Текст книги "С мечтой о Риме"

Посреди поля белелись скелеты, где одинокие, где наваленные грудами, смотря по тому, бежали ли воины или оказывали сопротивление. Были здесь и обломки оружия, и конские кости, и человеческие черепа, пригвожденные к древесным стволам. В ближних лесах обнаружились жертвенники, у которых варвары принесли в жертву трибунов и центурионов первых центурий[11]11
  Тацит. Анналы / Пер. А. С. Бобовича // Соч.: В 2 т. М.: Ладомир, 1993. Т. 1: Анналы. Малые произведения. I, 61.


[Закрыть]…

Римляне захоронили своих мертвых; недавно в Калькризе были обнаружены пять больших ям с костями, на которых видны глубокие порезы и следы от ударов. Но самыми существенными были психологические шрамы, которые остались у всей римской элиты.

Катастрофа Вара оказалась поворотным событием в мировой истории – после резни в лесу римляне оставили попытки колонизировать Германию за Рейном. Достаточно, сказал Август Тиберию, когда близился его конец: только до этого предела, но не далее. Стремиться завоевать этих головорезов, говорил он, все равно что удить рыбу на золотой крючок – никакая добыча не возместит затраты.

Граница империи была установлена по этой реке, а в последующие годы limes, или рубеж с оборонительными сооружениями, был возведен между Рейном и Дунаем. Мы можем только гадать о глубоких последствиях решения Рима не идти далее. Вознамерься Тиберий действительно заселить земли до Эльбы – а это ему могло удаться, пусть и высокой ценой, – представьте, как Европа выглядела бы в наши дни.

Не будь немецкой нации, жители этой страны выглядели бы иначе, а их речь звучала бы совершенно по-другому. Народ Германии, подобно народам Галлии и Иберии, говорил бы ныне на романском языке. И, поскольку бы не было ни саксов, ни англосаксов, эта книга была бы написана совершенно на другом языке.

Германия не оказалась бы разделенной на католическую и протестантскую части, да и Европа в целом, как мне думается, избежала бы этой судьбы. Не стало бы великого культурного разрыва в Евросоюзе между теми, кто использует при готовке животное масло, и теми, кто использует оливковое, между теми, кто пьет пиво, и теми, кто пьет вино. Все это, возьмусь утверждать я, есть прямое следствие решения римлян воспринять катастрофу Вара как предупреждение, данное богами, и остановиться на Рейне.

Прежде всего, если бы легионы пошли дальше, Рейн не сыграл бы своей зловещей роли в истории нашего континента, не стал бы местом бойни между людьми, говорящими на немецком и на французском. Это не абстрактная историческая jeu d’esprit[12]12
  Игра ума (фр.).


[Закрыть]. Два раза на памяти ныне живущих людей граница между Францией и Германией – которую провели римляне – становилась местом ужасающего кровопролития, позорящего нашу цивилизацию.

Именно из-за этого кровопролития мы решились на великий проект по созданию Европейского союза, главная цель которого, как было заявлено в 1957 году, состояла в установлении такой неразрывной связи между Францией и Германией, что они никогда более не пойдут на войну. И этой цели, как нам говорит здравый смысл, мы давно уже достигли.

Во многих отношениях ЕС может считаться наследником Римской империи, попыткой объединения этой обширной и разрозненной территории подобно римлянам, создания единого рынка, единой валюты, политического союза. Разумеется, отличие наших дней состоит в том, что мы добиваемся этого не расправами и насилием, а посредством тонкого соблазна интеграции, сопровождающей торговлю, укрепляемой при необходимости голосованием квалифицированного большинства Совета министров по таким деталям, как максимально допустимый шум наших газонокосилок.

Беда в том, что данный проект – такой огромный и в некоторых отношениях такой благородный – не всегда популярен. Он недемократичен. По-видимому, он способен разбудить национальное чувство возмущения даже среди французов и голландцев, основателей Евросоюза, которые в 2005 году отвергли проект Конституции ЕС.

