Текст книги "Сент-Женевьев-де-Буа. Русский погост в предместье Парижа"

«Звездный час» судьбы Александра Галича пришелся на конец 60-х – начало 70-х годов. Новую волну славы принесла «перестройка», но к тому времени его уже не было в живых

И вдруг какой-то высокий чин услышал у себя дома его песни (младшее поколение новой партийной знати тоже под них «балдело») – и поднялся скандал. Галича исключили из Союза кинематографистов. Рычали партийные небеса, было страшно. Робкий от природы, я все же позвонил ему в тот вечер, попросил Учителя. Незнакомая женщина сказала, что учитель не подходит, но спросила, что я хотел бы ему передать. Я сказал, что мы его любим и чтоб он наплевал «на их кино» и «на их союз». Позднее я прочитал в воспоминаниях Раисы Орловой, что это она отвечала на звонки в тот вечер и записывала имена звонивших…

Галич уехал в Париж. Он любил этот город, его улицы и кафе. Он выступал здесь по радио, он ездил на гастроли, он ни в чем не нуждался, кроме обмирающих от восторга залов и кухонь – в Москве, в Новосибирске… Он даже выпустил сборник стихов. Но его «звездный час» больше не повторился. Вернее, новая слава пришла к нему в конце восьмидесятых, в «перестройку». Его тогда уже не было в живых. Он погиб нелепо и случайно. А скорей всего, не случайно… И то, что мир наш пустеет с возрастом поколения, это тоже не случайно. Галич ведь и сам жаловался под перебор гитары: «Уходят друзья и уходят друзья… в осенние дни и в весенние дни…». Он ушел в неурочный декабрьский день 1977 года. Как на десятках здешних эмигрантских могил, на его надгробье – евангельский текст: «Блаженны изгнанные за правду…». Господи, прости и его гонителям тоже, ибо не ведали, что творят…

Супруга его прожила еще десяток лет в Париже. Я встречал ее в русской библиотеке – одинокую, потерянную…

ГАРИНА СОФЬЯ ДМИТРИЕВНА,

1897–1991

Софья Дмитриевна работала главной закройщицей в доме моды «Лор Белен» под началом балерины Тамары Гамзакурдиа. Она могла бы обшивать и россиянок в России, но красивая одежда была тогда объявлена буржуазным предрассудком. Да и не на что стало русским одеваться. Помню, у моей бедной, красивой мамочки не было за всю жизнь ни одного красивого платья…

Работящая эмигрантка Софья Дмитриевна Гарина прожила 94 года. Из них 90 пришлись на страшный XX век…

ГЕОРГИЙ,

архиепископ,

27.04.1893–22.03.1981

Архиепископ Георгий (Тарасов) был по образованию инженер-химик. В годы Первой мировой войны он окончил курсы авиаторов и в 1916 году послан был во Францию для изучения военной авиации. Здесь он поступил добровольцем во французскую авиацию, а демобилизовавшись, остался в Бельгии, где в 1940 году был рукоположен в священники. Был вначале в Брюсселе помощником о. Александра, и митрополит Евлогий так рассказывал об этом: «Другим помощником был священник Георгий Тарасов, прекрасный, кроткий, высоконравственный пастырь; он имел такую же прекрасную жену-христианку, которая всецело отдала себя служению Христу и церкви…». В 1953 году о. Георгий был уже епископом, а после смерти митрополита Владимира в 1959 году стал архиепископом Франции и Западной Европы.

ГИППИУС-МЕРЕЖКОВСКАЯ ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА,

20.11.1869–9.09.1945

10 сентября 1945 года, преодолев свой страх перед покойниками и похоронами, 75-летний Бунин пришел на панихиду по 3. Н. Гиппиус, а потом рассказал жене: «50 лет тому назад я в первый раз выступал в Петербурге и в первый раз видел ее. Она была вся в белом, с рукавами до полу, и когда поднимала руки – было похоже на крылья. Это было, когда она читала: «Я люблю себя, как Бога!» и зал разделился – свистки и гром аплодисментов. – И вот, красивая, молодая, а сейчас худенькая старушка…»

