Текст книги "На роду написано"

Глава 14
И в КПЗ мечты сбываются

Прошло два месяца, как Максим находился в СИЗО. И наконец услышал долгожданную команду: «Муханов, с вещами на выход'.» Он понял, что едет в прокуратуру. Естественно, был рад этому и, когда уже выехали за ворота тюрьмы, едва ли не каждую минуту представлял в своём воображении именно то место, где едет автозак. А на въезде в родной город появилось ощущение, что здесь и запах совсем другой. Но вот машина остановилась, дёрнулась, потом стала пятиться назад.

Кто-то из зэков пошутил:

– Братва, мы дома.

Выскакивая из автозака прямо на бетонное крыльцо, находящееся с торца КПЗ, Максим неожиданно увидел: его мама, самый родной и близкий человек, стоит в синем плаще в сторонке и смотрит на него печальными глазами.

– Мама, – негромко выкрикнул он, – всё будет нормально, не переживай.

Она продолжала смотреть на него, качнув головой: дескать, поняла.

– Вперёд! – послышался грубый голос конвойного.

Буквально через минуту Максим оказался в камере «родного» КПЗ. Рассеянно поприветствовав двух арестантов, сел на краешек нар и опустил голову: перед глазами стояла постаревшая мать. «Мама», – невольно прошептал. Почему-то вспомнилось детство, как мама укладывала его вечером в постель, как утром давала стакан парного молока и кашу из русской печки. Вспомнил отца – он был старше матери на пятнадцать лет, высокий и седой, прихрамывающий на левую ногу.

Ностальгические воспоминания прервал спокойный голос милиционера, не похожий на лающие голоса тюремных надзирателей:

– Муханов, собирайся к следователю.

Максим подумал: «Чем, интересно, удивит меня Чувырдина? Удивить она может, только если скажет: “Вас, гражданин Муханов, завтра поведут на расстрел”. Вот это для меня будет удивление, а всё остальное – чепуха».

Не прошло и трёх минут, как Максим уже был в знакомой комнате при КПЗ. За столом сидела Чувырдина.

– Проходите, Муханов, – не поздоровавшись, сказала она, – присаживайтесь на стул.

Максим сел напротив пом. прокурора. Она искоса взглянула на него:

– Муханов, у вас было время подумать, поэтому, может, осознали свою вину и признаёте себя виновным?

– Нет, я не готов брать вину в умышленном убийстве.

Прокурорша неожиданно подобревшими глазами посмотрела на него:

– Настырный… Открою вам правду, Муханов, мы посоветовались с областной прокуратурой и решили: 102-я статья в вашем случае не подходит. Но 103-ю вы обязаны подписать – это мягкая статья, от трёх до десяти лет, плюс на УДО (условно-досрочное освобождение) идёт.

– 103-я статья, Зинаида Михайловна, тоже умышленное убийство. Я её не подпишу, потому что никаких умышленных действий не совершал.

– Но как же, Муханов? – Чувырдина вопросительно подняла брови. – Согласитесь: вы всё же человека убили.

– Зинаида Михайловна, я ударил его, защищая Зенина, а не так просто взял да жахнул.

Чувырдина с заметным раздражением произнесла:

– Напишите в протоколе, что не согласны со 103-й статьёй. И распишитесь.

Максим так и сделал, после чего начал давать показания, ровно такие, какие давал до этого. И точно так же Чувырдина писала вопрос, Муханов на него отвечал, а затем читал – не исказила ли прокурорша смысл сказанного. Она сделала попытку по-своему вести допрос.

– Муханов, может, потом почитаете, когда все показания дадите?

– Мне некуда торопиться.

Прокурорша надменно хмыкнула:

– Как знаешь.

На третий день с показаниями было покончено.

Положив исписанные листочки в папку, Чувырдина встала из-за стола и, наигранно вздохнув, сказала:

– Никакой, даже самый лучший адвокат вам бы не помог, Максим Аркадьевич, если бы вы сами себя не защитили во время следствия.

