Текст книги "На роду написано"

Глава 11
Тюрьма

КПЗ, считал Максим, низшая ступень в уголовной иерархии. А тюрьма – это уже серьёзное учреждение, где и свои устоявшиеся традиции, и много чего разного, загадочного для новичка. Не думая о чём-то мрачном, неразрешимом, Максим ехал в тюрьму без какой-либо боязни. «Везде можно жить, где есть хоть какая-то жизнь», – такое утешение он придумал для себя.

Можно пропустить отдельные эпизоды, как Муханов, сидя в автозаке, попал на территорию тюрьмы, а прежде чем попасть в общую камеру, три дня находился в так называемом карантине. Кстати, карантин в данном случае был не чем иным, как маленькой камерой на двоих, где чуть ли не посредине был вбетонирован в пол унитаз, а вдоль стены стояли две шконки (койки) – одна над другой. Высоко над дверью висела лампочка, спрятанная за защитной решёткой. На прогулку из карантина не выводили. Содержался здесь Максим один, это одиночество давило и поневоле приходили унылые мысли. То, что к нему применили 102-ю, расстрельную статью, было психологическим давлением со стороны прокуратуры, так считал Максим.

Наконец его куда-то повели. Поплутал по тюремным лабиринтам, неоднократно слыша за спиной команды: «Лицом к стене!» – когда встречался зэк в сопровождении конвоира. И снова окрик-команда: «Лицом к стене!» Послышался лязг запоров, а через несколько секунд Максим оказался в «хате».

Не успел поздороваться, как возле него оказался сиделец с одной стороны и один – с другой.

– Какая статья?

– 102-я.

– У-у, – то ли это было восхищение, то ли удивление. – У нас такой статьи ещё не было, пошли к нам.

Другой:

– Нет, пошли к нам.

– Ребята, подождите, дайте в себя прийти.

К Максиму подошёл черноволосый, интеллигентного вида мужчина лет за тридцать.

– Юра, – представился он. – Пойдёмте, рядом со мной как раз шконка освободилась.

Сказав своё имя, Максим подошёл к двухъярусным тюремным кроватям: две внизу и две вверху. Увидев одну из нижних шконок свободной, бросил туда матрас. В завязавшейся беседе Юрий рассказал, что работал вторым помощником капитана теплохода и попал в казённый дом за растрату – по пьянке присвоил деньги, предназначенные для команды теплохода. Максим не стал задавать никаких уточняющих вопросов, хотя было желание спросить: «А разве зарплату команде выдаёт второй помощник капитана? Для этого кассир должен быть».

Так получилось, что вечером дежурным по камере должен быть человек с фамилией на букву М. Носителем фамилии на эту букву оказался Муханов. Ему растолковали, что он должен прибраться в камере и следить за порядком. Порядок, как ему изложили в двух словах, состоит в том, чтобы после отбоя никто не шумел, не ходил по камере без нужды; если кому-то вдруг станет плохо и ему потребуется помощь, надо стучать в дверь.

Решив размяться, Максим начал делать физические упражнения, между делом рассматривая камеру. В большом помещении по левую и правую стороны стояло не менее двадцати двухъярусных шконок. Между ними пространство, на котором стоял длинный стол, намертво прикреплённый к асфальтобетонному полу, две скамьи вдоль стола, так же капитально вмонтированные в пол. Закончив лёгкую разминку, Максим стал прохаживаться туда-обратно, заложив руки за спину. И это не потому, что таким образом должны ходить в камере, а просто нравилось так ходить. Вдруг увидел: два молодых сидельца вставили его спящему сменщику промеж пальцев ног кусочки газеты и подожгли их. Максим потом узнал, что эта дурацкая игра называется «велосипед». Так называется потому, что когда огонь доходит до кожи, спящий начинает машинально дрыгать ногами – крутить «педали». А проснувшись и увидев, в чём дело, в панике отбрасывает горящие листочки на пол. Максим подскочил к своему сменщику и вырвал из пальцев его ног загоревшиеся кусочки газеты.

После чего попросил камерных хулиганов:

– Ребята, не занимайтесь ерундой.