В том самом 1895-м, о котором вспоминал Бунин, к 26-летней Зинаиде Гиппиус, начавшей печататься девятнадцати лет от роду, пришла громкая слава поэта, и она заняла почетное место среди русских символистов, среди самых столпов «декадентства». В 1889 году двадцатилетняя Зинаида Николаевна Гиппиус (отец ее был из давно обрусевших немцев) вышла замуж за 24-летнего, едва окончившего университет Дмитрия Сергеевича Мережковского, с которым и прожила всю долгую жизнь. После его смерти она вспоминала: «Мы прожили с Д. С. Мережковским 52 года, не разлучаясь со дня нашей свадьбы в Тифлисе ни разу, ни на один день». Вряд ли это был традиционный брак, из тех, от которых рождаются дети, но они ведь и люди были необычные. (Письма Гиппиус к Берберовой, выпущенные в свет последней, показались мне любовными письмами. Любовным треугольником часто называли и тройственный союз четы Мережковских с Д. Философовым или с В. Злобиным.) И все же этот брак, этот духовный, идейный, литературный союз, оказался на редкость прочным, надежным и долговечным.

В 1899–1901 годах Гиппиус печатает в «Мире искусства» статьи о литературе, чуть позже вместе с мужем и В. В. Розановым организует Религиозно-философские собрания, издает с мужем и Д. Философовым журнал «Новый путь». До 1910 года она успела издать двухтомник своих весьма популярных стихов, но еще более популярными были ее книги, изданные в последующие годы. Зинаида Гиппиус становится яркой и очень знаменитой звездой русского литературного небосклона. Сохранилось множество ее литературных и живописных портретов. Вот один из них, набросанный поклонницей (Бр. Погореловой): «Соблазнительная, нарядная, особенная. Она казалась высокой из-за чрезмерной худобы. Но загадочно-красивое лицо не носило никаких следов болезни. Пышные темно-золотистые волосы спускались на нежно-белый лоб и оттеняли глубину удлиненных глаз, в которых светился внимательный ум. Умело-яркий грим. Головокружительный аромат сильных, очень приятных духов. При всей целомудренности фигуры, напоминавшей, скорее, юношу, переодетого дамой, лицо 3. Н. дышало каким-то грешным всепониманием. Держалась она как признанная красавица, к тому же – поэтесса…».

А вот и еще один портрет, набросанный писательницей и общественной деятельницей (А. Тырковой-Вильямс), которая «массовому увлечению не поддалась»: «Она была очень красивая. Высокая, тонкая, как юноша, гибкая. Золотые косы дважды обвивались вокруг маленькой, хорошо посаженной головы. Глаза большие, зеленые, русалочьи, беспокойные и скользящие. Улыбка почти не сходила с ее лица, но это ее не красило. Казалось, вот-вот с этих ярко накрашенных губ сорвется колючее, недоброе слово. Ей очень хотелось поражать, притягивать, очаровывать, покорять… Зинаида румянилась и белилась, густо, откровенно, как делают это актрисы для сцены. Это придавало ее лицу вид маски, подчеркивало ее выверты, ее искусственность. И движения у нее были странные, под углом… ее длинные руки и ноги вычерчивали геометрические фигуры, не связанные с тем, что она говорила. Высоко откинув острый локоть, она поминутно подносила к близоруким глазам золотой лорнет и, прищурясь, через него рассматривала людей, как букашек, не заботясь о том, приятно ли им это или неприятно. Одевалась она живописно, но тоже с вывертом… пришла в белой шелковой, перехваченной золотым шнурком тунике. Широкие, откинутые назад рукава шевелились за ее спиной, точно крылья».

Поэтесса Зинаида Гиппиус

«Она была очень красивая. Высокая, тонкая, как юноша, гибкая… Глаза большие, деление, русалочьи, беспокойные и скользящие. Улыбка почти не сходила с ее лица, но это ее не красило. Казалось, вот-вот с этих ярко накрашенных губ сорвется колючее, недоброе слово. ей очень хотелось поражать, притягивать, очаровывать, покорять…»

Как многие русские интеллигенты, Зинаида Гиппиус призывала и приветствовала революцию, но зато сразу разглядела пришествие «власти тьмы» в октябре 1917-го: «О, какие противные, черные, страшные и стыдные дни!». Дневники последующих бурных трех лет («Синяя книга», «Черная книжка», «Коричневая тетрадь) представляют особый интерес среди всего написанного Зинаидой Гиппиус – для тех, кто хочет погрузиться в «окаянные дни». Зинаида Гиппиус до конца жизни оставалась непримиримым врагом коммунистического насилия, поборником свободы и веры… В 1919 году 3. Гиппиус с мужем покинула Петроград. Она писала незадолго до бегства:

 
И мы не погибнем – верьте!
Но что нам наше спасенье?
Россия спасется – знайте!
И близко ее воскресенье.
 

