Текст книги "Звёзды примут нас"

– А я-то надеялась, что ты побудешь на «Гагарине» ещё хотя бы месяца три-четыре. – вздохнула Нина. – А у вас вон как всё быстро…

Дима пожал плечами. А что он, в самом деле, мог сказать? Повторить в десятый раз, что сроки запуска «Эндевора» и «Николы Теслы» рассчитаны в соответствии с неумолимыми законами небесной механики и столь же неумолимой, хотя и куда менее понятной физикой «космического батута»? И, соответственно, «окна» для отбытия крайне узкие, всего несколько дней, и любые сдвиги приведут к срыву всей миссии? И если для экипажа «Теслы» это означает всего лишь небольшую отсрочку, то тем, кто полетит на «Эндеворе» в лучшем случае, угрожает полугодовое ожидание в трёхстах миллионах километрах от дома. Да, конечно, подобный вариант предусматривался, на борту корабля хватит и воздуха, и воды и провианта для того, чтобы дождаться-таки «Теслу» – но всё равно, перспектива безрадостная.

Нине объяснять всё это не нужно – не в заводской столовке работает, возглавляет «пищеблок» на орбитальной станции и разбирается в подобных вещах. Тем не менее, Дима подробно пересказал жене всё, что только что услышал. Он застал её в столовой, как раз после обеда – обитатели жилого блока разошлись по рабочим местам, и у Нины выдались свободные четверть часа, пока дежурные загружают посуду в автоматические мойки и особыми пылесосами удаляют со столов крошки и использованные бумажные салфетки.

– А почему всё-таки с вами не будет связи? – спросила Нина. Нет, я понимаю – далеко, задержка радиосигнала на целые четверть минуты, но чтобы совсем ничего? Вон, даже от американского «Пионера-11» радиопередачи получали, от самого Юпитера, и со снимками – а это, уж наверное, подальше будет!

– Подальше, конечно. – согласился Дима, обрадованный переменой темы. – Но тут всё дело в Солнце. Точка Лагранжа лежит на продолжении прямой, соединяющей Землю с Солнцем, а значит – светило всё время будет находиться между передатчиком и приёмником. И как будут в таких условиях доходить радиоволны – этого никто не знает.

– Я читала, что собирались запустить специальный спутник-ретранслятор, чтобы передачи шли как бы в обход. Или это отменили?

– Нет, почему же? – Дима пожал плечами. – Месяц назад отсюда, с «Гагарина» отправили через «батут» зонд «Маркони». Сейчас он где-то между орбитами Земли и Марса, и когда «Эндевор» прибудет в финиш-точку, американец Уильям Поуг – он не только второй пилот, но и специалист по дальней космической связи – должен будет наладить устойчивое радиосообщение с Землёй через этот самый зонд. Для этого им с Джанибековым надо будет выйти в открытый космос, собрать и установить большую приёмо-передающую антенну – я видел, как они отрабатывали эту операцию здесь, на «Гагарине».

– Такой огромный сетчатый зонтик, да? – подхватила Нина. – Видела, по телевизору показывали варианты проекта…

– Нет, там другая система. – Дима помотал головой. «Зонтик», параболическая антенна – это на «Маркони». А та, что на «Эндеворе», похоже на огромный цветок с лепестками из тонкой сетки. Эти лепестки управляются вычислительной машиной, чтобы принять форму, наилучшую для передачи сигнала. Поразительной красоты сооружение – и огромное, в собранном виде раза в три больше самого корабля!

– Цветок говоришь… – Нина недоверчиво хмыкнула. – Тогда откуда сомнения насчёт связи, если и зонд, и антенна эта распрекрасная?

– Ну… понимаешь, никто ещё такого ведь не делал. Учёные, конечно, всё просчитали, но и они дают вероятность успеха только в семьдесят процентов. Но это не страшно: на «Тесле» мы привезём второй комплект антенны, раза в два больше. И, главное, не будет ограничений по мощности передатчика – ядерный реактор под рукой, энергии хоть залейся. А с «Гагарина» на днях запустят ещё два зонда-ретранслятора, «Маркони-2» и «Маркони-3». Они будут в других точках пространства, и при необходимости можно переключать сигнал на них. Так что мы с тобой ещё сможем побеседовать, не переживай.

