Текст книги "Богатыриада, или В древние времена"

Поразмыслив, князь отправил гонца на заставу, где нес службу прославленный богатырь Добрыня Никитич. Приказав мчаться туда во весь опор и передать Добрыне, чтобы поспешал в Киев так скоро, как только возможно. Дескать, дело наиважнейшее, никакого промедления не терпит.

Глава 11

Не сидеть же вечно на берегу лесного озерца, пусть даже и очень красивого. Тем более, когда мысли невеселые грызут.

Компания двинулась к хижине Лесовичка. То есть к тому месту, где эта хижина стояла, пока ее хозяин, на свое горе, не решил угостить незваных гостей, и впрямь оказавшихся хуже тугар. На прощание помахали руками высунувшемуся Водянику и еще раз строго-настрого наказали не баловать с купальщицами под страхом суровой кары. Тот кивал головой и проводил перепончатой лапкой по горлу: помню, мол, могила!

Крапива старалась занять беседой Ладушку, чтобы и той хоть немного полегчало, и самой не было так тяжко…

Разнежившийся Котя мирно дремал на руках у хозяйки, уткнувшись мордой в небольшую упругую грудь. Ему снились сливки и мыши в сметане.

Любава Владимировна не отрывала любяще-хозяйского взгляда от богатыря. Держа его под руку и недоумевая, отчего словно какая-то тень легла на чело Алешеньки.

А Муромец, тяжело топая сзади, чувствовал себя беспредельно несчастным глупцом. По закону подлости, все нужные и забытые слова вернулись в кудлатую голову, но не говорить же их Ладушке теперь, когда она беседою занята! Придется подождать до поляны… А там, у нее на глазах, валиться в ноги Лесовичку и просить прощения за учиненные в пьяном угаре бесчинства. И что тогда Ладушка о нем подумает?! Захочет ли вообще слушать, поверит ли, что он ею очарован?

Предаваясь мукам самобичевания, Илья почти не вникал в то, что долетало до слуха. Кажется, княжна рассказывала Поповичу, как они вдвоем с сенной девкой готовили побег, как покинули Киев, сбивали со следа погоню… Вроде каялась в своем неразумии, когда не уследила за лошадьми и те куда-то убежали, после чего пришлось двигаться пешком.

А потом как повстречали на лесной тропе Ладушку… То есть, как верная Крапива вдруг догадалась, что за ними кто-то идет (сойка несколько раз тревожно кричала сзади). К счастью, это оказалась всего лишь девка-селянка…

Муромец так тяжко вздохнул, что Любава испуганно умолкла.

* * *

– Я готова! Можешш открыть глажа!

Лесовичок так и сделал. После чего вздрогнул всем телом, подскочил на месте и заорал дурным голосом. Его примеру последовал ворон на ветке, кое-как отмытый от красок, но еще далекий от своего природного вида.

– Што, шоколик, хороша? – Баба-яга призывно изогнулась всем телом, точь-в-точь как те «бешштыжие девки в шрамной книжише». – А вот так? – Ведьма пошла степенным ходом, чуть раскачиваясь и улыбаясь беззубым ртом.

– Мне надо выпить! – простонал Лесовичок, но тут же с тоской вспомнил, что все запасы исчерпаны досуха.

– Жашшем тебе пить, когда такая крашота перед глажами! Где ты ешше такое увидишш!

– Такое – точно нигде! – трясущимися губами промолвил хозяин разнесенной по бревнышку избы. – Там черта, тут черта, ну а больше – ни черта…

– Вот, вот! – ликующе рассмеялась ведьма. – Тряхнула штариной! Эх, жаль, жеркала нету… Я бы вон там примерошную уштроила. Ну, шпашибо тебе от вшего шердша! Порадовал!

– Тьфу!!! – от души сплюнул Лесовичок, хватаясь за голову. – Ну, бабы! Никогда не знаешь, чего от вас ждать!

Бабы (точнее, девки) появились из зарослей почти сразу, словно услышав его слова. И остолбенели, увидев ведьму в «обновке».