Но спасенье России было не близко. И в привычном Париже Зинаида Гиппиус томилась по оставленной земле:

 
Как Симеону увидеть
Дал ты, Господь, Мессию,
Дай мне, дай увидеть
Родную мою Россию.
 

Супругам Мережковским повезло – в один из прежних дореволюционных приездов в Париж они купили квартиру близ Сены, в 16-м округе. Здесь они и доживали эмигрантские годы, стараясь продолжать (на своих «воскресеньях») петербургские традиции литературных салонов и даже пушкинской «Зеленой лампы». У них дома по-прежнему спорили о литературе, религии, политике, и чета эрудитов задавала тон… Супруги много писали, много печатались, учили молодых литераторов… Квартира на рю Колонель Боне в Пасси долгое время спасала их от бездомности и одиночества. Но нужда, новая война, старость и болезни настигли их в свой черед…

ГЛЕБОВА-СУДЕЙКИНА ОЛЬГА АФАНАСЬЕВНА,

1890–1945

Подруга Анны Ахматовой и героиня ее знаменитой «Поэмы без героя», прославленная «Коломбина 10-х годов», королева питерской богемы и кабаре «Бродячая собака», вдохновительница поэтов, художников, актеров, да и сама – талантливая актриса, танцовщица, скульптор, швея, поэт-переводчик…

В эту пленительную Олечку влюблены были В. Хлебников, Ф. Сологуб, И. Северянин, С. Судейкин, А. Лурье, молодой гусар и поэт Всеволод Князев, покончивший из-за нее самоубийством.

 
Красавица, как полотно Брюллова,
Такие женщины живут в романах,
Встречаются они и на экране…
За них свершают кражи, преступленья,
Подкарауливают их кареты
И отравляются на чердаках…
 

Так писал об Олечке Судейкиной поэт Михаил Кузмин, дважды бывший ее соперником в любви. Ее называли «Весной Ботичелли», русалкой, Эвридикой…

 
Снегурка с темным сердцем серны,
Газель оснеженная – ты… –
 

сказал о ней Игорь Северянин.

Ольга играла на сцене, танцевала в «Бродячей собаке», лепила фигурки для фарфорового завода, шила кукол. «Ольга Афанасьевна была одной из самых талантливых натур, когда-либо встреченных мною», – вспоминал сорок лет спустя композитор Артур Лурье.

А на дворе сменялись война, революция, Октябрьский переворот, новая война, голод… Жизнь становилась все трудней и безнадежней. В 1924 году Ольга уехала в эмиграцию. Незадолго до ее отъезда Ахматова посвятила ей еще одно стихотворение:

 
Пророчишь, горькая, и руки уронила,
Прилипла прядь волос к бескровному челу,
И улыбаешься – о, не одну пчелу
Румяная улыбка соблазнила
И бабочку смутила не одну.
 

Перед последней войной Ольга Афанасьевна жила в крошечной квартирке дешевого дома у парижской заставы Сен-Клу У нее появилась новая страсть: комната ее была заставлена клетками, в которых распевали птицы. Навестивший эту «могилку на восьмом этаже» Игорь Северянин назвал ее «голосистой могилкой». И вот в войну во время одного из налетов авиации случилось несчастье, возможно ускорившее Ольгину раннюю смерть. Соседи уговорили Ольгу Афанасьевну уйти в бомбоубежище, а тем временем бомба угодила в ее комнату, в ее птиц…

В январе 1945 года одинокая Ольга Глебова-Судейкина умерла в парижской больнице. В тот же год давно ничего о ней не слышавшая Ахматова вернулась из Ташкента в Ленинград и начала писать «Второе вступление» к поэме, которое она посвятила подруге. Может, она все же чувствовала, что произошло с Ольгой:

 
Хочешь мне сказать по секрету,
Что уже миновала Лету
И иною дышишь весной…
 

Из стихов, посвященных Ольге Глебовой-Судейкиной, можно было бы составить солидную антологию. Да и какое упоминание о Серебряном веке обходится без ее имени!