– Ладно… – она убрала под косынку выбившуюся прядь. – Так и быть, поверю на этот раз. Д ты садись, накормлю. Проголодался, наверное, на своём брифинге?

III

Двадцатые числа июня. В школах выпускные вечера – платья, нарядные причёски у девчонок, парни в новеньких, для многих первых в жизни «взрослых» костюмах. Понесённые под полой бутылки портвейна, слёзы на глазах девчонок и учителей… И вальс, конечно, который сейчас почти никто, увы не танцует – впрочем, его с избытком замедлят дискотечные медляки. Слёзы на глазах, гуляния до утра в парках и по набережным, поцелуи – у кого-то первые и робкие, а у кого и умелые уже…

А у нас всё иначе. До окончания учёбы и выпускных экзаменов два с лишним месяца, и состоится это на орбитальной станции «Гагарин». Тоже неплохо, конечно, но всё же не совсем то – и, видимо, кто-то в недрах таинственного психологического отдела Проекта решил, что неправильно будет лишать подростков запоминающегося на всю жизнь праздника, который для прочих их сверстников надолго станет одним из самых светлых, самых памятных в жизни. В результате я стою сейчас в вестибюле нашей седьмой школы Октябрьского района города-героя Москвы, в своей пижонской «юниорской» форме, в окружении бывших одноклассников и отвечаю на сотню восторженных, завистливых, порой ехидных, но чаще доброжелательных, вызванных искренним интересом вопросов. Рядом – Андрюха Поляков и Оля Молодых, тоже в плотном кольце и, подобно мне, засыпаны вопросами по самые макушки. Проходящие мимо учителя бросают на нас заинтересованные взгляды – похоже, им тоже не терпится нас расспросить. Завучиха Зинаида Петровна оттянула меня за рукав в сторонку и категорически потребовала выступить на «официальной» части вечера – «Вы наша гордость, Алексей, вы и ваши товарищи – какая ещё московская школа может похвастать тем, что её побывали в космосе!..» Я чуть не напомнил про Юрку-Кащея – он тоже был с нами на «Гагарине», тоже учился в Москве и как раз сейчас в своей школе, на выпускном. Но не стал, конечно, к чему разочаровывать человека?

Но – обо всём по порядку.

Для меня всё началось с лёгкого дежа вю. После семинара по основам систем жизнеобеспечения, в коридоре третьего этажа главного учебного корпуса Центра Подготовки меня поймал – кто бы вы думали? Евгений Петрович, он же наш неизменный И. О. О. На этот раз он был похож на киношного альтер эго куда сильнее, чем обычно – безупречная тёмно-серая тройка, лёгкая улыбка на тонких губах и, как всегда – нарочито-предупредительная обходительность. «Я был бы вам весьма признателен, Алексей Геннадьевич и, поверьте, не остался бы в долгу, если вы возьмёте на себя труд раздать это вашим… хм… друзьям». С этими словами он вручил мне толстую пачку больших конвертов, повернулся и удалился прочь по коридору, оставив меня стоять с разинутым ртом и гадать – а что это сейчас было?

На конвертах вместо штампа «Совсем секретно» значились имена и фамилии всех членов учебной группы «3-А», включая и моё. В конверте прощупывался лист плотной бумаги, и когда я осторожно, чтобы надорвал плотную его краешек – в руках у меня оказалось нарядное, выполненное типографским способом приглашение на выпускной вечер моей бывшей школы. Всё честь по чести: адрес, время начала мероприятия и отдельно, внизу, мелким почерком – «вы можете привести с собой одного гостя». Прочтя это, я усмехнулся – писали бы уж прямо, «гостью»…