Один из «ребят», как только Максим снова начал расхаживать по камере, повторил свою выходку – сделал спящему «велосипед». Но в этот раз не на две, а на одну ногу. Сначала Максим потушил загоревшийся листочек, затем подошёл к высокому худенькому Диме лет двадцати и, схватив его за правую руку выше локтя, сжал пальцами. Ойкнув, Дмитрий даже присел от боли.

Максим отпустил его руку и спокойно сказал:

– Больше не делай этого.

Вся камера наблюдала, что будет дальше. Поникший Дима подошёл к своим «коллегам», которые скучились между шконок. Что ему сказал старший этой группы, Максим не слышал, но Дима больше не пытался делать спящему мужчине «велосипед».

После отбоя Максим подмёл пол, протёр длинный стол со скамейками и стал ходить из стороны в сторону, чтобы потом разбудить своего сменщика.

Позднее, лёжа на шконке, Максим ждал, что ему, возможно, придётся схлестнуться с Артуром – старшим самой сильной в камере группы. К счастью, стычки не произошло.

Утром был скудный завтрак, намного хуже, чем в КПЗ. За стол Артур сел рядом с Максимом, угостив его куском копчёной колбасы. Поблагодарив, Максим с удовольствием полакомился деликатесным продуктом.

После завтрака Артур подошёл к Максиму и увёл к своей шконке, где без обиняков спросил, за какое-такое преступление он получил расстрельную статью.

Выслушав подробный ответ, дружески хлопнул по плечу нового сокамерника:

– С тобой можно идти в разведку.

– Со мной можно, а с моим бывшим другом… Честно говоря, обидно, когда человека своим считаешь, а он тебя предаёт.

– Не переживай, если ты уже защищал себя на следствии, то и в этот раз выкрутишься.

Максим спросил Артура, за что тот оказался за решёткой. Оказывается, тридцатилетний Артур Саркисянц (мастер спорта по боксу в полутяжёлом весе) занимался до последнего времени строительством дорог в сельской местности. В одном из колхозов в этом году он заключил договор на строительство асфальтовой дороги, а дней через десять возвращается – договор уже перезаключён с «залётным» армянином, на меньшую сумму. Артур отыскал «бугра», с которым были его помощники, и задал им трёпку. Те пошли в милицию с заявлением, где указали, что Артур якобы был с ножом.

С ходу проанализировав выслушанную историю, Максим стал задавать Артуру логически обоснованные вопросы. Тот вытаращил глаза, не зная, как отвечать на них.

– Артур, ты и на суде так же будешь себя вести?

– До суда ещё долго.

– Но готовиться надо загодя и всегда быть начеку.

– Макс, мне главное – нож из дела убрать, а всё остальное склеится.

– Нож как вещественное доказательство есть в деле?

– Нет.

– А кто видел нож?

– Потерпевшие.

– Ну-у, это не доказательство. Они могут сказать всё, что им вздумается.

– Давай, Макс, договоримся: как только я получу обвинительное заключение, будешь меня готовить к суду.

– Решено, но и до этого будем работать…

Максим немало слышал от родственников и знакомых о тюремной жизни, но реальность оказалась несколько иной. Здесь не было уголовного беспредела, который он ожидал увидеть. Причина же была одна: в камере сидели одни «новобранцы» – кто до этого не был в тюрьме, а некоторые из них и зону не познают в ближайшее время. И всё благодаря тому, что кого-то оправдают, а кому-то дадут условно либо исправительно-трудовые работы.

По-видимому, из-за того, что все подследственные не имели тюремного опыта, поэтому вели себя довольно сдержанно. Правда, были, как и везде, любители мелких приключений, вносившие в серую жизнь свои краски и особое настроение. А если чувствовали за спиной поддержку, то готовы были на любую шалость, только бы услышать в свой адрес похвалу. Были в камере и такие, которые держались обособленно: ни с кем не спорили и старались со всеми водить дружбу. Но это, как обычно бывает в подобных случаях, не у всех получалось. Сидельцы же, обладающие хорошей наблюдательностью, с первых минут определяли, кто в камере негласный старший, и старались найти с ним общий язык.