 
Январский день. На берегах Невы
Несется ветер, разрушеньем вея.
Где Олечка Судейкина, увы!
Ахматова, Паллада, Саломея?
Все, кто блистал в тринадцатом году, –
Лишь призраки на петербургском льду.
 

ГЛОБА НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ,

1859–1941

Николая Васильевича Глобу я не раз поминал добрым словом, бывая в любимом православном храме Парижа – в церкви преподобного Серафима Саровского, что во дворе дома 91 на рю Лекурб, в некогда густо населенном русскими 15-м округе Парижа (в той самой церкви, где от полу до кровли тянутся пощаженные строителями деревья). Церковь эту устроил в 30-е годы замечательный пастырь о. Дмитрий Троицкий, вместе с прихожанами-казаками переоборудовав стоявший во дворе барак. В составе приходского совета были у о. Дмитрия такие знаменитые казачьи лидеры, как атаман Богаевский. Кроме казаков в совет, по воспоминаниям митрополита Евлогия, входил и Н. В. Глоба – бывший директор Московского художественного Строгановского училища «человек тонкого художественного вкуса: он расписал весь барак иконами и орнаментами, и благодаря его искуснейшей росписи церковка приобрела прекрасный вид».

Николай Васильевич Глоба родом был с Украины, 19 лет от роду поступил учиться в Академию художеств и за десять лет учебы получил две малые и две большие серебряные медали, одну золотую и аттестат 1-й степени за свои работы. Он на протяжении 22 лет был директором знаменитого Строгановского училища, пропагандистом народного искусства, организатором выставок. При нем Строгановское училище поднялось на небывалую высоту и пользовалось большим успехом на международных выставках. За успехи этого московского училища Н. В. Глоба избран был в академики и почетные члены Совета министров торговли и промышленности, а в 1914 году (единственный из русских художников) стал камергером.

С 1925 года Н. В. Глоба жил в Париже. Он создал в 16-м округе французской столицы художественную школу, где преподавали такие светила, как Мстислав Добужинский и Иван Билибин. Работал Глоба до самых 80 лет, преподавал, писал пейзажи, портреты, натюрморты, а все же, как свидетельствовал один из его учеников, обидно ему было, что умение его преподавательское не нужно было больше родной стране…

ГОЛИЦЫН ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ,

ротмистр 17-го Драгунского Е. В. полка,

16.05.1886–21.03.1951

Один из самых блистательных дворянских родов России – Голицыны ведут свое происхождение от великого литовского князя Гедимина (XIV век). Первым из Голицыных на московскую службу поступил звенигородский князь Патрикей (в 1408 году). Его сын женился на дочери Василия Темного – от этого брака пошли Голицыны и Куракины, а в конце XV века и Булгаковы. Собственно, первым это прозвище «Голица» (рукавица) носил Михаил Иванович Булгаков, проведший 38 лет в виленской тюрьме у поляков и умерший в Троице-Сергиевском монастыре в 1554 году…

Возвращаясь к нашему герою, отставному ротмистру Д. В. Голицыну, можно упомянуть, что его дед Дмитрий Михайлович был капитаном конной гвардии и московским предводителем дворянства, а его отец Василий Дмитриевич Голицын (умер в Москве в 1926 году) был подполковником гвардейского казачьего полка, действительным статским советником, а вдобавок художником и директором Румянцевского музея изящных искусств в Москве.

