Текст книги "С мечтой о Риме"

Часть вторая
В центре сети

III
Мастер пропаганды

Август в военных доспехах: человек, который сделал все это возможным (Август из Прима-Порта. Мрамор. Римский скульптор, I век. Музей Кьярамонти, Ватикан, Италия, ч/б фотография, Alinari/Bridgeman Art Library)

За исключением современного правителя Туркменистана, чьи причудливые реформы вряд ли будут долговечны[22]22
  Книга «The Dream of Rome» была впервые опубликована в 2006 г., а в 2008-м Гурбангулы Бердымухамедов отменил календарь, введенный Туркменбаши.


[Закрыть], свои имена месяцам года дали лишь два человека, причем один из них был приемным сыном другого. Их имена вошли в повседневную речь, в каждый дневник и в любую форму хронологии, как на Западе, так и вне его.

Вот что я называю наследием. Эти два жестоких диктатора отложились таким огромным пластом в европейском сознании, что пережили все церковные реформы календарей, хотя оба были язычниками.

Мы празднуем Рождество – всего лишь – два дня в году. Мы отмечаем появление на свет нашего Спасителя непродолжительным холодным интервалом колядования, бражничанья, раздраженности и чувства вины.

Серьезные праздники начинаются в июле, месяце, названном в честь Гая Юлия Цезаря в 45 году до н. э., за год до его убийства. Но именно месяц, носящий имя Августа, западная цивилизация отмечает величайшими расходами и самым беспощадным отдыхом.

От Вашингтона до Москвы, от Берлина до Брюсселя чиновный люд устремляется в горы и на пляжи, и через тысячу лет в имени римского тирана по-прежнему будет отзвук расслабления и веселья. На мой взгляд, это не случайность.

Есть глубинная логика в решении сохранить имена Юлия и Августа Цезаря, отражающем их ключевую роль в становлении нашей европейской цивилизации.

Переименование сенатом пятого месяца (тогда он был таким по счету) в честь Юлия было выражением благодарности за исправление им календаря, который приобрел дурную славу. Коллегия, во главе которой стоял Pontifex Maximus и которая решала, когда заканчивается год, стала коррумпированной. Пребывание римских должностных лиц на своем посту можно было изменить, удлиняя или укорачивая дополнительный месяц. В результате январь стал приходиться на осень.

Юлий Цезарь проявил космическую власть и изменил календарь, восстановив гармонию между ним и временами года. По идее, переименование месяца должно было продемонстрировать признательность, но в действительности отражало желание сената подольстить диктатору, который без колебаний мог повести свои войска на Рим.

Впоследствии римский сенат решил переименовать шестой месяц (таким он был ранее) в честь Августа и его победы в сражении. Римский историк Дион Кассий, обычно не сообщавший нам дат битв, считал Акций заслуживающим, чтобы его помнили. Несомненно, он был прав. 2 сентября 31 года до н. э. Август стал единоличным правителем Рима, положив начало новому мировому порядку.

Не так давно я с семьей прилетел в греческий аэропорт Превеза поздним вечером, при этом оказалось, что я сильно промахнулся. Арендованный мной автомобиль был слишком мал и совершенно не подходил нам. Я в отчаянии разглядывал карту и прикидывал автобусные маршруты, когда заметил, что в действительности аэропорт называется Preveza-Aktio.

«Здо́рово! – сказал я жене. – Знаешь что, это Акций! Всю свою жизнь я хотел увидеть Акций!»

«Да, – произнесла она тоном человека, ожидающего появления пригодной машины, – и некоторые из нас хотят акций от тебя».

«Нет-нет, – сказал я, – я подразумеваю Actium, ключевое событие, поворотный момент судьбы человечества». В последующие дни я пытался объяснить значение этого сражения.

В последний день, возвращаясь в аэропорт, мы специально поехали в объезд вокруг залива Амвракикос с его соляными полями и пеликанами и оказались на мысе Акций, одной из двух крабовидных клешней у входа в залив.

