Текст книги "Философия права"

Всё это вопросы чисто юридические, которые поэтому принадлежат к области государственного права. С философской же точки зрения задача состоит в том, чтобы определить, какого рода устройство верховной власти соответствует идее государства?

Тут надобно принять в соображение как самую идею, так и её осуществление. Прилагаясь к жизни, идея сталкивается с разнообразными и изменчивыми потребностями человеческих обществ, которые вызывают развитие той или другой её стороны. Она приходит в соприкосновение и с другими союзами, которые нередко налагают на нее свою печать. Из последнего рода отношений возникают политические формы, в которых собственно государственные начала принимают чуждый им облик и подчиняются началам, господствующим в других союзах. Эти формы можно назвать негосударственными. Так, из подчинения государства патриархальному строю рождается патриархия. Из поглощения его гражданским обществом возникают двоякого рода союзы, основанные на двух коренных формах гражданского права, на собственности и договоре: на первой строится вотчина, на втором – вольная община. Наконец, подчинение государства церкви ведёт к теократии. Все эти союзы, находясь в противоречии с идеей государства, которая составляет руководящее начало в развитии человеческих обществ, имеют преходящее значение.

Но и само развитие идеи государства подвергается видоизменениям, смотря по местным и временным потребностям, которым она отвечает. Полное осуществление идеи в действительной жизни не состоит в исключительном развитии какой-либо одной формы, представляющейся идеалом, а в изложении всей полноты содержания, то есть в осуществлении всех вытекающих из неё форм, которые находят свое приложение, смотря по местным и временным условиям, вызывающим преобладание того или другого начала.

Совокупность этих форм даётся нам самыми основными элементами государственного союза. Эти элементы суть, как мы знаем, власть, закон, свобода и цель, которая и состоит в осуществлении идеи. Со своей стороны, общество, как мы видели, заключает в себе элементы двоякого рода: аристократические и демократические. Первые представляют собой преимущественно начало закона, вторые – начало свободы. В государстве они связываются возвышающейся над ними властью, которая, как представительница государственного единства, является в виде монархии. Наконец, высшая цель, представляющая полное осуществление идеи, состоит в гармоническом соглашении всех элементов в совокупном устройстве в видах общего блага. Отсюда четыре давно известные и всеми признанные формы государственного устройства, или образа правления: монархия, аристократия, демократия и смешанное. Каждая из этих форм имеет своё преобладающее начало, своё устройство и свои способы действия; каждая соответствует известным общественным потребностям или известной ступени развития, чем и оправдывается её существование. Но идеалом, очевидно, может быть только смешанное правление, ибо оно одно заключает в себе всю полноту государственных элементов, а идеал состоит именно в гармоническом сочетании всех элементов. Как недостаток свободы, так и избыток её, ведущий к владычеству массы, не отвечают этому требованию. Та или другая крайность может соответствовать народному характеру или местным и историческим условиям, но она всегда служит признаком недостаточного или одностороннего развития.

Если стремление к идеалу составляет неотъемлемую принадлежность всякого развивающегося общества, то можно положить правилом, что все народы, стоящие на известной ступени развития, должны стремиться к его осуществлению, хотя и в разнообразных формах, приспособленных к местным и временным условиям. Достижение этой цели есть вопрос времени, но именно потому это не есть дело произвола. Гармоническое соглашение всех элементов требует таких общественных условий, которые далеко не всегда встречаются. Единство в государственной жизни предполагает единство в самом обществе, призванном к участию в государственных делах. Где этого нет, там вместо согласия водворяется раздор, и смешанное правление падает, потому что не может держаться. История представляет тому многочисленные примеры.

Раздоры при таком устройстве возникают тем легче, что верховная власть распределена здесь между различными органами. Это распределение связано с разделением власти на отдельные отрасли, вытекающие из самого её назначения. Эти отрасли суть власть законодательная, судебная и правительственная. Первая представляет отношение власти к закону, вторая – к свободе, третья – к государственной цели. Последнюю можем разделить на две: на власть военную и административную, из которых первая имеет в виду безопасность, а вторая – благоустройство. В совокупности они представляют полное осуществление государственных целей, а с тем вместе и идеи государства.