– Карр!!! – обрел, наконец, дар речь ворон.

– Я тебе такую поташкуху покажу, не рад будешш! – пригрозила Баба-яга. – Вше перья выдеру!

Тут обрела дар речи и Сивка-Бурка, выговорив нечто среднее между: «Сколько живу, такого не видела!» и «Мать моя кобыла…». Гнедко, державшийся поодаль, только молча таращил глаза, даже не заржав: видимо, потрясение оказалось слишком сильным.

– Девошки, пришоединяйтешь! – игриво махнула рукой ведьма. – Бабшкое ишподнее, жаморшкое! Первого шорта! Бешплатно!

«Девочки» торопливо осенили себя крестным знамением, побледнев. Хотя глаза загорелись, а нежные уста приоткрылись…

Котя проснулся, посмотрел в ту сторону, откуда доносились призывы, и в следующий миг, издав истошное пронзительное мяуканье, соскочил с рук хозяйки, после чего взлетел вверх по стволу ближайшей сосны. Рыжая шерсть от ужаса стояла дыбом.

– Каррр!!! – не унимался ворон.

– Да жнаю я, жнаю! – махнула рукой ведьма. – Может, и бежжтыдштво… Так тут же леш, кто увидит?

– Господи! – одновременно выдохнули потрясенные мужики, выйдя из ступора. Поповича аж испарина пробила: так отчетливо представил он себе Любавушку, облаченную в… Да как назвать эту богомерзкую одежу, такую соблазнительную?! Муромец же густо покраснел, ибо перед его мысленным взором неотступно стояла смущенная Ладушка, потупившаяся и прикрывающаяся золотистыми волосами, в таком же наряде.

– Явился, орясина! – подал голос Лесовичок, радуясь, что можно на ком-то выместить испуг и потрясение. – Ты глянь, что наделал спьяну! Была изба, а ныне – нету! Вот уж воистину, сила есть, ума не надо…

Муромец, сгорая от стыда, бухнулся перед ним на колени и с таким усердием стукнул лбом о землю, что мог бы и сотрясти мозг, не будь она покрыта густо поросшей травой:

– Каюсь, прости! Не со зла я! Ругай меня, дурня, хоть побей, только не держи обиды! Избу-то я поправлю, не сумлевайся… Прости, добрый человек!

– Очень мне надо тебя бить, руки калечить… – проворчал Лесовичок, смягчаясь. – Ладно уж, прощаю! Вставай, нечего по траве ползать, мурашей пугать. А избу новую и впрямь поставишь, без этого я вас отсюда не отпущу. Сам накуролесил, сам и искупишь вину. Надо же где-то жить!

– Поставим, поставим! – заверил радостный Илья. – Вдвоем быстро управимся, лучше прежней будет!

– Я вообще-то богатырь, а не плотник, и не безобразил… – начал было Попович, но под суровым взглядом Ильи осекся.

– Побратимы должны помогать друг другу! – наставительно произнес Муромец. – Али не согласен?!

Алеша кивнул, не посмев противоречить. (Ухо-то еще болело.)

– Ну, шмелее, шмелее! – подначивала девок окаянная бабка, делая приглашающие жесты. – Вон, в яшшике… На любой вкуш! А примерить можно жа куштами, никто не увидит.

– Господи помилуй, стыд-то какой… – простонала покрасневшая Любава Владимировна, первой протянув руку к «шрамным лошкутикам». – Алешенька, не сердись, это ж только один разочек, из интересу!

– Верно! – ободрила ведьма. – Как глашит народная мудрошть, «один раж – не пидо…» Кх-м!!!

Попович промолчал. Судя по его виду, он уже плохо соображал, где находится и что вообще происходит.

– Подружка, давай, а? – робко предложила Крапива, толкнув в бок пунцовую от смущения Ладушку. – Раз княжна решилась, чего же отказываться.

– Каррр!!! – донесся сверху негодующий комментарий.

– Ну да, такие мы, бабы. Уж такими наш природа шождала, – усмехнулась ведьма. – Можно подумать, шкажал што-то новое.

