Текст книги "Ищите Солнце в глухую полночь"

– Хоть адвокат и говорит, что юридической силы она не имеет, – толковал он матери перед судом, – но все-таки это бумажка, да еще с печатью.

И на суде он спокойно объявил, что мать никогда не отказывалась от своих прав на дом и если раньше не подавала в суд, то только потому, что отец грозился убить ее.)

Отец уже тогда был сильно болен – врачи признали язву желудка и настаивали на операции. Отец отказался от операции, но работу каменщика ему пришлось бросить, и он устроился сторожем на стройке.

В тот же год, весной, Алексей женился. Отец не захотел отставать от родителей невесты и решил сыграть настоящую свадьбу. В ход пошли все его сбережения и зарплата Андрея, но денег все-таки не хватало, и отец занял полторы тысячи у знакомых и родственников.

Всего на свадьбе собралось человек двадцать пять. Гуляли три дня – сначала у себя, потом в доме невесты. Поселились они вместе – отец отвел Алексею две лучшие комнаты, и неделю в доме царили покой и всеобщее довольствие.

Потом отец сказал, что должен полторы тысячи и этот долг надо вернуть.

Алексей немного помолчал и спокойно ответил, что денег у него нет и платить он не будет. И вообще, добавил он, я об этом долге ничего не знаю и не просил устраивать свадьбу.

Выслушав его, отец посерел, поднялся со стула и страшным низким голосом сказал:

– Вон из моего дома!

И вдруг повалился, вцепившись руками в скатерть и стащив ее вместе с посудой на пол.

Андрей увез отца в больницу. Врачи опять предложили операцию. Отец сразу согласился и после операции почувствовал себя лучше. Только потом Андрей узнал, что отцу вскрыли полость и тут же зашили – было уже поздно: рак. Но тогда Андрею ничего не сказали.

Алексей перебрался в дом жены.

Отцу запретили работать, и он не стал больше ничего просить у Алексея, а подал на него в суд – на алименты.

Андрей на суде не был. В тот день, возвращаясь с работы, еще издали он увидел отца на лавочке перед домом, с низко опущенной седой головой. Заметив Андрея, отец улыбнулся дрожащими губами, потом вдруг затрясся от судорожных рыданий:

– Сынок, да что же это такое?..

Глядя на него, Андрей сам едва не заплакал. Только потом он узнал, что было на суде: Алексей лгал и клеветал на отца, а под конец заявил, что отец вполне здоров и еще сам может работать.

Отца отправили на дополнительную комиссию, после которой его перевели из второй группы в первую. А через несколько дней снова увезли в больницу.

Тогда-то и сказали Андрею, что у отца рак и его положение безнадежно.

Из деревни к отцу приехала сестра, Андрей уехал в Москву и потом долго не мог простить себе этого…

То, что в действительности произошло потом, Андрей узнал лишь через год. Отец оставил завещание, по которому дом и все имущество переходило к нему, Андрею.

Как только старший брат узнал об этом, он отправился к матери в Давлеканово. Уговорить ее подать на отца в суд было нетрудно – мать давно прожила накопленные деньги.

Через два месяца был суд.

Истица явилась в рваном осеннем пальто, огромных валенках с галошами и грязном пуховом платке. Свидетель был один – Шелестин Алексей Георгиевич, законный сын истицы и ответчика, высокий молодой человек в скромном костюме и старых ботинках со стоптанными каблуками.

Свидетель бережно поддерживал истицу под руку и иногда наклонялся к уху и что-то шептал. Изредка свидетель беспокойно оглядывался и кого-то искал глазами – его смущало то, что ответчик на суд не явился.

Слушание дела началось с короткой справки, прочитанной секретарем суда. Из этой справки следовало, что ответчик на суд явиться не может, так как неделю назад скончался.

Сообщение вызвало некоторое замешательство. Истица была явно растерянна, свидетель никак не мог справиться со своим беспокойством и нервно теребил пуговицу, совещаясь с адвокатом.