Конверты я раздал и, разумеется, не отказав себе в удовольствии описать, как они ко мне попали. Рассказ вызвал массу смешков и ехидных замечаний – Середа, почесав переносицу, высказался в том смысле, что Евгений Петрович позволил себе маленькую месть за приклеенное к нему прозвище, разыграв передо мной мизансцену из фильма. С ним не согласилась Лида-«Юлька» – по её мнению, это был тонкий психологический расчёт, постичь который нам не дано. Юрка-Кащей, которому версия Середы понравилась, вскинулся, принялся пылко возражать, его поддержала Оля Молодых – и понеслась. Я слушал и гадал: а что, если это было продолжением той памятной беседы, когда И. О. О. чуть ли не открытым текстом дал понять, что догадывается, кто я на самом деле?

Или – я как обычно переборщил с рефлексией и вижу то, чего и быть-то не может, потому что не может быть никогда?

 
…Когда уйдем со школьного двора
Под звуки нестареющего вальса,
Учитель нас проводит до угла
И вновь назад и вновь ему с утра:
Встречать, учить и снова расставаться
Когда уйдем со школьного двора…
 

Вот и выпускной бал. Я не один – воспользовался советом и явился со спутницей. Очень хотелось позвать Юльку – но язык не повернулся высказать эту просьбу, когда я услышал, как радостно она говорит о полученных ими с Середой приглашениях. Как и я, она первые восемь лет проучилась в одной школе и, в отличие от меня, связи с одноклассниками, оставшимися в Калуге, не теряла. Так что пусть повеселится, а на наш с ней век хватит ещё праздников.

Компанию мне составила Ки Лань – миниатюрная китаянка, не так давно присоединившаяся к «юниорам». Народная Республика упорно рвутся в космос, китайцы участвуют во многих программах Проекта – и, в том числе, организовали у себя филиал «школы космонавтики». Ки Лань и двое её земляков – как раз оттуда, попали к нам, в Центр Подготовки после жесточайшего отбора. И плоды этого отбора видны сразу – китайцы-«юниоры» отлично владеют русским, делают успехи во всех дисциплинах, а уж их трудолюбию может позавидовать и муравей.

Так уж вышло, что китаянка довольно близко сошлась с нами. Сначала познакомилась с девчонками, потом с остальными и как-то незаметно стала в нашей группе своей. А а после возвращения из отпуска, который она провела дома, в Шанхае (мы в это время были в Свердловске) попросилась к нам уже официально. Теперь Ки Лань полноправный член группы «ЗА» и вместе с остальными готовится к «орбитальному» этапу учёбы.

Мы называем её не по имени, а по фамилии – «Лань». Когда мы узнали, что зачисление китаянки в нашу группу утверждено, я хотел пошутить, что осталось найти кого-то с именами Ку и Ка, и тогда у нас будет полный комплект, как у пирата двуглавого Юла из «Экспедиции в преисподнюю». Но вовремя прикусил язык – вспомнил, что повесть эта будет написана только в восемьдесят третьем, и намёк на совпадение имён новой одногруппницы и огромной морской звезды, канонира «Чёрной Пираньи», который не умел считать даже до двух, никто не оценит.

Когда я пригласил Лань на выпускной, она смутилась и даже сделала попытку убежать – но согласилась, и долго благодарила, чередуя слова с короткими поклонами, держа руки сложенными перед собой, ладоням. В школе она мгновенно сделалась центром всеобщего внимания, народу вокруг неё собралось вдвое больше чем вокруг нас троих.

 
…Для нас всегда открыта в школе дверь
Прощаться с ней не надо торопиться
Но как забыть звончей звонка капель
И девочку, которой нес портфель.
Пускай потом ничто не повторится
Для нас всегда открыта в школе дверь…
 

Оля Молодых и Андрюха Поляков пришли вдвоём, но не парой, хотя держались вместе. Глядя на них, я вспомнил Юрку-Кащея. Его школа на другом конце Москвы, в Перово, и компанию на выпускном ему составила скрипачка Мира. Она на год младше – закончила девятый класс, а потому отказываться ни от чего не пришлось.

