Текст книги "Сила на силу. Книга 1"

II

Теллус, Загорье.

В лесу, недалеко от

Заброшенного Города.

Боль возникала где-то в голени обжигающей пульсацией, наплывала снизу, корёжила ногу до самого бедра. Любая попытка шевельнуться вызывала очередной всплеск боли – будто кто-то тыкал в рану раскалённым шилом.

…Рана? Его успели ранить? Кто, когда? Последнее, что ясно помнил лейтенант – одинокий холм, возвышающийся посреди таёжного моря, который оказался никаким не холмом, а развалинами заброшенного неведомо сколько тысячелетий назад города инри. Зачем, почему остроухие нелюди ушли отсюда и подались на запад, через Опаловый хребет, к Побережью – не знал толком никто. Теллусийская мифология предлагала множество вариантов этих событий, но все они противоречили друг другу.

Нет, не мифы интересовали сейчас лейтенанта Королевского Лётного Корпуса Уилбура Инглишби. Плоская вершина холма скрывала, как выяснилось, глубокую каверну с отвесными стенками – и в её глубине скрывался от посторонних взоров огромный жук-плывунец – корабль таинственных къяррэ. При появлении воздушной разведки с «Баргузина» он выбросил из своей ярко-алой туши щупальца – то набухли на концах грушевидными утолщениями, оторвались – и превратились в «медузы», которые и кинулись на перехват. Уилбур успел заметить, что возглавляет их строй серебристая «стрекоза», инрийский лёгкий боевой инсект. Он даже успел удивиться – до сих пор считалось, что инри враждуют с къяррэ не менее яростно, чем с людьми – но потом ему стало не до вопросов. Закрутившаяся карусель воздушного боя – пулемётные трассы, шлейфы красной пыли, которую не дай Бог зацепить хотя бы кончиком плоскости – и всё, неведомая, но смертоносная субстанция за считанные секунды растворит аэроплан прямо в полёте вместе с пилотом. Так погиб один из ведомых лейтенанта – второй напоролся на струю инрийской «живой ртути», извергнутую «стрекозой» и кувырнулся в кроны деревьев. Лётчик не сделал попытки выброситься с «крылом» – то ли он тоже был, поражён зеркальными брызгами, то ли потерял ориентацию в пространстве и попросту не смог выбраться из кокпита обречённого истребителя.

Оставшись один против троих противников, Уилбур ещё несколько секунд пытался вырваться из сжимавших его клещей, но когда обнаружил, как со стороны холма на помощь его противникам спешат ещё шесть «медуз», осознал – всё, конец. Тем не менее, он успел расстрелять одну за другой трёх, прежде чем пулемёт замолк, подавившись остатком патронной ленты. Он швырял свой триплан из стороны в сторону, уворачиваясь от пылевых сгустков, которые метали в него «медузы», но всё же не уберёгся – зацепил правой плоскостью облачко, возникшее на месте одного из таких «плевков», и оцепенел от ужаса, увидав, что плоскость истаивает, исходя багровыми завихрениями. Ещё немного, может десять-пятнадцать секунд, и страшное оружие къяррэ доберётся до фюзеляжа и сожрёт его самого.

Дожидаться этого он не стал – рванул застёжку пристяжного ремня, и перевалился через край кокпита. Удар по ногам (кажется, его зацепило рулём высоты!) хлопок, жесткий рывок – и вот лейтенант Уилбур Инглишби уже висит, раскачиваясь, на стропах под треугольником «спасательного крыла», а далеко вверху описывают круги «медузы», не понимающие, куда делась их добыча.

Уилбур проводил их взглядом – крыло быстро сносило по ветру – и горько усмехнулся. Вот, к примеру, ещё одно преимущество службы в теллуссийском воздушном флоте: во втором сквадроне RFC пилотам парашютов не выдавали, и если уж ты покидал кокпит в воздухе, то лишь для того, чтобы променять ужас падения навстречу неминуемой смерти мучительному аутодафе в газолиновом пламени, охватившем подбитую в бою машину…

Но всё это было… когда? Два, три часа назад, больше? Он, как ни старался, не мог вспомнить ни полёта на спасательном «крыле», ни приземления посреди тайги, ни того, что произошло с ним потом. К примеру: откуда взялась эта боль, пронзающая тело при малейшей попытке шевельнуться? И кто старательно завязал ему глаза, так, что ни единого лучика света не проникало сквозь плотную ткань, а заодно туго стянул за спиной руки? Къяррэ, решившие разыскать сбитого неприятельского пилота? Вряд ли, в этом случае он давно бы превратился в облачко алой пыли. Тогда – кто? Пилот той неведомо откуда взявшейся «стрекозы»? Уилбуру уже довелось побывать в инрийском плену, в качестве личного «трофея» безумной наездницы Л'Тисс, и воспоминания, которые он вынес из этого опыта, оказались… противоречивыми. Повторять их ему никак не хотелось, хотя – тогда он, во всяком случае, остался жив, и это само по себе не может не радовать.