За Чувырдиной только закрылась дверь, как в комнату, с большой сумкой в руке, вошла улыбающаяся Эмма. Максим остолбенел от неожиданности. Но её поцелуи быстро привели мужчину в чувство, плюс к этому его охватила неодолимая страсть. Молодая женщина это почувствовала и раздумывала лишь секунду…

Максима было не узнать: о чём он мечтал в тюремной камере, что представлял себе, свершилось. Ощущение радости, иступлённого восторга захлёстывало, заставляло петь каждую клеточку тела. И главное удовлетворение было в том, что его любимая женщина получила то же самое – он это видел и чувствовал.

Приведя себя в порядок, Эмма с восхищением посмотрела на бывшего мужа, сегодняшнего узника, грудью прижалась к нему.

– Любимый, – с самыми нежными интонациями в голосе прошептала она, – я буду тебя ждать хоть семь, хоть десять лет.

Максим был счастлив. И, окрылённый поддержкой, готов был ещё раз доказать женщине, что достоин её. Но тут приоткрылась дверь, и разгорячённые возлюбленные услышали бесстрастный голос: «Ваше время вышло».

– Максюша, – обняв его, защебетала Эмма, – после суда мы с тобой официально оформим наши отношения, чтобы я могла к тебе ездить. Я хочу быть твоей женой навсегда, на всю оставшуюся жизнь.

– Эмуля, кто тебе разрешил сюда прийти?

– Это мамина работа. Она, кстати, и хорошую адвокатшу тебе нашла, имей в виду.

– Передай Софье Григорьевне от меня большое спасибо и огромный привет.

– Обязательно передам…

На следующий день Максим появился в тюремной камере с большой сумкой, заполненной различной снедью. Сумку у него взял тщедушный Василь Македоныч и торжественно, как будто там было что-то необыкновенное, отнёс в «царские палаты».

Потом встал возле стола и, виляя тощим задом, запел:

 
Чай друзья-я, чай мы сосе-е-ди,
Чай шабры-ы да земляки-и.
Чай и мы-ы оттуда е-едем,
С Волги-матушки реки-и.
 

Вопрос одного из зэков:

– Василь Македоныч, это чья песня? И слова красивые, и мелодия.

– Я в хоре эту песню пел, а чья музыка и слова, не знаю. Чай друзья-я, чай мы сосе-е-ди, чай ша-бры-ы да земляки-и…

Сокамерники встретили Муханова тепло, а когда все узнали, что с него сняли 102-ю статью и вместо неё стала 103-я, кто-то пошутил:

– Максим, с тебя магарыч за такое дело.

– С удовольствием бы, но потом…

Едва в камере затих гомон, Артур, сидя с Максимом на шконке, вновь завёл речь о статьях уголовного кодекса:

– Ты, Макс, сумел 102-ю отмести, это высший класс. Теперь бы мне так с 206-й третью часть убрать.

– Артур, снимут на суде третью часть, потому что нет доказательств, что у тебя нож был. Да даже и был бы, но никто его не видел и как вещдок он в деле не фигурирует. Какая третья часть? Снимут её, только делай так, как мы с тобой говорили.

– Это я помню всё, каждый день представляю, как на суде мне задают вопросы, а я отвечаю. В мыслях гладко получается.

Максим положил руку на плечо друга.

– Представь: ты на ринге против боксёра, который и классом тебя выше, и ростом выше на голову. Но у тебя главный козырь – ты знаешь все его слабые стороны, а он тебя знает поверхностно. Во втором, максимум в третьем раунде он будет лежать на полу. Согласен?

– Макс, а ты прав. Что же ты раньше мне эту мысль не подбросил?

– Не поздно и сейчас её обмозговать.

– Давай, – Артур заулыбался, потирая руки, – мне эта тема по душе…

Глава 15
Тюремные байки. И гражданские будни

На следующий день в тюремную камеру вошёл новичок – обычный на вид мужчина лет за пятьдесят. Достаточно скоро выяснилось, что он, как и Василь Македоныч, любитель побалаболить.