Сам Дмитрий Васильевич служил ротмистром в Нижегородском драгунском полку, а на путях изгнания – то ли в Константинополе, то ли в Варне – познакомился с официанткой Аней Бурдуковой и приехал с нею в Париж. На жилье он пристроился в старческом доме в Сент-Женевьев-де-Буа, но поскольку, как сообщает священник о. Борис Старк, «по своему возрасту ни князь, ни его супруга не подходили под категорию пенсионеров, ему придумали работу в Доме. Он был регентом церковного хора, певшего по праздникам, и, кроме того, накрывал на стол в столовой перед каждым обедом и ужином». Так князю Голицыну удавалось прокормить и себя и супругу. О. Борис Старк отмечает, что князь «с большой любовью относился к своему регентству, часто устраивал спевки». «Высокий, стройный, всегда подтянутый», не старый еще князь ездил с супругой на велосипеде по окрестностям, а умер внезапно. «На похоронах, – вспоминал о. Борис Старк, – хор пел «Коль славен…», который год тому назад Дмитрий Васильевич разучил для папиных похорон…»

Старший брат Дмитрия Васильевича, Михаил Васильевич, остался в большевистской России, заслужил высокий чин в Красной Армии, а в 1937 году был расстрелян ни за что ни про что вместе с другими военачальниками и самим Тухачевским.

ГОЛОВИН НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ,

Генерального штаба генерал-лейтенант, профессор,

22.02.1875–10.04.1944

Потомок старинного дворянского рода (боярин Иван Голова был крестником царя Ивана III), сын генерала – защитника Севастополя в Крымскую войну, Николай Николаевич Головин, окончив Пажеский корпус и Николаевскую академию Генштаба, стал строевым командиром, а также видным теоретиком и историком войны. Чуть не в 20-летнем возрасте он напечатал свой труд об истории войны 1812 года, а в 32 года защитил диссертацию на звание экстраординарного профессора Николаевской академии – исследование о роли моральных и духовных качеств бойца. В 1908 году он изучал опыт зарубежных армий в Париже, где подружился с прославленным маршалом Фошем, а в 1909-м защитил еще одну диссертацию. Во время Первой мировой войны H. Н. Головин командовал полком в Галиции, был начштаба армии, затем группы армий, фронта в Румынии, был помощником представителя Колчака в Лондоне и Деникина на Версальском конгрессе, руководил обороной Омска. Он был контужен, эвакуирован в Токио, а с 1920 года находился в изгнании в Париже. Здесь он целиком посвятил себя исследованиям в области военной истории, издал четырехтомную «Историю Первой мировой войны» и еще добрый десяток томов по вопросам военной истории и теории, в частности труды, посвященные социологическому анализу войны. В эмиграции он вел не только исследовательскую, но и преподавательскую работу, создавая кружки по изучению военного дела (их было больше полсотни), организовывая курсы с отделениями в Белграде и в Брюсселе, издавая военно-научный журнал. Через одни только парижские курсы прошло больше 400 русских офицеров, из которых 82 получили высшее военное образование. H.H. Головин был одним из руководителей Общевоинского союза, выступал за борьбу против большевиков. Во время Второй мировой войны он участвовал в пополнении армии генерала Власова офицерами. Умер он в годы войны, как и многие русские эмигранты (и левые, и правые), не пережившие нескончаемой вереницы катастроф проклятого века. К этим общим бедам прибавились и личные невзгоды: в 1943 году умерла жена, Александра Николаевна, а единственный сын, служивший в разведке британских ВВС, стал чужим… Сердце Головина не выдержало всех невзгод.

Этот крупнейший военный специалист, чьи труды переведены на многие языки мира, почти неизвестен на родине, в России.

ГОЛОВИН СЕРГЕЙ,

умер в 1985

В книге балерины Нины Тикановой (Тихоновой) «Девушка в голубом» есть рассказ об открытии нового балетного таланта в Монте-Карло в конце войны:

«С самого начала выступлений «Новых Балетов Монте-Карло» к нам присоединилась юная пара, брат и сестра, носившие славную русскую фамилию. Исключительные достоинства Сергея Головина могли бы сразу привлечь внимание директоров, но спокойствие и достоинство, с которым держали себя эти два юных существа, вызывали у них раздражение.

Потомки старинного и благородного рода Головиных, племянница и племянник прославленного художника театра, жившие в Ницце нелегкой эмигрантской жизнью, Соланж и Сергей словно бы не вызывали в труппе никакого сочувствия. Их звали «меньшие Головины». Они были молоды, бедны и беззащитны: Соланж ходила всегда в одном и том же платье!..

