Текст книги "Философия права"

Но тут возникают неодолимые затруднения. Когда дело идёт о корпорации, состоящей из членов, которые образуют единое целое, то можно ещё с некоторым правдоподобием утверждать, что истинные субъекты права есть физические лица, а не фиктивное юридическое лицо; однако и это будет неверно, ибо юридическое лицо не есть простое товарищество. По признанию самих последователей этого учения, субъектами права должны быть признаны не только настоящие, но и будущие, неизвестные, реально не существующие лица, не имеющие ни сознания, ни воли. Силой вещей мы уносимся тут в чисто мыслимую сферу, отрешённую от всякой реальной почвы. Но ещё хуже обстоит дело относительно учреждений, которые служат для пользования совершенно неопределённых лиц, например, больниц или богаделен. Тут приходится субъектами права признать больных и нищих, и притом только с минуты вступления по минуту выхода (См. Ihering, «Geist des röm. Rechts»). Ясно, однако, что подобный вывод представляет чистейший абсурд. Нищий не имеет никакого права на вступление в богадельню; он помещается в неё в силу решения управляющих ею лиц. Но последние действуют не по собственному праву, а как представители юридического лица, и сами не пользуются богадельней, из чего ясно как день, что и в этом случае право и интерес суть две разные вещи. Интерес в помещении имеет нищий, который не имеет на это никакого права, а право помещать имеют лица, которые не имеют в этом никакого интереса. Самое право принадлежит не им, а юридическому лицу, представителями которого они являются. В чём же заключается основание этого права?

Оно раскрывается из самих условий возникновения юридического лица. Простейший случай есть тот, когда богадельня учреждена единичным лицом при своей жизни или по завещанию, но во всяком случае, как постоянное установление. Это лицо представило и устав на утверждение государственной власти. Все права и обязанности юридического лица определяются этим уставом; на основании его действуют и те, которые управляют учреждением; от этого акта они получают все свои права. Следовательно, источником права является здесь воля учредителя, утверждённая законом. Эта воля продолжает существовать, когда лица давно уже нет в живых. Учреждение управляется и действует согласно с волей учредителя, и если с изменившимися условиями жизни назначение его теряет свой существенный смысл, то завещанному имуществу даётся другое назначение, ближайшее к этой воле.

В этих отношениях раскрывается духовная природа воли как постоянного начала, не только отрешённого от чувственного бытия, но идущего за пределы земного существования единичного лица. Для реалистов это абсурд: как скоро человек перестал существовать, так воли уже нет, а потому посмертные его распоряжения не имеют силы. Но глубокий смысл человеческого рода всегда признавал уважение к воле умерших одним из коренных начал права. В наследственном праве оно может простираться на многие поколения. Таково значение заповедных имений. Однако в последнем случае воля умершего приходит в столкновение с волей живых, права которых стесняются такого рода распоряжениями. Поэтому здесь возможны различные решения. От законодателя зависит дать перевес тому или другому элементу или установить известный способ их соглашения. Об этом будет речь впоследствии. Когда же этого столкновения нет, что именно имеет место при учреждении юридического лица, которое существует не само по себе, а единственно как представитель воли умершего, то последнее получает значение непреложного закона. Источник этих отношений заключается в том, что воля человека как разумного существа не ограничивается настоящим днём, а простирается на отдалённое будущее, далеко за пределы собственной его жизни. Отсюда уважение к этой воле, составляющее закон духовного бытия. Оно одно даёт человеку возможность исполнить истинное свое назначение, возвыситься над впечатлениями настоящей минуты и простирать свои взоры на то, что прочно и неизменно.

Те же самые начала с ещё большей силой прилагаются и к юридическим лицам, учреждаемым по воле многих лиц, соединяющихся в общем решении. Наконец, юридическое лицо может быть учреждено государством, которое само есть юридическое лицо. В таком случае существование его зависит от воли государства и прекращается с изменением этой воли. Здесь мы имеем дело уже с учреждениями публичного права, о которых будет речь ниже.