Встав у края обеденного стола, он сказал, поглядывая кроткими глазами то на одного сидельца, то на другого:

– Зовут меня Влас Еремеев, посадили по 146-й статье – разбой. Иду, значит, я по улице, а смеркалось уже, спереди женщина с ридикюлем. И я вдруг решил похохмить, шепчу сзади: «Деньги выкладывай, а то кынжал в бок». И пальцем ей в бочину. Она: «Карау-у-л, грабят!» Я ей тихонько: «Женщина, я же пошутил». А тут два амбала – хвать меня за жабры. Я возмущаюсь: «Мужики, да пошутил я!» Не поверили.

Новенький наверняка врал, но сидельцам такое враньё как бальзам на душу, потому что едва ли не каждый из них пытался отмазать себя при задержании.

Со многими познакомившись в камере, Влас понял, что пришёлся ко двору и снова начал балаболить:

– Нет, ну надо же! – артистично всплеснув руками, воскликнул он. – За какую-то мелкую хохму, а статью влепили как за преднамеренное убийство, от шести до пятнашки. – Он непонимающим взглядом обвёл камеру. – Вот и поднимай теперь настроение людям.

– А как же тебе, мил человек, 146-ю впиндюрили, если у тебя ножа не было? 145-я должна идти.

– Так та баба сказала, что я про кинжал говорил, потом пальцем ей в бок тыкнул, вот она и подумала, что это кинжал. Адвоката бы, да денег нема.

Покурив, затем приободрившись после чужого чая, Влас надумал поведать давний случай.

– Когда мне было двенадцать, в воскресенье мой отец помер. Матери дома не было, и побежал я к соседке, чтобы сказать ей, но у меня голос пропал. Я пытаюсь сказать, а из горла один хрип. Взял я соседку за руку и повёл в наш дом.

– А голос-то, чё голос-то?

– Чё… Потом украл я в соседней деревне щенка и стал его воспитывать. Эдак через год Полкан с бухты-барахты набрасывается на меня. И, как мне показалось, пытается схватить прямо за горло. Я заорал: «Полкан, ты с ума спятил!» Душа в пятках, глаза на лбу, а понял – голос прорезался. И вижу: Полкан стоит передо мной, хвостом вилят и смотрит на меня как-то виновато. Потом заскулил, как будто прощение просит.

На глазах у Власа появились слёзы. Некоторые из сидельцев, кто внимательно слушал новенького, тоже прослезились.

Походив от стола до тюремной двери и обратно, Влас вдруг остановился и стал растерянно оглядывать тех, кто стоял рядом.

– Вспомнил, – задумчиво произнёс он. И дальше негромким, грустным голосом: – Я вспомнил, как в сильную пургу шёл в деревню домой, а пройти надо было около двух километров. И плутал я по заснеженному полю не один час. Наконец устал, прилёг в неглубокую яму и заснул. В это время, как мне потом мама сказывала, Полкан скулит на дворе, лает. Мать, говорит, вышла во двор и видит: Полкан лапами освобождат лаз от старых тряпок. Вырвавшись на улицу, побежал на заснеженную дорогу; мать наблюдала за им. И стал бегать взад-вперёд, останавливался, внюхивался в воздух. И, видно, что-то учуял, если побежал ко мне. – Влас опустил голову. Затем отрешённым взглядом посмотрел на сокамерника, сидевшего на толчке. – Полкан жизнь мне спас, а я его предал.

– Это как?! – удивлённо выкрикнул кто-то со шконки. А затем уже тихо, спокойно спросил: – За что ты его, что он тебе сделал?

– Перед армией я отдал Полкана своей тётке в одно село, так как она уж больно просила: «Влас, милый, отдай мне свово пса, а то огород с ягодами-фруктами, овощи разные, скотина. А жуликов-то сегодня…»

– А у матери что не оставил? И ей, наверно, Полкан не в тягость был бы.

– Тётка и мою мать сумела уговорить. В общем, ушёл я в армию, через год пришёл в отпуск. – Влас тяжело вздохнул. – А Полкан, видно, учуял, что я где-то рядом. Тётка потом моей матери сказывала, что Полкан эти дни скулил, рвался с цепи. Тётка только потом узнала, что я в отпуску был. И только я уехал, а Полкан эдак через неделю помер.