Бесцельно прохаживаясь по камере, Максим вспомнил, как в ранней юности (ему тогда было шестнадцать лет, а Геннадию Зенину – двадцать) пришли они летним вечером на танцы в соседнее село, в дом культуры. Геннадию с первого взгляда приглянулась обаятельная блондинка с пышными формами, приехавшая, как оказалось, в гости к родственникам. Он её один раз приглашал на танец, второй, но та отказывала ему. После танцев, увидев, что девушка пошла одна, Геннадий догнал её в безлюдном переулке и, затащив в кусты, свалил на землю, обзывая матерными словами. И обещал удушить, если она будет сопротивляться. Ругаясь, молодой человек стащил трусики с беззащитной жертвы. Максим стоял в отдалении, но потом не выдержал и, подбежав, освободил девушку от своего приятеля.

Тот, возбуждённый, недовольно спросил:

– Ты мне друг?

– Ну, – растерялся юноша, – друг. Но зачем ты девушку уронил? – Максим не видел, что Геннадий стащил с неё трусики.

– Макс, не кипятись, я ничего плохого ей не сделаю. Ты иди, а я попозже тебя догоню.

Возможно, боясь быть удушенной, девушка не кричала, не взывала о помощи, она лишь негромко плакала.

Максим с неохотой пошёл, размышляя, как быть: с одной стороны, надо бы успокоить ни в чём неповинную девушку и отвести её к родственникам, в то же время и приятеля нельзя бить. А Максим уже в этом возрасте мог легко отправить Геннадия в нокаут.

Вспомнив тот давний, постыдный эпизод, Максим и сейчас ощутил стыд: плачущую девушку тогда оставил без помощи, не защитил от хулигана, а спустя годы этого же хулигана защитил, спас, без преувеличения, от смерти. И теперь сиди за него. Без зла подумал: «Как бы Гена себя чувствовал здесь? Наверняка плохо, если уже заранее скулил, что ему нельзя в тюрьму – не выдержит. Да, здесь он перед многими пресмыкался бы, а потом мог опуститься на скользкое дно…»

Максим так и не узнал, что Геннадий в тот раз изнасиловал обаятельную блондинку с пышными формами. Не знал и о том, что через три дня, когда насилие вскрылось и дело запахло «жареным», Геннадий поехал к родителям своей жертвы и, встав перед ними на колени, слёзно умолял пожалеть его. И просил убедительно: мол, влюбился, а она обидела его своим невниманием, отвергла. Позднее он женился на обесчещенной девушке и был счастлив, что не попал за решётку, хотя поначалу всё шло к этому. Но родственники с той и другой стороны всё ж таки сумели договориться. Причём никто из посторонних об этой неприглядной истории не узнал. Хотя как знать…

Глава 12
В тюрьме белое – это белое, а чёрное – чёрное

Тем временем жизнь в камере шла своим чередом. Кого-то из сидельцев увозили для дачи показаний в свой район, кто-то уезжал на суд. Приходили и новенькие. Как-то в камеру вошёл высокий здоровенный мужчина со свёрнутым матрасом под мышкой и большим рюкзаком на плече. К нему подошёл зэк из группы Артура и, шутливо виляя задом, при этом аппетитно облизываясь, протянул к рюкзаку руку:

– О, поедим картошки с салом, поймём колхозных баб.

Новичок оттолкнул охочего до чужого добра.

Старожил камеры, недовольно сощурившись, угрожающе поднял правую руку с двумя растопыренными пальцами:

– Ты ч-чё, баклан!

Новенький, не обращая внимания на предостережение, изучающим взглядом оглядел камеру, наверно, присматривал себе место. К нему вразвалку подошёл Артур.

– Мужик, ты неправильно ведёшь себя.

– А кто ты такой мне указывать, начальник? – вызывающе спросил тот.

Артур, ничего не говоря, сделал неуловимое движение левой рукой снизу вверх, после чего мужчина упал как подкошенный. Артур не спеша вернулся к шконке. Через несколько секунд новичок с трудом встал на четвереньки и, боязливо потрогав массивный подбородок, удивлённо качнул головой.

Максим, оценив мастерский удар Саркисянца, подошёл к нему, присев рядом.

– Артур, может, не надо было так резко?

– Макс, ты же видел, что он был неправ. Таких сразу в чувство надо приводить, чтобы знали, где находятся. Да и ударил я его не сильно.

– Я видел. Да, всё забываю спросить: камера слежения у двери работает? Я видел, как она иногда поворачивается туда-сюда.