Вот почему мы начали с Арминия, с предательства человека, который – благодаря своему образованию и открытым перед ним возможностям – мог бы достичь всего в Римской империи.

Арминий воплощает проблему, ради решения которой создавался ЕС: дух национализма, и в особенности германского национализма. Он олицетворяет неискоренимое желание людей править самим или быть управляемыми людьми своей расы либо своей языковой группы.

На полторы тысячи лет он затерялся в исторических книгах, и кто же открыл его? Мартин Лютер, который видел символизирующий потенциал вероломного сородича. Из имени Арминий он создал немецкое имя Герман. Германец Герман – подобно Лютеру – сопротивлялся Риму, ведь в то время сам Лютер начинал эпохальный разрыв с папской властью.

И когда германское уныние было особенно сильно после хорошей взбучки, заданной Наполеоном при Ваграме в 1809 году, именно Герман, первоначальное рыжеусое воплощение духа народа (Volksgeist), наделил его патриотическим вдохновением. Снова германское население было унижено императором, и снова Герман стал символом сопротивления. Написанная в то время Генрихом фон Клейстом драма «Битва Германа» (Die Hermannsschlacht) была настолько обжигающей, что, не будучи исполненной в театре, стала самиздатовским текстом реваншизма. «Юберфриц» Герман стал звездой не менее чем семидесяти шести опер между 1676 и 1910 годами.

Однако пика своей исступленной напыщенности германомания достигла в 1838 году, когда был заложен первый камень при сооружении памятника вождю, представляющего 27-метровую медную статую на постаменте той же высоты. Вскинув меч, он стоит на вершине 400-метрового холма, поросшего лесом, и, ощетинив усы, сердито смотрит на юг, в направлении Рима – отраженной им угрозы. К 1875 году, когда памятник был завершен и торжественно открыт, Бисмарк победил Францию, и Герман стал воплощением новой, объединенной Германии. Вскоре он стал олицетворять германский дух повсюду, и, когда немцы Миннесоты решили продекларировать свое культурное наследие, они взялись в 1888 году за сооружение собственного восьмиметрового колосса, покрытого медными пластинами, на постаменте высотой 21 метр. В 2000 году конгресс признал памятник Герману в Нью-Ульме национальным символом всех американцев немецкого происхождения.

Даже сегодня оригинал привлекает огромное количество туристов. Молодые думающие немцы испытывают замешательство, если спросить у них дорогу к Hermannsdenkmal [13]13
  Памятник Герману (нем.).


[Закрыть], ведь, разумеется, он вызывает ассоциации с национализмом, не говоря уже о Гитлере: вас не удивит, что Герман был популярной фигурой у идеологов Третьего рейха.

Но, если вы отправитесь в тихий немецкий город Детмольд (он находится в 80 километрах от фактического места сражения), то с интересом отметите, что не только вы ищете Германа. Ватаги юных немцев играют в гигантских домах на деревьях в лесу и карабкаются по веревочным лестницам, кругом ларьки с мороженым, киоски и внушительный ассортимент барахла. Можно приобрести статуэтки Германа, пивные кружки с ним и маленькие полусферы, при встряхивании которых на непокорного Германа падает снег.

Наконец на вершине холма появляется замечательная и чудна́я фигура самого воина. Он облачен в тесную мини-юбочку и окислился до приятного пастельно-зеленого цвета. Пожелай Village People, диско-группа конца 70-х, включить в свой состав варвара, помимо пожарного, индейца и полицейского, Герман подошел бы идеально. По своему общему стилю и концепции памятник соответствует современной ему статуе Свободы, подаренной Францией Соединенным Штатам по случаю столетия американской независимости, но насколько отличен его посыл! Он восславляет не универсальную идею, а полностью посвящен германскости. Он нацелен на партикуляризм, национализм. Даже пьедестал нарочито не относится к какому-либо обычному архитектурному ордеру, иначе он подражал бы Риму. Стиль его подчеркнуто «варварский», на капителях украшения в виде брокколи.