Постоянство воли составляет основное юридическое начало и в определении отношений лица к окружающему миру, с одной стороны, – к физической природе, с другой стороны, – к равным ему лицам. Из первых рождается собственность, вторые определяются договором.

Глава III
Собственность

Первое явление свободы в окружающем мире есть собственность. По праву разумного существа, человек налагает свою волю на физическую природу и подчиняет её себе.

Человек с материальной стороны сам есть физическое существо и как таковое имеет известные потребности, которые он удовлетворяет, обращая в свою пользу предметы материального мира. В этом отношении он стоит наряду с животными. Многие из последних, подобно человеку, не ограничиваются отысканием и поглощением пищи; они делают запасы, строят себе жилища. Птицы вьют гнезда, муравьи собирают кучи, бобры воздвигают себе шалаши. Присвоение внешних предметов для удовлетворения физических потребностей составляет необходимую принадлежность всякого органического существа. Но не в этом заключается основание юридических отношений. Те, которые выводят собственность из удовлетворения физических потребностей, не имеют понятия о том, что такое право. Последнее есть не физическое, а умственное начало. Оно вытекает из свободы разумного существа, призвание которого состоит в том, чтобы быть владыкой безличной природы. Кант превосходно выяснил это умозрительное значение права как чисто умственного отношения, в отличие от физического владения. И это признаётся всеми законодательствами в мире. Право собственности как умственная принадлежность вещи лицу везде отличается от физического владения.

Кому же принадлежит право присваивать себе предметы физического мира? Очевидно, тому существу, которому по самой его природе принадлежит свободная воля, то есть единичному лицу. Присвоение имущественных прав юридическим лицам есть уже явление производное, как и само создание таковых лиц. Присвоение же права собственности соединениям лиц может быть только следствием сознательного или инстинктивного соглашения единичных воль. Если у единичного лица нет права присваивать себе вещи с исключением других, то этого права нет и у собрания лиц; его нет и у юридического лица, которое есть создание совокупной воли. Это и признают последовательные противники права собственности. По их понятиям, земля и все её произведения принадлежат не отдельным людям и даже не народам, а всему человечеству.

Но такая постановка вопроса не только лишена всякого разумного основания, но ведёт к полной невозможности присвоить что бы то ни было кому бы то ни было. Когда говорят, что Бог дал землю всему человечеству, то это не более как фантастическое утверждение или, вернее, пустая фраза. Доказательства действительности подобного дара никто, конечно, никогда не представлял. Человечество как целое не способно даже иметь какие-либо имущественные права, ибо это не юридическое лицо, имеющее свои установленные органы, а общий дух, проявляющийся только в общем ходе истории. Если бы для присвоения вещей требовалось согласие всего человечества, то его получить было бы нельзя, а потому право присвоения перестало бы существовать, а с тем вместе и удовлетворение человеческих потребностей сделалось бы невозможным; человек низошёл бы на степень животных. Но с другой стороны, кто во имя прав всего человечества требует уступки присвоенного другими, тот должен предъявлять акт, в силу которого указанная вещь должна быть уступлена ему, а не другому, чего также невозможно исполнить. От притязаний со стороны всего человечества право личного присвоения ограждено природой вещей. Разумный смысл этой теории заключается единственно в том, что физическая природа подчиняется людям как разумно-свободным существам, а это ведёт к личной собственности. С точки зрения общечеловеческой, так же как и с точки зрения единичной воли, вещь принадлежит тому, кто обратил её на пользу человека, а это дело единичного лица, которое одно имеет и волю для обращения вещей на свои потребности, и руки для исполнения этого, и разум для изобретения нужных для того средств. Следовательно, с какой бы стороны мы ни посмотрели на предмет, единичная воля всегда является источником присвоения вещей.

Мы видели, однако, что свобода разумного существа тогда только становится правом, когда она подчиняется общему закону. Свобода лица находит границу в признании свободы других. Поэтому, в силу естественного закона, право присвоения относится единственно к тем вещам, которые не присвоены другими. Отсюда изречение римских юристов, что вещь, никому не принадлежащая, присваивается первому, кто ею завладеет (res nullius cedit primo occupanti, или quod nullius est, ratione naturali occupanti conceditur). Физические вещи я, в силу своей свободы, могу присваивать себе; но чужой воли я не вправе касаться. Тут является уже иное, высшее начало: «Тут человечество! – как выразился Шеллинг, – Перед этим я должен остановиться».