«Должно быть, здесь, – сказал я семье, героически изображавшей заинтересованность, – стояли палатки Антония. Ведь вы помните Антония, который любил Клеопатру».

Когда мы глядели на мерцающее море василькового цвета, боюсь, меня внезапно охватил наставнический пыл. Мне отчетливо представилось, как все происходило.

Здесь, на мысе, были Антоний и Клеопатра, и рядом с тем местом, где стояли мы, находился их лагерь, в котором они провели ночь перед сражением. Античными поэтами упоминаются conopia – сетки от комаров – грецизм[23]23
  Κώνωψ – комар (греч.).


[Закрыть], навевающий мысли о роскоши. Здесь парочка предалась ласкам последней минуты, в духе Тейлор и Бёртона, прежде чем отправиться к своим кораблям, Клеопатра – к ее эскадре из 60 судов, а Антоний объезжал на небольшой лодке свой флот из 500 судов, ободряя воинов. Некоторые из его кораблей были огромными, превосходя по размерам триремы с их тремя рядами весел, – они назывались декаремами. Каждым из весел, расположенных в два ряда, управлял не один, а пять человек. По словам Вергилия, они вздымались из воды, как Кикладские острова.

А над поверхностью моря у северного мыса – на удалении лишь нескольких сотен метров – находился Гай Юлий Цезарь Октавиан. У него также был мощный флот вблизи залива, но заметно проигрывающий кораблям Антония по гигантизму. Его 400 судов также уступали по численности.

Ставки не могли быть выше. Замысел Антония состоял в том, чтобы прорваться через крабовидные клешни и в конечном счете перенести боевые действия в Италию. Целью Октавиана было сдержать и сокрушить его.

Если бы вы сравнили боевую форму этих двух человек, то отдали бы победу Антонию, знаменитому своей силой. Он сражался в изнурительной кампании против парфян – самых опасных врагов Рима – и немало отличился в ней. Он был любим как войсками, так и друзьями. По причине характера и физической мощи его уподобляли Гераклу, он даже носил на своих плечах Гераклову львиную шкуру.

Октавиан, напротив, был небольшим, бледным и болезненным. За ним не значилось выдающихся достижений личного мужества или военного мастерства, и, хотя он участвовал в нескольких крайне успешных кампаниях, создавалось впечатление, что основную работу делали другие военачальники.

Но если бы вы глубже задумались о личности за этим лицом с тонкими чертами и гладкой кожей, вы бы заметили, что он был той оливкой, которая все время оказывается наверху банки. Великие любовники были обречены.

Октавиан уже достиг немалого, став наследником Цезаря. Ведь Октавиан приходился Цезарю лишь внучатым племянником, и были два других внучатых племянника старше его, претензии которых на повышение были чуть более обоснованными. Однако Цезарь, по-видимому, подметил что-то в этом мальчике.

Вероятно, они встретились в 47 году до н. э., когда Цезарь вернулся после своих сражений с Помпеем, и вскоре шестнадцатилетний Октавиан был избран в коллегию понтификов. Затем Цезарь позвал его присоединиться к следующей кампании против помпеянцев в Африке. Можно представить, насколько волнующей была для подростка протекция, оказанная покорителем Галлии и Британии. Но Атия, мать Октавиана, сказала, что ее сын слишком юн, и запретила его участие. Цезарь одержал ряд побед и, вернувшись, утешил Октавиана, пригласив его на триумфальные торжества и наградив наряду с участниками кампании. Цезарь возвысил юного, не слишком знатного родственника до патрициев – аристократии – и позволил ему возглавить проведение нескольких игр и фестивалей.

Для семнадцатилетнего подростка это было уже слишком, и Октавиан заболел. Когда Цезарь снова отправился в поход, на сей раз против сыновей Помпея, Октавиан был слишком слаб, чтобы последовать за ним.