Когда я стоял, разглядывая Германа, то почувствовал, что обратился к большому вопросу, лежащему в сердцевине европейского эксперимента. Мы, современные европейцы, разделены. Все опросы общественного мнения говорят об этом. Мы разделены на еврофилов и евроскептиков. Одних вдохновляет идея формирования единства из разрозненных европейских народов, другие предпочитают придерживаться национальных традиций и отстаивать примат национальных правительств.

Поразительно, насколько эти дебаты вторят эхом Древнему миру.

Надеюсь, из вышеизложенного стало ясно, что Арминия можно отнести к романоскептикам. У него имелись культурные и политические возражения, основанные на понятиях суверенитета и автономии, которые хорошо известны и в наши дни. Когда он хочет поднять своих соплеменников на последующее восстание, то кричит, что Германия навлечет на себя позор, если будет наполнена топорами и тогами – символами римского доминирования.

Но даже в собственной семье Арминия были страстные романофилы. Его тесть Сегест был настолько привержен римскому правлению, что, как мы видели, пытался предупредить Вара о плане засады. А Тацит инсценировал[14]14
  См.: «Анналы», II, 9, 10.


[Закрыть] относящуюся к последующему времени встречу между Арминием и его родным братом Флавом.

Римские войска выстроились на одном берегу реки Везер, а на другом были Арминий и херуски. Но Флав вместе с римлянами! Он даже отличается безупречной преданностью им и потерял глаз, сражаясь с германцами. Флав похваляется ожерельем, венцом и другими безделушками, полученными за верность. Арминий насмехается над ним с другого берега. Лучники же с обеих сторон отошли, чтобы братья могли надавать словесных тумаков.

Флав начинает говорить о римском величии, могуществе Цезаря, о милосердии к каждому покорившемуся, о том, что даже с женой и сыном Арминия обращаются неплохо.

«Жалкие оправдания!» – кричит Арминий и призывает брата вспомнить о долге перед отечеством, о свободе предков, об исконных германских богах, о том, что мать умоляет Флава вернуться! Постепенно они так разгорячились, что только река не дала братьям схватиться друг с другом…

Разумеется, некоторые называют этот диалог плодом воображения Тацита, который придумал слова и мотивацию ради развлечения. Но я не совсем уверен.

На протяжении 400 лет после поражения Вара римляне продолжали руководить своей империей – это правление было более продолжительным, мирным и успешным, чем у какой-либо другой империи за всю историю.

Меня всегда завораживал вопрос о том, как им это удалось, как они сумели совладать с завоеванными нациями и племенами. Как римляне создали это поразительное единообразие, e pluribus unum? Что мы можем почерпнуть из него? И почему, в конце концов, ему был уготован крах?

Увы, значительная часть моего университетского времени была потрачена на изучение того или иного упадка. Но немалая его доля была также проведена в раздумьях о достижениях маленького императора Августа, так ужасно отреагировавшего на поражение Вара.

Прежде чем обратиться к Августу, я рассчитываю показать, что не мы одни размышляем о его наследии и о наследии Рима. Этим занимались все.

Арминий, воплощающий дух германского национализма

II
Дальнее зеркало Рима

Помпезная «Клятва Горациев» Давида, написанная в 1784 году: до революции французы восславляли доблести республиканского Рима… (Клятва Горациев. Жак-Луи Давид (1748–1825). Лувр, Париж, Франция. Фото: Scala, Florence, 2004)

В октябре 2004 года двадцать пять европейских лидеров прибыли в Рим на церемонию подписания. Какая это была тусовка!

Миллионы евро были потрачены, чтобы направить дорожное движение в объезд. Освещением события по телевидению руководил выдающийся кинематографист Франко Дзеффирелли, а модельер Валентино создал униформы для двадцати пяти «стюардов» и «распорядительниц». Мэр Рима позаботился о доставке 30 тысяч живых цветов, а на Капитолийской площади – в бывшем эпицентре государственного культа Рима, кульминационном месте священных процессий, – был развернут транспарант с горделивой надписью на латыни Europaeae Rei Publicae Status, «Установление Европейской республики».