Ладно, всё это уже в прошлом – а вот сейчас что ему делать? Перевернуться со спины на бок, попробовать высвободить стянутые верёвкой кисти? Первая же попытка отдалась в повреждённой ноге такой болью, что он едва не потерял снова сознание. А в себя пришёл от восхитительно-ледяной воды, льющейся на лицо, в губы, в полуоткрытый рот. Уилбур сделал несколько судорожных глотков – ему показалось, что он не пил никак не меньше суток, – поперхнулся и закашлялся. Кашель вызвал новый приступ боли в ноге, но его уже можно было терпеть, и лейтенант ограничился стоном.

– Как я могла забыть, что человеки не умеют терпеть боль, даже такую ничтожную? – раздался голос, насмешливый и в то же время звеняще-ледяной. Уилбур сразу его узнал – трудно не узнать голос той, что держала его в плену. Именно она, наездница Л'Тисс заставила его когда-то помогать в проведении диверсии на борту «Кримхильды» – дирижабля экспедиции профессора Смольского, посланного для изучения Летучих островов в субэкваториальной зоне Теллуса. По странному стечению обстоятельств «Кримхильда» оказалась на том же Летучем островке, куда упали обломки германского цеппелина L-32, вместе с тем, что осталось от протаранившего его «Шорта» лейтенанта Инглишби – и там же оказалась Л'Тисс, чей инсект был сбит во время налёта инрийского ударного роя на базу Имперских воздушных сил. Волей неизвестно каких богов (да и богов ли?) наездница не разбилась, не сгорела в пламени огнестудня, не была разорвана свинцовыми струями, которые извергали митральезы человеков, а уцелела, продемонстрировав невероятное, поразительное даже для инри везение. И не просто уцелела, а захватила в плен беднягу Инглишби, которого впоследствии использовала – и как помощника в своих замыслах, и как куклу, игрушку для своих неуёмных страстей, раба-наложника, принуждённого потакать желаниям жестокой госпожи. ИМ, надо признать, не без тайного, тщательно скрываемого от самого себя удовольствия, которое держало пленника в её власти крепче любых пут. Но тогда ему удалось вырваться, бежать, освободиться, снова стать человеком – и забыть полный жестокого наслаждения кошмар, которым наполнила его жизнь синекожая наездница.

И вот – снова Л'Тисс, и снова несчастный лейтенант в её руках! Он вспомнил всё и сразу: как пилил из последних сил удерживающие его стропы «спасательного паруса», как едва не лишился сознания от боли, когда при падении острый сук пронзил ему голень, как он копошился, подобно жужелице, пытающейся соскочить с булавки коллекционера-энтомолога… Потом вдруг – визг маховых перепонок инсекта, идущего на посадку, и сквозь застящий сознание туман пробивается жуткое видение: синекожее заострённое лицо, искажённое злобной гримасой. И – глаза, ярко-алые, без зрачков, без радужек, белков. Глаза къяррэ. Глаза новой Л'Тисс, которая и на этот раз сумела обмануть смерть, возможно, вопреки своему желанию.

– Тебя смущает мой новый облик? – Л'Тисс словно угадала его мысли. – Так это зря, скоро ты и сам станешь таким же. А пока – пей, человек Уилбур, тебе надо прийти в себя, и поскорее, чтобы помочь мне сделать… то, что я должна сделать. А после, когда всё закончится…

Он не мог видеть лица своей мучительницы, но хорошо представил злорадный оскал, острые зубы и пылающие угольки глаз, из-за которых синяя кожа вокруг глазниц должна, наверное, казаться чёрной.

– …а после, когда всё закончится, я, может статься, захочу вспомнить с тобой кое-что из того, чем мы занимались на том поганом Летучем островке. Не забыл, надеюсь?

