Текст книги "Богатыриада, или Галопом по европам"

Потому он и взбеленился, услышав вопль подскочившего к нему толстяка: «Не верьте ему, это аферист!» Воздел руку и «благословил» крестом прямо по макушке, не пожалев силы…

– Придумал! – дернулся вдруг отец казначей, ликующе потирая руки. – Ей-Богу, придумал! Не выкрутится, сукин сын!

– Ну, так действуйте! – нетерпеливо приказал епископ.

– Сейчас. Только смотрите, ваше преосвященство, не забудьте насчет клятвы-то…

– Помню, помню! Поторопитесь, ради всего святого! Полицию вот-вот сомнут… Живее!

Отец казначей, тщательно скрывая глумливо-торжествующую ухмылку, снова поковылял к «святому». Народ расступался, давая пройти, из уважения к столь высокой особе, хоть и не слишком охотно.

Смиренный служитель церкви воздел посох, требуя тишины. Каким-то чудом она установилась, пусть и далеко не сразу.

– Ты утверждаешь, что являешься настоящим святым Моргеном, прихода которого мы так долго ждали? – в голосе отца казначея не было ни крупицы ехидства или недоверия. Напротив, он был наполнен истинно христианским смирением. – Так докажи нам это, на наших глазах! Если ты и вправду святой, сотвори чудо!

– Чудо!!! – завопил епископ во всю мощь глотки.

– Чудо!!! – тут же взревела толпа, подхватив.

И будто прорвало плотину… Хилую полицейскую цепь разметали в одну секунду. Отец казначей едва успел спрятаться за постамент статуи, иначе его опрокинули и затоптали бы.

Возбужденные до предела люди, мужчины и женщины, старые и молодые, здоровые и увечные, богатые и в нищенских лохмотьях, – все они, охваченные единым могучим порывом, бросились к «святому», истошно вопя:

– Чудо! Чудо!! Чудо!!!

Фульц, подхваченный людским потоком, прыгал на костылях, старательно изображая хромого и стараясь не упасть под ноги толпе.

Моргис, охваченный паническим ужасом, что-то заорал, замахал руками… К его счастью, толпа, находившаяся на грани умопомешательства, приняла это за обращение к высшим силам. Кое-как она затормозила, остановилась, затаила дыхание, вперив тысячи горящих глаз в «святого Моргена».

Воздух внезапно сгустился, потемнел, а потом взору потрясенных людей, включая епископа и отца казначея, предстали два человека.

Моргис не заорал и не упал в обморок лишь по одной причине: сработало пресловутое правило «клин клином». Во внезапно просветленной голове молнией мелькнула догадка, как нужно поступить.

– Вы хотели чуда?! Вот оно! – возопил он, воздев одну руку вверх, а вторую протянув к нежданным пришельцам. – Кто-то еще сомневается в моей святости?! – и Моргис яростно заморгал, уставившись на потрясенного Фульца.

Тот, к счастью, быстро понял, что от него хотят.

– Чудо! Славьте святого Моргена, люди! Славьте изо всех сил! – заорал вор, чуть не сорвав голосовые связки и потрясая костылем.

– Слава святому!!! – истошно взвыла толпа, рыдая от умиления.

К епископу, который с трудом сдерживался, чтобы не разразиться проклятиями вперемешку с самой грубой руганью, протиснулся начальник городской полиции:

– Ваше преосвященство! Я только что еще раз внимательно изучил розыскной лист на двух преступников. Судя по всем приметам, наш святой – известный вор-рецидивист Мигуэль Моргис, сбежавший позавчера из тюрьмы. Все сходится: примерный возраст, рост, тип лица, цвет волос и глаз, а кроме того, потрясающая наглость! Может, попробуем его арестовать?

Дядюшка весьма зрелой и все еще непорочной Полиандры, которая пока даже не подозревала, какой сюрприз ее ждет, тяжело вздохнул и пожал плечами:

– Запретить вам не могу. А вот предварительно исповедать и дать отпущение грехов – всегда пожалуйста. Потому, что в живых вас точно не оставят. Вы только посмотрите на это безумие! Впрочем, я сам сомневаюсь, в здравом ли рассудке… Ведь не снится же мне та парочка! Господи, а выглядят-то как, что нацепили на себя! Может, комедианты? Но как они могли возникнуть из воздуха?!