А вот Лены Титовой на выпускном нет. Она с родителями уже год, как уехала во Францию – отец получил назначение в наше торгпредство и забрал семью с собой. В этом тоже есть некая ирония: в «том, другом» варианте событий Игорь Семёнович Титов ушёл из Внешторга и долго добивался разрешения покинуть СССР. И добился – к весне семьдесят седьмого. По официально объявленной версии Ленка с родителями уезжала в Сибирь, и лишь перед посадкой в такси (мы пришли её провожать) шёпотом сообщила, что на самом деле они летят в Вену, а дальше… Других пояснений не требовалось – в то время все прекрасно понимали, что означает такой пункт назначения.

Но сейчас всё не так. Ленкин отец работает в Париже, она ходит в тамошнюю русскую школу и чуть ли не каждый день встречается с Шарлем – шевалье д'Иври явно не теряет времени даром. Обоим уже по семнадцать, и в одном из писем (обычных, не электронных) француз намекнул, что у него в отношении Ленки серьёзные намерения. Что ж, Бог им в помощь…

 
…Пройди по тихим школьным этажам.
Здесь прожито и понято немало,
Был голос робок, мел в руке дрожал,
Но ты домой с победою бежал.
И если вдруг удача запропала,
Пройди по тихим школьным этажам…
 

Что ещё рассказать? Официальная часть, на которой меня-таки вытащили на сцену после прочувствованной речи завучихи Зинаиды Петровны; аплодисменты и слёзы на глазах нашей классной. Конечно, они адресованы, по большей части, Андрюхе и Оле, но… я ведь тоже проучился здесь без малого год, и могу рассчитывать хотя бы на малую толику.

Танцы – медляки и дискотечные трясучки, во время которых Лань зажгла так, как никто не ожидал от скромной, стеснительной китаянки. Что до меня, то когда первый ажиотаж схлынул, я остался в некотором подобии изоляции – если не считать Лань и Олю с Андрюхой, да Таню Воронину, время от времени вспоминавших о моём существовании. Другого я, впрочем, и не ожидал, и на выпускной пришёл, не испытывая ностальгических иллюзий. Скорее уж, это была попытка, как говорили в наше время «закрыть гештальт» – покончить с комплексами и рефлексиями, избавиться раз и навсегда от этой самой ностальгии, как бы не грела она мне когда-то душу. Потому что – мне ли не знать, какое крошечное расстояние отделяло меня тогда, в первые недели моего попаданства, от окончательного превращения в форменного старпёра, шестидесятилетнего неудачника, по чьему-то недомыслию оказавшимся в юном пятнадцатилетнем теле. Не слишком весёлая перспектива – том более, что понять происходящее не в состоянии никто, кроме меня, да ещё, может, таинственного И. О. О. А может, он для того и затеял всю эту канитель с приглашениями, чтобы избавить меня от ностальгических страданий?..

Да нет, зря я его демонизирую. Спишем на совпадение – хотя не бывает таких совпадений…

Летние ночи коротки, и когда небо над Москвой стало совсем светлым – мы, обоими выпускными классами, отправились на долгую прогулку – пешком, до Ленинских гор, по проспекту Вернадского, мимо Университета и Дворца Пионеров. А дальше – смотровая площадка, чёрный каркас Большого Трамплина на фоне рассветного неба; демонстративно открытые бутылки с шампанским, визги девчонок: «осторожно, платье испортите!», заливистый хохот. Лань к моему удивлению умеет танцевать не только диско и рок-н-роллы, но и вальс – что мы и продемонстрировали с ней, прямо на смотровой площадке, под кассетник, из которого лилась самая, наверное, ностальгическая из всех школьных песен. С нами кружили ещё четыре пары, в том числе и Андрюха с Олей; остальные сначала завистливо наблюдали, а потом и стали присоединяться, наступая друг другу на ноги, в попытках повторить незнакомые движения. Вальс, вальс, закончивший для нас эту волшебную ночь…

