Текст книги "Царские дети и их наставники"

IV

Программа образования тогдашних женщин была очень ограниченная. От них требовалось, чтоб они, входя в комнаты, умели непринуждённо кланяться, делать реверансы, знали бы наиболее распространённые танцы – церемониальные и характерные, а также владели бы двумя иностранными языками – французским и немецким. Девушка, удовлетворявшая этим требованиям, считалась уже образованной, хорошо воспитанной. По сравнению с тем, что представляли собою допетровские княжны и боярышни, конечно, и эта программа образования была большим шагом вперёд.

Дочери Петра Великого стояли не только на уровне тогдашних требований, но безусловно превосходили своих сверстниц знаниями и умственным развитием. Танцевальным искусством они владели в совершенстве; посещение ассамблей приучило их держаться непринуждённо в обществе. Кроме того, им знакомы были языки немецкий, французский, итальянский и шведский, не говоря, конечно, о русском и церковнославянском языках.

Уже в раннем возрасте к ним был прикомандирован «мастер» немецкого языка Глюк и француженка Латур-Лануа; впоследствии для них были выписаны итальянка-графиня Марианна Манияни и «дохтурица»-гречанка Лавра Паликала. Что касается шведского языка, то ему они, вероятно, обучались у тех бонн, шведок по происхождению, которые окружали детей с младенчества.

Мы уже знаем, что из языков Анне Петровне велено было обращать особенное внимание на немецкий, а Елизавете Петровне на французский. Девятилетняя Анна уже настолько владела немецким языком, что могла даже переписываться с родителями на этом языке. Отвечая на послание дочери, Екатерина уговаривала ее «для Бога, потщиться писать хорошенько, чтоб похвалить за оное можно и вам послать в презент прилежания вашего гостинцы, на что б смотря и маленькая сестричка так же тщилась заслуживать гостинцы». Таким образом, добрый пример прилежания одной сестры должен был действовать на другую. Что касается непосредственно Елизаветы, то ей государыня Екатерина Алексеевна постоянно твердила, что от нее ничего так не требуется, как совершенное знание французского языка и что на это существуют серьёзные причины.

Пётр внимательно следил за успехами дочерей, интересовался их выбором чтения и поощрял к занятиям. Войдя к ним однажды во время урока и застав Елизавету за чтением французских писем госпожи Ламберт, он попросил перевести ему одну страницу. Когда дочь выполнила это желание, государь, приласкав ее, сказал:

– Счастливы вы, дети, счастливы вы, что вас воспитывают, что в молодых годах приучают вас к чтению полезных книг… Ах! Если б меня в детстве учили так, как следует, я охотно отдал бы теперь палец с руки моей!..

Елизавета Петровна оправдала желание отца. Она овладела прекрасно всеми новыми языками, которые ей преподавались, полюбила чтение и даже могла сама очень недурно писать стихи тем самым размером, который только впоследствии первым ввёл в нашу литературу Ломоносов.

Елизавете Петровне народная молва приписывает песню, где описывает ее грустное житье в селе Покровском во время правления Анны Иоанновны.

 
              Во селе – селе Покровском,
              Среди улицы большой,
              Разыгралась-расплясалась
              Красна девица душа,
              Красна девица душа,
              Авдотьюшка хороша.
              Разыгравшись, взговорила:
              Вы, подруженьки мои!
              Поиграемте со мною,
              Поиграемте теперь:
              Я со радости – с веселья
              Поиграть с вами хочу.
 
 
              Приезжал ко мне детинка
              Из Санктпитера сюда;
              Он меня, красну девицу,
              Подговаривал с собой,
              Серебром меня дарил,
              Он и золото сулил:
 
 
              Поезжай со мной, Дуняша,
              Поезжай, – он говорил, —
              Подарю тебя парчою
              И на шею жемчугом;
              Ты в деревне здесь крестьянка,
              А там будешь госпожа:
              И во всем этом уборе
              Будешь вдвое пригожа.
 
 
              Я сказала, что поеду,
              Да опомнилась опять:
              Нет, сударик, не поеду, —
              Говорила я ему.
              Я крестьянкою родилась,
              Так нельзя быть госпожой:
              Я в деревне жить привыкла,
              А там надо привыкать!
 