На вопрос судьи, не желают ли отложить слушание дела, адвокат, посовещавшись с истицей и свидетелем, заявил: данное обстоятельство не может служить препятствием для слушания дела.

Свидетеля попросили удалиться из зала суда и через полчаса – после оглашения документов, выступления истицы и короткой речи адвоката – его вновь вызвали.

Свидетель был предупрежден, что за дачу ложных показаний он будет привлечен к уголовной ответственности по статье Уголовного кодекса, предусматривающей лишение свободы до двух лет.

Свидетель пожал плечами, расписался в указанном ему месте и стал давать показания.

Он начал с того, что его сыновний долг и жажда справедливости вынуждают его высказать немало горьких слов в адрес ответчика.

– Об умерших не принято говорить плохо, но ведь мы должны думать и о живых, – значительно сказал он. – Мы должны наконец-то восстановить истину и добиться справедливости…

И приступил к показаниям.

Перед судьями сидела бедная, несчастная женщина, замученная мужем, извергом и пьяницей, вынужденная не раз убегать из дому в одной нижней рубашке. Высокий материнский долг неизменно приводил ее обратно в дом, и только ради детей она прожила столько лет вместе с ответчиком, ежеминутно подвергая свою жизнь опасности, покорно перенося побои и оскорбления. И наконец, она совсем была выгнана из дому – больная, без вещей, без денег…

Перед судьями вырисовывался чудовищный образ деспота и самодура, скупца и негодяя.

Свидетель, хотя и является сыном ответчика и в этот дом вложена значительная доля его труда, ничего не просил для себя. Он пекся только о несчастной матери, прося судей восстановить попранную справедливость.

Это была блестящая речь.

Суд удалился на совещание.

Решение суда гласило – завещание признать недействительным, домовладение и все имущество разделить на две равные части, из которых одна должна принадлежать истице, другая – наследнику по завещанию – Шелестину Андрею Георгиевичу.

О решении суда брат написал Андрею. Он писал, что без разрешения совладельца Андрей не сможет продать свою половину, а мать такого разрешения не даст. И потому Алексей предлагал сделать дарственную на его имя, а в течение трех лет обязуется выплатить Андрею десять тысяч. «Дом старый и весь прогнивший, – писал Алексей, – много за него не возьмешь, да и зачем его продавать? Мало ли что может случиться – вдруг тебе придется вернуться, где ты будешь жить? А у меня тебе всегда обеспечено место, приезжай в любое время. Пойми, я беспокоюсь только о тебе. А пока я буду высылать тебе по сто пятьдесят рублей в месяц. Это, конечно, немного, но больше я просто не могу – ведь ты же знаешь, что у меня семья, ребенок, скоро будет еще один…»

Андрей не ответил ни на это письмо, ни на следующее. Потом от Алексея пришел перевод на сто пятнадцать рублей. Андрей отослал его обратно без всяких объяснений. Через полгода пришел еще один перевод – на восемьдесят рублей. Андрей опять отослал его и написал коротенькое письмо, в котором просил избавить его от переводов и писем.

Больше Алексей не писал.

От родителей Олега Андрей узнал, что мать уехала обратно в Давлеканово, а Алексей половину дома продал – для этого не нужно было никакого разрешения, – а в другой поселился сам.

17

Когда Олег сказал ему, что Маши нет в городе, Андрей заметно растерялся.

– Так… А будет?

– Да. Дней через семь-восемь.

Он ничего не спросил больше, помрачнел, взялся было за книгу, но не читалось, и он лег спать. А утром куда-то ушел и вернулся поздно, когда уже все спали. Олег ни о чем не расспрашивал его, проводил на кухню и усадил за стол.

– Ешь.

– А ты?

– С приветом. Давно поужинали. Времени-то почти двенадцать.

Андрей виновато объяснил:

– Я, Олежка, на заводе был. С ребятами встретился, поговорили, ну, а потом…

– Знаю, – перебил его Олег, – можешь не рассказывать. Конец месяца, они зашились и попросили тебя помочь.