– Мираж? – неуверенно предположил начальник полиции.

– Но здесь же не пустыня!

– Тогда, может, галлюцинация? Померещилось от жары! День-то сегодня какой знойный!

– Галлюцинация у всех сразу, в один момент?! – епископ указал на площадь перед собором и ступеньки паперти, забитые народом так, что яблоку негде было упасть.

– А если действительно чудо?! – начальник полиции, голос которого дрожал от благоговейного страха, осекся, умолк под свирепым взглядом епископа.

– Прошу вам, молчите, не доводите до греха! Я уже на грани того, чтобы уверовать по-настоящему!

Глава 10

Если бы после кумыса (напитка, содержащего хмель, но в умеренных количествах), не была еще выпита буза… Может, ничего и не случилось бы.

Но – три женщины, скучая без мужского общества и одновременно злясь на всех его представителей, оптом и в розницу, потребовали подать им бузу. Точнее, потребовала Лебедь, сломив сопротивление удивленных и испуганных служанок неодолимым доводом: «Я – любимая жена повелителя нашего, слушаться меня!»

И выпили-то немного (так им казалось)…

После чего все былые разногласия и ревность были забыты окончательно и навсегда. Запели песни: тоскливо-щемящие, про горькую женскую долю, Соловушку-разбойника и мужиков-«ксплататоров». Потом закипел разум возмущенный…

Служанки, выслушав очередной приказ: собрать перед царским шатром всех женщин, которые только отыщутся в пределах досягаемости, безропотно приступили к исполнению. А Серафима Агеевна начала продумывать пламенную речь. Ее переполняла бурлившая энергия, ей хотелось вдохновлять, организовывать, вести на свержение… Кого, куда и ради чего – было не вполне ясно, ибо буза, дополнив кумыс, изрядно затуманила разум. В голове только вертелся лозунг, написанный Петенькой (по его словам) на плакате у входа в общежитие освобожденных женщин Востока: «Долой предрассудки! Женщина – тоже человек».

Марфа, с которой она поделилась своим замыслом, всецело поддержала соседку и подругу по угнетению:

– Ну, мы этим мужикам покажем! Мы им такое покажем! – твердила она, хмурясь и грозя кому-то пальцем. Потом вдруг покраснела и прыснула в ладони.

– Д-девочки, д-давайте в-выпьем еще по одной… – заикаясь, бормотала изрядно захмелевшая Лебедь. – А г-где все с-служанки?!

– Да мы же их послали баб на митинг собирать! – растолковала Серафима, вспомнив (хоть и не сразу).

– А ч-что эт-то т-такое – «м-митинг»?

Жена товарища Пухова, героически сосредоточившись, постаралась объяснить. После чего у Лебеди от потрясения даже прошла икота, а глаза полезли на лоб:

– Это что же, у вас бабы могут толпой собираться и чего-то требовать? И никто их за волосы не растаскивает, плетью не стегает? Да вы просто в раю живете! Счастливицы!

– А мой Петя твердит, что рай – поповская выдумка! – покачала головой Серафима со вздохом. – Нет, мол, ни рая, ни ада… И религия – только опиум для народа.

– Ну, ты уж веру-то не трогай! – вскинулась Марфа. – Сама-то и в церковь ходишь, и Богу молишься!

– А ты на меня не наседай! Я за мужа не ответчица!

– Как это не ответчица? «Муж да жена – одна сатана», слыхала?

Начинавшуюся было ссору, прекратила одна из служанок, которая, робко просунув черноволосую голову в шатер, доложила, что «бабы собраны». Так, во всяком случае, перевела Лебедь, поскольку гостьи из будущего тугарским языком, естественно, не владели.

– Пошли! – встрепенулась Серафима. – Ох, душа плачет, так на простор и рвется… Ох, зададим мы этому мужичью… Стоп! А как я с ними говорить буду? По-каковски?

– Да по-русски же, ясное дело! – пожала плечами Марфа.

– Но они-то нерусские! Не поймут!

– Зато я пойму! – решительно заявила Лебедь, охваченная общим женским энтузиазмом. – Ты говори, я на басурманское наречие перекладу. Я за этот год неплохо научилась по-ихнему лопотать… Главное, не спеши и не бормочи.