«Не беда, – сказал Цезарь. – Главное – выздоравливай и присоединяйся, когда сможешь». Так Октавиан и поступил. Он добрался своим ходом, чуть не погибнув в кораблекрушении, и так впечатлил Цезаря своей отвагой, что диктатор включил Октавиана в свой штаб для разработки последующих кампаний против парфян на востоке и против даков к северу от Дуная. Но, прежде чем Октавиан сумел снова проявить себя, Цезарь решил, что он должен закончить свое образование в греческом городе Аполлония, который находился на территории современной Албании. Октавиан проходил там обучение вместе со своим другом Марком Випсанием Агриппой, когда из Рима пришли ужасные новости.

Рим был построен на желании аристократов добиться славы. Слава добывалась военными победами. Военные победы достигались посредством армии, которая была самой обученной и агрессивной на памяти мира.

На протяжении семи веков Рим непрерывно расширялся. Он поглотил соседние города, но жажда завоеваний не утолилась этим. Иногда старая гвардия ворчала из-за эгоцентричной одержимости славой, иногда Рим был втянут в конфликты помимо своей воли, но он всегда выходил победителем.

Северная Африка, Греция и Испания были присоединены к Римской империи – задолго до того, как у римлян появился император, – и казалось, никакая сила не в состоянии сопротивляться им. Словно в экосистеме появился новый хищник, превосходящий всех своей свирепостью. Однако с неизбежностью главный инструмент римского успеха обратился против самих римлян. Стало невозможным контролировать армию и полководцев.

Как и всё, чем занимались римляне, их политика была крайне состязательна. После изгнания римских царей в 509 году до н. э. общественным строем стала замысловатая квазидемократия, при которой аристократы боролись за государственные должности. Но демократия была хрупка и уязвима для людей с пылкими сердцами и острыми мечами. Бо́льшую часть I века до н. э. римский мир был отягощен гражданскими войнами, когда у одного военачальника за другим внезапно возникало раздувающее ноздри понимание, что государство было в опасности – и только он мог спасти Рим. Сулла сражался с Марием и наполнил город своими войсками. Он стал зачинщиком ужасающей чистки своих врагов, получившей название проскрипций, – когда на Форуме вывешивались имена жертв. А после того, как Цезарь повздорил с Помпеем, он решил, что находится выше закона. И в 49 году до н. э. полководец перешел Рубикон со своими легионами – что запрещалось законом – и, подобно Сулле, отправился маршем на Рим.

Цезарь стал диктатором и, по определению, пятном на конституции. Притворство демократии делалось мучительно неубедительным. Традиционные консерваторы и республиканцы роптали все сильнее.

Цезарь был голубых кровей, насколько это возможно, но другие аристократы негодовали из-за его броского популизма. Подозревали, что он хотел стать царем. Среди тех, кто испытывал глубокие сомнения, были знатные римляне вроде Брута и Кассия, а также оратор Цицерон, чье политическое мастерство не вполне соответствовало его литературному гению.

15 марта 44 года до н. э. Цезарь отправился в курию Помпея на заседание сената, обратив в шутку плохие сны жены и предупреждения прорицателя. Сначала он не понимал намерений собрания приблизительно из шестидесяти сенаторов, которые обступили его, обращаясь с петициями, заставив его своими поцелуями сесть на золоченый стул. Затем Цезарь почувствовал, как кто-то сдернул с него тогу, и его грудь обнажилась. «Но это же насилие!» – как говорили, пожаловался он. Потом Каска нанес ему первый удар, после чего диктатору снова и снова наносились ранения, от груди до чресел. Увидев, что одним из нападающих был Брут, чью мать Сервилию он любил в юности, Цезарь воскликнул: «И ты, дитя мое!»

Не желая, чтобы другие увидели его предсмертную агонию, он прикрыл свое лицо тогой и упал у ног статуи Помпея.

В последующее время Октавиан проявил мужество и хитрость, которые позволяют ему занять место среди самых выдающихся политиков за всю историю. Пожелай вы составить лучшую команду из 11 государственных деятелей мирового класса, вам стоило бы выбрать Августа в качестве плеймейкера.