– Точно! Откуда ты узнал? – с притворным изумлением воскликнул Андрей.

– И ты, конечно, с радостью согласился. На прощанье тебе крепко пожали руку, сказали спасибо и пригласили приходить еще. Так, что ли?

– Ну, а если и так? – пробурчал Андрей.

– Да нет, ничего. Только в следующий раз предупреждай, чтобы за тебя не волновались.

– Ну ладно, старик, не сердись. Там такие ребята дотошные – прелесть просто! Так бы и сидел с ними, не вылезая.

– Во-во, за этим мы сюда и приехали!

Олег злился, хотя знал, что сердиться на Андрея бессмысленно – все равно он сделает по-своему. И действительно, на следующее утро Андрей опять исчез, оставив покаянную записку. И пропадал на заводе целую неделю. Он пропадал бы там, наверно, и месяц, если бы однажды вечером Олег не сказал ему:

– Кстати, завтра идем к Маше.

Андрей нагнулся над тарелкой, скрывая блеск глаз.

– Она приехала?

– А ты страшно догадлив, батенька, – язвительно сказал Олег. – Или ты думаешь, что я повезу тебя к ней в Казань?

Андрей поднялся, стал слоняться по комнате, без надобности шарить на полках, полез зачем-то в шкаф и вообще делал все, что делают в таких случаях поглупевшие от счастья люди. Потом предложил:

– Слушай, а может, сейчас сходим?

Олег с сожалением посмотрел на него.

– Ты, видно, последние винтики растерял.

Может, на часы взглянешь?

Было без четверти одиннадцать.

– Да, досадно, – пробормотал Андрей. – А где у тебя бритва?

– Что-о?! – изумился Олег. – Я не ослышался? Ты ищешь бритву?

– Ну да, бритву, – невозмутимо подтвердил Андрей, зажав в кулаке бороду.

– Браво! – восхитился Олег. – Начало просто великолепное! А что же будет, когда вы поженитесь? Нет-нет, не трогай вазу, это слишком дорогая вещь, чтобы разбивать ее о мою глупую голову. Сходи лучше на кухню и возьми сковороду. И бритву тоже.

Андрей стоял у зеркала, с ужасным скрипом сбривал бороду, а Олег сидел на диване и беспрерывно говорил:

– А что? Ходит по свету человек с бородой, человеку всего двадцать два года, борода ему вроде и ни к чему, публика смотрит на нее и обзывает про себя всякими непотребными словами: «пижон», «стиляга». А пижон и стиляга и в ус не дует. И в бороду тоже. Пижону наплевать на почтенную публику. Ему просто некогда бриться. А если сказать проще – лень. Только стоило вспомнить пижону один женский взгляд…

– Два, – сказал Андрей.

– Ах да, правильно. Стоило вспомнить пижону два женских взгляда, и он сразу готов пойти на величайшую жертву и обречь себя на очередь в парикмахерской. После этого утверждай, что взгляд – это нечто нематериальное.

– Кстати, почему ты злишься? – осведомился Андрей.

Олег осекся. Весь его пыл сразу пропал.

– Я?! Злюсь? У тебя просто галлюцинации, батенька…

Во дворе ее дома Андрея вдруг охватило волнение. Когда он закуривал, пальцы его дрожали.

– Я не пойду, – сказал он. – Вызови ее сюда.

Она вышла из подъезда и направилась к ним. Вечерние сумерки стали светлее. Все затихло на большом дворе, заваленном сугробами снега. Она подошла, тихо сказала:

– Здравствуйте…

Андрей побледнел.

Несколько ничего не значащих фраз. Приглушенные, взволнованные голоса. И тишина… Андрей глянул на Машу, Маша – на Олега, Олег – на Андрея. Круг замкнулся.

– Ну вот что, мальчики-девочки, – сказал Олег с ясной улыбкой. – Я ненадолго оставлю вас. Мне нужно кое-кого повидать. А вы тут поговорите. О теории относительности, о нейтронной бомбе и… о чем там еще? Я же профан в физике. В общем пока. Я, может, и загуляю там…

Олег отошел и только сейчас заметил, что во дворе очень шумно. Бегали и кричали ребятишки, громко скрипел колодезный ворот, из чьей-то форточки далеко разносился голос маленького волшебника Робертино.