– Договорились! – хлопнула ее по плечу Серафима и пошла к выходу, по пути чуть не врезавшись в опорный столб. Буза, дополнившая кумыс, продолжала творить свою незримую работу. Гудящие ноги так и норовили пуститься в пляс, самые светлые душевные порывы стремительно сменялись черной тоской, мучила беспредельная жалость к замордованным тугарским женщинам, о которых она сегодня узнала впервые в жизни, а в голове назойливо крутилась неведомая прежде песня:

 
«Вставай, жестоко угнетенный,
Весь мир голодных бедных баб!
Наш разум сильно возмущенный,
На мужиков наш гнев неслаб!»
 

– Соседушка, подруженька, ты уж не подведи! – шептала ей в ухо Марфа, тоже охваченная святым порывом. – Бузить, так бузить! Надо, чтобы мужичью досталось по первое число!

– Достанется! – твердо пообещала Серафима.

В голове продолжала звучать песня:

 
«И баба может стать героем,
И страх наш, наконец, утих!
Весь мир мужицкий мы разроем,
На место мы поставим их!»
Невидимый женский хор подхватил:
«Мы дадим им последний и решительный бой,
Свободна коль баба – свободен род людской!»
 

– Это как же понимать?! – свирепым шепотом прохрипел Шалава прямо в ухо Лесовичку. – Ты куда наш жаброшил, олух шаря небешного?!

– Я же говорил, что слишком много мухоморов слопал! – чуть не плача и трясясь от страха, оправдывался тот. – Говорил, что надо подождать! А ты: «ш шарем ше шпорят, ш шарем не шпорят…» Ой! – Лесовичок испуганно закрыл рот ладонью.

– Передражнивать?! Над шарем шмеятьша?! Да я тебя… – глаза Мудрого Отца яростно вспыхнули.

Мигуэль Моргис, он же – святой Морген, простер к ним руку и сильным, звучным голосом произнес:

– Благословляю вас, дети мои, и отпускаю все грехи!

– На колени, на колени, идиоты! – зашептал, делая страшные глаза, Фульц, приковылявший на костылях. – И целуйте руку! Ну, живее, а то побьют за неуважение к святому! Гляньте, сколько их!

Лесовичок, ахнув и покраснев, поспешил исполнить требование. Шалава попытался было заартачиться – мол, «шари ни перед кем колен не шклоняют, и им шамим руки шелуют», но все-таки, немного подумав, решил тоже не искушать судьбу. Толпа взирала за этим зрелищем с умилением и восторгом.

– О святой Морген! – возопил вдруг Фульц. – Не прогневайся на несчастного калеку за дерзость, соверши еще одно чудо, последнее! Моя бедная мама давным-давно уронила меня, невинного младенца, уже не помню, с какого этажа. Нога – вдребезги! И с тех пор на костылях. Исцели, окажи милость мне, недостойному грешнику!

Толпа, в которой многие были с увечьями, недовольно заворчала было, принялась возмущаться: что за свинство, почему один требует особого отношения?! Но святой устремил на них такой скорбно-укоризненный взгляд, что даже самые шумные и недовольные стыдливо притихли.

– Дети мои, мне печально видеть и слышать такое! Раз этот несчастный первым обратился за помощью, его и исцелю. Больше, увы, никого не смогу, ибо даже силы святых имеют предел, а чудеса – товар штучный, а не оптовый… Тьфу! Я хотел сказать, чудо на то и чудо, что случается крайне редко. Подойди ко мне, несчастный увечный отрок!

«Отрок», на пухлощекой физиономии которого, казалось, аршинными буквами были перечислены все мыслимые и немыслимые пороки, принял смиренно-ханжеский вид и подковылял вплотную, волоча ногу.

– Тебе говорю: брось костыли и ходи! – торжественно возгласил «святой Морген», возложив руки на его голову.

Фульц, который мог бы блистать на сцене, не увлеки его злая судьба на стезю порока, великолепно сыграл свою роль. Самый недоверчивый и циничный человек прослезился бы, видя, как несчастный калека неуверенно пробует наступить на больную ногу, потом повторяет попытку, расплывается в улыбке, с хохотом швыряет в сторону, не глядя, один костыль (Шалава чудом успел увернуться, спасая уцелевшие зубы), а второй ломает о колено и пускается в ликующий пляс.