– Да, Влас, бесчестно ты поступил к свому другу, это целое предательство. Неужто нельзя было сходить?

– Понимаю, поэтому с тех пор и казню себя, а что толку? Постоянно вспоминаю Полкана, быват, плачу, когда один, прошу прощения. – Влас неожиданно для коллег по несчастью всплакнул. Вытерев кулаком слёзы, жалобно произнёс: – Простите, ребятишки, и вы меня. – Он поклонился сначала одной половине сокамерников, потом второй.

К нему подошёл Артур и, приобняв, сказал успокаивающим голосом:

– Не горюй, дружище, все мы грешим, вольно или невольно. Нет на земле безгрешных.

Влас всем пришёлся по душе, даже Василь Македонычу. Буквально через неделю они так скорешились, что стали не разлей вода.

В камере, кроме интересных и малоинтересных людей, были ещё и умельцы: один после вечерней проверки наколки желающим делал, другой «вкатывал шары» в мужское достоинство. Максиму тоже было предложено «вкатить» – и не один, а два первоклассных шара, чтобы потом не только жена его боготворила, но и самые взыскательные любовницы. Он отказался, превратив недвусмысленное предложение в шутку.

В свободное время Максим читал редкие книги из тюремной библиотеки. А перед сном размышлял о будущем и, представляя перед собой Эмму, мысленно ласкал её…

Эмма, находясь в отличном расположении духа после встречи с Максимом в КПЗ, больше недели отказывала Руслану. Но воспоминания с каждым днём притуплялись, чувство эйфории тоже, а молодое тело, наоборот, требовало захватывающих ощущений. Женщина окончательно решила для себя: будет изменять Максиму, а он должен её простить – она не Пенелопа. Да и не жена пока. Позвонив Руслану, попросила прийти к ней в пятницу вечером.

Руслан, как водится, пришёл точно в назначенное время. Эмма встретила его в ночной сорочке, прозрачной, словно роса.

– Эми, – сладким голосом произнёс Руслан, обняв её гибкое, пахнущее нежным ароматом тело, – ты меня с ума сводишь. Ты чувствуешь это?

– Чувствую, но сначала пошли за стол, у меня хорошее вино есть.

– Я тоже много чего вкусненького принёс.

– Неси всё на кухню.

По глоточку выпивая, закусывая, возлюбленные стали здесь же, сидя на табуретах, целоваться. Эмма каждую встречу с Русланом старалась превратить в праздник. А начинала она с элементарного: лёгких поцелуев, поглаживаний… Правда, сегодня молодой мужчина раньше обычного стал проявлять нетерпение, но увидев, как Эмма благодарно улыбнулась, прижал её к себе.

Она чмокнула его в шею, прошептав:

– Русланушка, ты мой повелитель на сегодня.

– А потом?

– Когда ты со мной, то всегда мой повелитель. Хочешь до утра быть моим повелителем?

– Хочу. И с этой секунды повелеваю быть моей наложницей…

Утром, проводив Руслана, Эмма прошла в гостиную и, включив телевизор, села в кресло. На душе было легко, в теле чувствовалась блаженная, пропитанная любовными минутами усталость. Ничего не хотелось: ни мужчин, ни ласк – хотелось лишь сидеть, смотреть телевизор и думать. Хотя и дум не было, в голове один серый туман: он кружил, захватывая в свои объятия пустые мысли. Сквозь туман увидела Максима, его сместил Руслан – они стоят… И вот снова Максим, он бежит к ней, споткнулся, упал. Нет, поднялся, опять бежит.