Мне они нравились своей талантливостью, гордым своим безразличием к трудностям и трогательной любовью друг к другу. В конце концов Грегори распознал огромные достоинства молодого танцовщика и стал давать ему роли в своих балетах. Головин очень скоро заслужил высокую оценку зрителей.

А в мае 1944 года первое выступление Головина в «Призраке розы» у Фокина (в роли, которую Фокин доверил Звереву и над которой он со Зверевым работал) стало большим событием в сезоне «Новых Балетов Монте-Карло». Сергей оставался одним из лучших исполнителей этой роли, доверяемой обычно большим солистам. Он был в ней поэтичным и легким, как дуновение ветерка, и каждое движение его тонкого и нервного тела было само вдохновенье… Головин был божественным. Нежное согласие между ним и его партнершей Соланж делало их неотразимыми. Успех был ошеломляющий. Открыв наконец глаза, Саблон назначил его в тот же вечер солистом-премьером, и звезда Сергея Головина прочно утвердилась на балетном небосводе…»

ГОЛЬДБЕРГ-ВОРОНКО ЭДУАРД ВИКТОР,

caporal, 22.03.1912–6.06.1940, Misery, Somme

Война 1939–1940 гг. была проиграна Францией почти без сопротивления. Для одних это была «странная», для других позорная и даже «смешная» война (drôle de guerre). Для Анны Феликсовны Воронко, безутешной матери 28-летнего капрала-добровольца Эдуарда Виктора, война эта была не странной, а страшной, а день, когда она раскопала в замковом парке в Мизери могилу своего Эдика, был самым страшным днем ее жизни…

Стараньями безутешной матери был сооружен на военном участке кладбища памятник русским воинам, павшим в 1939–1945 годах на полях проигранных сражений, умершим в лагерях и в депортации.

ГОРБОВ МИХАИЛ НИКОЛАЕВИЧ,

13.03.1898–22.02.1961

Перед самой смертью Михаил Николаевич Горбов написал воспоминания о годах своей юности и своем участии в Гражданской войне на стороне белых. Эти воспоминания он посвятил жене и дочери Марине, которым он так объяснил в кратеньком предисловии потребность рассказать о том времени: «Почти на протяжении трех лет три миллиона красноармейцев не могли справиться с шестьюдесятью тысячами белым. Разве это не свидетельство нашего мужества?». Понятно, что дочери, выросшей в «левой» Франции, трудно было доказать, что наряду с красным героизмом имел место и белый.

А в 1995 году дочь М. Н. Горбова Марина Горбова выпустила в швейцарском издательстве «Ль'Аж д'Ом» (по-французски) одну из лучших книг о русской эмиграции – «Призрачная Россия». Сделавшись из «переводчицы» «автором книги» (высокий чин во Франции, его указывают наряду с академическим званием в газетах), М. Горбова посвятила эту книгу отцу и матери и в приложении к ней поместила замечательные воспоминания отца.

В межвоенные годы родители М. Горбовой увлекались движением младороссов. Писательница вспоминает, как бывали шокированы в старости былые члены фашиствующей младоросской партии, когда кто-нибудь из авторов упоминал о сходстве их идей и обрядов с фашистскими.

«Мы были прежде всего монархисты… – оправдывался М.Горбов. – Мы были молодые, часто встречались, много смеялись… Мы были все за Россию и против коммунизма… Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в партии употреблял это слово – фашист… Александр (глава Казем-Бек. – Б. Н.) был человек очаровательный… В конце, когда он стал говорить «Царь и советы», мы думали, что он просто преувеличивает… А немцев мы ненавидели… Мы были против победы немцев над Россией, но не над СССР».

Выходит, что никто из молодых интеллигентов-аристократов не читал бесчисленных профашистских статей в младоросской прессе, не знал о поездке их главы (фюрера) на поклон к Муссолини и Гитлеру, о связях с советской разведкой… «Мы об этом ничего не знали», – хорошо всем знакомое нынче желание «ничего не знать».