 
…Спасибо, что конца урокам нет,
Хотя с надеждой ждешь ты перемены,
Но жизнь – она особенный предмет:
Задаст вопросы новые в ответ.
Но ты найди решенье непременно,
Спасибо, что конца урокам нет…
 

А потом мы всей шумной толпой направились домой. Таких кучек выпускников было этим утром на Ленинских горах полным-полно, весело перекрикивались, махали руками, девчонки обменивались воздушными поцелуями. Проходя мимо МГУ мы четверо – я, Андрюха, Оля и Лань незаметно отстали от одноклассников (уже бывших!) – возле бокового входа в Главное Здание нас ждал автобус, пижонская «Юность», выделенная администрацией Центра подготовки, и на ней мы уехали в Калининград. Улицы Москвы пусты, только ползут по ним, выстроившись уступами, коммунхозовские грузовики с сине-белыми капотами и оранжевыми бочками; сверкающие водяные усы омывают асфальт, бордюры и тротуары, а редкие утренние прохожие в испуге сторонятся от этого неожиданного душа. Я сидел, подперев тяжёлую после бурной ночи голову рукой, и любовался проносящимися видами проспекта Мира. Вот показалась наклонная, увенчанная ракетой игла; мелькнула за деревьями колоннада главного входа ВДНХ; возникла и сразу пропала статуя «Рабочий и колхозница» с их навечно вздыбленными серпом и молотом. Москва уносилась прочь, а впереди… что ж, впереди вся жизнь и я, в отличие от «того, другого» раза, догадываюсь, как и где её проведу.

IV

Как рассуждали в двадцатых годах своего двадцать первого века? Закончилась эпоха, к которой мы все привыкли, наивно считая, что она будет длиться всегда. Представлявшийся вечным прогресс оказался не более, чем кратким периодом в развитии человечество, стартовавшим в конце восемнадцатого века, прошедшим через эпоху угля-и-пара, через эру бензина-и-электричества, набравшим сумасшедший темп с появлением ядерной энергетики и микроэлектроники, выведшим человека в космос, позволившим замахнуться на его божественную сущность (во всех смыслах, не только в философском), и вот, подошедшим к закономерному финалу буквально на наших глазах. А ведь те, чьё детство и юность пришлись на 60-е – 790-е годы искренне полагали, что впереди только прогресс, только путь вверх. А вдруг оказалось, что эти двести-двести пятьдесят лет лишь краткий момент в циклическом развитии, а дальше? Всеобщий хаос, ядерная зима, апокалипсис, возврат в варварство? Или торжество киберпанка от Уильяма Гибсона, которое суть есть то же самое, только немного отложенное и приукрашенное? Или совсем уж глухой, безнадёжный тупик – всеобщий виртуальный раёк с персональными цифровыми корытами, описанный великим польским фантастом и футурологом Станиславом Лемом в «Сумме технологии», раздел «Фантоматика»? Никто не знает… а я теперь уж точно не узнаю, поскольку оказался на другом витке этого развития – вот чем обернулось в итоге моё попаданство…

Вообще-то, с нашей тогдашней колокольни всё это смотрелось вполне логично. Техническая цивилизация не может существовать долго – во всяком случае, на такой ограниченной ресурсной базе, каковой являлась наша планета. И, даже если оставить мальтузианские пророчества иных гуру от экологии, остаётся другая проблема, которой тоже занимались в своё время – и тоже пришли к весьма неутешительным выводам.

В конце 60-х, начале 70-х годов в Советском Союзе в Бюракане, в Армении регулярно проводились международные конференции по программе SETI – «Search for Extraterrestrial Intelligence», «проблемы поиска и связи с внеземными цивилизациями». И главный спор, если отбросить технические детали, шёл вот о чём: «Одиноки мы во Вселенной, или нет?» Советский математик и астроном Шкловский чисто математически доказывал, что такого быть не может, потому что не может быть никогда – и изложил свои взгляды в доступном для широкой публики виде книги «Вселенная. Жизнь. Разум» году, кажется, в шестьдесят пятом – может, кто-то помнит эту тёмно-синюю книгу большого формата с золотым тиснением и схематическим изображением Земли на обложке?