Один за другим лидеры государств и министры иностранных дел выходили вперед и подписывали новую европейскую конституцию в зале Горациев и Куриациев. Они доставали перьевые ручки и оставляли властные росчерки на пергаменте истории. Берлускони, Шрёдер, Ширак, Блэр, Фишер, Юнкер, Стро – все подчеркивали торжественность момента своими «монбланами».

Народам Европы оставалось только дать согласие на пакт, заключенный от их имени. Они, увы, отказались.

Конституция была отвергнута, причем не датчанами или британцами, которых традиционно считают любителями портить европейское веселье. «Нет» сказали французы и голландцы, нации, стоявшие у истоков ЕС. Договор был переведен в состояние криогенного паралича.

Но, прежде чем электорат проявил жестокость и обескуражил своих лидеров, итальянское правительство повелело высечь надпись на мраморной доске. Она выполнена безупречными августейшими заглавными буквами, повешена на стене дворца и вот что гласит:

DIE XXIX MENSIS OCTOBRIS AD MMIV IN HOC SACRATISSIMO CAPITOLINO COLLE ALMAE URBIS ORBISQUE TERRARUM ARCE IN PRAECLARA

AUGUSTAQUE EXEDRA AB HORATIIS ET CURIATIIS NUNCUPATA NATIONUM IN UNIONE EUROPAEA CONIUNCTARUM SUMMI MODERATORES FOEDUS DE CIVITATIS FORMA CONSTITUENDA UT EUROPAE GENTES IN POPULI UNIUS CORPUS COALESCERENT UNO ANIMO UNA VOLUNTATE UNO CONSILIO OBSIGNAVERUNT.

«29 октября 2004 года на этом священнейшем Капитолийском холме, цитадели благодатного города и всего мира, в знаменитом августейшем зале, названном в честь Горациев и Куриациев, высшие руководители наций, объединенных в Европейский союз, подписали договор о конституции, подлежащей утверждению, чтобы люди Европы могли слиться в теле одного народа с одним духом, одной волей и одним правительством».

Один дух, одна воля, одно правительство! Когда на континенте в последний раз был один дух, одна воля, одно правительство? Такого не было с падения Римской империи. Не случайно и то, что мраморная доска вторит старому римскому лозунгу plurimae gentes, unus populus – «многочисленные нации, один народ».

Будет натяжкой сказать, что Римская империя служит единственным или даже основным источником вдохновения для современного Европейского союза, хотя мне думается, что эмблема с двенадцатью звездами восходит скорее не к двенадцати апостолам, а к двенадцати цезарям Светония, то есть императорам, чьи головы в золоченой оправе римляне носили как ожерелье.

Но можно утверждать, что нашим современным европейским лидерам, устремленным к экономическому и политическому союзу, будет уместно задуматься о достижениях Рима.

Нетрудно понять, почему так высоко ценится Рим.

Вот что пишет Эдуард Гиббон в 1776 году: «Если бы у кого-нибудь спросили, в течение какого периода всемирной истории положение человеческого рода было самое счастливое и самое цветущее, он должен был бы без всяких колебаний назвать тот период, который протек от смерти Домициана до восшествия на престол Коммода»[15]15
  Гиббон Э. История упадка и крушения Римской империи / Пер. с англ. В. Н. Неведомского. М.: Олма-Пресс, 2002. Гл. 1.


[Закрыть]. Или с 96-го до 180 года.