– Может, она и работает, но точно об этом никто не скажет. Узнаем мы, если, не дай бог, конечно, в камере произойдёт несчастный случай. Тьфу-тьфу…

После месяца нахождения в СИЗО Максиму казалось, что он пребывает здесь целую вечность. К чему-то он всё же привык, но не мог привыкнуть к густому табачному дыму. Один из сидельцев даже сострил, что в камере иногда не ходишь, а плаваешь в дыму, как космонавты «плавают» внутри своего корабля.

И ещё невозможно было привыкнуть к дерьмовой тюремной пище: несъедобной каше на воде, картошке с «козявками»… На обед приносили рыбные помои под названием «суп» из полугнилой рыбы. Так называемые щи и другие супы тоже были не лучше. На второе давали синюшную картошку-пюре с костлявым куриным крылышком и прочую мерзость. Большинство через не могу, но съедали эту дрянь, а кто-то, пропихнув внутрь самый минимум отвратительной кормёжки, остальное бросал в толчок – нечто похожее на замурованный в пол унитаз, точнее два специфических унитаза, где постоянно журчала вода. Максим не раз вспоминал пищу, которую давали в КПЗ – она, в сравнении с тюремной, сущее объедение.

А хлеб, выпеченный в тюремной пекарне! Он походил на липкую глину, которой неплохо щели замазывать. Впрочем, была в камере и душевная отрада – это книги из тюремной библиотеки. Там были такие прозаические сочинения, каковых наверняка нет в обычных библиотеках.

Что касается питания, то в СИЗО выручал «приходящий» два раза в месяц ларёк, где можно было купить и солёного сала, и сладостей… но на ограниченную сумму. Если у кого-то отсутствовали деньги, вместо них отоваривались те, кто имел в кармане наличные.

Правда, Артур мог обходиться без ларька, поскольку ему систематически приносили и домашнее сало (с рынка, естественно), и копчёную колбасу. А близкие родственники из Тбилиси привозили ему грузинские сыры и различные виды вяленого мяса. Он постоянно делился аппетитной снедью с Мухановым – того он уважал. Между ними, можно смело сказать, завязалась мужская дружба.

Тюремная камера может и сблизить людей, а может и врагами сделать. Камера имеет особую ауру: с одной стороны, это что-то зловонное, грубое, с другой – нечто тонкое, душевное.

В обычной жизни можно общаться с тем же приятелем годами, и не факт, что узнаешь, какое у него нутро, как поведёт себя в экстремальной ситуации. А тюрьма и есть та самая экстремальная ситуация, где белое – это белое, чёрное – чёрное. И никак не наоборот. Всё это, однако, не говорит о том, что каждый должен пройти суровую школу, какой является тюрьма. Нет! Просто в любой, даже самой неприглядной действительности надо оставаться человеком.

Однажды в камеру вошёл новый «жилец» – щуплый мужичок неопределённого возраста, ростом, что называется, метр с кепкой. Только переступил порог, с ходу бросил матрас на пол и возвёл руки к потолку.

– Люди добрые, простите, – заговорил он трагическим голосом, – я впервые попал сюда, поэтому не знаю ваших порядков.

Замолчав, обвёл взглядом разношёрстную публику: те, кто ходил до этого, встали с отвисшими челюстями, кто сидел на шконках, в изумлении уставились на него. Даже с толчка поднялся немолодой зэк с опущенными портками. Невзрачный мужичонка продолжил свою речь.

– Граждане миряне, если я не так что-то ляпну, вы уж не бейте меня, мне ещё внуков надо воспитывать. Ну, – поглядел он по левую сторону, по правую, – кто тут старшой? Пойду к нему с поклоном.

Отвесив низкий поклон, снова устремил свой ясный взор сперва влево, потом вправо.

Улыбаясь, к нему подошёл Артур Саркисянц и, взяв чудака под руку, повёл в свои «палаты».

По ходу ткнул пальцем в сторону одного сидельца:

– Возьми матрас нашего старца и положи его на свою шконку.

– А я? – Но, увидев сдвинутые брови Артура, не стал прекословить. – Понял, всё будет сделано.