(Признаком его Протеева политического таланта служит то, как наш герой изменял свое имя. До смерти Юлия Цезаря он был известен как Гай Октавий, а после нее превратился в Гая Юлия Цезаря Октавиана; став императором в 27 году до н. э., он получил известность как Цезарь Август, или Август Цезарь, или просто Цезарь, или просто Август. Усвоили? Давайте называть его Октавианом до Акция и Августом после.)

Нетрудно вообразить его чувства, когда он узнал о гибели своего почитаемого и любимого двоюродного дедушки. Он был охвачен гневом из-за потери родственника, яростью к его убийцам и возмущением тем, что его путь к возвышению был пресечен. Но он действовал с крайним хладнокровием и тщательностью.

В Риме все взгляды были устремлены на Марка Антония, который разделял консульство с Цезарем и произнес драматическую речь над телом диктатора, доведя толпу до экстаза возмездия. Октавиан был дальним родственником, как географически, так и по крови. Ему было лишь восемнадцать.

Но когда он приехал в Италию, то обнаружил свое огромное преимущество над всеми. В завещании Цезаря он был назван главным наследником.

Не делай этого, призывал его отчим Филипп. Откажись от наследства. Пощади себя, мой мальчик, пусть у тебя будет спокойная жизнь. Но юноша пренебрег советом.

Октавиан отправился в Рим, где ветераны кампаний Цезаря начали стекаться под его знамя. Он посетил Марка Антония, чтобы заявить свои права на полагающееся ему огромное состояние Цезаря. При этом Антоний совершил свою первую ошибку. Он грубо обошелся с юношей. Извини, сказал он, денег нет (в действительности Антоний растратил их). Октавиану отказали в 100 миллионах сестерциев, а эти деньги Цезарь предназначал для поддержки городских бедняков и своих войск.

Менее сообразительный человек решил бы незамедлительно стать заклятым врагом Антония. Октавиан мог бы заключить тактический союз с антицезарианской группировкой, теми людьми, которые убили его двоюродного дедушку. Он мог бы присоединиться к войне с Антонием в надежде встать во главе новой власти в Риме. Среди тех, кто призывал его к этому, был Цицерон. Но Октавиан был слишком хитроумным, чтобы согласиться.

Если бы он объединился с Цицероном и противниками Антония, он бы действовал сообща с Брутом и Кассием, убившими его приемного отца. Вероятно, перспектива этого представлялась ему отвратительной. Но у него были и более веские причины, чтобы пережидать.

Беда с Цицероном заключалась в том, что при всем своем ораторском блеске он был второразрядным политиком. Цицерон расходовал потоки многословия, чтобы возвеличить память о своем собственном консульстве в 63 году до н. э., когда он героически отразил несколько туманный «заговор» Катилины против государства. Он докучал Риму речами о необходимости придерживаться старых обычаев. Ему претили воинственность и оппортунизм Цезаря. По существу Цицерон был прав, но его всегда подводило собственное тщеславие и чванство.

Цицерон мнил себя неустанным защитником республики, он приветствовал убийство в Мартовские иды как «освобождение» и говорил о Бруте и Кассии как об избавителях от тирана. Что он увидел в Октавиане? Не более чем полезный инструмент для уничтожения Антония и искоренения цезаризма. Он не доверял Октавиану. Конечно нет. Но он и не думал, что Октавиан будет значим длительное время, а потому придумал одну из своих маленьких колкостей, которая впоследствии будет стоить ему жизни. Он изрек, что юноша laudandum, ornandum, tollendum – его нужно восхвалять, почитать, превозносить, за тем исключением, что tollendum также могло значить «подлежащий устранению». Это было довольно забавно, но не умно, ведь шутка дошла до ушей Октавиана.