Разделение этих отраслей делает из государства организм в идеальном смысле, то есть расчленение идеи на вытекающие из неё определения, по выражению Гегеля. Поэтому оно должно существовать во всяком благоустроенном государстве, представляющем более или менее полное осуществление идеи. Но оно может ограничиваться подчинёнными сферами или простираться на саму верховную власть. Последнее имеет место в смешанных правлениях, представляющих развитие государственной идеи в её полноте.

Здесь к участию в законодательной власти призываются граждане. Закон, определяющий права и обязанности граждан, тогда только даёт гарантии свободе, когда последняя сама участвует в его установлении. Но если бы это было предоставлено ей всецело, то сам закон был бы поставлен в полную зависимость от случайной воли граждан, что противоречит истинному его значению. Поэтому необходимо участие других элементов. Мы видели, что представителями закона служат, главным образом, аристократические элементы общества. Отсюда необходимость двух законодательных палат, нижней и верхней, из которых одна является представителем демократии, а вторая – аристократии. Но кроме того, необходимо и участие монарха, который стоит выше односторонних общественных элементов и представляет интересы государства как целого. Только согласное действие всех трёх элементов даёт законодательству значение, равно отвечающее насущным потребностям общества и высшим требованиям государства.

Со своей стороны, судебная власть, призванная прилагать закон к отдельным случаям, должна быть независима как от правительственной власти, так и от случайной воли граждан. Это одно обеспечивает беспристрастие и даёт гарантии закону и свободе. Поэтому независимость суда составляет основное требование при всяком образе правления. Эта цель достигается началом несменяемости судей. Ещё большую гарантию свободы представляет призвание общества к участию в суде в виде присяжных, которые, будучи назначаемы по жребию, изъяты от посторонних влияний. Этим суд, так же как и законодательство, непосредственно связывается с обществом, а не стоит над ним, как чуждое ему учреждение.

Наконец, и в правительственной власти являются элементы двоякого рода: правительственный и общественный. В войске, призванном охранять безопасность государства как целого, первый господствует исключительно; тут никакое выборное начало не допускается. Однако для охранения внутреннего порядка, рядом с войском может быть учреждена и милиция, основанная на выборном начале. Насколько она может быть полезна или вредна, это вопрос практических соображений. В гражданской же администрации, по самому существу дела, должны сочетаться правительственные и общественные элементы, из которых первые представляют центральное управление, а вторые – местное. Органом правительственной власти является бюрократия, или чиновничество. Она устраивается в иерархическом порядке, разветвляясь от центра к местам, ибо без местных органов центральная власть оставалась бы бессильной. Этот элемент, когда он является исключительно преобладающим, имеет свои весьма крупные недостатки, но он во всяком правлении необходим как орган и орудие государственных целей, указанных сверху и исполняемых на местах. Но рядом с ним должен существовать и элемент свободы, представляемый местными союзами и корпорациями, облечёнными более или менее широким самоуправлением. Здесь происходит взаимодействие гражданского общества и государства. Союзы, возникающие из потребностей гражданского общества, вводятся в состав государственного управления и через это получают государственное значение. Задача состоит в том, чтобы сохранить за ними возможно широкое самоуправление, обеспечив вместе с тем интересы целого. Практическое осуществление этой цели зависит от местных и временных условий, а потому может быть весьма разнообразно. Общего правила тут нет.

Если полное развитие государственной идеи требует разделения различных отраслей управления, то, с другой стороны, само существо этой идеи требует их соглашения. Государство составляет единое целое, а потому первая его задача состоит в согласном действии его элементов. Этому требованию уступает сама полнота развития. Разделение властей возможно настолько, насколько этим не нарушается их согласное действие. Там, где оно ограничивается подчинёнными сферами, согласие устанавливается стоящей над ними верховной властью, которая указывает каждому подчинённому органу подобающее ему место и сдерживает их в должных границах. Но соглашение становится несравненно затруднительнее, когда сама верховная власть разделяется на отрасли и распределяется между независимыми друг от друга учреждениями. Тут для согласного действия требуются высшие политические силы и способности; нужно и высокое развитие общественного духа, без которого все подобные учреждения оказываются слишком шаткими.