Он поднялся по знакомой лестнице и уселся на подоконник. Ему никого не нужно было видеть. Только Машу. И вот сейчас он сам ушел от нее. Почему он это сделал, Олег и сам не мог объяснить.

На лестнице было темно. Здесь всегда бывало темно, и когда-то ему нравилась эта темнота.

Из-за крыши соседнего дома показалась ярко-оранжевая луна. А тени почему-то казались голубыми. И очень резкими. Особенно резкими были их тени. Они стояли у беседки, очень близко друг к другу. О чем они говорят?

«Наверно, сейчас мне надо быть там, – подумал он. – Конечно, надо быть там. Шутить, смеяться, смотреть Маше в глаза. Удивительные, необыкновенные Машины глаза… Господи, до чего мы косноязычны… Неужели человечество так и не придумает ничего, кроме этих жалких и бледных эпитетов, чтобы сказать, какие глаза у любимой… Любимой? Тогда почему я все-таки сделал это? И почему я не иду сейчас туда, к ней? Ведь еще не поздно, они стоят там и никуда не уходят…»

Он не двигался с места. Сидел на подоконнике, курил и глядел за окно, где очень близко друг к другу стояли двое. Так близко, что их тени сливались.

18

– Какой интенсивности? – спросила Маша.

Я рассказывал ей о работе ускорителя на встречных пучках и тут оборвал на полуслове и посмотрел на нее.

– Какой интенсивности? – повторила она.

– К черту физику! – сказал я. Наверно, это вышло грубо. Она как-то странно взглянула на меня, но не обиделась.

– Я не затем сюда ехал, чтобы читать популярные лекции об ускорителях на встречных пучках.

Она улыбнулась.

– А зачем же ты сюда ехал?

– Может быть, затем, чтобы увидеть тебя.

Она опустила глаза и ничего не сказала. Вытянув руку, она смотрела, как падают редкие снежинки и медленно тают у нее на ладони.

– Так о чем же мы будем тогда говорить? – тихо спросила она, не поднимая глаз.

– О тебе. И обо мне, если это будет интересно тебе. Кстати, почему мы здесь стоим? Так и замерзнуть недолго. Пойдем куда-нибудь?

– А Олег?

– Олег? – не сразу сказал я. – Вряд ли он скоро придет.

– Вот как…

Она по-прежнему не смотрела на меня, и я не мог понять, о чем она думает.

– Маша…

– Да?

– Я уезжаю через неделю. – Я почувствовал, как во рту стало противно и сухо. – И хочу, чтобы мы виделись каждый день.

– Хорошо, – спокойно согласилась она. – Мы будем встречаться каждый день.

И, улыбнувшись, предложила:

– Ну идем? А то и в самом деле можно замерзнуть.

И потом сказала:

– Почему-то совсем не удивило то, что ты так прямо сказал. Ты всегда говоришь так… решительно?

Я покачал головой и ничего не ответил.

19

И когда Олег увидел, что они уходят – медленно, не оглядываясь, занятые только друг другом, – он вдруг понял, что в его жизни случилось что-то тяжелое и непоправимое. Случилось не сейчас, давно – но когда? И сразу беспорядочно замелькали в памяти лица, события, мысли ушедших лет.

«Только спокойно, – подумал он, и зажег спичку, и глядел на яркий язычок пламени, осветивший грязную лестницу и его пальцы. – Спокойно», – повторил он, затягиваясь дымом сигареты. И, взглянув в окно, он увидел, что они ушли.