– Слава святому Моргену! Слава святому Моргену! – орал он во весь дух.

Толпа, впавшая в восторженную истерику, орала в тысячу глоток то же самое.

Кое-как протиснувшийся к епископу отец казначей, сердито хмурясь, прошипел:

– Мы, ваше преосвященство, по сравнению с этой парочкой просто сопливые мальчишки. Учитесь, как надо вешать лапшу на уши!

Серафиме Агеевне сроду не приходилось выступать на митингах. Красноречием была не наделена, да и особой храбростью, если уж говорить начистоту, не отличалась. Кроме того, тяжкая доля угнетенных женщин ее если и коснулась, то только самым краешком, поскольку муж Петр жену любил и жалел, не обижал и не привередничал. Может, еще и потому, что злая судьба никак не посылала супругам Пуховым детишек, и Серафима тяжело переживала это, чувствуя себя виноватой…

Конечно, от нелегкой деревенской работы в поле и по дому бабу никто не освобождал (это уже граничило бы с чудом), однако же, не били, не бранили, не попрекали каждым куском и каждой изношенной кофточкой, не гнули в три погибели. По понятиям того времени, счастливица! Живи да радуйся, и Бога не уставай благодарить, если верующая.

А тут, словно тот самый Бог осенил своей благодатью, вложив в уста дар красноречия, а в сердце – пламенный мотор… то есть, факел. Когда изрядно захмелевшая гостья из будущего с трудом выбралась наружу, чуть не запутавшись в пологе, и увидела многие сотни устремленных на нее женских глаз – любопытных, настороженных, испуганных, изучающих, недоверчивых, восторженных, будто электрический разряд пробежал по всему телу. Серафима Агеевна вздрогнула, гордо вскинула голову, простерла левую руку ввысь, правую приложила к сердцу, переглянулась с Лебедью – готовься, мол, переводи! – перевела дух и начала свою речь.

– Товарищи будущие освобожденные женщины Востока! Бабоньки! Угнетенные труженицы! Жертвы мужицкой ксплатации, включая половую! К вам обращаюсь я, подруги милые! Долой предрассудки! Женщина – она тоже человек!..

Вам приходилось слышать речь адвоката, превращавшего своего подзащитного – кровавого упыря с угрюмой зверской рожей, которая может привидеться разве что в кошмарном сне, в кроткого безобидного агнца? Или страстный монолог о вреде пьянства, после которого насквозь пропитый алкаш, разя ядреным кисловатым перегаром и пряча глаза от стыда, бежит кодироваться? Или проповедь батюшки, подвижника и бессребреника (слава Богу, такие еще попадаются), способного ласковым и укоризненным словом наставить на путь истинный целую шайку гопников?

Так вот, монолог Серафимы Агеевны перекрыл их по всем показателям.

Согнанные на митинг тугарки рыдали в унисон с царицей-переводчицей и второй гостьей из будущего. Заплаканные узкие глаза постепенно загорались нехорошим праведным гневом, возмущенно трепетали упругие остроконечные груди, сжимались небольшие, но крепкие кулачки… Что-то должно было случиться.

– Сомкнем ряды! Теснее сплотимся! Грудью отстоим свои права! Дадим отпор мужикам-ксплататорам на всех фронтах, включая половой! – уже почти кричала Серафима Агеевна с горящими глазами и щеками. Лебедь на мгновение запнулась, видимо, пытаясь сообразить, что же это за неведомая хреновина – «фронт», но потом продолжила переводить.

– Симка, ты чисто товарищ Троцкий, только в юбке! – пролепетала с благоговением Марфа. – Эк загибаешь-то! Давай, давай, крой их, мужиков окаянных, во все места! Включая половые!

– Никто не даст нам равноправья, ни бог, ни царь и не герой! Мужское сломим своенравье своей трудящейся рукой! – возопила ораторша, прослезившись и даже не заметив, что заговорила в рифму.

– А-а-ааа!!! – восторженный тысячеголосый визг пронесся над Великой Степью.