Всего легче оно устанавливается там, где существует обладающая политическим духом аристократия, стоящая во главе общества и способная им руководить. Этим объясняется раннее развитие конституционных учреждений в Англии. За недостатком такого элемента требуется развитие здорового политического духа в средних слоях. Чем более они образованы и чем более в них распространены правильные понятия о государстве и его потребностях, тем более они способны принять участие в законодательстве. Наоборот, чем более общество заражено превратными понятиями о политических и социальных отношениях, тем менее оно к этому готово. Поэтому нет ничего, что бы до такой степени подрывало водворение или утверждение политической свободы, как распространение в обществе социалистических теорий, ведущих к разрушению всего существующего общественного строя. Благодаря им, свободные учреждения падают даже в странах, где они, казалось, утвердились уже прочным образом; там же, где они представляются только задачей будущего, водворение их отдаляется на неопределённое время.

От большего или меньшего развития общественного духа зависят и сами способы соглашения властей. Там, где представительные учреждения пустили прочные корни и образовались партии, носящие в себе крепкие предания и здоровый политический дух, соглашение устанавливается так называемым парламентскими правлением. За монархом остаётся неотъемлемое право назначать министров; но они всегда берутся из членов господствующей в парламенте партии. Через это правительственная власть всегда действует в согласии с народным представительством.

Правление партий имеет свои великие выгоды и невыгоды, рассмотрение которых относится к политике. Но при всяком правлении, в котором допускается политическая свобода, группировка людей с различными мнениями в организованные партии составляет необходимое явление, ибо только через это возможно совокупное действие, составляющее неотъемлемую принадлежность политической жизни. От характера и способов действия этих партий зависит возможность соглашения властей. Там, где противоположные партии, хотя и враждующие друг с другом, равно проникнуты политическим духом и сознанием государственных начал, там они могут сменять одна другую в правлении, и это служит ко благу государства, ибо через это последовательно осуществляются различные его задачи, при постоянном контроле противников и под высшим контролем монарха. Именно на этом основано парламентское правление. Напротив, там, где партии не имеют в себе прочной организации, где они дробятся, случайно соединяясь и разделяясь в виду частных и временных целей, где вместо политического духа, устремлённого на пользу целого, они преследуют только свои частные выгоды, там парламентское правление может представлять лишь непрестанные колебания и игру случайностей, всего более противоречащую государственным интересам. При таких условиях единственной твёрдой точкой опоры государственной власти является монарх, который, возвышаясь над партиями, стоит непоколебимо как представитель интересов целого.

Отсюда высокое значение монархического начала, не только при неограниченной власти, но и в смешанном правлении. Политическая свобода, составляющая один из существенных элементов государственной жизни в высшем её развитии, неизбежно влечёт за собой борьбу партий и колебание власти. Поэтому именно здесь в высшей степени важно иметь непоколебимый центр, к которому примыкают интересы целого. Чуждый всяких частных целей, монарх может играть роль посредника между противоположными элементами общества, аристократическими и демократическими, имеющими в виду преимущественно свои собственные интересы. От него главным образом зависит возможность соглашения самостоятельных в своей сфере властей, и это составляет самую высокую его задачу, для исполнения которой необходимы и практическое умение, и нравственный авторитет, и самоотвержение. Но именно это и требуется высоким его положением представителя верховного союза на земле. В монархии идеальная воля юридического лица становится реальной волей физического лица, всё призвание которого состоит в том, чтоб сознавать и проводить в жизнь то, что требуется не только практической пользой, но и высшей идеей управляемого им союза. Монарх есть истинный глава государства и как таковой он должен быть по своему положению, независим от каких бы то ни было общественных элементов. Этому требованию удовлетворяет только монархия наследственная. Но задачи государства не ограничиваются внутренним устройством; они обнимают и внешнюю политику. Это приводит нас к международным отношениям.