Решительно пройдя к ящику, она тоже запустила туда руку и извлекла целый ворох «лошкутиков».

– Айда, девошки! Пушть мужики ижбой жанимаютша, а мы швоим делом жаймемша… Когда еше будет такая вожможношть!

– Ой, стыдобища… – всхлипнула Ладушка, робко оглянувшись по сторонам и тоже склонившись над ящиком. – Что бы сказали батюшка с матушкой! Да они мигом наломали бы хворостин и такую трепку мне задали! А потом еще на исповедь, с покаянием… Ужас! Как подумаю, внутри все холодеет.

– Не пужайся! – подбодрила ее Крапива. – Здесь ни батюшек, ни матушек, ни тетенек, ни дяденек… В самом деле, один раз можно. Никто не узнает. Кстати, прихвати-ка еще вот это! К твоим волосам – в самый раз.

– Спасибо за совет… А Бог-то?! – из последних сил упиралась золотоволосая красавица, перебирая кружевные диковины. – Он же все видит!

– Ну, видит… Так молчит же! – с затаенной горечью улыбнулась половчанка. – Помолишься, покаешься, и все дела. Ну-ка, отодвинься, дай и мне выбрать! Ох, глаза разбегаются…

– Эй, достань-ка мухоморов! – решительно потребовал у Ильи Лесовичок, протягивая пеструю торбу. – Вон оттуда, куда ты их насадил, я не заберусь. Еще, еще доставай и в торбу клади! Побольше, чтобы был запас! Мне надо выпить, иначе я за себя не ручаюсь. Сейчас войду в нужное состояние, и на свою любимую базу…

– Гляди, не промахниш! – ехидно прокомментировала старая ведьма, высунув голову из кустов. – А то опять принешеш што-то шрамное… Впрошем, я не вожражаю! Интерешно же!

– Тьфу! – сплюнул Лесовичок и начал торопливо жевать гриб. – Ну, окаянные бабы!..

Муромец с Поповичем принялись разбирать бревна из поленницы. Щеки и уши мужиков жарко пылали. Они старались не думать о том, что происходит в «примерочной», но мысли упорно возвращались именно туда.

Лесовичок, управившись со вторым мухомором и дойдя до нужного «состояния», исчез, растаял в воздухе с тонким гудящим звоном.

Сивка с интересом косилась в сторону зарослей, откуда доносились обрывки фраз: «Стыд-то какой! Умереть – не встать! Но красиво же!», «Ой, девочки, неудобно, тут морщит, там натирает…», «Еще бы, ты же не той стороной надела! Сними и переверни!», «Ух, прошлаш бы я по улише… Так не поймут же глупые шеляне…»

Гнедой жеребец наслаждался заслуженным отдыхом. Его не интересовали ни «примерочная», ни даже Сивка. По крайней мере, сейчас.

Котя, успокоившись, обдумывал животрепещущую проблему: как теперь спуститься обратно с большой высоты. Ему было страшно. Кроме того, рыжак чувствовал искреннее негодование: хозяйка про него, похоже, начисто забыла! Вон, как увлеклась… Аж глаза горят!

Обзор сверху был отменным. Многие мужики охотно поменялись бы местами с котом… Разумеется, лишь на время.

Именно благодаря этому обзору Котя узрел еще кое-что… Весьма ему не понравившееся. Громко зашипел, снова встопорщил шерсть и еще глубже вонзил когти в сосновую кору. После чего истошно замяукал, подавая сигналы тревоги. Но в «примерочной» только отмахивались: больно уж были заняты своим делом!

– Погоди, Котюшка, погоди, маленький… – бормотала пунцовая Ладушка, даже не поднимая головы, пытаясь изловчиться и ощупью застегнуть на спине диковинное изделие. – Потом тебя снимем, чуть погодя! Прости, Господи!

– Дай помогу, а то долго вожитьша будеш, – усмехнулась Баба-яга. – Эх, молодешш! Никакого умения! Вот, шмотри: каждый крюшок – в петельку… Тьфу, шего это я! У тебя же глаж на шпине нету!