Эмма тряхнула головой: «Что за бред? Макс ко мне теперь долго не побежит, не будет звонить ни с работы, ни из деревни. Будь он на свободе, не нужны бы мне никакие любовники. Потом, может, родила бы ребёночка, стали бы воспитывать его, учить, чтобы вырос хорошим человеком. Но Максу, как говорят, дадут не меньше семи лет. Буду ждать. Прости, Максюша, что я тебе изменяю. А куда деваться? Инстинкт – от него не спрячешься. Только с помощью любовника и успокаиваешь его, этот животный инстинкт. Не было бы его, и хотелка бы не топорщилась, выпрашивая, а то и умоляя: “Ну, хотя бы разочек в неделю!” И получается, что “хотелка” вымарщивает у нормальной, не больной психически женщины любовника. А встретившись с ним, умолкает на какое-то время. Потом опять: “Своди к мужику, знобит зазнобу”. Когда, интересно, этому будет конец?»

Усмехнувшись сумасбродным мыслям, Эмма подумала: «У меня сегодня просто лирическое настроение, поэтому и мысли соответствующие. Пойду-ка я лучше готовить обед: и для себя, и для того парня».

Эмма встала с кресла и, забыв выключить телевизор, пошла на кухню. Женщина и кухня, можно сказать, одно целое, единокровное. Так пошло со времён царя Гороха, что они всегда находятся бок о бок. Хорошо это или плохо, не нам судить.

Глава 16
Тюремные рассуждения. Ангел-хранитель…

Артур Саркисянц в течение последних двух недель «дважды уезжал на суд, а через день возвращался – каждый раз кто-то из потерпевших якобы заболевал. Приехав со второго несостоявшегося суда, Артур сказал Максиму, что и в этот раз двое из потерпевших не пришли на суд.

– Боятся, – недовольно поморщившись, бросил он.

Максим улыбнулся:

– Это хорошо, что они боятся. А боятся они того, что их самих могут посадить за подтасовку фактов. Ножа-то в деле нет! Наверняка адвокат сказал им, что без ножа дело развалится. Вот они и заволновались, как крысы перед кораблекрушением.

Артур по-дружески похлопал Максима по плечу:

– Макс, ты опять в меня уверенность вселил. И ты прав: не зря они засуетились, значит, на самом деле адвокат им сказал, что всё – швах им приходит.

– Но ты, Артурчик, не расслабляйся, ежедневно будь начеку.

– Как и говорили, Макс. А теперь пошли, хорошего чайку организуем…

Минут через пятнадцать Артур с Максимом и подсевший к ним Василь Македоныч пили за столом чай. Вдруг к чаёвникам подошёл молодой арестант и, глядя на Василь Македоныча, сказал:

– Еду я по скользкой дороге на жигулях…

– У тебя что, жигули были? – перебил говорившего «старец».

– Да не-е-т, это мне сон приснился. Значит, еду я по скользкой дороге, вдруг лобовое стекло оказывается всё в снегу, только небольшой просвет остался. И в этот момент машина заглохла прямо на перекрёстке. Смотрю в разные стороны – никого. Слава богу, думаю. Завёл я жигуль, трогаюсь с места и, проехав перекрёсток, встал на обочине. Выхожу из машины, тряпкой протираю лобовое стекло, а одним глазом поглядываю в ту сторону, куда мне будто бы ехать надо – там ни одной машины нет.

Василь Македоныч глотнул густого чая из алюминиевой кружки, почмокал.

– Что тут можно сказать? Это хороший сон, потому что в аварию на перекрёстке не попал и дорогу чистую увидел, без помех. Значит, у тебя всё нормально на суде сложится.

– Василь Македоныч, это правда?

– Если ты рассказал так, как тебе приснилось, значит, всё так и будет. Вещий сон нам предсказывает то, что нас ждёт. А мы должны этот сон правильно растолковать. Я тебе его растолковал правильно, не боись.

«Старца», конечно, допекали сокамерники, но он не обижался, наоборот, был доволен, что к нему обращались. Бывало, к нему очередь образовывалась из желающих рассказать свой сон и услышать его объяснение. Сон, предсказывавший кому-то горькую участь, Василь Македоныч трактовал по-своему, правду не говорил, чтобы не наносить человеку душевных мук. А услышав хороший сон, сразу давал ответ. Как сейчас, к примеру.

– Василь Македоныч, мне сегодня белое перо какой-то птицы опустилось сверху. Не скажешь, к чему этот сон?