А вот слова великого немецкого историка Теодора Моммзена:

Редко случалось, чтобы управление миром так долго переходило из рук в руки по установленному порядку… Но в своей сфере, которую всякий, кто к ней принадлежал, не без основания считал за весь мир, этот режим сохранял спокойствие и благоденствие стольких народов и более долго и более всесторонне, чем это когда-либо удавалось какой-либо другой правительственной власти [16]16
  Моммзен Т. Римская история / Пер. В. Н. Неведомского. М.: К. Т. Солдатенков, 1885. Т. 5. Кн. 8. Предисловие.


[Закрыть].

Рим был крайне успешен, а по свойственному многим из нас инстинкту мы стремимся возвеличить своих успешных предков. Это называется снобизмом. Возникает старое доброе желание найти на своем генеалогическом древе кого-нибудь по-настоящему особенного, в надежде, что, упоминая эту личность, мы дадим знать окружающим о нашей собственной исключительности. Таким инстинктом обладают не только люди, но и общественные институты, и за последние полторы тысячи лет многие из них лезли из кожи вон, чтобы заявить о своем родстве с Римом, пусть и не близком и зачастую подложном.

Рим подобен дальнему зеркалу, в котором мы тщимся увидеть себя и подтвердить свой статус наследников. В зависимости от нашего темперамента зеркало Рима используется по-разному. Некоторые видят себя в шлемах, с копьями и орлами, других окружают салютующие воины либо коленопреклоненные племена, кому-то прислуживают имперские девушки для увеселения, и виноградные грозди свешиваются им в рот. На протяжении всей истории люди примеряют на себя те или иные части римского одеяния, чтобы понять, как они сидят. Порою выглядит неплохо, но еще никому не удалось облачиться полностью – ни какой-либо последующей империи, ни Евросоюзу. Никто не достиг идеала unus animus, una voluntas, unum consilium, и наше исследование частично нацелено на то, чтобы понять почему. Нам придется начать с первого мутировавшего наследника Римской империи, христианской церкви.

Церковь вышла из империи, осознанно опираясь на ее авторитет. Когда в 330 году Константин перенес столицу на Босфор, он назвал ее Новый Рим. Константинополь расположен на семи холмах, как и город на Тибре. Но гораздо важнее то, что слово «Рим» было указателем власти, немедленно понятным всем.

Константину и другим ранним христианам было очевидно, что языческая империя должна служить лекалом, предтечей новой духовной империи христианства. И действительно, Евсевий Кесарийский, биограф Константина и придворный теолог, утверждает, что Римская империя была вызвана к жизни, чтобы послужить своего рода ракетой-носителем христианства и запустить новую религию. Можно оспаривать телеологию его анализа, но в нем можно увидеть зерно истины.

Христианство распространилось так стремительно, поскольку империя уже создала единое политическое пространство и потому что Церковь легко наложилась на институты Рима. Языческий император Диоклетиан установил 101 провинцию, единицу местного управления, которые объединялись в 12 диоцезов. Отсюда рукой подать до территориальной единицы Церкви, во главе которой стоит епископ. Даже в своем языческом воплощении Рим уже был духовной империей, граждане которой побуждались к почитанию культа. Непосредственно перед великим переходом в христианство главным культом империи был Sol Invictus (Непобедимое Солнце, с которым был связан фестиваль 25 декабря). Когда укрепился подобный монотеизм, стало легко обратить культурно единую территорию в новую государственную религию. Риму надлежало стать штаб-квартирой христианства не потому, что там был распят апостол Петр или что его могила – поразительно – была обнаружена в Ватикане. Рим был очевидным местом, поскольку христианская церковь черпала силу из его имени. Существенной частью притязаний как римской общности, так и христианства было отсутствие географических пределов.

«Imperium sine fine dedi, – говорит Юпитер о римлянах в «Энеиде», – я дал им бесконечную империю». И эту претензию вознамерилось унаследовать христианство.