Воины, опасливо толпившиеся поодаль, не отрывали от этого зрелища глаз, неестественно округлившихся, и качали головами. Слышались разные мнения, что случилось с бабами и как на это нужно реагировать. Особенно часто употреблялось выражение «шайтан-уруска» с красочными и разнообразными дополнениями, воспроизвести которые на бумаге решительно невозможно…

– А вот при Калине такого позора не было, и быть не могло! – внезапно выкрикнул со злостью бывший советник Шалавы, оскорбленный и изгнанный новым царем с должности.

Имя предыдущего повелителя Великой Степи произвело потрясающее действие. Гвалт тотчас стих, мужской «митинг» погрузился в нехорошую, зловещую тишину. Только скрипели крепкие зубы степных хищников и разгорались глаза, вновь сузившиеся.

Глава 11

– Ты давай работай, не прохлаждайся! – противный и торжествующий голос Щемилы сверлил уши, вызывая нехорошие стремления. – А то как бузить да крушить, это всегда пожалуйста, а как исправлять – ой, моченьки нет, руки устали, спина ноет.

Муромец, только что установивший на прежнее место очередное бревно, утер пот со лба и рыкнул:

– Да я ж не лошадь ломовая! Дай передохнуть хоть капельку… Совесть-то у тебя есть?

– Верно, ты не лошадь, – с медово-ядовитой вежливостью подтвердил кабатчик. – Лошадь, она животина умная и полезная. Не напивается до свинячьего визга и буйства не учиняет. Давай, работай!

Со скорбным страдальческим вздохом богатырь взялся за новое бревно, отгоняя подальше соблазнительную мысль: махнуть им так, чтобы проехалось по черепушке обидчика. Ну, хотя бы слегка, вскользь, как было с тем Громославом Пучеглазычем…

– Работай, сынок, не прекословь! – приказал Иван Ильич, приставленный «миром» следить за Муромцем. – Провинился, делать нечего. Раз уж сход приговорил поправить корчму, чтобы стала не хуже прежней, никуда не денешься.

Илья и сам понимал, что кругом виноват, но на душе все равно было тяжко. Особенно при воспоминании о том, что самыми рьяными обвинителями на сходе выступали те же мужики, которые пили вместе с ним в корчме Будилы. Причем, как оказалось, за его же счет: мол, в хмельном виде на радостях обещал поить бесплатно… Воспоминания об этом приступе щедрости улетучились, а долг (и немалый) остался. Как и молчаливые укоры Ладушки. Она не упрекала, только ее взгляд был красноречив… Ох, лучше бы плакала и бранилась!

Заскрипев зубами, богатырь ухватил удобнее новое бревно, закряхтел, отрывая от земли… И тут послышался конский топот, перекрытый громким уверенным голосом:

– Эй, кто из вас Илья, прозвищем Муромец? Хотя, и так ясно… Ну-ка, детинушка, иди сюда!

Богатырь удивленно уставился на всадника.

– Чего глядишь? Княжеского гонца никогда не видел? – усмехнулся тот. – Я из самого Киева приехал, грамоту тебе привез. Великий князь приказал, чтобы ты прочел ее немедля, как только получишь! Держи! – и протянул запечатанный свиток пергамента.

Бородатые щеки Муромца вдруг залил густой румянец:

– Ох! Так я же неграмотный! Как прочту-то?

– Зато я грамоте обучен, – заторопился Щемила, обращаясь к гонцу. – Позволь, господине, мне вслух прочесть! Это, наверное, по жалобе моей, великому князю поданной на этого злодея и буяна! – он ткнул пальцем в сторону Ильи – Поверишь ли, хотел меня до смерти убить, а не догнав, корчму мою разва…

– Этого еще не хватало, княжеские грамоты давать первому встречному! – перебил гонец, вспыхнув от возмущения. – Коли неграмотный, сам ему прочту, да без лишних ушей. Давай-ка, детинушка, отойдем в сторонку.

– А мне послушать можно? – робко осведомился Иван Ильич. – Я ж ему отец родной, как-никак. Дитятко мое…

– Так ведь дитятко-то уже с бородой! – ехидно отозвался княжий посланец. – Стой тут, за нами не ходи. Ишь, полно село любопытных!

Папаша Муромца и Щемила, не сговариваясь, досадливо закряхтели. Уж очень хотелось узнать, что в грамоте! Не каждый день в Карачарово являются гонцы от самого великого князя.