 
              Я советую тебе
              Иметь равную себе.
              В вашем городе обычай, —
              Я слыхала ото всех:
              Вы всех любите словами,
              А на сердце никого.
              А у нас-то ведь в деревне
              Здесь прямая простота:
              Словом, мы кого полюбим,
              Тот и в сердце век у нас!
 
 
              Вот чему я веселюся,
              Чему радуюсь теперь:
              Что осталась жить в деревне,
              А в обман не отдалась!
 

Эта песня показывает ясно, что вторая дочь Петра Великого, несомненно, унаследовала от отца его даровитость, талантливость, но только, к сожалению, этим свойствам не дано было по обстоятельствам жизни широко развернуться и получить серьёзное направление. Отцу некогда было следить шаг за шагом за образованием дочерей; мать, со своей стороны, мало что могла им дать, так как сама нуждалась в руководителе; поэтому обе девочки, с самых юных лет, несмотря на приставленных к ним гувернанток, главным образом испытали на себе невежественное влияние разных мамок, нянек и необразованных приятельниц государыни.

Это обстоятельство наложило неизгладимый след на всю жизнь Елизаветы: она до конца дней своих была суеверна, полна предрассудков, старинных привычек и ложных страхов.

Так, ложась спать, она требовала, чтоб ей рассказывали сказки, причём сказки непременно страшные, с разным содержанием из выдумок невежественных торговок с базарных площадей! Кроме того, спать одна она не могла, а в ее комнате на полу непременно должен был лежать кто-нибудь из приближенных.

Она была внешне благочестива, религиозна, но вместе с тем верила в леших, домовых, русалок и тому подобные измышления народной фантазии. Ранние выезды на отцовские ассамблеи развили в ней излишнюю любовь к веселью, праздникам, балам, нарядам, приучили ее слишком легко смотреть на обязанности жизни и на права людей.

Таким образом, в Елизавете Петровне, как в женщине, мирно уживались рядом и добрые стороны, привитые к ней слабым подобием европейской жизни, и тёмные черты невежественной родной старины. Она является в истории нашего Отечества представительницей переходного времени, когда люди того времени отстали уже от старого берега, но не пристали к новому.

Смутные дни ее жизни во время царствования Анны Иоанновны и правления Анны Леопольдовны заставили Елизавету Петровну, конечно, о многом передумать и многое перечувствовать, но тем не менее не послужили хорошей школой, где бы она успела подготовиться к ответственной роли вершительницы судьбы русского народа. Живя в селе Александровском, она главным образом отдавала себя всецело псовой охоте на зайцев, причём всегда выезжала на эти охоты верхом в красиво сшитом мужском костюме. В селе Покровском она проводила время более тихо и скромно, и любимым ее развлечением было – сближаться с народом, ходить наравне с крестьянскими девушками в хороводах, петь с ними песни, сидеть на посиделках. Здесь она глубоко прониклась духом народной русской жизни, что спасло ее от того онемечивания, которому подверглись Анна Иоанновна и Анна Леопольдовна.

Вступив на престол, Елизавета Петровна устранила от первенства иностранцев и дала главное место природным русским людям вроде Бестужева, Шуваловых, Воронцова и других, отличавшимся действительно выдающимися способностями и ставившим выше всего благо России и интересы русских подданных. Сама править государством она, конечно, не могла – для этого она была и слишком мало подготовлена, и несколько ленива; но вместе с тем она, следуя заветам родителя, стремилась насаждать у нас просвещение, поощряя представителей литературы, науки и искусства.

В частной своей жизни Елизавета Петровна была чрезвычайно доступна, проста и снисходительна. Не имея возможности выйти замуж по собственному выбору, когда была цесаревною, она так и осталась до конца дней своих лишённой радостей семейной жизни и всей душой привязалась к своему племяннику, Петру Феодоровичу, сыну старшей сестры Анны Петровны, а затем к внуку, Павлу Петровичу. Их воспитанием она близко интересовалась, стремилась готовить из них людей, которые, в качестве законных ее наследников, могли бы достойно занять русский престол.