А вот Лем возражал математику: «Ничего подобного! Мы одиноки! Потому что если прав Шкловский – почему к нам до сих пор никто не прилетел, или хотя бы не прислал сообщение, которое так упорно искали по всему миру антенны программы SETI?»

Я говорил, что оказался на ином витке развития цивилизации? На самом деле, различия куда глубже, куда фундаментальнее. Здесь Лем получил ответ на свой некогда роковой для приверженцев теории Шкловского вопрос. И человечество совершенно точно знает, что оно не одиноко в Космосе, что братья по разуму уже посещали нашу планету и её окрестности. И не просто посещали – оставили следы, и даже более того, указатель, как однажды выйти на ту дорогу, по которой они явились сюда. И по которой, надо полагать, покинули третью планету ничем не примечательной жёлтой звезды на расстоянии в семи с половиной-восьми с половиной килопарсек от центра галактики Млечный Путь, в незаметном (по галактическим меркам, разумеется) спиральном Рукаве Ориона, между крупными рукавами Персея и Стрельца на расстоянии полутора-двух килопарсека от обоих. Покинули, оставив, как справедливо заметил однажды парализованный гений Стивен Хокинг, обитателям этой самой планетки шанс однажды постичь Вселенную…

Кстати, вот вопрос: действует ли здесь программа SETI? В моей реальности НАСА подгребло её под себя в самом начале семидесятых, но уже к середине девяностых правительство разочаровалось в проекте и перестало выделять на него средства, вынудив немногих оставшихся верными идее энтузиастов искать спонсоров на стороне. А как здесь? С одной стороны, ответ на самый главный, самый фундаментальный вопрос уже получен. А с другой – в ближней перспективе у человечества маячит куда более верный способ связаться с братьями по разуму, нежели частоколы космических антенн, десятилетиями вслушивающихся в «белый шум» небосвода, да отправляемые в никуда кодированные сообщения, ответ на которые даже теоретически может прийти не раньше, чем через полсотни тысяч лет…

Такие примерно мысли одолевали меня, пока я валялся в медчасти Центра Подготовки. Чего только не придумаешь от безделья, когда листать учебники нет уже сил, да и лечащий врач косится на книгу в твоих руках с большим подозрением. А о телевизоре и вовсе слушать не желает: «Вы бы поберегли себя, молодой человек – сотрясение мозга дело серьёзное, может сказаться и на зрении – а вам это нужно с вашей-то будущей специальностью? Радио вон, слушайте, или в шахматы поиграйте с соседом по палате, здоровее будете…»

Как я попал на больничную койку? Этот приём высшего пилотажа называется «посадка с не полностью выпущенным шасси» и выполняется на самолёте Як-18Т на вспомогательную ВПП космодрома (мы с ребятами в шутку называем его «батутодром») Королёв, откуда совершают полёты наши учебные пташки. И надо было случиться такому, что в первом же (в первом, Карл!) самостоятельном полёте у моего «лимузина» не вышла правая стойка шасси… дальнейшее, думаю, легко дорисует ваше воображение. Я сделал «коробочку» над полосой и, следуя указаниям диспетчера (отдаваемым несколько взвинченным тоном) пошёл на посадку. Вообще-то в подобных случаях машину обычно сажают «на брюхо» на специальной грунтовой полосе, но сейчас это было невозможно, потому что дело не ограничилось не вышедшей правой стойкой – при попытке убрать две другие, левая осталась в выпущенном состоянии, следовательно, выбора у меня не было. В принципе ничего такого уж экстраординарного в этом нет – да, нештатная ситуация, да чревато аварией, но ведь и не такое случается! Я старательно притёр машину к полосе, покрылся холодным потом, ощутив толчок, с которым два (два, а не три!) колеса коснулись бетона, и долго катился, с замиранием ожидая, когда машина сбросит скорость и опустит крыло. Здесь по моим расчётам из-под плоскости должны были посыпаться искры, самолёт, вильнув в сторону, сделает пол-оборота и застынет на месте. А я переведу дух, распахну дверку кабины (на этих машинах она открывается вбок, как на автомобилях или знаменитых американских «Эркобрах») и, выдержав театральную паузу выйду на крыло.