Но молодой человек снова проявил выдержку и воздержался от мгновенного проявления обиды. Острота лишь служила подтверждением его заключения, что не стоит полностью переходить на сторону антицезарианской группировки. Помимо прочего, Брут и Кассий намеревались стать консулами через пару лет, и в этом расписании не было места для Октавиана.

Поэтому он потворствовал схватке обеих крайностей, а сам придерживался средней линии. Он был вовлечен в действия против Антония в апреле 43 года до н. э., но отказался доводить их до конца. Когда республиканцы пришли к нему и умоляли, чтобы он помог схватить Антония, он заявил, что его войска – многие из которых были верны Цезарю – не подчинятся его приказу.

Октавиан понял, что лучшим выбором для него будет сначала уничтожить убийц Цезаря, а потом возглавить цезарианскую фракцию. Разумеется, со временем на его пути встанет Антоний, но прежде нужно заняться первоочередным.

В начале июня 43 года до н. э. Цицерон с гордостью написал заговорщику Бруту, что он положил конец всем планам, которые могли быть у Октавиана на возвышение до консула. 27 июня он послал еще одно письмо Бруту, который к тому времени встал во главе большой территории на севере Греции. Обстановка на Октавиановом фронте по-прежнему выглядит хорошо, хвастал Цицерон. Он уступит. Я вполне уверен, что сумею убедить мальчика отказаться от амбиций.

Спустя лишь несколько дней Октавиан послал делегацию из 400 центурионов в сенат, которые потребовали, чтобы их командир стал консулом. «Если вы не дадите ему консульства, – сказал один из руководителей делегации, вытащив меч, – то это даст!» Сенат запаниковал. Некоторые его представители пытались организовать сопротивление, но легионы в Риме перешли на сторону наследника Цезаря.

Вскоре Октавиан стал консулом вслед за своим приемным отцом Гаем Юлием. Это был поразительный и возмутительный переворот, в немалой степени и потому, что Октавиану было лишь двадцать, то есть его возраст был на двадцать два года меньше минимально допустимого для этого поста.

Теперь давайте ускоренно пройдем последующие двенадцать лет, которые были полны сумятицы и насилия. Каким-то образом два главных противника Акция – Октавиан и Антоний – умудрялись сохранить свой союз. Но в конечном счете дело шло к их столкновению. Тому было несколько причин.

У Октавиана были огромные амбиции, почти сверхъестественная воля к власти. Также существовал риск, что Антоний создаст соперничающую империю на востоке, возможно со столицей в Александрии. И напоследок мы должны признать романтическую историческую школу. В конечном счете между ними встала женщина.

В 43 году до н. э., когда Октавиан стал консулом, двое будущих соперников совершили мудрый поступок. Вместе с Лепидом, не столь энергичным политиком, они встретились на речном острове вблизи Бононии (современная Болонья) и заключили сделку. Они образовали триумвират, комиссию из трех человек, для спасения Римской республики. Затем стали разбираться со своими врагами.

Сначала они организовали собственные проскрипции и тем самым пошли, по примеру Суллы, на жестокие внесудебные убийства. Вы, наверное, помните сцену из Шекспира («Ты видишь – этим знаком он осужден на смерть»)[24]24
  «Юлий Цезарь», акт IV, сцена I. Пер. П. Козлова.


[Закрыть] и страшное бессердечие, с которым составлялся список. Главной целью Антония был Цицерон. Старик преследовал Антония своими филиппиками, в которых его личность и половая жизнь выставлялись самым скабрезным образом, даже по стандартам римских инвектив. Октавиан не предпринял ничего, чтобы защитить Цицерона. Laudandum, ornandum, tollendum — сказал тот об Октавиане, посчитав это удачной шуткой, но теперь она обернулась против Цицерона.

Старик предпринял довольно вялую попытку бегства, но 7 декабря 43 года до н. э. его паланкин настиг центурион. Цицерон отложил копию «Медеи» Еврипида и высунул голову из-за занавеси. «Вот, ветеран, – сказал он, подставляя свою шею, – если считаешь, что это правильно, руби». Центурион отсек его голову с третьего удара.