К сожалению, недостаток личного серьёзного образования мешал ей, как воспитательнице, стоять на высоте задачи, что, несомненно, печально отразилось на складе умов и на выработке характеров обоих царственных отроков.

V

Иначе сложилась судьба цесаревны Анны, старшей сестры Елизаветы Петровны.

Анна Петровна еще при жизни отца была просватана за герцога Голштинского, Карла Фридриха, с коим и вступила в брак 21 мая 1725 года.

Брак этот, однако, не был вполне счастливым, и супружеству их не суждено было долго длиться. По рождении первенца 10 (29) февраля 1728 года Анна Петровна, еще не оправившаяся от болезни, вскоре простудилась и скончалась в городе Киле, оплакиваемая всеми, близко знавшими эту прекрасную женщину.

Якоб Штелин, воспитатель ее сына, описывает обстоятельства ее смерти так:

«Между прочими удовольствиями по случаю рождения герцога Карла-Петра-Ульриха, спустя несколько дней после того, как новорождённый принц был окрещён евангельским придворным пастором доктором Хоземаном, сожжён был перед дворцом фейерверк. При этом загорелся пороховой ящик, от чего несколько человек было убито, многие ранены, и нашлись люди, которые объясняли этот случай в радостном событии, как зловещее предзнаменование для новорождённого принца. Вскоре случилось еще большее несчастие. Герцогиня пожелала видеть фейерверки и иллюминацию, встала с постели и встала у открытого окна при сыром и холодном ночном воздухе. Некоторые из придворных дам хотели удержать ее и убедительно просили ее закрыть окно и более беречь себя в настоящем положении. Но она засмеялась и сказала: “Мы, русские, не так изнежены, как вы, и не знаем ничего подобного”. Между тем эта прелестная принцесса простудилась, занемогла горячкой и скончалась на десятый день. Ее тело набальзамировали и на следующее лето отвезли для погребения в Петербург, на том же русском фрегате, на котором герцог с герцогиней прибыли из России».

В честь этой принцессы герцог учредил Орден святой Анны.

Таким образом, новорождённый Карл-Пётр-Ульрих с первых же дней своего появления на свет был лишён материнских забот и ласки и остался всецело на попечении чуждых ему по крови лиц, составлявших свиту голштинского герцога.

Двор Карла Фридриха, не поддерживаемый теперь денежными средствами из России, испытывал большие лишения, нуждался даже в самом необходимом, что, несомненно, отражалось и на судьбе сына Анны Петровны. Несмотря на то, что со смертью Анны Петровны и с восшествием на престол Анны Иоанновны отношения герцога Голштинского к России были очень натянутые и даже враждебные, Карл Фридрих всё же твёрдо помнил, что сын его, как родной внук Петра Великого, – единственный, после Елизаветы Петровны, законный наследник русского престола, почему, утешая и ободряя окружающих, часто говаривал им:

– Он выручит нас из нужды и поправит наши дела!

Иначе смотрели на дело в Петербурге.

Императрица Анна, вступившая на престол, помимо законных наследников Петра, постоянно опасалась их, вследствие чего держала Елизавету под неустанным надзором и вспоминала о существовании голштинского наследника с неудовольствием и озлоблением, называя его даже заочно не иначе, как «чёртушка в Голштинии».

До семилетнего возраста внук Петра I находился на попечении женщин, а потом к нему были приставлены придворные чины из военных – Адлерфельд, Вольф, Бремзен, которые поспешили посвятить маленького принца во все тайны военного искусства, доступные и даже недоступные его уму. Он был произведен в унтер-офицеры; учился ружейным приёмам и маршировке, ходил в караулы и дежурства наравне с другими придворными молодыми людьми и разговаривал с ними только о внешних формах военной службы, отчего с малолетства так к этому пристрастился, что ни о чём другом и слушать не желал.

Парады и разводы войск были его настоящим праздником, поэтому, когда его наказывали, то, в виде высшего лишения, закрывали нижнюю часть окна, откуда можно было видеть происходивший парад. С ним вообще грубые голштинские офицеры, подражавшие во всем внешнем шведскому королю Карлу XII, обращались без церемоний и подчас жестоко, ставя, например, коленями на горох; от такого получасового стояния ноги ребёнка распухали и краснели. Впрочем, к таким наказаниям прибегали лишь после смерти его отца, когда он находился на попечении дяди, епископа Эйтенского.