Она издала тихий смешок, от которого у лейтенанта мороз пробежал по коже. Одновременно рука наездницы скользнула вниз, к паху.

– Вижу, что вспомнил… Вот и хорошо – а сейчас пей, восстанавливай силы, человек. Поверь, они тебе очень скоро понадобятся!

На этот раз хлынувшая в его горло жидкость была огненно-жгучей. Острый приступ боли скрутил лейтенанта, сознание милостиво отключилось, спасая его от накатывающегося безумия. Но главное он успел понять, перед тем как провалиться в чёрное небытие: лучше бы ему напороться на тот сук не голенью, а грудью, животом, даже пахом – ведь страдания жужелицы, издыхающей на кончике булавки, не могли быть хуже того, что ожидает его в ближайшем будущем.

Теллус, Загорье.

Подземелья Заброшенного Города.

– Глянь, какая штука!

Сёмка поднял цилиндрик и нажал на завиток узора, выступающий на гладкой поверхности. Один конец цилиндрика засветился – не за стеклом, как язычок коптящего пламени в переносной лампе, а сам по себе, словно извлечённая из костра головешка. Но в отличие от неё, свет, испускаемый цилиндриком, не распространялся во все стороны, а принял форму луча. Луч этот упёрся в стену подземелья – капли влаги поблёскивали в гнилостно-зелёном свечении.

– Дай-ка позырить…

В длину диковинный цилиндрик был дюймов пять и не меньше дюйма в толщину. Он оказался неожиданно тяжёлым – ладонь качнулась вниз, словно цилиндрик был отлит из свинца. Но это был, конечно, не свинец – тёмно-серая поверхность, отсвечивала, словно полированная, а при попытке поцарапать её кончиком ножа, на металле не осталось следа.

– Ты чего творишь, испортишь!? – мальчик выхватил находку из рук приятеля. – Испортишь. А мне его ещё возвращать!

– Да ничего с ним не сделается, видел, какой твёрдый? – Витька неохотно расстался с предметом исследований. – Где ты его взял, у фройляйн Елены стащил?

– Мессир Фламберг дал. – похвастал Сёмка. – Как узнал, что мы собираемся лезть в дальние ходы – так и дал. Сказал, что пригодится, если керосин в лампе закончится. Только просил вернуть, когда назад придём – штуковина-то эта не его, она из здешних находок, шибко ценная. Говорит – она не только светить может, а ещё для чего-то предназначена. Только он ещё не разобрался – для чего…

Витька кивнул. Они уже который день помогали фройляйн Елене обшаривать подземелья древнего города. К этому увлекательнейшему занятию их допустили при условии: всё, что будет найдено, любая мелочь, должно быть сдано для последующего описания и исследования. Исследовать же найденное – предполагалось как-нибудь потом, а пока все участники «раскопок» старательно наполняли ящики предметами, назначение большинства которых было не понятно никому.

Сегодня находок было немного. Несколько непонятных предметов из того же загадочного металла, что и «фонарик» (так Витька определил для себя светящийся цилиндрик), полдюжины пластин из матового чёрного то ли стекла, то ли полупрозрачного камня, сплошь покрытых непонятными письменами и узорами. И, конечно, главная находка – длинный обоюдоострый нож из голубого инрийского вулканического стекла, ритуальный клинок инрийского пилота-наездника боевых инсектов. Оба отчаянно мечтали заполучить такой для себя, особенно, когда узнали, что инрийские клинки не нуждаются в заточке и со временем становятся только острее. Да и внешне нож был прекрасен жуткой, смертоносной красотой – хищный лезвия завораживал, рукоятка из незнакомого чёрного металла приятно холодила ладонь – казалось, тепло человеческой руки не в состоянии нагреть его, сколько не сжимай. Навершием служил плоский чёрный с тускло-багровыми прожилками матовый камень, на котором был глубоко прорезан незнакомый узор.

К сожалению, клинок достался им без ножен – ребята извлекли его из кучи тряпья и костей, которую после некоторых колебаний определили, как останки давным-давно истлевшего трупа инрийского воина. Ещё неделю назад они ни за какие коврижки не прикоснулись бы к ним – но за это время им пришлось разгрести здесь, в подземельях не одну подобную кучу, так что острота впечатлений несколько притупилась.

– Поесть бы… – вздохнул Сёмка. – С самого утра не жрамши, кишки слипаются от голода!