Глава VI
Международные отношения

Государство есть верховный человеческий союз. Но государств на земле много, и между ними постоянно происходят столкновения, которые, за отсутствием высшего судьи, разрешаются войнами, то есть правом силы. Может ли это считаться нормальным явлением в человеческом обществе? И не требуется ли установление власти, которой подчинялись бы все государства в мире?

Такая власть может быть только государственная, ибо церковная власть, которая одна могла бы её заменить, не имеет принудительной силы, а для разрешения внешних столкновений требуется принуждение. Церковная власть как таковая вовсе даже и не касается политических вопросов; они остаются вне пределов её ведомства, и решение их увлекло бы её на такую почву, которая ей вовсе не свойственна. Средневековая римско-католическая церковь могла иметь подобные притязания, но именно вмешательство её в светские дела привело к падению её авторитета. В новое время церковь тем менее способна играть такую роль, что различия вероисповеданий устраняют самую возможность подчинения всех общей церковной власти. Мы видели, что это различие коренится в самом разнообразии внутренних отношений человека к Богу и в различии исторических судеб, и народных характеров. Христианская церковь силой вещей распадается на различные отрасли, которые имеют каждая свои потребности, свои догматы и свою организацию; они связываются друг с другом только верой в единого, невидимого главу, Христа, который не является решителем земных споров. Это отношение совершенно нормальное, и нет ни малейшего основания думать, чтобы оно могло измениться. Прогресс может быть только во взаимной терпимости, а не в совокупной организации.

За недостатком церковного авторитета, простирающегося на всю землю, остаётся вопрос: возможно ли установление для всего человечества власти, не только разрешающей споры, но и облечённой правом приводить свои решения в действие? Таковой может быть только власть государственная, а потому вопрос сводится к возможности установления всемирного государства.

На этот вопрос можно отвечать только отрицательно. На практике стремление государств к безмерному расширению всегда встречало неодолимые препятствия в разнообразии человеческих элементов и в трудности управления слишком сложным телом. Приходится подчинять совокупной власти различные народности, имеющие каждая свой характер, свои стремления и свою историческую судьбу. Чем выше развитие этих народностей, тем более они требуют самостоятельности. Именно при развитии внутренних сил распадение таких искусственно составленных тел становится неизбежным. И не только с практической, но и с философской точки зрения это оправдывается вполне. Мы видели, что общая духовная сущность, составляющая истинную природу человека, является в двух формах: как народность и как человечество. Одна есть форма общая, другая – конкретная, или единичная. Человечество не как собирательное только имя, а как нечто цельное и единое, есть общая стихия, представляющая явление совокупного развития по внутренним законам духа, но не имеющая, и, по самой своей природе, не могущая иметь совокупной организации. Последняя свойственна только конкретной, или единичной форме, которая есть народность. Это единица высшего порядка, чисто идеальная в отличие от физических особей, но тем не менее способная иметь свой единичный разум и свою единичную волю, которые и выражаются в государственной власти. Поэтому, как сказано выше, только то государство имеет прочные основы, которое покоится на народности. Но этим самым устраняется всемирное государство.

Оно немыслимо не только в единичной, но и в союзной форме. Последняя составляет одно из разнообразных проявлений государственной жизни. Она возникает там, где требуется согласить единство государственной власти с различием местных особенностей. Когда государство простирается на обширные пространства, заключающие в себе разнообразные элементы и резко определённые местные особенности, или же когда в тесной местности живут рядом различные народности, связанные историческими судьбами или местными условиями, тогда союзная форма представляется наилучшим способом соглашения единства и разнообразия. Из государственного права известны те виды, на которые она разделяется: личные и реальные соединения, союзное государство и союз государств. Все эти формы предполагают, однако, или местное, или национальное единство, которое составляет реальную основу государственной власти. Чем разнообразнее условия и чем дальше расходятся между собой народности, тем эта связь слабее. Для совокупного человечества она немыслима. Каждая народность как реальная духовная сила стремится к самостоятельному проявлению своих особенностей в исторической жизни, и это сознание своей самостоятельности она находит только в установлении независимой, верховной государственной власти. Поэтому распадение человечества на различные независимые друг от друга государства составляет мировое и необходимое явление, вытекающее из самого существа человеческого духа, из проявления общей субстанции в различных конкретных народностях.