– Помоги, бабушка… Спасибо тебе! И не думай обо мне плохо, пожалуйста!

– Ой, дурошка! Да ты на меня вжгляни! – ведьма весело расхохоталась беззубым ртом.

– Ну, как?! – нетерпеливо допытывалась княжна у Крапивы, вертясь во все стороны. – Что бы сказал Алешенька? Понравилось бы ему?

Половчанка испустила чуть слышный тяжелый вздох:

– Ничего не сказал бы. В обморок бы свалился.

Котя наверху мяукнул еще сильнее, тревожнее… С тем же успехом.

* * *

Воевода Долбозвон-Громослав не питал напрасных иллюзий по поводу милосердия князя. И потому не надеялся, что наказание в случае неудачи ограничится лишь новым именем, хоть и зело похабным да оскорбительным. С должности пинком скинут, после чего без долгих разговоров – в земляной поруб. На хлеб и воду! Хорошо еще, если шкуру плетьми не спустят. Князь-то на расправу – ох, крут!

Но это еще полбеды. А ну как Калин-царь, перестав получать от него грамоты, осерчает и даст знать Владимиру? Мол, никакой пользы от изменника уже нет, так пусть другим его судьба будет в назидание: раз начал служить повелителю тугар, делай все усердно и хвостом не виляй, не то ждут лютые пытки и бесчестная смерть.

От таких мыслей зверел воевода и срывал злость на своих людях, а также на тех бедолагах, кои имели несчастье попасться ему на пути. Псаря же и вовсе крыл последними словами. А уж родословную той сучки, которая произвела Вырви-Глотку, поминал так часто и в таких подробностях, что видавшие виды дружинники и те краснели.

– Отец-воевода, ну что ты его без конца бранишь! Не виноват же он, что следа нет! – не выдержав, начал однажды робко защищать своего любимца псарь. – Они ж верхом едут! Кабы пешими шли…

– Кабы у твоей матушки кое-что имелось, была бы твоим батюшкой! – зло прорычал Долбозвон-Громослав. Псарь счел за лучшее умолкнуть.

Отряд как раз проезжал через деревню, затерявшуюся в дебрях дремучих лесов черниговских. Селяне, инстинктивно почуяв, что нагрянула большая неприятность, поспешили скрыться в домах, прихватив детишек, игравших на дороге. Воевода, выйдя из себя, неизвестно кому погрозил кулаком:

– Вот я вас, подлецы! От посланца княжьего хоронитесь?! Знать, совесть нечи…

Недосказанное слово так и замерло на губах. Округлившимися глазами уставился Долбозвон-Громослав на обнесенный невысоким тыном двор, где были привязаны два коня. По приметам – точь-в-точь такие, как описывал корчмарь, продавший лошадей девкам.

Воевода резко натянул поводья, поморгал, вгляделся внимательнее… Убедился, что зрение не обмануло. Кобыла и жеребчик, масть и пятна – как было сказано. Сердце заколотилось с удвоенной силой.

– Обыскать дом и подворье! Подать сюда хозяина! Живо!!! – возопил Долбозвон-Громослав.

Несколько дружинников, торопливо спешившись, кинулись выполнять приказ. Никаких следов княжны и служанки не обнаружилось. А трясущийся смерд никак не мог понять, почему немолодой грузный конник в броне серчает, ругается и грозит ему расправой. Когда до него дошло, наконец, в чем дело, вздохнул с нескрываемым облегчением:

– Мои это лошади, вот крест святой! – и действительно осенил себя знамением. – Не украл их, упаси Господи, сами ко мне прибежали…

– Сами?! Это как же?

– Косил я в лесу, на поляне, они из чащи и выскочили. Подманил хлебом, ноги спутал… Кони же! – мужик произнес это слово с благоговением, знакомым лишь людям, хорошо знающим, что такое справная лошадь в хозяйстве. А тут еще не одна лошадь, а целая пара!