С приходом чудаковатого на первый взгляд «старца» камера ожила, как бы встряхнулась от будничной суеты. Перезнакомившись со многими в камере, в первую очередь с подопечными Артура, Василь Македоныч (так он просил себя звать-величать), бесхитростно улыбаясь, изложил своё дело. Да ни за что попал под следствие, видит бог! А суть происшедшего такова: к нему ночью в сельский двор залез настоящий грабитель – так он подумал в тот момент, ну и пульнул в мазурика солью из одностволки.

– И что интересно, – он захихикал, прикрывая ладонью щербатый рот, – попал ему в ляшку, рядом… – Он снова захихикал. – И что вы думаете? Мужик оказался никакой не вор, а захотел, говорит, в моём дворе отдохнуть.

Походив по камере, неумолчный Василь Македоныч начал глаголить о молитвах, которые помогают человеку, особенно в трудных и запутанных делах.

– Когда человек молится, – проповедовал он, стоя посреди камеры, – молитвы собираются в сгусток энергии до необходимого объёма. После этого летят по маршруту, известному только им, останавливаются и снова летят. А человек молится, молится.

Молитвы летят дальше, но им как будто мешает что-то. – Василь Македоныч посмотрел на окруживших его сидельцев и, безмятежно улыбнувшись, продолжил: – Наконец пучок молитв пролетает последний барьер на пути к Богу, и попадают они в специальное устройство. Господь или кто-то из его помощников надевает подобие наушников и слушает молитвы. Он слышит голос того человека, видит его образ. И потом… потом обязательно помогает просящему, молитвы которого всё-таки долетели до небес.

Ответив на незначительные вопросы, Василь Македоныч, видя, с каким повышенным вниманием смотрят на него арестанты, заговорил конкретно о Боге:

– Поскоку Бог всё может, он откликается и даёт помощь, а она, естественно, бывает разной: для исцеления кого-то от болезни, для укрепления силы духа. Или подсказывает человеку мысль, которая приведёт того к желаемому результату. Но помогает Бог лишь тем, кто искренне ему верит и искренне молится, от души. И только в этом случае молитвы долетают до небес, где находится Бог и его помощники.

– Василь Македоныч, – обратился к нему молодой зэк, – а ты кем работал в своём селе? Не священником? Уж больно гладко гутаришь.

– Нет, сынок, когда-то я окончил Московский библиотечный институт, и быть бы мне начальником над всея российскими библиотеками. Но так как жена из села, а уезжать в город не захотела, стал я работать сельским библиотекарем. А эта профессия, скажу вам, заставляет много не только читать, но и думать.

– Давай, Македоныч, выдай ещё что-нибудь интересненькое.

– А что может быть интереснее, чем говорить про Бога? Так вот: Бог не помогает людям корыстным, жадным. А если и помогает, то потом такие люди точно не попадут в рай, а попадут туда, где будут мучиться.

– А как ты думаешь, Бог все языки знает? – недоверчиво глядя на Василь Македоныча, спросил молодой зэк.

– Конечно! ОН, я так думаю, даже понимает всё живое, что находится в нашей Вселенной. – Тут Василь Македоныч по какой-то причине сделал загадочное лицо и, запрокинув голову, ткнул указательным пальцем вверх.

В камере вдруг стало необычайно тихо, только слышно было, как в толчке журчала вода.

– А вот мне… Бог поможет? – нарушил тишину мужчина средних лет. – Я грузовиком насмерть двоих задавил.

Недолго думая, Василь Македоныч сказал:

– Тебе обязательно должен помочь, потому что ты убил не нарочно. Ты ведь не хотел их убивать. Поэтому подумай, с какими словами обратиться к Богу. И если найдёшь нужные слова, то потом, когда твоё молитвенное прошение ТАМ разгадают, помощь тебе будет оказана.

Некоторые сидельцы после этого разговора начали исподтишка молиться по ночам, чтобы кто-то из сокамерников не увидел.

Глава 13
Тюремная семья

В один из обычных дней Муханов в очередной раз вместе с сокамерниками пришёл в тюремную баню. В огромном моечном отделении, соответственно, и мылось огромное число мужчин. Через малое время Максим увидел дикую картину: у стены рядом с душем стоял сухощавый, весь в наколках зэк, а перед ним в интересной позе молодой блондин. И поджарый зэк так азартно упражнялся неблаговидным, мягко говоря, деянием, как будто обхватил за бёдра юную девушку. Максим минуту, наверное, смотрел на безобразную сцену, вытаращив глаза, к тому же блондин и ему чем-то напомнил девушку.