Но если государства по своей природе суть самостоятельные единицы, то отношения между ними могут определяться только добровольными соглашениями. Договор, как мы видели, составляет естественный и нормальный способ юридического соглашения между независимыми друг от друга лицами. Поэтому он прилагается к международным отношениям так же, как и к частным. Разница между теми и другими заключается в том, что в последних для утверждения силы договоров существует возвышающаяся над лицами принудительная власть, а в первых такой власти нет. Государство есть союз верховный, и вынуждать исполнение обязательств может только оно само. Если оно довольно сильно, чтобы заставить другого исполнить его требования, оно может настоять на своем праве. Но слабое государство всегда останется внакладе. Отсюда присущее государствам стремление к усилению, стремление, которое проявляется тем в большей степени, чем более шатки международные отношения и чем менее они представляют гарантии для каждого.

Таким образом, всё здесь окончательно решается силой, ибо государство как верховный союз само является судьёй своего права, и только собственной силой оно может приводить его в действие. Вследствие этого многие отрицают у международных отношений название права, однако, несправедливо. Договор всё-таки остаётся юридическим обязательством, связывающим волю сторон; с ним всегда связано и право принуждения, хотя в действительности это право не всегда можно приложить. Это не составляет, впрочем, особенности международных отношений, подобные явления нередко встречаются и в области частного и публичного права. Проявляясь в условиях реального мира, право наталкивается на препятствия, которые мешают его осуществлению. В международных отношениях эти противоречия принимают только более резкую форму вследствие отсутствия высшей принудительной власти, господствующей над сторонами.

Этот недостаток восполняется двумя путями: осложнением интересов и развитием нравственного начала.

Если бы два государства, сильное и слабое, стояли друг против друга без всякого отношения к другим, то последнее всегда находилось бы во власти первого. Но в действительности рядом существуют многие, более или менее равносильные государства, которые сдерживают друг друга. Как скоро одно из них хочет усилиться и расширить свои владения за счёт слабейших, так другие соединяются, чтобы дать ему отпор. На этом основана система политического равновесия, которая играет первенствующую роль в международных отношениях. Эта система не существовала в древнем мире. Там обыкновенно боролись два соперничествующих государства, из которых одно окончательно получало перевес и становилось безграничным властителем окружающей среды. Таким способом Рим покорил своему владычеству почти весь известный тогда мир. В новое время, напротив, европейские государства, развиваясь самостоятельно на почве общей культуры, при постоянных взаимных сношениях, служат друг другу сдержкою, вследствие чего слабые могут существовать рядом с сильными, сохраняя свою независимость и служа уравновешивающим элементом при взаимных столкновениях. Не всегда эта система действует успешно; иногда могучие державы, преследуя свои интересы, делят между собой слабого соседа, как и случилось с Польшей. Но и тут участники дележа стараются сохранить между собой равновесие, так чтобы ни одно не усилилось чрезмерно, в ущерб другим. Система равновесия всё-таки сохраняется, и это заставляет каждое государство руководствоваться в своей внешней политике не исключительно своими собственными интересами, но и вниманием к интересам других. Кто этого не понимает, тот всегда рискует возбудить против себя грозную коалицию и, преследуя мелкие интересы, лишиться весьма крупных выгод. Такая политика менее всего может рассчитывать на успех.