Весь цвет города – епископ, отец казначей, начальник полиции, директор киностудии, где снимались фильмы «о житии и мученической смерти святого Моргена, заступника бедных и угнетенных», хозяин фабрики по розливу водопроводной воды под лейблом «слезы святого Моргена» и владелец самого крупного местного банка, собрался в епископском дворце. На повестке дня стояла животрепещущая проблема: как избавиться от нежданного святого и прочей милой компании.

То, что личность двух мерзавцев – самого святого и его подельника – была установлена, являлось слабым утешением. Все прекрасно понимали: можно хоть до посинения клясться, что это воры и мошенники, сбежавшие на днях из тюрьмы, демонстрировать толпе розыскной лист с фотографиями Моргиса и Фульца в профиль и анфас, никакого толку не будет. В лучшем случае, не поверят, а в худшем… Об этом не хотелось даже думать. А от проклятого вопроса: «откуда взялась вторая пара мерзавцев?!» цвету города становилось совсем нехорошо.

– Убрались бы вы отсюда подобру-поздорову, а?! – не выдержав, зарычал начальник полиции. – Подурили, и достаточно!

– Сын мой! – дрожащим от праведной скорби голосом, произнес «святой», воздев ладони к потолку. – Мне горько и обидно слышать такое от христианина. Ведь ты веруешь, правда? Как же я могу покинуть беззащитных чад своих, жаждущих наставительного слова моего и помощи?

– Он еще над нами издевается! – о пышущего злобной яростью начальника можно было прикурить сигарету. – Смотри, доиграешься, Моргис! Мы с тобой, голубчиком, церемониться не будем! Сгною лично! В порошок сотру!

– Чад своих кликну! – предупредил «святой», грозя пальцем. – Пожалуюсь и велю вразумить! Не до смерти, конечно, а аккуратно, с любовью…

– О, мудрый шаман! – вмешался Шалава, глядя на «святого» со страхом и надеждой. – Я видел, как ты шотворил шудо, ишкушно ишшелив этого нешшаштного! – повелитель Великой Степи, не ведавший, какой бардак там начал твориться в его отсутствие, ткнул пальцем в сторону Фульца. – Не выполнишш ли ты мою шмиренную прошбу?

– О чем хочешь ты попросить? – с вежливой настороженностью осведомился тот.

– Жубы! – чуть не взмолился царь тугарский. – Я хотел, штобы этот беждельник – он метнул гневный взгляд в Лесовичка – перенеш меня к могушему шлавяншкому шаману, а он промахнулша и мы окажалишш ждеш! Но, к шашштью, вштретилишш ш тобой! Вштавь жубы, а?! Я тебя награжу по-шаршки!

– Кхм-! – поперхнулся «святой», лихорадочно размышляя, как лучше выпутаться. – Я бы с радостью… Но вот по части зубов, мое могущество, увы, так далеко не распространяется. Могу только убрать все оставшиеся. Хочешь? – он ласково улыбнулся. – Будет мгновенно и совсем не больно.

– Нет, нет! – отчаянно замотал головой Шалава. – Подожду, пушть этот олух отдохнет и шнова шъешт швои мухоморы! Авошш, тогда больше не промахнетша.

– Я, кажется, схожу с ума! – простонал отец казначей. – Или сплю! Переносы к шаманам, мухоморы… Ущипните меня, кто-нибудь… Уа-а-а-а!!! – диким голосом заорал он, подскочив. – Какого черта?!

– Простите, святой отец, сами же просили! – смущенно оправдывался начальник полиции.

– Но не со всей же дурной силы! И не за седалище! Я вам что, женщина?!

Вмешался владелец банка:

– Господа, поговорим, как деловые люди! Давайте устроим так, чтобы совершилось еще одно чудо и наши чертовы… то есть, дорогие незваные гости, которые, как говорили в одной восточной стране, хуже татарина…

– Што, што?! – насторожился Мудрый Отец, плохо расслышавший последнее слово. – Хуже тугарина?! Ты што имееш в виду, шын желтоухой шобаки?!

– Тихо, тихо! – всполошился Лесовичок. – Тебе показалось! Он сказал: «татарина»!

– А это кто такой?