Таково первоначальное, непоколебимое основание права собственности: человек имеет право присвоить себе то, что не принадлежит никому, и не имеет права касаться того, что принадлежит другому. Это прямое приложение общего определения права к присвоению вещей. Против этого не имеет силы возражение, что если один присваивает себе известное количество вещей для удовлетворения своих потребностей, то и другому принадлежит совершенно такое же право, а потому все вещи должны быть поровну поделены между наличными лицами. Как уже замечено выше, подобное возражение доказывает только, что те, которые его делают, не имеют понятия о праве. Ни естественное, ни положительное право не даёт человеку ничего; оно только признаёт его свободу и подчиняет её общему закону. В приложении к собственности, право признаёт за человеком законную возможность приобретать, но как он воспользуется этой возможностью, это предоставляется его свободе; закону до этого нет дела. Один приобретает больше, другой меньше, третий ничего не приобретает. Один займёт клочок земли и будет его обрабатывать, другой пойдёт на охоту, третий ловит рыбу. Для права это безразлично; оно требует только, чтобы никто не касался того, что присвоено другими. Поэтому и вновь нарождающиеся поколения, которые являются на свет, когда всё уже присвоено и никому не принадлежащих вещей не остаётся, не имеют права требовать, чтобы им была выделена какая-нибудь часть из чужого имущества. Они могут приобретать уже не первоначальными, а производными способами, от родителей или по соглашению с другими. Если же они хотят воспользоваться первоначальным способом присвоения собственности, то они должны идти в незанятые пустыни.

Нет сомнения, однако, что при взаимном разграничении свободы могут произойти столкновения не только вследствие насилия, учинённого одними над другими, но и по самому существу юридических отношений. Пока усвоенная вещь находится в физическом обладании лица, спора быть не может; нельзя овладеть вещью иначе, как учинив насилие над лицом. Но право, как сказано, есть отношение умственное, продолжающееся даже тогда, когда физическое отношение прекратилось. Человек присвоил себе никому не принадлежащую вещь; но он не может постоянно держать её в руках или стоять на ней своим телом. Право состоит именно в том, что присвоенная вещь принадлежит ему, даже когда он физически с ней не связан; только этим способом она подчиняется воле как духовному началу и может служить постоянным её целям. По каким же признакам можно судить об этой принадлежности? Человек может поставить знак; но знак есть нечто преходящее и не всегда понятное для другого. Надобно определить, какого рода знаки должны служить признаками принадлежности вещи тому или другому лицу, а для этого, очевидно, требуется соглашение. Так и поступают в международных отношениях при усвоении пустынных стран.

Есть, однако, признак, по которому в силу естественного закона можно судить о принадлежности вещи. Этот признак есть положенный на неё труд. Если человек обработал землю или построил жилище, никто не может сомневаться в том, что эта вещь принадлежит ему, а не другому. Мы приходим здесь ко второму основанию собственности – к праву труда. Право овладения есть наложение воли на физический предмет; право труда есть соединение с вещью части самой личности человека, его деятельности, направленной к обращению вещи на пользу лица. Тут чисто умственная связь переходит в реальную; она выражается в видимых результатах. Однако последнее право предполагает первое, ибо для того чтобы приложить свой труд к физическому предмету, надобно первоначально им овладеть.