К сдержкам, проистекающим от существования рядом самостоятельных государств, присоединяются те, которые порождаются развитием торговых сношений. Чем последние оживлённее, чем большая масса капиталов в них участвует, тем всякое их нарушение болезненнее отзывается на обеих враждующих сторонах. Вследствие этого государства должны быть несравненно осмотрительнее, нежели прежде, при взвешивании выгод и невыгод, которые могут проистекать из употребления силы для проведения своих целей. Осторожность здесь тем нужнее, что и орудия разрушения с успехами техники достигли высокой степени совершенства, а потому всякая война влечёт за собой такое истребление людей, какого не бывало при прежних столкновениях.

Всё это, однако, чисто практические соображения. Несравненно высшее, философское значение имеют те сдержки, которые проистекают из развития нравственного сознания. Надобно сказать, что они очень невелики. В настоящее время, как и прежде, цинизм своекорыстия выставляется во всей своей наготе. Право силы считается единственным решителем судеб народов. То, что покорено оружием, признаётся неотъемлемой принадлежностью завоевателя, хотя бы население через это лишалось отечества, то есть того, что человеку всего более дорого и свято на земле. Самые высокие человеческие чувства попираются ногами; людям приказывают менять свои привязанности по воле всемогущей власти; всякое стремление сохранить прежние связи считается преступлением. И для достижения этих результатов самым беззастенчивым образом употребляются коварство и обман, прикрывающиеся благовидным предлогом интересов государства. Недавнее возрождение Германии с насильственным присоединением Шлезвиг-Гольштейна и Эльзас-Лотарингии представляет тому назидательные примеры.

Между тем нравственный закон, как мы видели, есть закон безусловный. Он всегда и везде должен быть руководящим началом человеческой деятельности. Для государства он тем более обязателен, что оно устанавливается именно с целью осуществить в жизни нравственные идеи, насколько они могут выражаться в союзе как целом. Мы видели, что в нём юридическое начало сочетается с нравственным. Первое даёт внешнюю форму, второе вносит в неё оживляющий дух. Если государство не вправе обращать нравственность в принудительное начало, определяющее личную деятельность человека, то в собственной деятельности оно обязано ею руководствоваться так же, как и частные лица. Это одно, что даёт ему нравственное значение. Никакие государственные интересы не могут оправдывать нарушение этих правил. С нравственной точки зрения интересы притеснителей столь же мало имеют права на существование, как интересы воров и разбойников.

Это не значит, однако, что частная нравственность и общественная должны быть подведены под одну мерку. Нравственный закон, как мы видели, есть закон формальный. Прилагаясь к жизни, он наполняется тем содержанием, которое дают ему различные человеческие союзы. Это содержание налагает на их членов обязанности, которые могут прийти в столкновение с предписаниями частной нравственности. Это именно и оказывается в международных отношениях. Человеку сказано: «Не убий»; но для защиты отечества он обязан убивать другого. Тут является высшее, господствующее над ним начало, которому он обязан жертвовать и своей, и чужой жизнью. И это составляет источник самых высоких добродетелей. Именно на войне на каждом шагу совершаются самые бескорыстные подвиги самоотвержения и милосердия. Здесь люди всего более чувствуют себя членами единого целого, которому они приносят в жертву всё, что имеют. Люди закаляются в борьбе; в них развиваются мужественные свойства и они привыкают смотреть не на себя только, а прежде всего на то, что они призваны совершать во имя высшего начала. Исторически войны нередко были источником возрождения или высшего расцвета народов.

Таким образом, нравственный закон не воспрещает войн, но он требует: 1) чтобы по возможности смягчались проистекающие из них бедствия, 2) чтобы они велись только во имя высших, нравственных целей, а не по прихоти правителей и не для притеснения других.

Первое достигается в большей или меньшей степени постановлениями и обычаями международного права у образованных народов. На почве христианства военные нравы значительно смягчились. Неприятель не рассматривается уже как непримиримый враг, которого надо всячески истреблять. Убийство вне военных действий считается преступным. С пленными обходятся человеколюбиво. Жизнь и имущество частных людей по мере возможности остаются неприкосновенными. Прежние опустошительные войны, оставлявшие после себя долгие следы, отошли уже в область преданий. Милосердие идёт по стопам воюющих сторон и старается облегчить страдание жертв. В этом отношении нельзя не признать весьма значительных успехов.