Впоследствии некоторые утверждали, что Октавиан два дня пререкался с Антонием и пытался не допустить включения Цицерона в список. Верить этому, скорее всего, нет оснований. Для Октавиана имела значение только целесообразность, а в тот момент было целесообразно находиться на стороне Антония.

Они вместе сражались в одной из решающих битв западного мира при Филиппах в Македонии в 42 году до н. э. Цезарианцы противостояли антицезарианцам. С каждой стороны было по двадцать легионов. К концу сражения Брут, Кассий и республиканское дело были мертвы среди достойных сожаления сцен неудач, самоубийств и неудавшихся самоубийств. Снова у Октавиана было недомогание, и он сыграл небольшую роль в обоих главных столкновениях этой битвы. Одержанную победу преимущественно ставили в заслугу Антонию, и все же военная операция была совместной.

Надежды на дальнейший союз Антония и Октавиана окрепли в 40 году до н. э., когда Антоний женился на Октавии, сестре Октавиана. Что могло лучше символизировать новую привязанность между двумя бывшими соперниками? Ведь они стали семьей. Но если династический брак способен подсластить отношения между династиями, то провалившийся династический брак – это яд.

В общих чертах соглашение о триумвирате заключалось в том, что Октавиан будет управлять Италией и западом империи, а Антоний будет контролировать неописуемые богатства востока. Лепиду досталась Африка, утешительный приз.

В предшествующем году на реке в Киликии (ныне Южная Турция) Антоний повстречал женщину, которой было суждено околдовать его и привести к падению. Ей было двадцать восемь, и, по словам Плутарха, она находилась в расцвете своей красоты. Хотя в ней не было ни капли египетской крови, она была царицей Египта.

За семь лет до того, как она впервые увидела Антония, Клеопатра уже завоевала сердце Юлия Цезаря, знаменитым образом проникнув в его покои в рулоне ткани или в ковре, который был развернут перед ним. Она использовала свой союз с Цезарем, не только чтобы подарить наследника – Цезариона, – но также обратить римские войска против своих врагов и стать безраздельной правительницей Египта.

Теперь она приступила к соблазнению Антония с выдающимся профессионализмом. Плутарх оставил нам захватывающее дух описание, как она плыла к Антонию на золоченой корме ладьи с развевающимися пурпурными парусами и посеребренными веслами, которые опускались в воду в такт мелодии флейты. Клеопатра в одеянии Венеры покоилась под балдахином, расшитым золотом, а по обе стороны ложа стояли мальчики с опахалами – словно Купидоны.

Антоний вызвал ее к себе, потому что Клеопатру подозревали в помощи Кассию во время недавнего конфликта, и он желал услышать объяснения. Но вряд ли он их получил.

Платон говорит, что существует четыре вида лести. А по словам Плутарха, их у нее была тысяча – и прежде всего, талант подражания. Распознав интересы мужчины, она превосходно изображала, что разделяет их. И не обращайте внимания на ее нос: могущественных людей влекли манящим блеском ее темные глаза, они не могли устоять перед обаянием ее движений и убедительностью речей.

Как-то Антоний удил рыбу и, чтобы впечатлить Клеопатру, велел своим людям незаметно подплывать под водой и насаживать добычу ему на крючок. Клеопатра не была одурачена и на следующий день подговорила ныряльщика насадить Антонию на крючок вяленую рыбу, которую тот вытянул под всеобщее веселье.

Он последовал за ней в Александрию, где парочка, растрачивая время, предавалась пирам и прочим утехам, называя себя ἀμιμητόβιοι – «неподражаемо живущими». Но затем пришли новости о парфянском вторжении в Малую Азию, и Антоний внезапно оставил Клеопатру. Но она не только была беременна от него двойней – сам Антоний крепко сидел на крючке.