Когда папа Григорий I в конце VI века захотел подчеркнуть свой авторитет, он обратился к древнему титулу, и впервые был назван Pontifex Maximus, откуда происходит наше слово «понтифик». Но кем был Pontifex Maximus? Разумеется, политической фигурой из Древнего Рима, верховным жрецом. И, когда мы произносим Pontifex Maximus применительно к папе Бенедикту, помните, что он пользуется званием, которое прежде носили Юлий Цезарь и император Август. Целью употребления титула было наполнение папской должности той величественностью и достоинством, которые ранее связывались с императором. И срабатывает ли это использование старинного римского звания?

Конечно нет, потому что понтифик давно утратил какую-либо светскую власть. Как мы увидим, магия Рима состояла в слиянии религии и политики. И вспомните, напротив, испепеляющие слова Сталина: «А сколько дивизий у папы римского?»

Когда Карл Великий короновался в Риме в рождественский день 800 года, он был наречен Imperator Romanorum, императором римлян. Так закладывались основы Священной Римской империи. Ее можно было назвать Германской либо Франкской, но брендом была именно Римская. Рим наделял влиянием. В действительности, как заметил Вольтер, она не была ни Священной, ни Римской, ни империей, продержавшись в своей каролингской форме лишь около девяноста лет.

Когда британские монаршествующие Плантагенеты возжелали укрепить свое достоинство и независимость от Франции, они стали поощрять веру в альтернативное происхождение британского народа, не имеющее ничего общего с Нормандским завоеванием.

Была сделана смехотворная попытка связать слово «Британия» с Брутом, правнуком Энея, героя, покинувшего Трою и основавшего Рим. В трудах Гальфрида (Джеффри) Монмутского и Эдмунда Спенсера вы увидите ошеломляющее указание, что этимология кельтского племени триновантов, живших вблизи Лондона, восходит к Troi-novantum, или «Новой Трое». Замысел состоял в том, чтобы дать британцам совершенно особую родословную, более аристократическую, чем у французов, ведь нашими предками были троянцы – как у самих римлян! А в XIX веке был период, когда многих шотландцев называли Энеями, поскольку их родители пребывали в иллюзии, что это имя соответствует Энгесу. Как не повезло любому, кто звался Энеем Мактавишем – вряд ли получалось убедительно.

Если у вас есть национальный герой, то его стоит возвеличить, сделать еще замечательнее, заявив, что он римлянин. Король Артур был якобы римским рыцарем, и в пятой главе «Смерти Артура» Мэлори он отправляется в город на Тибре, где оставшиеся сенаторы и кардиналы коронуют его императором Рима. Именно так: главный национальный миф заключается в том, что мы дали миру римского императора. Немногие слышали об этом.

Все подобные личности, мифические или нет, претендовали на статус наследников Западной Римской империи, чье падение, безусловно, стало политическим и культурным катаклизмом. Но на востоке, разумеется, римляне владычествовали дальше и дальше. Мы считаем их византийцами, но сами они не использовали этот термин. Они называли себя «ромеями», «римлянами» по-гречески. Восточная империя продержалась еще тысячу лет, до падения Константинополя в 1453 году, и, когда султан Мехмед II устроил окончательный штурм города и ужасающую резню, какой титул он добавил к уже имевшимся? Не ждите никакого поощрения за правильную догадку – «римский цезарь», и османские султаны сохраняли этот титул до 1922 года, когда султанат был упразднен.

Турок Мехмед читал своего Гомера и знал все о классической цивилизации. Но в наши дни требуется приложить бо́льшие усилия, чтобы найти конкретные свидетельства могущества Римской империи. Вы можете разглядеть кирпичную кладку в глубине дорожной ямы в лондонском Сити, и римский вопросительный знак замерцает в вашей голове. Либо, пролетая на закате над полями, вы внезапно видите странный контур посреди пшеницы и задумываетесь – гм, не остатки ли это лагеря? Или всего лишь игра света?

Вам нужно отправиться в Бат, или к валу Адриана, или в деревню Фишборн, чтобы по-настоящему почувствовать римскую Британию, и все же Рим окружает нас. Точнее, Рим преимущественно под нами. Где-то внизу, в чреве Сити, кабели опутывают остатки римских дворцов. Поезда метро мчатся через подземные святилища Митры, а огромные викторианские сточные трубы проложены сквозь древние бани.