Казалось бы, нет ничего проще и яснее того правила, что плоды труда принадлежат тому, кто трудился. Оно составляет совершенно очевидное требование справедливости, а вместе и непоколебимое основание собственности, и притом личной, ибо трудится лицо, а не общество. Право труда, по существу своему, есть чисто индивидуалистическое начало. Однако и эта совершенно очевидная истина отвергается социалистами. Они говорят, что если бы это начало было верно, то произведения принадлежали бы рабочим, а не хозяевам и капиталистам, которые пользуются чужим трудом. Но такое возражение могло бы иметь силу только при существовании рабства, а не при свободных отношениях между людьми. Рабочий продал свою работу и получил за неё цену; ни на что другое он не имеет права. Эта цена составляет ничтожную долю цены произведений, которые, переходя из рук в руки, через множество стадий, оплачиваются, наконец, потребителем. Эта плата может возмещать или не возмещать издержки производства, вследствие чего предприятие может приносить выгоды или убытки: до всего этого рабочему нет дела. Он получил своё и не может иметь притязание ни на что другое: в барышах и убытках он не участвует. Если ему выдаётся доля прибыли, то это добрая воля хозяина, а отнюдь не его право. Но зато, с другой стороны, то, что он приобрёл, составляет неотъемлемую его собственность. Те, которые утверждают, что он получил слишком мало, не могут отрицать, что это малое принадлежит ему и никому другому. Кто работал какими бы то ни было способами, своими ли руками или умом, приобретая орудия, соединяя силы, направляя предприятие, рассчитывая возможные выгоды или убытки, для того приобретённое составляет неотъемлемое его достояние, которого он не может быть лишён без вопиющего нарушения справедливости. Чтобы опровергнуть эту очевидную истину, социалисты принуждены признать, что работающий не принадлежит себе, что он раб общества, в отношении к которому он состоит в неоплатном долгу, получая от него заработную плату только в виде авансов, под будущую работу. Именно к этой точке зрения приходит самый последовательный из социалистов, Прудон. Но такой взгляд есть полное отрицание свободы лица, а, следовательно, и всякого права. Превращение человека в рабочий скот, принадлежащий фантастическому существу, именуемому обществом – таково последнее слово социализма. Менее последовательные социалисты не идут так далеко. Они утверждают только, что заработная плата, в силу железного закона, ограничивается скудным пропитанием, а потому рабочие не в состоянии сберегать и делаться собственниками. Некоторые объявляют даже, что они не должны сберегать; в этом видят преступление против своих собратьев. По мнению этих теоретиков, рабочий, который сделался капиталистом, есть самое противное явление, какое можно встретить. Лассаль в особенности отличался этого рода декламацией. Когда нужно отвергнуть неопровержимый факт, социалисты не гнушаются никакими абсурдами. Ответом на это могут служить те громадные сбережения, которые делают рабочие в богатых странах и которые помогают им поддерживать многочисленные стачки. Путём сбережений они устраивают и потребительные товарищества и даже целые промышленные предприятия. Примером могут служить Рочдэльские пионеры. Когда рабочая артель на собственные средства устраивает заведение, то принадлежность ей того, что приобретено на трудовые деньги, не подлежит ни малейшему сомнению. Это не дар фиктивного общества и не произвольное установление положительного законодательства, а собственность, принадлежащая рабочим по естественному праву, в силу безусловных требований справедливости.

Из сказанного можно видеть, что право собственности заключает в себе двоякий элемент: мыслимый и вещественный, юридическое начало и осуществление его в реальном владении. Первый имеет источником свободную волю человека, согласную с общим законом, второй есть проявление этой воли в материальном мире. А так как уважение к свободе составляет основание всякого права, то фактическое владение, как явление свободы, должно быть ограждено от всякого посягательства, пока оно не приходит в столкновение с правами других. Отсюда важное юридическое значение владения. Как выражение свободы, оно всегда предполагает право. Кто это отрицает, тот должен доказать противное; на нём лежит бремя доказательств. Отсюда изречение «beati possidentes!» («счастливы владеющие»).

