, что именно лорд Рэндольф курирует деятельность «Братства Золотой Зари», тайного общества, непосредственно вставлявшего палки в колёса в африканских делах господина Семёнова, вашего, Иван, батюшки. И есть основания полагать, что ван дер Стрейкер действовал по их наущению.

– Значит, статуя тетрадигитуса сейчас у этой самой… "Золотой Зари"?

– негромко осведомился один из гвардейцев. Корф представил его, как ротмистра Нефёдова.

Корф усмехнулся.

– В том-то и дело, что пока нет – к вящему неудовольствию господ эзотериков и в особенности некоего мистера Мак-Грегора. Есть там такой

– идеолог этой компании и, если верить донесениям наших агентов, готовый буйнопомешанный.

– Странно, что сэр Рэндольф допускает подобных типов к серьёзным делам. – недоверчиво покачал головой Нефёдов. – Я-то полагал его весьма прагматичным и разумным господином.

– Похоже, у него не было другого выхода. Общество "Золотой Зари" – движущая сила всей этой интриги: это они добились от английской разведки послать ван дер Стрейкера по следам вашего, Иван, батюшки, и они же, как я понимаю, следили за покойным профессором-археологом.