– Чужое добро, стало быть, хапнул? А знаешь, что за это полагается? – набычился Долбозвон-Громослав.

– Да какое же чужое?! – чуть не заплакал мужик. – Я, почитай, в округе всех, кого мог, расспросил, чьи лошади… Кабы хозяева объявились, вернул бы. Так никто не знает, чьи они! А лезть в самую чащобу, разыскивать – упаси Боже! И волки же попадаются, и разбойники… А еще сказывают, будто в озере какая-то нечисть живет! – и снова перекрестился, задрожав.

– Ты меня глупыми сказками не пужай! Что мне твоя нечисть… Где косил? На какой поляне? Показать можешь? Да гляди, если не в то место приведешь – шкуру спущу!

– Могу, а как же! – забормотал перепуганный хозяин. – Почитай, каждый год там кошу. Буренке-то сено нужно… Как же без сена-то…

– Ну-ка, возьми его к себе, на коня! – приказал воевода одному из дружинников. – И скачи первым! Пусть дорогу указывает. Да гляди, чтобы не сбежал, головой отвечаешь.

Снова пробудилась надежда. Если мужик не врет, дальше беглянки должны были пойти пешком. Так пустить собаку по всем тропам, может, унюхает, окаянная…

* * *

Вырви-Глотку, дрожащий от нетерпеливого возбуждения, не подвел. Как и мужик, трясущийся с перепугу.

Поляну отыскали очень быстро. Дружинник-следопыт, внимательно осмотрев ее, уверенно заявил: есть отпечатки копыт двух коней, хоть и расплывшиеся, но вполне различимые! Воевода вздохнул с облегчением: похоже, смерд не врал. Поэтому впал в несвойственное великодушие, решив отпустить его с миром. Только предупредил:

– За конями следи в оба! Я их на обратном пути заберу. Уж мы-то хозяев отыщем, не сумлевайся! – и, усмехнувшись ехидно, добавил: – Спасибо, что сохранил. Доброе дело тебе на том свете зачтется. Но гляди у меня: ежели кони пропадут, сидеть потом долго не сможешь!

– Да как же так… – чуть не зарыдал смерд. – Не отымай, милостивец! Кони-то в хозяйстве ой как потребны!

– Перечить?! Мне?! – побагровел воевода, мгновенно придя в ярость. – А ну, ребятушки, вгоните-ка ему ума в задние ворота!

Дважды приказывать «ребятушкам» не пришлось. Разложили мужика на скошенной им же травке, оголили спину и зад, постегали со всем усердием. Тот выл и просил пощады, но воевода был неумолим:

– Впредь будешь знать, как княжьего посланца не слушаться!

После «вразумления», отпустив домой плачущего от боли и обиды смерда, Долбозвон-Громослав приказал следопыту:

– А вот теперь ищи, откуда кони прискакали!

К середине дня тот вывел отряд на новую поляну, где Вырви-Глотку вдруг начал рваться с привязи, звонко лая.

– Почуял! Почуял, отец-воевода! – заволновался псарь. – Глянь, что делает!

– Ищи! – встрепенулся Долбозвон-Громослав. – Господи, пошли удачу, обостри нюх твари этой бессловесной!

И пес уверенно рванулся по тропе, которая вела как раз к озеру…

* * *

После расставания с шумной и беспокойной компанией, в кою входили два мужика, три девки и рыжий кот, Водяник чувствовал себя, как… Трудно отыскать точное определение, чтобы было без срамных слов. Вроде все обошлось, а пережитое унижение и испуг властно требовали выхода.