Рим расстилается под каждым крупным европейским городом, римские остатки находят и в пустынях Африки, и на Ближнем Востоке. Через три континента, от Португалии до Ирака, от Туниса до Шотландии, простираются ушедшие под землю участки римских стен, а кое-где загадочные глыбы римской каменной кладки пробиваются сквозь дорожное покрытие. Люди не задумываясь проходят мимо них, и, на первый взгляд, можно решить, что Рим забыт или стал совершенно неважным для современной Европы и ее граждан.

Отнюдь нет: я утверждаю, что идея Рима по-прежнему находится в коллективном бессознательном нашей западной цивилизации. Подобно тому как планы римских улиц различимы по всей Европе, так и в нашей культуре сохраняется глубокий, интуитивный отпечаток Римской империи. Я полагаю, Юнг назвал бы это архетипом – скрытое коллективное воспоминание о прежнем состоянии нашего континента, о поразительном достижении римлян в поддержании единства, процветания и мира на протяжении почти 400 лет.

Но отпечаток Рима несет не только наша архитектура, политические институты и законы. Мы даже придаем форму историческим событиям, сообразуясь с римским образцом, словно римское лекало дополнительно подтверждает их легитимность и неизбежность.

Взгляните на картину Давида «Клятва Горациев». На этом огромном холсте запечатлен один из тех бодрящих мифов раннего Рима, которые должны свидетельствовать об исключительном аскетизме новой власти. Трое братьев из римского рода Горациев дают клятву доблестно сразиться с тремя братьями Куриациями из враждебного города Альба-Лонга. Схватка была жестокой. В конце остался в живых только один из Горациев. Вернувшись в Рим, он застал свою сестру, оплакивающую не двух братьев, но одного из Куриациев, к которому она испытывала чувства. Гораций незамедлительно пронзает сестру мечом. Будучи привлечен к ответственности за убийство, он говорит о правоте своего поступка, поскольку сестра проявила враждебность Риму, скорбя по одному из Куриациев. Горация отпускают.

Давид работал над этой брутальной историей о сестроубийстве в 1784 году, за пять лет до революции, в его картине отображено стремление к аскетизму и патриотизму, которые французские интеллектуалы связывали с республиканским Римом. У самого Робеспьера было прозвище Римлянин, а когда к власти пришел Наполеон, он взаимодействовал с культурой, которая уже была одержима Римом. Наполеон опирался на существующий исторический нарратив, и, подражая ему, совершил переход от республики к империи, который ранее имел место при Августе. Рим снабдил его не только иконографией, он предоставил ему легитимизирующий прецедент для установления диктатуры. Рим заложил архетип конфликта, лежащего в основе всей последующей политики, – между республиканизмом и цезаризмом.

Подумайте о политической культуре имперской Франции, о том, как продвигался хитрый корсиканец – словно сам Август – от первого консула до императора. Вспомните об орлах, торжественных шествиях, Arc de Triomphe – Триумфальной арке, подражающей римским сооружениям, или колонне на Вандомской площади, отлитой из 1250 австрийских и русских пушек, захваченных при Аустерлице. Что эта колонна, как не знак уважения великой колонне Траяна, с ее 40 вертикальными метрами веской пропаганды, славящей победу его войск над даками, современными румынами, – не вполне Аустерлиц, но близко к нему. Вот таково удовольствие быть императором и Наполеоном: вы можете наградить себя сколь угодным количеством колонных дюймов.

Когда Наполеон был коронован императором, он надел на себя лавровый венок, несомненно заимствовав этот прием у цезарей. Он был запечатлен в венке на картине все тем же Давидом, который ранее идеализировал республиканские доблести.

А сколько длилась французская попытка цезаризма? Двадцать лет. Она завершилась на острове Святой Елены, где император медленно умирал из-за мышьяка в обоях.