Ответ последовал мгновенно:

– Разгадка тут проста. Если бы ты увидел чёрное перо, это было бы плохо. А здесь… В общем, ожидает тебя хорошая весточка. Уж откуда она придёт, сам скоро узнаешь, жди.

Не прошло и минуты, как подошёл другой арестант:

– Василь Македоныч, и мне подскажь. Мне тоже сегодня сон приснился, сейчас только вспомнил.

– Излагай, до кучи уж.

– Иду я, значит, по узкому качающемуся мостику через небольшое озеро. Впереди мужик идёт, вдруг он… хлобысь в воду. А до берега всего-то ничего осталось. И сзади меня целая вереница людей ползёт. Я осторожненько, качаясь из стороны в сторону, иду. И-и-и вскорости на берегу оказался.

– У тебя, я так думаю, в деле ещё какой-то человечек есть, который на суде поскользнётся. Кто это, тебе лучше знать. Если не знаешь, может, он со стороны свидетелей. А ты думай перед судом, как вести себя, будь осторожен. Но поскоку ты на берегу оказался, значит, тебя лёгкая ждёт участь. Но помни: всегда будь на стрёме.

Сиделец в пояс поклонился «старцу»:

– Спасибо тебе огромное, Василь Македоныч. Дай Бог тебе здоровья.

– За добрые слова я тебе так скажу, горемыка: к снам надо относиться не тяп-ляп, а думаючи. Когда-то мой дядя слышал такую историю. Девушке приснилось, что её умершая мать сегодня в полдень будет ждать её на центральной площади города. Дочь проснулась и думает: «Но мама давно умерла уже. Что делать?» Думала-думала и решила: если мать позвала, значит, чего-то сообщить хочет. Было воскресенье. Девушка занимается домашними делами, потом вспомнила: ба, бежать пора. Пришла на остановку, а в автобусах народу битком, видит по времени, что не успевает. Наконец, доехала до центральной площади, а время без минуты двенадцать. Заторопилась, побежала от автобусной остановки и… прямо на красный свет бегмя рванула. А там машина – зелёный светофор торопилась проскочить. Тут-то девушка и оказалась под колёсами.

– И что, насмерть девку?

– Ни минуты не жила, ровно в полдень отдала богу душу.

В камере повисла напряжённая тишина, затем послышались горестные вздохи, односложные слова.

Василь Македоныч решил подытожить сказанное:

– У русских тяп-ляп, видно, в крови, а надо учиться думать. Если бы девушка хорошо подумала, не погибла бы. Да даже на толчке надо думать: а может, напрасно я сел?

– Куда сел – на горшок или в камеру?

Взрыв хохота, затем прокуренный голос:

– Что, Македоныч, получил?

– Каюсь, Мыкола, других поучаю, а за собой не слежу; это по-нашенски… Я, как и все мы, здесь, – виновато улыбнувшись, продолжил он, – первый раз под следствием, но уже понял: на следствии надо вести себя так, как считаешь нужным. Если ляпнул следователю что-то не то, потом отказывайся, мол, не говорил. А на суде в каких-то случаях дави: дескать, выбивали показания. Но меру надо знать, чтобы не перегнуть палку.

К «старцу» подошёл молодой арестант, попавший в камеру полторы или две недели тому назад.

– Македоныч, а как можно объяснить такую вещь? Я был в командировке за сто пятьдесят вёрст от дома. И вдруг мне сообщают, что у меня мать умерла. Я тут же за руль «запорожца» – и домой. Как я ехал, не помню.

Кто-то из сокамерников:

– Как не помнишь? Пьяный, что ли, был?

– Какой пьяный… Я ехал, а мысли только о матери. Опомнился, когда до дома километров пять оставалось. Смотрю: еду по родным местам. Но как я проехал сто сорок пять вёрст? Когда мысли были незнамо где, ничего не понимал и не видел, как еду…

Пожевав губами, Василь Македоныч сказал:

– Я так думаю, Вова, дорогу тебе показывал ангел-хранитель. Как он это делает, объяснить не берусь, но то, что именно он отвёл тебя от гибели – в этом нет сомнений. И твой случай указывает, что ангел-хранитель есть.