Над хозяином озера, привыкшим глумиться и наслаждаться видом чужого панического страха, сначала поглумились, а потом перепугали до полусмерти. От стыда впору сгореть, да только в воде не получится… Водяник трясся мелкой дрожью и покрывался крупными каплями пресного пота, вспоминая, как на него в омуте свалилась неведомая туша, а потом чья-то могучая лапища вцепилась в буро-зеленые волосья и потянула кверху, едва не вырвав их с корнем. Ужас! За что такие страдания порядочной водной нечисти?! Мало того, еще заставили поклясться, что больше охальничать не будет. Мол, так и быть, подглядывай, раз уж смирить себя не можешь, а пугать да вгонять в краску – ни-ни! Прознаем – вернемся, и такое устроим… И ведь ясно, что не шутят. Главной отрады лишили, подлецы! Много ли толку: из укрытия пялиться, не пощекотав, не перепугав… Ох, что за день выдался невезучий!

Словом, когда на берегу озера объявился отряд, ведомый гончим псом, Водяник пребывал в отвратительном настроении, которое позарез нужно было на ком-то сорвать. А на ком? На раках, рыбах или пиявках? Мрачный и побагровевший, он сидел в зарослях камыша недалеко от своего любимого омута, и предавался горьким думам…

И тут его внимание привлекли громкие голоса. Водяник насторожился, осторожно выглянул, убедился, что прибыли одни мужики (не считая пса и коней), и пригорюнился окончательно. А заодно и осерчал.

«Полез бы хоть кто из них в воду… – мстительно подумал он. – Я же клятву дал только купальщиц не трогать! А про купальщиков уговору-то не было».

– Батюшка воевода, дозволь! – послышались хоровые мольбы. – Солнышко припекает, взмокли. Быстренько окунемся – и дальше в путь. Не задержим!

– И вправду, дозволь! – поддержал псарь. – Они совсем недавно тут были, пешими далеко не уйдут.

Долбозвон-Громослав разразился сначала бранью, а потом сменил гнев на милость. Видимо, и самому хотелось окунуться в прохладную водицу, смыть грязь и пот.

– Ладно, так и быть. Но только до моего приказа! Как крикну, чтобы тотчас на берег!

Кряхтя, слез с коня, двинулся к воде, разминая затекшие ноги, расстегивая пряжки на панцире.

Водяник, ехидно усмехнувшись, потер перепончатые лапки. Настроение улучшалось с каждым мигом.

* * *

Душераздирающий, пронзительный бабий визг, пронесшийся над озером, заставил сначала умолкнуть и замереть всех дружинников, которые плескались на мелководье, затем вогнал их в краску и загнал на более глубокое место, а под конец пробудил неподдельный мужской интерес: а откуда же тут баба взялась?! Ни одному не пришло в голову, что это кричал воевода.

Впрочем, и Долбозвон-Громослав, только что нежившийся в прохладной водичке с закрытыми глазами, не подумал бы, что может так орать. До тех пор, пока чужая властная рука не стиснула некие чувствительные части его тела, и не раздался глухой замогильный голос:

– Выбирай: убавить или добавить?!

От дикого ужаса сначала перехватило горло. Но когда воевода открыл глаза, спазм мгновенно исчез. Сработало правило: «клин клином вышибают». Уж больно гадостная и страшная харя смотрела на него, ликующе скаля зубы.

И Долбозвон-Громослав закричал. Точнее – завопил. Еще точнее… Ох, трудно подобрать слова! Скажем лишь, что такие звуки могла бы издавать свинья, которую зачем-то решили зарезать в высохшем колодце.

Водянику было очень хорошо. На бескровном сердце все пело. Он сейчас был согласен не только спасти утопающую девку, но и сразу после оного благородного поступка прикрыть ее чем-то, чтобы не смущалась.

– Ты знаешь, кто я? – страшным свистящим шепотом спросил он воеводу. Тот, стуча зубами, ошарашенно помотал головой.

– Эх, деревня! Я – грозный Соловей-разбойник, Одихмантьев сын! – Водянику стоило невероятных усилий произнести это с самым мрачным выражением физиономии. Уж больно хотелось захохотать, схватившись за брюхо.

– А-а-аааа!!! – воевода завопил снова, побив прежний рекорд по силе и высоте звука. Всполошенные дружинники бросились на выручку.

– Я тебе дам, в озере гадить!!! – негодующе рявкнул Водяник, скосив взор книзу. – После чего огрел Долбозвона-Громослава, от лютого страха уже ничего не соображавшего, по темени и скрылся под водой.