Мальчик, воспитываемый односторонне, рано огрубел в голштинской военной среде и вместе с тем совершенно проникся исключительными интересами этой службы. Он на всю жизнь, например, сохранил воспоминание о том дне, как наисчастливейшем, когда его произвели из унтер-офицеров в секунд-лейтенанты, считая этот день самым радостным и знаменательным из всего, что ему даже впоследствии пришлось испытать. После этого производства он еще более стал сближаться со старшими товарищами по оружию, требуя от них даже, чтоб они говорили ему ты.

Герцог Голштинский, копируя во всех мелочах Карла XII, являвшегося в глазах разных немецких принцев идеалом воина, желал, чтоб и сын его обладал теми же знаниями, что и шведский король. Поэтому его усиленно обучали богословию и латинскому языку; но что легко далось некогда талантливому Карлу XII, то с трудом усваивал нерасположенный к умственным занятиям Пётр-Ульрих. Богословие ему преподавал пастор Хоземан, а латинский язык ректор кильской латинской школы, господин Юль. Этот Юль вызывал глубочайшую ненависть принца и служил для него предметом постоянных заочных насмешек.

Латинский язык, под руководством нелюбимого сухого педанта-преподавателя, опротивел Петру на всю жизнь, так что даже впоследствии, будучи уже объявлен наследником русского престола и достигнув совершеннолетия, он не выносил в своей библиотеке книг на латинском языке и решительно запрещал их покупать себе.

По смерти отца в1738 году десятилетний принц был взят под опеку дядей, принцем Адольфом, епископом Эйтенским, возведённым впоследствии на шведский престол. В доме дяди воспитание сироты было поставлено в еще худшие условия для его умственного развития, причём носило на себе усиленно-грубый солдатский характер, каковым отличались в то время все маленькие немецкие дворы. Но здесь ему пришлось прожить недолго.

В 1741 году, когда Елизавета Петровна заняла родительский престол, она немедленно вызвала к себе из-за границы родного племянника, которого решила подготовить к обязанностям будущего правителя русского государства и возвести его на престол Петра Великого. Благодаря этому событию четырнадцатилетний Пётр стал одновременно кандидатом на два престола: по родственным связям и договорам отца он считался кандидатом на шведский трон, а по крови матери и желаниям родной тётки он был объявлен наследником русского престола.

VI

Встреча царственной тётки с племянником была очень трогательной. Елизавета Петровна, как женщина доброго и нежного сердца, была несказанно рада видеть около себя сына сестры и единственного представителя рода ее незабвенного родителя. Ее огорчал только болезненный, хилый вид прибывшего принца, а также поразило то обстоятельство, что мальчик до сих пор ничему серьёзно не научился. Поэтому она с первого же раза поручила своим посланникам при иностранных дворах доставить ей несколько новейших планов европейского воспитания. Один из таких планов, составленный академиком Штелиным, был ею одобрен, и она поручила этому учёному заняться образованием племянника. Представляя Штелина Петру, государыня сказала:

– Я вижу, что его высочество часто скучает и должен еще научиться многому хорошему: и потому приставляю к нему человека, который займёт его полезно и приятно.

На первых порах было обращено особенное внимание на изучение русского и французского языков. Заметив в воспитаннике особенное пристрастие ко всему военному, Штелин, чтобы приучить его в первое время к процессу занятий, поступал так. Он прочитывал с ним книги с картинами, в особенности, с изображением крепостей, осадных и инженерных орудий; делал разные математические модели в малом виде и на большом столе устраивал из них полные опыты. На урок, по временам, он приносил старинные русские монеты, причём наставник объяснял ученику древнюю русскую историю, а по медалям Петра I – новейшую историю государства.