– Да откуда же я знаю! Наверное, вроде печенега… Или хазарина…

– Черт знает что! – угрожающе нахмурился директор банка, вперив пристальный взгляд в царя тугарского. – Придержите язык, не то у вас будут большие проблемы!

– Грожить?! Мне, повелителю Великой Штепи?! Жарублю! – Шалава стал хлопать ладонью по боку, разыскивая отсутствующую саблю, не нашел ее и сплюнул с досады. – Шшитай, повежло! А то башки бы лишилша!

– Нет, это просто… – директор банка стал угрожающе приподниматься.

– Дети мои, услышьте голос мира и разума! – скорчив ханжески-смиренную физиономию, воскликнул «святой». – Любое недоразумение лучше разрешить словесно, а гнев – смертный грех. Кажется, нам хотели сделать деловое предложение, касающееся некоего чуда?

– Действительно! – поддержал епископ. – Вы уже сотворили целых два чуда, появившись из собора, как черт из табакерки, и излечив этого хромого… который, похоже, такой же хромой, как я – целомудренная девица. Так совершите же и третье чудо! Бог, как известно, троицу любит.

– Воистину так! – кивнул отец казначей, все еще осторожно потирая шишку на темени и бросая на «святого» взгляды, весьма далекие от христианского смирения.

– А о каком третьем чуде идет речь? – вежливо осведомился Моргис.

– Исчезните! В смысле, вознеситесь на небеса, вместе со своим подельником… тьфу, волшебно исцеленным! Так, чтобы и духу вашего не осталось, – взмолился епископ. Остальные усердно закивали в знак поддержки.

«Святой Морген» принял задумчиво-скорбный вид. Присутствующие затаили дыхание.

– Не думаю, чтобы это было разумно в сложившейся ситуации, – наконец, произнес Моргис. – Как только я покину город, за мной бросится погоня!

– Я лично прикажу своим людям, чтобы они не двигались с места и дали тебе скрыться! – прорычал начальник полиции. – Хотя, видит Бог, у меня сердце обливается кровью при одной мысли о таком кощунстве!

– А почему я должен вам верить? Какие у меня гарантии?

– Мое честное слово!

«Святой Морген» испустил тяжелый и многозначительный вздох, страдальчески закатив глаза к потолку:

– Извините, я не вчера родился.

– Клянусь спасением души, что так и будет! – заторопился епископ, опередив начальника полиции, готового взорваться от ярости. – Вам дадут беспрепятственно удалиться в безопасное место.

– Ваше преосвященство… – укоризненный голос вора и мошенника мог бы пристыдить кого угодно. – Ну, это просто несерьезно.

– Хорошо, так какие же гарантии устроят вас?! – не выдержал отец казначей.

– Вот, это уже деловой разговор! – одобрительно кивнул Моргис. – Если не ошибаюсь, у меня, то есть, святого Моргена, есть невеста? А у нее, соответственно, хорошее приданое? Так вот, я претендую и на то, и на другое. Ведь, по закону, деньги жены должны принадлежать супругам в равных долях… Думаю, ее родному дядюшке будет особенно приятно сочетать пару узами священного брака.

Епископ дернулся всем телом. На лбу выступил обильный пот, хотя в затененном помещении было достаточно прохладно.

– Вы… Ты… Это уже ни в какие ворота не лезет! – возопил он срывающимся фальцетом. – Чтобы тебе, мошеннику, досталась моя племянница, это невинное трепетное существо, нежный незрелый бутон… Да еще с деньгами!

Моргис громко расхохотался, запрокинув голову:

– Я хорошо рассмотрел ее, когда она сидела на площади под балдахином. Если я хоть что-то понимаю в женщинах, бутончик уже давно перезрел и чертовски нуждается в умелом садовнике! Ваша племянница будет не против, готов заключить пари… Кстати, это просто верх свинства: упаковывать столь красивую даму в бесформенный уродливый балахон, маскирующий все ее прелести!

– Негодяй! Циник! Пошляк!

– Не преувеличивайте. Всего-навсего здравомыслящий человек, – усмехнулся «святой». – Впрочем, это легко можно проверить. Позовите ее, и пусть она сама решит. Неволить ее, разумеется, я не собираюсь. Ваша… как ее, кстати, зовут? Что-то похожее на олеандр…

– Полиандра! – все еще гневно хмурясь, буркнул епископ.