Витька покопался в карманах и достал ржаной сухарь. Такие, размером с ладонь взрослого человека, входили в армейские пайки. Сёмка схватил сухарь, с усилием переломил и стал грызть свою половину. Получалось не очень – даже крепким мальчишеским зубам было непросто справиться с этим деликатесом, консистенцией напоминающим обожжённый кирпич.

– Водички не осталось? – Сёмка достал флягу, поболтал руке. Сосуд не отозвался ни плеском, ни бульканьем.

– Вот ведь, нету ничего…

Витька покосился на влажную стену и торопливо отвёл взгляд. Нет уж, лучше потерпит, чем слизывать с камня капли, похожие в свете «фонарика», на капельки зелёного яда. Но приятель прав: пить действительно хочется. Они с самого утра обшаривали тоннели, до которых не добрались пока матросы под предводительством профессорской дочки, и вода во фляге давно закончилась…

Ребята сгрызли свои половинки сухарей. Голод немного отпустил, но пить захотелось ещё сильнее.

– Может, вернёмся? – предложил Сёмка, облизывая засохшие губы. – А завтра прямо с этого места и начнём?

Витька прикинул: с одной стороны, друг прав, жажда скоро станет мучительной. А с другой – свод тоннеля так манил, теряясь во мраке…

Он поднялся на ноги и вскинул на плечо казачий карабин. Сёмка покоился на него и перехватил поудобнее инрийский нож – фонарик для этого пришлось переложить в другую руку. С пустыми руками ребята в дальние тоннели ходить не решались, хотя до сих пор не встречали здесь даже намёка на реальную, невыдуманную опасность. И пусть к карабину имеется всего четыре патрона – всё равно оружие придавало уверенности, с ним было не так жутко оставаться наедине с тьмой, не видавшей никого живого уже не одну тысячу лет.

– Давай пройдём ещё немного. Если не найдём ничего интересного – так и быть, вернёмся.

Сёмка кивнул, нажал на завитушку на рукоятке «фонарика», и ребята двинулись в подсвеченный зеленоватым лучом проход.

Тоннель тянулся и тянулся, и ничего интересного юным исследователям не попадалось. Всё те же мокрые стены, каменные плиты под ногами, пригнанные настолько точно, что в щелях между ними даже не скапливалась пыль – а должна бы, за столько-то тысячелетий… В какой-то момент Витька заметил, что тоннель постепенно уходит вверх, и подумал, что так они могут выбраться на поверхность далеко за пределами Заброшенного города. Мальчик давно перестал считать шаги, но выходило, что внешнюю границу, обозначенную подошвой холма, они давно миновали его, и сейчас над их головами лес. Но если так – куда ведёт тоннель?

О том, чтобы вернуться и продолжить расследование завтра, никто из них уже не вспоминал – неуёмное любопытство подстёгивало, гнало вперёд, заставляя забыть и о запёкшихся губах и о том, что рот словно наполнен сухим песком.

Тоннель оборвался внезапно, упёрся в низкую каменную дверь с высоким, дюйма в два, порогом. Он тоже был сделан из камня, но какого-то другого – чёрный монолитный, без единого шва, брусок уходил в пол и стены. Витька провёл по нему пальцем и почувствовал лёгкий, похожий на гальванический, укол – и испуганно отдёрнул руку. Похожие «укусы» ему уже приходилось испытывать, когда они разбирали находки – помнится, мессир Фламберг объяснил тогда, что это есть признак того, что взятый в руки предмет несёт заряд ТриЭс. А потом посмотрел на Витьку с любопытством, покачал головой и добавил: «да ты, парень, похоже, весьма восприимчив… надо бы заняться тобой… потом, разумеется, когда доберёмся до цивилизованных мест. Может статься, что тебе место не в вашей дремучей Новой Онеге, а в Столице, где одарённые молодые люди с разных концов Империи знакомятся с премудростями ТриЭс». И тут же посмурнел, вспомнив, что Столица разрушена воздушными бомбардировками инрийских армад, и не факт, что на месте зданий и Гросс-Ложи, и Технологического колледжа и Академии Натурфилософии сейчас что-то, кроме груд битого кирпича…