Два раза в неделю Штелин читал ему иностранные газеты и незаметно знакомил его с историей европейских держав; при этом занимал его ландкартами (географическими картами) иностранных государств и показывал положение стран на глобусе; знакомил с планами, чертежами и прочее, рассматривал план комнат наследника и всего двора с прочими строениями, далее план Москвы вообще и Кремля в особенности. Когда Пётр уставал, Штелин разгуливал с ним по комнатам, стараясь в то же время наполнить время какими-нибудь полезными разговорами.

Метод и приёмы воспитания, выбранные для будущего наследника профессором, могли принести несомненную пользу, если бы он встречал в своих задачах поддержку со стороны окружающих. К сожалению, этого не было. Слишком шумная, наполненная весельем и забавами жизнь тогдашнего двора постоянно разлучала воспитателя с воспитанником, который, по желанию тётки, обязательно должен был принимать участие во всех балах, маскарадах и празднествах.

Кроме Елизаветы Петровны, не умевшей стоять на высоте воспитательной задачи, Штелин встречал для себя помеху и в других, приставленных к великому князю, лицах, прибывших с ним из Голштинии, в особенности со стороны гофмаршала Брюммера. Этот чванный и надменный немец, заправлявший всем воспитанием молодого принца, не умел расположить его к себе, оскорблял его самолюбие, обижал и не прилагал никакого старания сделать что-нибудь полезное племяннику Елизаветы.

У последнего не было никакого хорошего общества сверстников, и всё своё время, свободное от уроков или придворных увеселений, он проводил в обществе лакеев, карлика Андрея и егеря Бастиана, который обучал его игре на скрипке. Чтение, занятия науками не привлекали малоразвитого и малоспособного голштинского принца, и он, по воспоминаниям и привычке прежних лет, всему предпочитал игру в оловянные солдатики, в фантастические кукольные военные упражнения и такие же войны. Эти игры продолжались даже после его женитьбы и по достижении им совершеннолетия.

Профессор, не имея возможности устранить эти странные упражнения вне учебных занятий, чтобы представить их смешными для четырнадцатилетнего юноши, составил им список и, по прошествии полугода, прочитав их принцу, спросил его: «Что подумает свет о его высочестве, если прочтёт этот список его времяпрепровождения?» Это, однако, не устранило пустых игрушек, и забавы продолжались по временам с разными изменениями. Едва можно было спасти от них утренние и послеобеденные часы, назначенные для чтения. Последнее шло попеременно, – то с охотою, то без охоты, то со вниманием, то с рассеянностью.

Вот краткая выдержка из дневника классных занятий, который вёл аккуратно Штелин и из коего всего нагляднее видно, куда направлялись внимание и симпатии царственного ученика.

1743

Этот дневник явно свидетельствует, что науки гражданские решительно не удовлетворяли вкусам ученика, и его исключительные симпатии лежали на стороне наук военных.

Уроки практической математики, например, фортификации и прочих инженерных укреплений, шли еще правильнее прочих, потому что отзывались военным делом. В прочие же дни, когда преподавались история, нравственность, статистика и государственные науки, Пётр был невнимателен, рассеян и капризен.

В тот год, впрочем, из коего приведён выше отрывок учебного дневника, уроки были более упорядочены, и особенно было обращено внимание на уроки Закона Божия и русской словесности, коим начали посвящать всякий день по два часа, от восьми до десяти утра.

Иеромонаху Тодорскому было приказано торопиться в видах предстоящего миропомазания Петра с обучением его православному катехизису. Чтобы покончить счёты с голштинским происхождением и проистекающими отсюда его правами на шведский престол, Елизавета Петровна, решив сделать племянника своим наследником, приобщила его к православной церкви и таким образом узаконила его права на дедовский престол. Карл-Пётр-Ульрих, по смерти матери, был воспитываем, как кандидат на шведский трон, в лютеранстве, а теперь, по желанию тётки, из видов политических, снова был возвращён православной церкви. Прямым следствием этого было то, что, когда по смерти короля шведского представители от тамошних государственных чинов привезли великому князю предложение принять корону Швеции, такое предложение оказалось уже запоздалым и несбыточным: племянник Елизаветы оказался уже миропо-мазанным в православие, с наречением имени Петра Феодоровича, и объявленным прямым наследником русской государыни.