Итак, детство, школа. Счастливая семья, где все любили друг друга, беззаботная жизнь и только иногда легкие неприятности, которые скоро забывались. И рядом всегда был Андрей – верный друг, от которого Олег ничего не хотел и не мог скрывать. Олег считал, что Андрей так же откровенен с ним и если мало рассказывает о том, что делается у него дома, то лишь потому, что не хочет огорчать его, да и не очень приятно, наверно, было говорить об этом. Олег все-таки знал, что Андрею живется трудно, но очень плохо представлял себе, в чем именно были эти трудности. И вдруг он обнаружил, что знает Андрея совсем не так хорошо, как это казалось ему.

Было это в девятом классе. Он, Андрей и его брат Алексей купались на Уфимке. Олег заметил на боку Алексея небольшой шрам и спросил его, откуда этот шрам. Алексей неприятно засмеялся, кивнул на Андрея:

– А это ты у своего дружка спроси.

Олег с недоумением посмотрел на Андрея и, когда Алексей ушел купаться, спросил Андрея, при чем тут он? Тот неохотно объяснил:

– Это я ему отметину сделал. Давно, мне девять лет было. Поссорились из-за чего-то, я вспылил, а в руках ножницы были. Ну и кинул в него, а они возьми да и воткнись ему в бок…

Олег от изумления ничего не мог сказать. Он не сразу поверил, что Андрей, спокойный, всегда выдержанный, мог сделать такое. А через два месяца он сам увидел, каким может быть Андрей.

Они давно враждовали со Славкой Александровым – прилизанным и наглым парнем, их одноклассником. Однажды во время очередной ссоры Александров бросил тряпку в лицо Андрею. Олег еще ничего не успел сообразить, как увидел: Андрей отступил назад, лицо у него было очень спокойное и неподвижное, и тут он наткнулся на большие счеты, стоявшие в углу, – на этих счетах учились считать малыши… Андрей одной рукой поднял счеты. Кто-то из девочек взвизгнул. Олег услышал, как с дробным стуком посыпались на пол костяшки. Александров охнул, схватился руками за голову и сел прямо на пол, а Андрей стоял около него. Лицо у него было все такое же спокойное и неподвижное, грязно-белое от мела…

Весной, в мае, произошло еще одно событие. Андрей обещал прийти к нему вечером, но почему-то не пришел, а на следующее утро, когда они все еще спали, в их квартиру ворвался отец Андрея, Георгий Матвеевич, и закричал:

– Где Андрей?!

Ему не успели ответить. Георгий Матвеевич ринулся в комнаты, стал открывать шкафы, заглядывать под кровати и едва не сорвал с петель дверь маленького чуланчика. Лицо у него было страшное, и Олег тогда подумал, что этот человек – сумасшедший. А потом увидел, как по лицу, заросшему седой щетиной, покатились крупные слезы. Георгий Матвеевич сразу сник и ушел, не сказав ни слова. В окно Олег видел, как он шел по двору: сгорбленный, пришибленный, неловко двигал руками, пытаясь застегнуть пиджак.

В тот день Андрей ушел из дому. Ушел в летних сандалиях на босу ногу, с двадцатью рублями в кармане. В Златоусте его ссадили с товарного поезда и вернули в Уфу.

И тогда-то Олег увидел, что все эти годы у его друга была вторая жизнь, о которой он ничего не знал, и верно, уж очень тяжела и страшна была она, если Андрей решился уйти из дому, и жизнь эта сделала Андрея совсем другим человеком, чем он, Олег.

После этого Андрей стал дороже ему, но был все так же непонятен.

А потом у Олега началось невеселое житье. Провал в институте, скучная, нелюбимая работа и – девушки. Сначала Аня, потом Вера, перед самым отъездом в армию – Инна. Олег легко сходился с ними и расставался без лишних драм. Он совсем не считал, что так должно быть, но так всегда получалось. Он говорил себе:

«Когда-нибудь все будет иначе. Будет и большая любовь. Потом, когда начнется настоящая жизнь». А пока настоящей жизни не было. Почему? Этого он не знал. Он ждал.

А дальше? Армия. Дальний Восток. Саперный взвод. И работа, работа. Мосты, дороги, вышки, снежные завалы и опять мосты и дороги. Танцы в субботу, провожания по темным заснеженным улицам, быстро забывающиеся поцелуи и чужой запах чужих волос. И где-то там, далеко-далеко, Андрей. Олег по-прежнему ничего не скрывал от него.