Владимир кивнул:

– Наверно, это ангел-хранитель помог, а кто же? Значит, есть вокруг нас что-то такое, о чём мы только потом узнаём. Узнавать узнаём, а не знаем, не видим их в лицо.

– Зато, Вова, ты хорошо знаешь в лицо того, кто тебя на нары запихнул. Ты надумал, как на суде защищаться будешь? Как будешь доказывать, что не пытался изнасиловать свою училку?

– Я на следствии, Македоныч, уже доказывал, что у меня и в мыслях не было насиловать свою бывшую классную.

– Ты ведь говорил, что встретил её у большой скирды соломы. И там, по её словам, и пытался изнасиловать. Так?

– Да, я из лесочка шёл полем домой и решил отдохнуть у скирды. Гляжу: на земле корзина с грибами, а на соломе моя классная. Я с ней поздоровался, потом спрашиваю: «Можно с вами полежать?» Она мне: «Ложись». И улыбается как-то странно.

– Ей сколько лет?

– Тридцать пять, а мне двадцать четыре. Она красивая такая брюнетка, а муж – рыжий тракторист, пьяница. Но я тут при чём? К мужу бы и предъявляла претензии, а не ко мне.

– Может, она хотела тебя? – спросил кто-то из сидельцев. – Молодой, кровь с молоком. Поэтому и улыбалась так странно, подманивала к себе. А ты взял да начихал на неё.

К беседующим обратился Максим.

– Володя, независимо от того, что ты говорил на следствии, на суде утверждай, что она решила тебе отомстить, так как на уроках ты дерзил ей часто.

– Было такое дело.

– В общем, она не сможет убедить суд, что ты пытался её изнасиловать, потому что в деле улик нет. А без улик как она докажет, что ты хотел её изнасиловать? Никак.

– Да, были бы испачканы или порваны её трусы – другое дело.

– Пошли, Вова, на мою шконку, я погоняю тебя вопросами, которые на суде выплывут. И знай: прокуроры жаждут обвинить нас, а мы обязаны думать, как от них защититься.

– Согласен с тобой, Макс.

После того как Муханов остался один, к нему подошёл мужчина лет тридцати, позавчера пришедший в камеру.

– Макс, подскажи и мне, выручи.

– А что у тебя за дело, Маркел?

Тот сел рядом с Максимом и начал рассказывать, как оказался в СИЗО.

– В деревне, дома, сижу я на кухне после бани, выпиваю. Вдруг входит поддатый сосед и стал просить, чтобы я налил ему стакан вина. Я ему: «Шура, ты уже поддал, хватит». Он хай поднял: «А-а, жалко? Тогда я сейчас по-другому с тобой…» И хватает со стола кухонный нож. Я вспылил: «Ах ты гнида!» Выхватываю у него нож и в спину ему всаживаю. Вот и вся недолга.

– Погорячился ты. У него тяжкие телесные повреждения?

– Да, 108-я статья. Но ведь не умер же он! Значит, первая часть должна идти, а мне вторую впаяли.

– Ну, на суде её переквалифицируют на первую. Но 108-ю статью надо вообще убрать, потому что ты по глупости себя подставил.

– И как мне быть теперь?

– Слушай. Твой сосед схватил со стола нож, а ты попытался его отобрать – началась борьба. В итоге Шура стал падать, держа в правой руке нож. А ты держишь его правую руку, которая оказалась за его спиной. И так получилось, что при падении ты оказался на Шурике, а он упал на нож, который он же и держал.

– Макс, а как я буду другое говорить, если показания уже дал?

– Здесь нет ничего противозаконного. И подписал ты свои показания, не читая, потому что волнение было, растерянность.

– Я на самом деле растерян был, чего тут скрывать? И волнение было.

– Сейчас, Маркел, ты сам поверишь в то, что было именно так, как я тебе рассказал. Давай я ещё разок объясню, как всё это происходило. А потом ваши действия на деле изобразим.

– Давай, Макс. Я, кажется, понял уже твой расклад.