Однако фактически владение может и не совпадать с правом. Именно потому, что это два разных элемента, они могут расходиться. Право может принадлежать одному лицу, а владение может находиться в руках другого. Тут возникает вопрос: какого рода это владение, добросовестное или не добросовестное, то есть полагает ли владелец, что он имеет право на вещь, или он знает или может предполагать, что вещь принадлежит другому? Это вопрос не нравственный, а чисто юридический. Разница между тем и другим заключается в том, что добросовестный владелец подчиняется общему закону и ошибается только насчёт его приложения; недобросовестный же владелец, обращая в свою пользу то, что заведомо или предположительно принадлежит другому, тем самым нарушает общий закон. Из этого двоякого отношения проистекают разные юридические последствия. Уважение к воле, уважающей закон, составляет коренное начало права, тогда как воля, нарушающая закон, не имеет права на уважение. Поэтому добросовестному владельцу оставляются плоды, полученные с имущества, недобросовестный же должен возвратить имущество с плодами. Таково совершенно рациональное постановление римского права, основанное на чисто юридических началах, то есть на требованиях справедливости, помимо всяких посторонних соображений. Оно определяет и сам момент превращения добросовестного владения в недобросовестное. Этот момент есть предъявление иска. Как скоро другой заявил притязание на вещь, находящуюся в моём владении, так я не могу уже считать себя бесспорным собственником; решение принадлежит не мне, а общественной власти. Всё это совершенно просто и ясно. Г. Петражицкий написал целое сочинение о правах добросовестного владельца; но именно этих юридических оснований вопроса он вовсе даже не коснулся. Это показывает, до какой степени сознание права затмилось у современников.

Но этим не ограничивается значение владения. С течением времени оно переходит в собственность. Проявляясь во внешнем мире, воля человека подчиняется определениям времени. Постоянство воли выражается в постоянстве действий. Это не значит, что человек должен ежеминутно предъявлять свои права на принадлежащие ему вещи; такое требование превратило бы умственное отношение в физическое. Но если он в течение долгого времени не заявлял о своих правах и предоставлял другим присваивать себе принадлежащее ему имущество, то последнее становится в положение вещи, оставленной хозяином. Вместе с физическим отношением порывается и юридическое. А с другой стороны, долговременное бесспорное владение всё крепче и крепче связывает владельца с обладаемым предметом. Воля, проявляющаяся в бесспорном владении, в свою очередь должна быть уважена; вследствие этого, возникающее отсюда новое право вытесняет, наконец, старое. Таковы основания давности. Установление того или другого срока, как и все фактические определения, есть дело произвола, но сущность отношения вытекает из самой природы права, из уважения к воле, связанной с вещью долговременным обладанием и требующей узаконения упроченных временем отношений. Прочность права составляет первое требование лица. Только при этом условии оно может ставить себе постоянные цели.

Эта прочность утверждается признанием собственности как полного права лица над вещью. Из предыдущего ясно, что это не есть произвольное учреждение положительного законодательства или захват людей, присвоивших себе то, что им не принадлежит, а необходимое юридическое отношение, вытекающее из фактического и умственного отношения лица к вещественному миру. Положительное законодательство узаконяет только то, что лежит в природе вещей.

В праве собственности мы должны различать три момента: 1) приобретение, 2) пользование, 3) отчуждение.

Относительно первого юридический закон устанавливает, как сказано, только общие способы приобретения собственности; сам же он, кроме исключительных случаев, ничего никому не присваивает. Для приобретения собственности нужен особенный акт со стороны лица или лиц. Этот согласный с законом акт есть юридический титул; он составляет юридическое основание, в силу которого вещь принадлежит тому, а не другому. В нём выражается свободная воля лица, присваивающего себе вещь. Таким образом, в силу основного юридического правила, приобретение собственности есть частное, а не публичное действие.

Исключение составляют способы распределение имуществ, которые носят политический характер. Таково было у нас наделение крестьян землей при их освобождении. Крепостное право установилось вследствие потребностей государства. В древней России служилые люди обязаны были в течение всей своей жизни нести государеву службу; с этой целью они наделялись поместьями. Но земля без рабочих рук не приносила дохода; пришлось укрепить крестьян, с тем, чтобы помещики могли исполнять свои политические обязанности. Отсюда выработалось крепостное право, которое сохранилось даже когда обязательная служба дворян была уничтожена. Когда же, наконец, ненормальность этих отношений привела к освобождению крестьян, надобно было, в видах справедливости и общественной пользы, дать последним ту землю, на которой они сидели, вознаградив за это помещиков. Таким образом, совершилось наделение крестьян землей. Это был политический акт, разрешавший вековые связи, но никак не могущий служить примером нормального распределения собственности.