А настоящей жизни все не было. Олег говорил себе: это начнется там, когда он снимет солдатскую форму.

И он опять ждал.

А дальше? Отпуск. И Таня. Это было уже гораздо серьезнее. Тогда он подумал: «Наконец-то!» Долго помнились слезы на Таниных глазах, когда она провожала его, ноющая боль где-то под сердцем, неотступная тоска по ее ласковым ладоням. Письма – сначала каждую неделю, потом – все реже и реже. И забвение. Когда он случайно встретил ее на улице, прошел мимо, не замедлив ровного четкого армейского шага. Равнодушный кивок, безмятежное лицо и неизменные шестьдесят восемь ударов в минуту. У него было здоровое сердце – отличный механизм, который никогда не подводил. Никаких эмоций. Все очень просто. Было – не стало. Вот так… Шел по улицам родного города молодой красивый парень с выправкой солдата, полный сил, и здоровья, и надежд на будущее. У этого парня было, кажется, все, кроме любви. И еще не было у него настоящей жизни.

И это было всего полгода тому назад…

А Маша? Внезапная вспышка в полумраке его небогатого существования. Красота, неудержимо влекущая к себе. Красивое тело, от прикосновения к которому начинают дрожать руки и возникает ясное и резкое ощущение безнадежности. И спокойные слова:

– Наверно, я полюблю только такого человека, которому нужна будет не моя красота, а я сама…

Потом – Москва, Андрей.

Они встретились на вокзале и радостно обнялись, чувствуя, что еще никогда так сильно не любили друг друга. Вечером сидели в шашлычной «Восход», пили легкое грузинское вино и много говорили. Олег пристально вглядывался в этого человека и не узнавал его. Андрей возмужал, раздался в плечах и выглядел значительно старше своих лет – года на три, на четыре. Другими стали глаза. В них, казалось, не было ничего говорящего о слабости. Олег подумал тогда: если существуют люди, не испытывающие страха, то они должны выглядеть так, как Андрей. Он сказал ему это. Андрей усмехнулся и покачал головой.

Потом – учеба и ежедневные встречи с Андреем. Они были нужны друг другу теперь больше, чем когда-либо. С ним Олег чувствовал себя увереннее, и все казалось уже не таким сложным. Андрей жил, и Олегу казалось, что теперь-то начнется и его настоящая жизнь.

А жизнь не получалась. И Олег опять не мог понять почему.

А Маша? Были ее спокойные письма, которые он перечитывал несколько раз, пытаясь между строк отыскать хоть какой-то след теплоты и ласки.

Ничего!

А забыть ее он не мог и ждал встречи с ней.

И тут, заглушая перестук вагонных колес, раздался негромкий голос Андрея:

– Ты должен познакомить меня с Машей, Олег.

Олег отвернулся. Не помнит? Не знает? Короткий взгляд близоруких ясных глаз ответил ему: «Помню! Знаю! И все-таки говорю!»

Почему?

Он задал себе этот вопрос, когда увидел, как они уходят, и потом задавал его еще много раз и не мог найти ответа.

Если бы кто-нибудь рассказал ему такую историю о людях незнакомых, он без долгих раздумий назвал бы подлецом и предателем человека, поступившего так. Но речь шла не о каких-то выдуманных людях, а о нем самом и о его друге, которого он знал много лет и которого любил. И совершенно невозможно и немыслимо было назвать его подлецом и предателем, и, значит, все эти мерки, с которыми он подходил к людям, во многом были неправильными, слишком упрощенными и ложными. Но почему же именно этими неправильными и упрощенными мерками он всю жизнь мерил других людей? Неужели так много не понимал он в жизни?..