Как бы не так! Крыло, едва прикоснувшись к серому бетону, отлетело в сторону, словно некий злобный диверсант заранее шкрябал всю ночь перед полётом ножовкой, подпиливая двутавровую дюралевую балку, называемую «передний лонжерон центроплана» и предвкушая, как он угробит мою в чём-то провинившуюся перед ним тушку. После чего, натурально, сыплет песок в шарниры стоек шасси – чтоб уж наверняка, чтобы не оставить мне ни единого шанса. И добился-таки своего, злыдень: лишившись опоры на одно крыло, ДОСААФовский «лимузин» перевернулся, теряя вторую плоскость и закувыркался, сначала по полосе, потом по поросшей жёсткой выцветшей травой земле за её пределами – и, наконец, замер. Как там ничего не воспламенилось, не взорвалось, и как я сам ухитрился отделаться десятком-другим ушибов, рассечённой кожей на лбу (море кровищи и никакой опасности для здоровья), двумя треснувшими рёбрами и пресловутым сотрясом – об этом знают, наверное, лишь те непостижимые силы, что организовали моё попаданство. Набежавшие аэродромные техники, извлекавшие меня из смятой груды дюралевого хлама, в которую превратился самолётик, только головами качали: «ну ты, парень, в рубашке родился…»

Что-то паранойя у меня разыгралась, а это тоже не есть хорошо. Полученные травмы на деле оказались не столь уж и серьёзны – врач, осмотревший меня на месте происшествия, объявил, что в морг меня везти рано, да и в Бурденко или Склиф тоже, пожалуй, не стоит, вполне можно обойтись и местной медициной, тем более, что в Центре подготовки она очень даже на высоте. В результате, я который уже день валяюсь на койке, и стараюсь убедить себя, что, последствия для организма не заставят медкомиссию завернуть меня перед отправкой на «Гагарин» – до которой, между прочим, осталось всего ничего, меньше двух месяцев. Эти мучители в белых халатах могут, от них приходится ожидать любой, самой изощрённой пакости. Так что – лежу, думаю думы и истребляю в огромных количествах черешню – её мне по очереди таскают с ближайшего колхозного рынка в Мытищах то мама, то Лида-«Юлька», то китаянка Лань. Она после выпускного относится ко мне особенно трепетно, и «Юлька» уже косится на это с явным неудовольствием…

Всё когда-нибудь заканчивается, как хорошее, так и дурное. Вот она, долгожданная свобода! Ощупав меня со всех сторон, просветив рентгеном, прослушав стетоскопами (от прикосновения к голой коже холодного металлического кругляша я непроизвольно вздрагивал) и всласть постучав резиновым молоточком по сгибу колена, медкомиссия вынесла вердикт: «годен без ограничений». И тут же с непоследовательностью, свойственной представителям этой профессии, установили ограничение: две недели мне предписано держаться подальше от центрифуг, тренажёров, от серьёзных физических упражнений и даже зарядку по утрам делать с бережением. И это когда группа «3-А» проходит финальные тренировки перед тем, как отправиться на орбиту!

Но с медкомиссией, как известно, не спорят. А если и спорят, то споры эти всегда кончаются одним – отстранением от космоса. Я этого, естественно, не хочу, а потому выполняю все предписания: хожу на восстанавливающие упражнения в физиотерапевтический кабинет, где меня заставляют крутить педали велотренажёра (с куда большим удовольствием я бы прокатился по окрестностям на обычном велике, но нет, нельзя!), посещаю раз в три дня обязательный медосмотр. А в остальное время листаю учебники, готовясь к близким уже экзаменам, а так же занимаюсь тем, что можно назвать общественной нагрузкой.