Точно так же как приобретение, пользование собственностью, по самому понятию, вполне зависит от усмотрения лица. Собственность есть область свободы человека, а потому он волен делать с вещью всё, что он хочет, никому не давая в том отчёта. Вещь самостоятельного значения не имеет; она служит потребностям человека, а в своих потребностях единственный судья он сам, и никто другой. Отсюда так называемое право употребления и злоупотребления (jus utendi et abutendi), против которого вопиют социалисты. Прудон называет это безнравственным началом, которое порождено насилием; он видит в нём самое чудовищное притязание, которое когда-либо освящалось гражданскими законами. А между тем оно составляет прямое и необходимое последствие человеческой свободы. В праве употреблять вещь по собственному усмотрению заключается право употреблять её хорошо или дурно. Нравственность может меня осуждать за дурное употребление, но праву до этого нет дела, ибо это область моей свободы. Я могу объедаться и опиваться через меру; но если я полноправное лицо, никто не вправе мне это воспретить; можно только меня осуждать за безнравственное употребление своей свободы и собственности. Если же я волен принадлежащую мне вещь потребить на свои надобности, не спрашивая ничьего разрешения и не давая никому отчета, то очевидно, что я вправе сделать из неё и всякое другое употребление, ибо меньшее заключается в большем. Есть, конечно, вещи, которых потребить нельзя; но ничто не мешает мне превратить их в деньги и последние употребить на свои удовольствия и прихоти. Таким образом, даже противное нравственным требованиям употребление собственности не может быть воспрещено полноправному лицу; тем более дозволительно употребление, согласное с нравственными и экономическими началами. Если я могу потребить вещь, то тем более я вправе обратить её в орудие нового производства. Поэтому утверждение социалистов, что произведения принадлежат лицу, но капитал принадлежит обществу, не имеет даже и тени основания. Право обращать произведение труда в капитал составляет естественную и неотъемлемую принадлежность вытекающего из труда права собственности. Обществу капитал не принадлежит, потому что общество его не произвело. Странно доказывать такие очевидные истины; но ещё страннее видеть совершенно бессмысленное их отрицание.

Право распоряжаться своей собственностью имеет, однако, свои границы, так же как и всякое другое право. Эти границы полагаются правами других и общественными потребностями. Я не вправе делать такое употребление своей собственности, которое стесняет права других или наносит им вред, например, воздвигать здание, которое отнимает свет у соседа, или накоплять нечистоты, заражающие воздух. При всяком сожительстве людей необходимы общие правила, охраняющие порядок, безопасность и удобства жизни, и чем скученнее население, тем настоятельнее эти требования. Отсюда разнообразные полицейские постановления, обязательные для собственников, особенно в городах и на фабриках. Есть и такие виды собственности, которые по самой своей природе не составляют исключительной принадлежности одного лица, но имеют общее значение. Я не могу запереть протекающую по моим владениям воду, отнимая её у соседей, или поднять её так, чтобы она затопляла их земли. И тут необходимы общие постановления. К той же категории принадлежат и правила, предупреждающие истребление лесов. В каких именно случаях требуются такого рода ограничения и как далеко они простираются, это определяется практическими потребностями, то есть опытными данными, а потому всецело принадлежат положительному законодательству. С точки зрения философского права твердо стоит одно правило, что собственность есть норма, а стеснения составляют исключение. Это то самое правило, которое существует и относительно личных прав. Везде нормальное начало есть свободное распоряжение своим лицом и имуществом. На нём следует тем более настаивать, чем сильнее поползновение общественной власти вторгаться в частную сферу. Пользуясь своим правом, положительное законодательство может под видом общественной пользы до такой степени стеснить собственность, что от неё ничего не останется, точно так же, как оно может опутать человека всякого рода стеснениями, так что ему нельзя будет дохнуть. Но такого рода фактическое отношение закона к свободе есть не более как злоупотребление правом, противоречащее истинной его сущности. Цель права как разумного начала может состоять единственно в том, чтобы освободиться от этих пут.