«Вот так, – сказал он себе и зажег новую сигарету. – Вот он, краткий и торопливый конспект твоей жизни. Непрожитой жизни. В этом конспекте нет почти ничего, кроме названий глав и параграфов. Тебе двадцать два года, и все эти годы ты чего-то ждал, и жила только какая-то часть тебя, и поэтому не получилось ничего цельного и законченного. Так, фрагменты. И вариации двух-трех простеньких тем… И что же теперь делать? Начинать все сначала? Но что, что начинать? Что я должен сделать, чтобы наконец-то почувствовать всю полноту жизни, превратить ее медленное течение в стремительный бег, стать полновластным хозяином своей судьбы? Таким, как Андрей?

Опять Андрей? Всюду он, безудержно рвущийся вперед… Но почему, почему мне не удается это?»

И на этот вопрос он не мог найти ответа.

Он вернулся домой и до ночи просидел на кухне, дожидаясь Андрея.

Андрей пришел только в половине первого, стал в дверях, жмурясь на яркий свет лампы, и долго протирал вспотевшие стекла очков.

Олег зажег газ, поставил чайник на плиту.

– Ну, – спросил он, – как погода?

– Погода? – Андрей пожал плечами. – Не знаю. Не заметил.

– А по-моему, отличная.

– Возможно, – согласился Андрей.

– Просто изумительный вечер… То есть ночь, хотел я сказать.

Андрей надел очки, посмотрел на него и ничего не сказал.

– И снег все еще идет, – продолжал Олег. – Наверно, много снегу, а?

– Спать хочется, – сказал Андрей.

– И фильм, вероятно, замечательный. Ведь хороший фильм, правда?

– Совершенно изумительная гадость. А впрочем, я плохо смотрел.

– А куда же ты смотрел?

Андрей ничего не ответил.

Олег снял чайник и повернулся к нему:

– Что будем делать?

– Спать, – сказал Андрей.

– А ты без бороды выглядишь лучше. Можно сказать, просто отлично выглядишь.

– Очень спать хочется, – сказал Андрей.

Олег выключил свет, в темноте пошел к постели, по дороге наткнулся на стул.

Андрей закурил и стал смотреть в окно.

Все еще шел снег.

Андрей выбросил окурок в форточку, в темноте добрался до своей постели и стал раздеваться. Олег лежал рядом, на раскладушке, отвернувшись к стене и натянув на голову одеяло.

– Послушай, – сказал Андрей.

Олег проворчал что-то невнятное.

– Все-таки давай поговорим, – сказал Андрей.

– Кто тебя просит объясняться? – едва сдерживая раздражение, спросил Олег.

– Ты.

Олег включил свет, сел на постели и закурил.

Андрей отыскал очки, приподнялся на локте.

– Слушай, друг ты мой липовый, – устало сказал Олег. – Не надо ничего объяснять и оправдываться – ты совсем не умеешь чувствовать себя виноватым. Не говори, что ты ничего не знал. Ты все отлично знал.

– Не все, – сказал Андрей, глядя прямо на него.

– Ну да, не все, – с горечью сказал Олег. – Ты знал, что я молниеносно умею познакомиться с девицей и через три-четыре месяца преспокойно оставить ее, чтобы приударить за другой. Еще бы – я же сам докладывал тебе о всех своих приключениях. А то, что у меня это серьезно, ты, разумеется, знать не мог – ведь до сих пор у меня было все так просто, мелко… Что ж, может быть, ты и прав. Только, ради бога, не надо говорить об этом. Тем более что Маша абсолютно равнодушна ко мне, в чем ты уже мог убедиться. Я для нее все равно что фонарный столб, за который можно ухватиться, переходя через грязную улицу. Так что пусть твоя совесть будет чиста. И давай не будем друг другу трепать нервы. Нам с тобой еще далеко шагать, и не стоит… – Олег оборвал себя, погасил сигарету и выключил свет.

– Может быть, мне уехать из Уфы? – спросил Андрей.

– Не будь дураком! Тем более что если я скажу – уезжай, ты все равно не уедешь.

– Все-таки…

– И все-таки иди ты к черту. Я хочу спать.

– Все-таки подумай.

– Не хочу думать, хочу спать, – сказал Олег.