Что касается до второго, то здесь дело обстоит иначе. Государство по-прежнему остаётся единственным судьёй своих интересов, и если оно чувствует себя довольно сильным, чтобы провести их без большого риска путём войны, если ловкими переговорами, или пользуясь благоприятными обстоятельствами, можно устранить вмешательство других, то оно, не обинуясь, решает вопрос мечом. Результатом же войны является торжество голого права силы. По-прежнему целые области отторгаются от одного государства, с которым они связаны самыми тесными узами, и насильственно присоединяются к другому без всякого внимания к их чувствам, желаниям и интересам. Вторая половина нынешнего столетия представляет тому назидательные примеры. Пруссия и Австрия затеяли войну с Данией для защиты прав Шлезвиг-Гольштейна, а результат от победы был тот, что эти права были самым беззастенчивым образом попраны ногами и Шлезвиг-Гольштейн был включен в состав Пруссии. Само постановление трактата 1866 года, в силу которого жители северного, чисто датского Шлезвига должны были быть допрошены насчёт желания их присоединиться к Пруссии, осталось неисполненным. Точно так же были отторгнуты от Франции Эльзас и Лотарингия, для которых, несмотря на насильственное подчинение, истинным отечеством остаётся Франция, а не Германия. И Франция, несмотря на трактаты, не может отказаться от надежды возвратить себе эти области, связанные с ней нравственными узами, которых никакая внешняя сила не в состоянии расторгнуть. Примириться с этим результатом значило бы отречься от того, что составляет нравственную силу народа и что даёт ему высокое положение в мире. Это может сделать только народ, совершенно утративший нравственное сознание и погрязший в материальных интересах.

При таких условиях возможно ли в настоящее время мечтать о прекращении войн? Очевидно, это остаётся только несбыточным чаянием умов, витающих в облаках и потерявших всякое сознание действительности.

Без сомнения, можно путём посредничества предупреждать столкновения по второстепенным вопросам. Это и делается в настоящее время. Но и для этого требуется согласие обеих сторон. Каждое государство остаётся верховным судьёй того, что оно согласно предоставить чужому посредничеству и что оно считает таким существенным интересом, за который оно готово стоять всеми силами. А пока это так на деле, нечего думать и об уменьшении вооружений. Каждое государство естественно стремится к тому, чтобы сделаться возможно сильным, чтобы в случае опасности отстаивать всеми средствами свои интересы. Чем менее нормально положение международных отношений, чем более в нём поводов к столкновениям, тем более государства стараются вооружаться. Этим объясняется напряжённое состояние современной Европы. Лицемерным предлогом для постоянно увеличивающихся вооружений служит желание сохранить мир, а истинным поводом является опасение войны, которая, при натянутых отношениях, готова вспыхнуть по малейшему поводу. Исходом из этого положения может быть только установление более или менее нормального строя в международных отношениях. Старая система, основанная исключительно на равновесии государственных сил, окончательно рушилась; требуется новая, основанная на равновесии народных сил, но для этого надобно, чтобы каждой народности предоставлено было право располагать своей судьбой по собственному изволению: или образуя самостоятельное государство, или примыкая к тому отечеству, с которым она связана своими чувствами и интересами. Проповедники мира, вместо того чтобы распространяться об ужасах войны, которые всем известны, должны настаивать именно на этом требовании, ибо оно составляет предварительное условие всякого мирного сожительства. Нечего говорить, что они этого не делают, да и не могут делать, ибо шансов на проведение этих мыслей весьма мало. Различные народности часто так переплетаются между собой, что между ними мудрено разобраться. С другой стороны, государства, которые держат под своей властью чужие народности, стремящиеся к свободе, не откажутся от своего господства, иначе как уступая силе. Поэтому новая система равновесия, основанная на прочно установившихся и всеми признанных отношениях национальностей, может быть только результатом кровавых столкновений и упорных войн. Таково ближайшее будущее Европы, на которое бесполезно закрывать глаза.