Требования общественной пользы могут, однако, простираться и до полного отчуждения личной собственности. Когда нужно провести дорогу или улицу, земля принудительно отбирается у владельцев. Но при этом признаётся и право собственности: тем, что владельцу даётся справедливое вознаграждение. Он лишается вещи, но сохраняет её цену, то есть идеальное её значение, как известного количества имущества, которое может быть превращено во всякое другое. Таким образом, согласуется личное начало с общественным. Первое подчиняется последнему, но получает вместе с тем полное признание. Количественно собственность от этого не умаляется.

Если принудительное отчуждение собственности допустимо только со справедливым вознаграждением, то добровольное отчуждение всегда зависит от воли владельца. Это право заключается в самом праве собственности. Как область свободы, она приобретается и отчуждается по усмотрению лица. Владелец может отдать её даром или за какую угодно цену, это вполне от него зависит. В силу этого акта имущество становится собственностью другого лица. Отсюда новые, производные способы приобретения собственности. Актом свободной воли право переносится с одного лица на другое. На этом основан весь гражданский оборот и возможность для человека удовлетворять своим потребностям чужими произведениями. И тут, при взаимном обмене, собственность, передаваясь другому, сохраняется в цене имущества, которое остаётся за владельцем. Этим уравновешиваются требования обеих сторон. Мы возвратимся к этому вопросу в учении о договоре.

Отчуждение может быть и посмертное. Мы видели, что воля человека уважается и за пределами земной его жизни. Вследствие этого имущество его переходит к наследникам или к тем лицам, кому он его завещал. Таким образом, приобретённое одним поколением передается другому, которое, в свою очередь, умножает полученное достояние и передает его своему потомству. В этом процессе собственность идёт, накапливаясь. Отсюда великое значение капитала. В нём заключается первое и главное условие материального развития человеческого рода и умножающегося его благосостояния. Не нужно повторять, что он составляет частное, а не общественное достояние. Это ясно из самого юридического его характера, из способов его возникновения и его передачи.

С умножением собственности связано и неравное её распределение. Переходя от одного лица к другому и передаваясь от поколения поколению, собственность накапливается в одних руках в большем количестве, в других – в меньшем; а так как материальные и экономические условия и положение людей бесконечно разнообразны, то столь же разнообразен и размер приобретаемого ими имущества. У одного недостаёт на скудное пропитание, а в руках другого накапливаются несметные богатства. Такое разнообразие положений составляет, как сказано, общий закон природы, которая распределяет свои блага в неравном количестве между людьми, населяющими земной шар: одни живут под полюсами, другие – под тропиками; одни в странах, едва доставляющих скудную пищу, другие – в краях, изобилующих всеми благами; одни родятся среди племён, стоящих на самой низменной ступени развития и не способны над ней подняться, другие обладают всеми высшими дарами духа. К этому разнообразию положений и способностей присоединяется то, которое проистекает от различного пользования свободой. Мы видели, что свобода, по существу своему, ведёт к неравенству. В области собственности это проявляется в полной мере, и этого неравенства нельзя уничтожить, не уничтожив самого его корня, то есть человеческой свободы, следовательно, не посягнув на то, что составляет источник всякого права. Уравнять материально можно только рабов, а не свободных людей. Относительно же последних всё, что может сделать закон и что можно от него требовать, это признать за всеми равную свободу приобретать и пользоваться приобретённым. В этом состоит равенство перед законом, на которое указано было выше и которое существенно отличается от немыслимого материального равенства. При таких условиях люди, находящиеся в неравных материальных положениях, могут помогать друг другу; в этом, как увидим, состоит обязанность, преимущественно нравственная, а частью и юридическая. Но источником помощи является всё-таки собственность, принадлежащая отдельным лицам и обращаемая ими на пользу других. Помощь даётся свободными лицами, из приобретённых ими законным образом средств. В основании лежит всё-таки право собственности, с проистекающим из него неравным распределением имуществ. Оно составляет непоколебимый фундамент, на котором строятся все дальнейшие общественные отношения.