Кстати, писателем был и брат Михаила Николаевича Горбова, Яков Горбов. Как и многие эмигранты, он учился во Франции, вернувшись с войны, получил диплом, но на жизнь зарабатывал за баранкой такси и писал (даже издавал) романы – только не по-русски, а по-французски. Восьмидесяти лет от роду, живя в русском старческом доме, он влюбился в свою сверстницу, вдову Георгия Иванова Ирину Одоевцеву, и сделал ей предложение выйти за него замуж. Впрочем, предоставлю слово самой И. Одоевцевой, ибо ее великосветский стиль уже успел полюбиться русскому читателю: «Мысль эта была, конечно, неосуществима, так как его жена была жива и, кроме того, умственно ненормальна, что по существующему закону исключает возможность нового брака, а я, со своей стороны, о браке с Горбовым не помышляла и ответила ему, что если выйду замуж, то только за миллиардера, чтобы пользоваться всеми земными благами…» «Тогда мне остается только одно – выброситься из окна», – сказал Горбов, но в душе, как видно, надежды не терял.

ГРАБАР (урожд. баронесса ПРИТВИЦ)

ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА, 1.11.1866–26.12.1924

ГРАБАР НИКОЛАЙ СТЕПАНОВИЧ,

сенатор, 15.07.1852–5.07.1924

ГРАБАР (ур. ИВАНОВА) НИНА НИКОЛАЕВНА,

14.01.1899–23.02.1974

ГРАБАР ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ,

membre de l'Academie nationale de medecine,

10.09.1898–26.01.1986

Николай Степанович Грабар, выходец из старого дворянского рода, был в прежней России членом Кассационного суда, а позднее и сенатором. Он женился на баронессе Притвиц, в семье которой все были генералами, а один из предков даже фельдмаршалом (И. Дибич-Забалканский). Хотя старший из сыновей Николая Степановича, Андрей Николаевич, и мечтал, последовав деду, стать моряком, а в годы Первой мировой войны ушел добровольцем на фронт, оба сына в конце концов стали не генералами, а мирными учеными-исследователями, причем высочайшего класса. Старший учился в Киевском, потом Петроградском и, наконец, Новороссийском университете в Одессе, но до отъезда в эмиграцию не успел закончить курс подготовки к профессорскому званию. Защитился он в 1928 году в Страсбурге (писал о религиозной живописи в Болгарии и о восточных влияниях в балканском искусстве). С годами он стал всемирно известным историком искусства, специалистом по Византии, профессором Колеж де Франс, членом Французской академии эпиграфики и изящной словесности, членом научных академий Австрии, Болгарии, Великобритании, Дании, Норвегии, Сербии, США, почетным членом множества научных обществ, почетным доктором Принстона, Упсалы, Эдинбурга, и еще, и еще… В Страсбурге он женился на болгарке Юлии Ивановой, в этом древнем и прекрасном городе родились его сыновья, один из которых стал в США известным востоковедом…

Младший брат Андрея Николаевича, Петр Николаевич, похороненный здесь, рядом с женой и родителями, учился в Петербурге в Пажеском корпусе, но до отъезда в эмиграцию окончить его не успел. Во Франции в год смерти родителей он окончил в Лилле Химическую инженерную школу, но инженером на заводе работал недолго. Этого блестящего человека ждала совершенно фантастическая по разносторонности научная карьера. В 1926 году молодой Петр переехал к брату в Страсбург, где ему была предложена должность заведующего лабораторией клинической медицины Страсбургского университета. Как некогда выпускник этого университета Альберт Швейцер (получивший здесь в дополнение к своим двум дипломам третий), Петр Николаевич, не оставляя работы, начинает учебу на естественном факультете. Петр Грабар занимается очисткой инсулина, объяснением синдрома азотемии на биохимическом уровне, становится ассистентом медицинского факультета, потом защищает докторскую диссертацию. В 1938 году он приглашен был в институт Пастера, где вскоре возглавил отдел химии микробов. Во время же годичной стажировки в США он становится заядлым иммунологом, разрабатывает метод иммуно-электрофоретического анализа, получившего распространение во всем мире и оказавшего огромное влияние на физико-химическую биологию… В дополнение к своему высокому посту в институте Пастера он получил в 1960 году пост директора Института по изучению рака в южном пригороде Парижа – в Вильжюиф. В войну он, как и многие русские, был в Сопротивлении, а позднее при всяком удобном случае защищал от нападок коллег порабощенную русскую науку и не раз ездил в Россию…