Максим не заметил, как пришёл в такое возбуждённое состояние, что другой зэк, тоже весь в наколках, усмехнулся:

– Что, паря, давно бабу не имел? – И хрипло захохотал. Заметив, что Максим смутился, сказал: – А ты, я вижу, новичок. Ничего, с твоим желанием и здоровьем ты не пропадёшь в зоне, найдёшь себе «бабу». – И, снова хрипло загоготав, пошёл под душ.

В следующее посещение бани Максиму вновь хотелось увидеть «чудо», но не довелось. Узрел он другое: впереди него шёл худой как скелет мужчина, а на его тощем заду был нарисован чёрт-кочегар, который лопатой закидывал в «топку» уголь. При одном шаге зэка лопата как бы отклонялась назад, а при следующем бросала уголь… Это был полёт мысли, неуёмная фантазия и одновременно – мастерство талантливого, неизвестного художника. Этот красочный пассаж, как и многое другое, увиденное в тюрьме, надолго останется в памяти у Максима. «Тюрьма – это совсем другой мир, – сделал он для себя вывод, – где многое невозможно понять. И многое не укладывается в нормальную логику».

Однажды Максим задумался: «Почему меня в прокуратуру не вызывают? Почти два месяца уже прошло. Считают, что я сломаюсь? Нет, на это можете не уповать, господа обвинители. А может, за мной следят? Но кто? Это может быть только Юра».

На всякий случай Артуру высказал свои подозрения, на что тот ответил:

– От наших прокуроров можно любой подлянки ждать. Но у тебя, Макс, голова светлая, думай, что они могут против тебя изобрести.

За то время, что Максим сидел в СИЗО, его первый здесь знакомый, Юрий Бакакин, неоднократно вызывал Максима на откровенный разговор, объясняя, что любит разгадывать «уголовные ребусы». Максим без желания, поскольку надоело говорить одно и то же, принимался рассказывать в сокращённом варианте своё уголовное дело, кое-что, разумеется, умалчивая. Юрий, как едва ли не каждый любознательный человек, задавал вопросы. И дней пять назад, после завтрака, он попросил Максима посидеть с ним, поговорить.

– Давай ещё разок обмозгуем твоё убийство. Одна голова хорошо, но и я кое-чему научился здесь. Давай всё с самого начала.

И Максим начал заново: как вышли из деревни, потом снова оказались там, где и случилось непоправимое. Юрий задавал такие вопросы, что Максим, сам любитель решать логические задачи, стал подозревать, что Юрий «подсадная утка». «Вполне возможно, – думал Максим, – Юре пообещали либо скостить срок, либо переквалифицировать статью на более мягкую, по которой можно дать условно. Юра согласился и сейчас хочет выведать у меня, не бросил ли Зенин камешек в лобовое стекло жигулей. Вдруг я знаю, видел, но молчу. И если в разговоре я нечаянно брякну, что Зенин сделал это, то всё: Юра будет на коне, а я и трус Гена – под конём».

Максима одолевали сомнения ещё и потому, что Юрия Бакакина почти еженедельно вызывал тюремный опер. Возвращаясь, Юрий начинал оправдываться: мол, опер опять интересовался, какая в камере обстановка.

Муханова тоже один раз вызывал опер, расспрашивал, нет ли драк в камере, не прячет ли кто заточки, травку… В конце разговора предложил сотрудничество, на что Максим сказал, что никогда не будет заниматься стукачеством. После этого опер Муханова не приглашал. Едва ли не все подследственные, пробыв в тюремной камере месяц-другой, уже знали, что за доносы опер обещал арестанту определённые послабления, а после суда мог посодействовать с переводом в хорошую, по его понятиям, зону или оставить работать при тюрьме. Однако не каждый соглашался доносить на своего же сокамерника, хотя в семье, как говорится, не без урода.

Как-то Муханов по привычке фланировал по камере, когда к нему подошёл Юрий. И так, слово за слово, разговор опять перешёл на уголовное дело Муханова.