Через три с половиной года, когда его, видимо, начал утомлять брак с Октавией, Антоний позвал Клеопатру к себе в Антиохию. Начался скандал, которому было суждено изменить ход истории.

Последующие шесть лет Октавия стойко переносила свое унижение. Но Октавиан писал гневные письма своему зятю Антонию. Ведь его поведение было не только распущенным, но и политически тревожным.

Что делал он, лаская чужеземную царицу и занимаясь любовью с ней? Каковы были их намерения? В представлении некоторых римлян Клеопатра была опасной жительницей Востока, использовавшей свое очарование, чтобы одурманить двух римских полководцев и стать правительницей Египта. Чего же еще она добивалась?

Кое-кто говорил, что она хотела разделить мир, чтобы самой стать императрицей Востока, а ее любовник правил на Западе. Другие утверждали, что она хотела воцариться в Риме и якобы сказала: «Пусть мои эдикты читаются на Капитолии».

В 34 году до н. э. сделалось ясно, что мозг Антония размягчился от непрестанных плотских утех. Он отдавал римские территории Клеопатре, провозглашал ее царицей царей и заявлял, что их дети будут править Восточной Римской империей. Он отметил свою победу над армянским царем Артаваздом триумфальным шествием в Александрии, а не в Риме. В глазах греков и азиатов он был живым воплощением Диониса или Осириса, супругом богини-царицы Египта. Все это было подозрительно и слишком не по-римски.

К 33 году до н. э. триумвират уже длился десять лет, и Октавиан решил, что у него нет никакого желания продлевать соглашение. Даже показной союз с Антонием вызывал у него отторжение. На следующий год Антоний наконец-то подал на развод с Октавией.

Разгневанный Октавиан решил нарушить табу. Он знал, что завещание Антония хранится у весталок, девственных жриц. Октавиан потребовал выдать ему завещание. Они отказали. Тогда Октавиан взял его силой и огласил сенату. Зачитывать завещание живого человека, наверное, бестактно, но содержание было потрясающим.

Цезарион объявлялся истинным наследником Юлия Цезаря, что было выпадом против Октавиана. Детям Антония и Клеопатры было назначено непомерное наследство. И последнее оскорбление сената и граждан Рима: даже если Антоний умрет в Риме, его тело должно быть послано Клеопатре в Александрию.

Антоний был лишен консульства.

Началась война.

Оказалось, сражение при Акции не стало эпическим столкновением, растянутой постановкой Сесиля Б. де Милля, как можно было бы ожидать. Оно прошло довольно спокойно.

Четыре дня сильный ветер не давал начать битву, и лишь к утру пятого дня условия улучшились. Предполагалось, что огромные многоярусные морские крепости Антония попытаются пойти вперед и прорваться на свободу. По причинам, непонятным для последующих поколений, он медлил. Согласно одному античному источнику, его флагманскому кораблю помешали рыбы-прилипалы – это или метафора умственного состояния Антония, или совершенно жалкое оправдание. Наконец его водные замки пошли вперед, но у них была такая нехватка экипажа, что никак не удавалось набрать таранную скорость.

Схватка казалась равной, но дух Антония был внезапно подорван. По необъяснимым причинам 60 кораблей Клеопатры, подняв паруса, покинули бой и ушли в открытое море. Враги глядели на это с изумлением. А говоря про Антония, Плутарх вспомнил шутку, что душа влюбленного живет в чужом теле. Стоило ему заметить, что Клеопатра уплывает, как он потерял интерес к сражению; он потерял интерес ко всему.

Оставив бой, он погнался за Клеопатрой. Она узнала его паруса, и Антония приняли на борт, но три дня он не мог сказать ничего ни Клеопатре, ни кому-либо еще. Антоний сидел на носу, охватив голову руками.

Через год и Антоний и Клеопатра были мертвы, он наложил на себя руки, ее укусил аспид.

Останься Антоний с Октавией, он со временем почти наверняка возглавил бы некоего вида восточную империю. Возможно, нашлось бы дело и для детей его и Клеопатры.