Гр. ГРАББЕ МИХАИЛ НИКОЛАЕВИЧ,

генерал-лейтенант, донской атаман,

1.07.1868–23.07.1942

Граф Граббе был монархист и вдобавок атаман донских казаков. В 1925 году в Аньер (что под Парижем) «перекочевала (по сообщению аньерского старожила) из Югославии дружная, многочисленная лейб-казачья семья», и у русских появилась мысль о создании в Аньере православного храма… прошел еще год, другой, на Аньерском горизонте появилась красочная фигура последнего наказного атамана Войска Донского, вскоре затем избранного зарубежным казачеством и войсковым атаманом, гр. Михаила Николаевича Граббе».

Вот тут-то «все вдруг преобразилось», о чем рассказал другой прихожанин, князь Л. Чавчавадзе: «Гр. Граббе, которому удалось отыскать особняк, где и ныне помещается храм, работал не покладая рук. Вставал он нередко в 6 часов утра, и сам, уже далеко не молодой, затапливал печь центрального отопления при храме, чистил пол и держал дом в образцовом порядке, заменяя сторожа, держать которого не было средств».

ГРЕВЕ А., архиепископ НИКОН,

6.02.1895–12.06.1983

В своем завещании архиепископ Никон (в миру Алексей Иванович Греве), проведший последние 30 лет жизни в США, в Канаде и Японии, а умерший в Нью-Йорке, просил перенести его останки на Сент-Женевьев-де-Буа, ближе к Парижу, где он учился молодым еще полковником, где выпускал журнал для верующих и был игуменом в кафедральном соборе на рю Дарю…

Митрополит Евлогий послал о. Никона служить в Братиславе, и о. Никон «с самоотверженностью отнесся к своему пастырскому долгу. Отлично повел приход, уделяя особое внимание детям… был человеком горящей веры…»

С 1934 года о. Никон был архимандритом кафедрального собора Святого Александра Невского в Париже. В годы оккупации он был интернирован нацистами, а после войны занимал посты епископа Бельгийского, ректора Тихоновской духовной семинарии в США, епископа Торонтского в Канаде, архиепископа Токийского и Японского, архиепископа Бруклинского и Манхэттенского и архивариуса Православной Церкви в США.

Архиепископ Никон (в миру Алексей Иванович Греве)

ГРЕЧ В. М.,

артистка МХТ, 8.11.1893–23.03.1974

Знаменитая артистка Московского художественного театра Вера Матильдовна Греч, оставшись во время гастролей за границей, с 1920 года работала (вместе с мужем, актером Поликарпом Павловым) в Пражской труппе МХТ, а в 1925 году вместе с труппой переехала в Париж. Вера Греч и ее муж были не только замечательные актеры, сыгравшие множество ведущих ролей на сцене, но и прекрасные педагоги, имевшие свою студию в Кембридже и много занимавшиеся с молодежью (в частности, с русскими соколами во Франции).

ГРИГУЛЬ ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ,

капитан, 1892–1971

Штабс-капитан Григуль был в Общевоинском союзе «доверенным лицом» заместителя начальника РОВС, корниловского героя-генерала Н. Скоблина, мужа патриотической эмигрантской певицы Надежды Плевицкой. Скоблин доверял Григулю, а Григуль Скоблину, но потом выяснилось, что Скоблин был агентом НКВД и заманил в ловушку начальника Общевоинского союза генерала Миллера, а сам бежал, да и его жена-певица была к его шпионской деятельности причастна, за что и была отдана под суд. На процессе Надежды Плевицкой в 1937 году капитан Григуль вдруг вспомнил, что Скоблин в день похищения Миллера настойчиво уговаривал А.И. Деникина прокатиться с ним вместе в Брюссель. Деникин, и раньше не доверявший Скоблину, заподозрил нечистый умысел и от поездки отказался, что спасло ему жизнь. Знал ли «доверенный» П.Я. Григуль, приходивший вместе со Скоблиным уговаривать Деникина, зачем его близкий друг Скоблин так упорно выманивает Деникина из дому? Если и знал, то в оставшиеся 34 года своей жизни он ни с кем этой своей тайной не поделился. Можно ли вообще было доверять Григулю, если он был «доверенным лицом» агента ГПУ?