Дверь не поддавалась, сколько не толкали её ребята, сколько не колотили изо всех сил руками и ногами. Витьке даже показалось, что дверь составляет с порогом единое целое, и если бы не тонкая, в волос, щель, которую удалось разглядеть при свете «фонарика», они бы, наверное, уже оставили это безнадёжное занятие. Но нет, отбив кулаки и пятки о камень, они сменили тактику – стали ощупывать бронзовые бляшки, завитки и пластинки, до того искусно вделанные в дверь, что граница между камнем и металлом не всегда ощущалась пальцами. Сёмка предложил по очереди наживать на эти вставки – а вдруг одна из них окажется кнопкой, отворяющей дверь? Так они и поступили, но результата не добились – ни одно из бронзовых украшений не подалось. Тогда Витька предположил, что возможно, надо нажать на две разные бляшки одновременно, и тогда-то хитрый механизм обязательно сработает – и друзья снова начали елозить пальцами по каменной поверхности.

Продолжалось это ещё с четверть часа и закончилось как-то само собой – в какой-то момент друзья обнаружили, что они просто сидят на полу, привалившись к стене, и разглядывают так и не поддавшуюся преграду. Сёмка выругался под нос (Витька подумал, что услышь его отец от сына такие слова – порки было бы не избежать), поднял фонарик и стал по одной освещать бронзовые украшения, внимательно рассматривая то ли вытравленные, то ли отчеканенные на их поверхности узоры. Те были выполнены тонкими линиями, и чтобы хорошенько разглядеть, Сёмка подносил светящийся конец «фонарика» почти вплотную – от этого бронза приобретала зеленоватый отлив. Витька лениво подумал, что вообще-то это странно: за столько лет, в сыром подземелье бронза должна была покрыться густым слоем патины, а эта ничего – чистая, тёмно-жёлтая, чуть ли не сияет, как после полировки. Может, это никакая не бронза, а какой-нибудь сплав золота?

И в этот момент произошло то, чего они уже перестали ждать: очередная завитушка вдруг вспыхнула золотисто-зелёным ярким светом! Сёмка отшатнулся, уронил «фонарик» и шлёпнулся на каменный пол – и так и остался сидеть, разинув в изумлении рот. А неведомый символ продолжал сиять, и от него свечение расползалось по соседним бронзовым бляшкам – и скоро вся дверь уже сияла, как украшенная свечами рождественская ель. Тот, первый значок светился ярче других, притягивая к себе взгляды «исследователей».

– Кх-х-х… – Витька прокашлялся. – Что это, а?

– Не знаю… – просипел Сёмка. – Я только поднёс «фонарик», а оно как загорится!

– Слушай… – Витька наклонился поближе. – А ведь мы такой знак уже встречали!

– Где?

– Да на ноже твоём, на рукоятке! Давай его сюда, сейчас сравним!

Сёмка торопливо нашарил инрийский клинок (прежде, чем взяться за дверь, он отложил его в сторону, рядом карабином приятеля) и перевернул навершием вверх.

– Так и есть! – торжествующе заявил Витька. – Один в один, словно одна рука вырезала! Ну-ка, дай сюда…

Он осторожно вынул из Сёмкиных пальцев нож и прикоснулся им к узору на двери. Поднёс – и чуть не заорал, таким сильным был на этот раз гальванический «укус» ТриЭс.

– Ну, что там? – с беспокойством спросил Сёмка.

– Сейчас… – он утёр со лба внезапно выступивший пот. – Знаешь, по-моему, рукоятка ножа – что-то вроде ключа к этой двери.

– Ага, а тот инри, с которого мы его сняли, шёл сюда, чтобы выбраться из города? – догадался Сёмка. – А его догнали и убили?

– А может, наоборот – проник в тоннель через эту дверь, запер её за собой и пошёл дальше.

– Может. – кивнул Сёмка. – Так ты пробовать-то будешь? Если боишься – давай я…

– Сам ты боишься! – огрызнулся Витька. – Посвети лучше, я сейчас…

Мальчику ужасно не хотелось снова тыкать рукояткой в дверь – но нельзя же, чтобы лучший друг счёл его трусом! Витька глубоко вдохнул и решительно прижал резной, чёрный, в багровых прожилках, камень к светящимся завиткам.

Несколько секунд ничего не происходило – не последовало даже колючего «укуса», которого он ожидал с замиранием сердца. Потом под монолитным бруском порога что-то звонко щёлкнуло, и дверь бесшумно – поразительно бесшумно для такой здоровенной каменной плиты! – приотворилась.