Многие люди пытались следовать этому римскому стилю, потерпев при этом неудачу или выглядя по-идиотски. Легко представить, что творилось в голове Людовика XIV, когда он был облачен в панцирь и сандалии и закинут на большого бронзового коня в центре Лиона, бывшего когда-то столицей провинции Gallia Lugdunensis. Ведь этот человек именовал себя королем-солнцем и заявлял, что все искусства и науки должны совместными усилиями, как во время Августа, славить его правление. Людовик полагает, что он смотрится как римский император, но в действительности он выглядит как толстяк в юбке верхом на лошади.

Представьте, что вы российский самодержец, захватывающий все новые евразийские пространства. Как бы вы назвали себя? Разумеется, цезарем, или царем, и вы не колеблясь будете напоминать всем, что Москва известна как «Третий Рим» (первым был итальянский город, а вторым Константинополь) с 1472 года[17]17
  Все же концепция «Москва – Третий Рим» была впервые выражена в посланиях старца Филофея, написанных в конце 1523 – начале 1524 г., то есть при Василии III.


[Закрыть], когда Иван Великий женился на Софии Палеолог. Последняя, судя по всему, была крайне непривлекательна и заносчива, но приходилась племянницей последнему византийскому императору.

Вы женитесь на племяннице последнего византийского императора, вы абсолютный монарх, и – бинго! – вы наследник Цезаря. Но, в отличие от римского Цезаря, вы не одиноки.

Сербы использовали титул царя в XIV веке, а как можно забыть Болгарскую империю, созданную Симеоном I, сыном Бориса? Верно, что в наши дни мы в основном помним имперскую культуру Болгарии по слову bugger, дарованному английскому языку, но в конце IX – начале X века они контролировали значительную часть Греции, Боснии и полностью территории современных Румынии и Венгрии. Задолго до того, как этот титул стал употребляться русскими, Симеон провозгласил себя «царем болгар и греков», что не приветствовалось в Константинополе (Риме номер два). Царствование в Болгарии продолжалось и после того, как русский царь и его семья были расстреляны в Екатеринбурге, оно прекратилось в 1946 году.

Несомненно, Юлий Цезарь возлагал большие надежды на свое политическое бессмертие. Но даже он не мог представить, что спустя две тысячи лет после его убийства, на заре атомного века, возвеличенное им фамильное имя будет всерьез рассматриваться на Балканах как символ власти и авторитета.

Если вы лидер Германии XIX века, где усиливаются милитаризм и реваншизм, вы вглядываетесь в туман прошлого и ищете национальный символ. Найдя Арминия, вы сооружаете славного зеленого гиганта в лесу. Но вам хочется и того и другого. У вас две противоречащие друг другу мечты о Риме.

Вы желаете воспользоваться духом антиримского протонационализма, олицетворяемого Арминием. Но вам хочется и немножечко знаменитого римского универсализма, поэтому без тени смущения вы отождествляете себя с человеком, против которого сражался Арминий.

Вы называете себя кайзером (цезарем), используя титул, бывший в ходу в Священной Римской империи с 962 года, подхваченный австрийцами в 1804-м. Как германский кайзер вы присоединяетесь к империалистической схватке не только потому, что желаете потягаться с британцами, но и потому, что никакой уважающий себя цезарь не может обойтись без широко раскинувшихся владений.

Даже бельгийцы захотели создать империю – впрочем, она состояла в основном из Конго, личного владения короля Леопольда II. Чтобы отметить апогей бельгийского величия, в брюссельском Парке пятидесятилетия была воздвигнута Триумфальная арка невообразимых размеров, которая значительно превосходит лондонскую Мраморную арку и больше всего, что создали римляне. С ней может поспорить по несдержанности только памятник Виктору Эммануилу II, который был создан на склоне Капитолийского холма в конце XIX – начале XX века. Это побуждает меня сформулировать предположительную закономерность: большая империя – маленькая арка, маленькая империя – большая арка.