– Пусть ваша невинная трепетная Полиандра ответит, хочет ли выходить замуж за своего нареченного, – подпустив в голос тщательно рассчитанную дозу медовой ехидности, произнес Моргис.

Заскрежетав зубами, епископ вышел. Шалава тем временем сердитым шепотом интересовался, достаточно ли отдохнул Лесовичок. Мол, пора уже «переношитьша»! Тот умоляюще упрашивал подождать еще хоть капельку. Царь тугарский хмурился, нетерпеливо ерзал, что-то шипел… И вдруг его лицо преобразилось в мгновение ока. Суровые черты разгладились, острые скулы перестали выпирать, густые сросшиеся брови поредели.

В покои легкой, почти невесомой походкой вошла красавица, закутанная с ног до головы в монашеское одеяние. Открытыми оставались лишь лицо и кисти рук. Ее ангельское личико с тонкими, безупречно пропорциональными чертами счел бы за счастье изобразить на холсте самый прославленный живописец или изваять из мрамора самый известный скульптор. Оно, казалось, так и дышало смирением. А вот глаза… О, каким безграничным жизнелюбием и неистребимым женским кокетством, хоть и тщательно скрываемым, они были наполнены!

– Дорогая племянница! – воскликнул епископ, шумно топавший сзади. – Я содрогаюсь при одной мысли о том, какое потрясение ты испытаешь, услышав своими невинными ушами то, что мне придется сейчас произнести. Искренне надеюсь и верю, что твоя ангельски непорочная натура, твое доброе сердце и светлый разум подскажут тебе единственно правильное решение: ответить категоричным отказом и окатить нечестивца волной ледяного презрения! Итак, вот этот субъект – он указал пальцем на Моргиса, – предерзостно притворившийся святым Моргеном и введший в заблуждение темный и невежественный народ, дошел в своем бесчестии до того, что потребовал тебя! То есть, он хочет овладеть тобой, чтобы завладеть твоим приданым!

– Вот как? – в голосе «невесты святого» смешались растерянность, интерес, любопытство и осознание своей чертовской привлекательности. – Он действительно дерзкий. Но, у него, по крайней мере, хороший вкус!

Говоря так, Полиандра как бы случайно смерила фигуру Моргиса уверенным, оценивающим взглядом.

– Ай, какая баба! Шайтан, а не баба! – бормотал потрясенный Шалава, не отрывая от красавицы горящих глаз.

– Благодарю за лестную оценку, сударыня! – вежливо, но с чуть различимой усмешкой произнес «святой». – Разрешите уточнить: я желаю овладеть вами, как изволил выразиться ваш дядюшка, лишь после вступления в законный брак. И, разумеется, только в том случае, если вы добровольно согласитесь и на то, и на другое. Слава Богу, не дикарь какой-нибудь, не мужлан… Не скрою, ваше согласие сделает меня счастливейшим из смертных! Итак, я смиренно жду и надеюсь. Согласна ли прекраснейшая Полиандра, невеста святого Моргена, выйти за него замуж?

Красавица зарделась и потупилась с хорошо наигранным смущением, отчего ее личико стало особенно очаровательным (хотя, казалось, дальше было уже некуда). Епископ затаил дыхание, отчаянно моргая и качая головой из стороны в сторону: не соглашайся, мол, откажи! Отец казначей ломал руки. Перед его мысленным взором стояло огромное приданое невесты, готовое уплыть на сторону мимо племянницы Кассандры, уже обещанной святому Моргену в следующем году…

– А-а-а! – завопил вдруг Мудрый Отец, вскочив с кресла. – Врешш, шобака, она тебе не доштанетша!

Одним прыжком очутившись возле Полиандры, он подхватил ее на руки и рявкнул Лесовичку:

– Переноши, быштро! Убью!!!

– А-а-а! – завыл тот тоскливо-безнадежным голосом, торопливо запихивая в рот мухоморы.

– Что за… – хором ахнули все другие присутствующие, кроме совершенно растерявшейся «невесты». Договорить они не успели. Раздался звон, сгустился и потемнел воздух.

Креститель Руси обвел возмущенно-растерянную троицу взглядом строгого, но любящего отца, который по природной доброте своей не может долго сердиться на чад единокровных, даже если они сильно провинились.