Воевода продолжал визжать. Заодно он дергался всем телом и лихорадочно ощупывал себя ниже пояса, будто желая убедиться, что там ничего не убавилось и не добавилось. Сбитые с толку дружинники, ничего не понимающие и изрядно напуганные (было отчего!) только беспомощно переглядывались, не зная, чем помочь и с чего начать.

– Обезумел он, братцы! Сейчас кусаться начнет! – не утерпев, ахнул кто-то.

– А может, взбесился?! – робко предположил другой.

Услыхав такое, Долбозвон-Громослав и вправду едва не подвинулся умом, теперь уже от ярости. Хотел обложить дерзких самыми грубыми словами, пригрозить лютыми пытками. Но вместо разборчивых слов из трясущегося рта вылетал только полузадушенный хрип. Ах, подлецы! Их воеводу, кормильца и благодетеля, чуть не… А они мало того что ухом не повели, еще и насмехаются! Окончательно добивала мысль: Соловью-разбойнику вроде полагается в лесу озоровать, чего он в воде-то поселился?!

– Вяжи его, ребята! Пока беды не натворил! – испуганно вскричал третий.

– Точно! С безумными так и надо! – подхватил псарь.

Испуганной и возбужденной толпе, готовой к действию, всегда нужен толчок в нужном направлении, а уж потом она дружно берется за дело. Дружинники одобрительно зашумели и сомкнулись вокруг воеводы. Как ни отбивался Долбозвон-Громослав (даже кусаться пробовал), а его схватили, вынесли на берег, обмотали тряпицами, а поверх крепко опутали веревкой.

– Ты не серчай, батюшка, это для твоей же пользы! Как оклемаешься да в разум придешь – распутаем!

Воевода, о которого можно было запаливать трут, прожигал всех негодующим взором, но молчал. Он лишился дара речи. Слишком уж сильным оказалось потрясение.

– А я еще слышал, что безумных пороть надо, тогда в голове быстро просветлеет! – не унимался псарь.

На счастье Долбозвона-Громослава, к столь жесткому методу исцеления дружинники приступить не решились. Хотя у некоторых и загорелись глаза…

Торопливо обтерлись, натянули одежду и сапоги, надели кольчуги, подпоясались. Отряд снова был готов к выступлению. Требовалось решить лишь одну задачу: как быть с безумным?

Предложение разделиться на две неравные части и отправить одну (меньшую) обратно в Киев, вместе с воеводою, было тотчас отвергнуто. Страшно сделалось при одной мысли, что придется предстать перед грозными очами князя с этаким «подарочком». Да и кто знает, вдруг воевода по пути придет в разум! Что тогда будет с сопровождающими – ни в сказке сказать, ни на камне высечь.

Оставить здесь, на берегу, под охраной двух-трех дружинников? И это предложение также не получило поддержки. Главным образом потому, что воевода задергался, захрипел и начал кататься по песку, силясь разорвать путы. Очень уж образно ему привиделось, как ротозеи-охранники засыпают, а из воды, ухмыляясь, выходит Соловей-разбойник все с тем же похабным вопросом: «Убавить или прибавить»?

– Не нравится ему это, видите? – ахнул псарь. – А безумного нельзя тревожить, мне знакомый лекарь так сказывал. Только хуже будет!

Вырви-Глотку одобрительно тявкнул. То есть пес просто маялся от безделья, к которому не был приучен, и подавал сигнал: пора, мол, снова по следу идти! Но суеверные дружинники расценили этот звук по-своему:

– Собака – животина умная. Зря лаять не станет! Стало быть, так оно и есть!

Оставалась последняя возможность: везти безумца с собой. Посадить на его же коня, а чтобы не сверзился – прикрутить веревкою.

Так и сделали. Долбозвон-Громослав мычал и плакал от бессильной ярости.

Водяник в камышах млел от восторга. Ему было так хорошо, что даже захотелось сделать кому-то доброе дело.