В последние годы по всей стране, как грибы после дождя, стали расти «кружки юных космонавтов», «космические смены», и прочие подобные явления, с Проектом не связанные. Вовлечено в них уйма народу – и это даже без учёта всякого рода «космических сборов» и «космических недель», которые регулярно проводят в пионерских лагерях и других детских учреждениях, действующих во время летних каникул. Оно и понятно: всеобщий подъём интереса к освоению Космоса просто не мог не затронуть детей и подростков, тем более, что эти начинания находят горячую поддержку на самых разных уровнях – в результате к нам попадают порой весьма подготовленные «экскурсанты», с которыми беседовать приходится… если не на равных, то на вполне серьёзном уровне.

Естественно педагоги и организаторы этих мероприятий стараются дать своим подопечным поближе прикоснуться к «Настоящему Космосу». Например – приглашают лекторов, рассказывающих о перспективах освоения космоса, ветеранов, уже побывавших вне Земли – а если есть хоть малейшая возможность, то и отправляют группы школьников на экскурсии на ближайший объект, имеющий отношение к космической программе. И в этом плане обитателям подмосковных пионерлагерей повезло больше других – под боком у них Калининград с Центром Управления и сам космодром, он же батутодром «Королёв», на котором очень даже есть, на что посмотреть.

Посетители прибывают организованно, на автобусах, в сопровождении машин ГАИ, и здесь им устраивают экскурсии – показывают издали «батуты» стартового комплекса, проводят в залы с центрифугами, дают полюбоваться изнутри на гигантский вращающийся бублик Макета, подземные коридоры «Астры» и «ботанического сада». Сам комплекс сейчас простаивает, психологи взяли паузу на переработку программ «психологической совместимости» – и с «Астры» начинается любая экскурсия по нашему непростому хозяйству.

А экскурсии должен кто-то вести – рассказывать, объяснять, давать ответы на тысячу вопросов, как правило, одних и тех же – и делать это так, чтобы юным слушателям было и понятно и интересно. К этому занятию меня и привлекли, рассудив, что нечего простаивать ценному ресурсу. Так что в кои-то веки я могу почувствовать себя взрослым дядей, снисходительно объясняющим что-то малолеткам, хе-хе…

Если кто-то думает, что всякий раз беседы эти идут на уровне урока природоведения для четвёртого класса, то зря. Вот и сегодня у нас в гостях – старшеклассники из «городского пионерского лагеря» соседнего Пушкина, и не абы какого, а организованного для учеников специализированных физико-математических школ, кое-кто из которых собирается продолжить обучение в «школах космонавтов». Вопросы эти ребята задают серьёзные, порой с подвохами и зевать тут не приходится – чтобы не попасть в дурацкое положение.

Обычно я с самого начала рассказывал экскурсантам о нашем визите на «Гагарин» и даже демонстрировал заранее заготовленный ролик с «абордажным боем», после чего большинство расспросов сводилось к тому, «как там, наверху» – в невесомости, на орбитальной станции, в настоящем Космосе? Порой я брал с собой Бритти и представлял её, как первую собаку-космонавта – не подопытное животное, вроде Белки со Стрелкой или несчастной Лайки, а полноправного члена экипажа орбитальной станции «Гагарин», имеющую внеземную специальность и занесённую в этом качестве в книгу рекордов Гиннеса. Этот ход позволял мне переключать с себя на ни в чём не повинное животное немалую часть внимания юной аудитории – чем я без зазрения совести и пользовался.

Но сегодня этот номер не прошёл, гости и настроены были серьёзно и вопросы задавали вполне взрослые. Что ж, тем лучше – растёт смена, растёт, как бы ни смешно это звучало в устах того, кто внешне выглядит шестнадцатилетним.

– С тех пор, как удалось на практике освоить переброску полезной нагрузки не в заданную точку пространства, а от «батута» к «батуту» когда груз пропадает в одном «горизонте событий» и возникает в другом, – вещал я, – активно используются оба этих способа. Первый носит название «свободный», второй – «от двери к двери». У каждого из них есть свои несомненные преимущества – как, разумеется, и недостатки.