Во время диалога, уловив в словах собеседника необоснованное обвинение в свой адрес, Максим сказал:

– Юра, представь себя в той ситуации. Ты лично, если бы кинул гравий в лобовое стекло легковушки, пошёл бы навстречу хозяину этого авто?

– Да нет, конечно.

– И Зенин не дебил. Но представим даже такое: он шёл по трассе и вдруг… ни с того ни с сего кинул гравий в лобовое стекло жигулей. И, несмотря на это, продолжает идти навстречу неприятностям. Разумно?

– Да, Максим, нестыковка получается.

– Какая?

– То, что вы с Зениным шли навстречу тем, кому только что разбили лобовое стекло.

– Заметь: шли более шестисот метров. Я бы, Юра, в чём-то сомневался, но в том месте, где мы шли, вся трасса была усыпана гравием. Мог гравий выскочить из-под колеса грузовой машины? Легко. Но ребята под хмельком…

– Как под хмельком?!

– Под хмельком были пассажиры жигулей. Они же из гостей ехали, естественно, выпили. А тут стекло разбито. Кто разбил? Вон те, двое. Есть здесь логика?

Не ответив на вопрос, Юрий как-то странно усмехнулся.

Помолчав, сказал:

– Почему меня заинтересовало твоё дело? В этой камере до тебя паренёк сидел, который действительно бросил камешек в лобовое стекло «москвича».

– Это два разных дела: там он бросил камешек, а здесь этого не было.

Максим впервые заметил, как губы всегда сумрачного Юрия тронула улыбка. Он, возможно, поверил соседу по шконке. Хотя зачем это ему? Правда, если допустить, что Юрий подсадная утка и согласился работать на правоохранительные органы, исподволь разбираясь в уголовном деле Муханова, теперь он был рад, что с его «подопечного» могут снять тяжёлое обвинение.

Юрий Бакакин для Муханова так и остался человеком с двойным дном, которого не сумел раскусить: то ли Юрий никакой не второй помощник капитана теплохода, а сотрудник органов правопорядка. То ли он и в самом деле второй помощник капитана, которого те же правоохранительные органы «зацепили»…

Тюремными вечерами, когда лежишь на шконке, приходит немало самых разных мыслей. А днём общение с сокамерниками, когда один просит сделать логический анализ только что полученной копии обвинительного заключения, другой хочет посоветоваться.

Кстати, два дня назад Артур получил копию обвинительного заключения, после тщательного ознакомления с которой Максим стал ежедневно учинять своему товарищу импровизированные допросы.

Артур нередко терялся, не зная, что ответить, но Максим был безжалостен.

Порою шутил:

– Тяжело в камере, Артурчик, легче будет в суде.

– В суде у меня адвокат будет.

– Но до суда надо самому быть во всеоружии, чтобы точно ответить на самый каверзный вопрос.

Для Максима подлинным удовольствием было помогать советами сокамерникам. Молодой, а давал рекомендации как умудрённый опытом человек. «Коллеги» уважали его и, если было чем угостить, с лёгким сердцем делились с ним провиантом. Ещё некой отдушиной была для Максима часовая прогулка в тюремном дворике. Пусть это всего лишь небольшой квадрат из бетонных стен с решёткой вместо потолка или колючей проволокой, зато вместо удушающего дыма и зловония – свежий воздух.

Ну и, конечно, поднимал настроение Василь Македоныч. Он то излагал необычные истории, то начинал разгадывать желающим сны или рассказывал об апостолах – учениках Иисуса Христа.

Однажды говорливый сиделец встал посреди камеры и начал вещать:

– Мысленно говорите себе… – Сделав короткую паузу, продолжил: – Научи меня, Господи, спокойно воспринимать события, ход которых я не могу изменить. Дай мне энергию и силу вмешиваться в события, мне подвластные. И научи меня мудрости отличать первое от второго.

– Чьи это слова, – спросил кто-то из сокамерников, – из Библии?

– Это я когда-то слышал от одного верующего, который сам не знал, чьи эти слова. И я тоже думал, что эти слова из Библии. Но ради любопытства перелопатил тонны литературы и узнал, чьи это слова. – Василь Македоныч обвёл удивлённым взглядом своих слушателей. – Я глазам не поверил, не мог в себя прийти, когда узнал, что сказал их Теодор Рузвельт, бывший американский президент. А я-то был уверен, что это молитва.