Не теряй он головы, он ни в коем случае не взял бы к Акцию чужеземную царицу. Он не восстановил бы против себя все Римское государство. Ведь 700 сенаторов отправились на сражение с Октавианом, чтобы показать верность его делу.

Спустя тысячелетия мы вспоминаем Антония как выдающийся пример человека, потерявшего все ради любви. Он стал опахалом, утолявшим жар страсти египтянки. Октавиан добивался, чтобы мы помнили его именно таким.

Когда мы с семьей бродили вблизи места сражения при Акции, мы вышли к остаткам Никополя, который когда-то был большим городом. Его построил Октавиан в память своей победы. Теперь там не было никого, кроме пастуха со стадом коз. Я пытался разыскать читаемые надписи, какой-либо мемориал в память тех событий, но не нашел ничего. Были только заросли ежевики, ящерицы и огромные загадочные острова из краснокирпичной кладки, покрытые ползучими растениями. Они возвышались над мысом, словно забытые камбоджийские храмы.

Ничто вокруг не говорило, кто и когда застроил это место. Погрузившись в гиббоновские размышления, я сел и задумался, помимо прочего, об относительном долговечии великой литературы и великих зданий.

По крайней мере четыре знаменитых латинских поэта, жившие во время Октавиана – или Августа, как он стал называться, – восславили сражение при Акции. Их труды, хорошо сохранившись, пережили город победы. Ошеломительно и то, что все они придерживались одной точки зрения.

Все они, так или иначе, – произведения августовской пропаганды. В каждом из них упоминается египетская царица, но имя Клеопатра буквально непроизносимо, оно всюду опущено.

А трое из поэтов – Гораций, Вергилий и Проперций – утверждают, что в этой женщине и ее власти над Антонием было что-то постыдное. Она окружена отвратительными морщинистыми евнухами, говорит Гораций в своем девятом эподе, а в оде 37 из книги I поэт, видимо, уверяет, что свита Клеопатры страдает от половых болезней и извращений.

Вергилий находит немыслимым, чтобы у римского полководца была – о, нечестье! – жена-египтянка[25]25
  См.: «Энеида», кн. VIII.


[Закрыть]. Он описывает, как эта женщина играет на систре, диковинном музыкальном инструменте, в то время как псоглавый Анубис и другие странные египетские боги противостоят римским божествам. А Проперций выбирает схожие слова: «Римские копья – о, позор! – были схвачены рукой женщины» [26]26
  Проперций. Элегии. Кн. IV, 6.


[Закрыть].

Эти три римских поэта писали на все большем удалении от самого сражения: Гораций в том же десятилетии, Вергилий – в следующем, а Проперций – спустя еще десять лет. Но все они согласны с эпохальным значением этого события.

«Ладони мира ударили одна о другую», – говорит Проперций, что может быть, а может и не быть отсылкой к географии места сражения. Гораций заявляет, что после смерти царицы они могут в первый раз выпить цекубского вина. А Вергилий пишет подхалимские строки, как Август, стоя на высокой корме, вступает в сражение, ведя сенат, народ и богов Рима.

Двойное пламя объемлет его чело, говорит Вергилий, а над головой появляется звезда его отца Юлия.

Что же такое, можете сказать вы себе, читая все это. Двойное пламя? Звезда над головой? Ведь эти три поэта относятся к числу самых искусных и наделенных самым богатым воображением за всю историю западной литературы. Почему они опускаются до такого шовинизма? Откуда эта грубая ксенофобия?

На первый взгляд, несколько странно, что у них столь яростное неприятие чужеродности Клеопатры. Египет не был страной, неизвестной Риму. Вергилий поднимает шум из-за Анубиса, но культ Исиды уже хорошо обосновался в римском мире. Все трое раздражаются и пыхтят из-за оскорбительной и позорной привязанности Антония к жене-египтянке, Aegyptia coniunx, по выражению Вергилия. Но подождите минутку.