Текст книги "Башкирский стих XX века. Корпусное исследование"

4.3. Башкирский аруз и его формы

Если находиться в описанной зоне свободы (каждый закрытый слог способен интерпретироваться как краткий в угоду метру), то, по нашим подсчётам, около 38 % всех стихов корпуса может быть сопоставлено хотя бы одной из метрических схем аруза. К этому массиву может быть прибавлено около 78 тыс. восьмисложных строк, каждая из которых, руководствуясь правилом об удлинении «краткого», может быть преобразована в форму мутадарик-и мусамман-и макту, состоящую из восьми долгих слогов. Вместе они составляют более 54 % всего стихотворного массива.

В такой ситуации, естественно, нельзя искать в корпусе любую возможную форму аруза, все информативные случаи неизбежно потонут в случайном «шуме». Поэтому при автоматическом анализе башкирского поэтического корпуса мы исходили из того, что стихотворение, которое мы ищем, должно быть написано целиком одной метрической формой. На практике это было не так: поэты экспериментировали с совмещением разных метрических форм, а также создавали стихотворения, одновременно использующие и аруз, и силлабику [Курбатов 1973: 88], но охватить такого рода формы автоматическим способом мы не в состоянии.

Удовлетворяющих названному критерию произведений обнаружилось всего 24, они суммарно включают 128 поэтических строк. Из этих 24 датирована в корпусе только половина, и они распределяются по десятилетиям так, как показано в таблице 3.

Таблица 3. Распределение стихотворений, написанных арузом, по десятилетиям

Эти цифры рассказывают нам не столько о реальной практике применения аруза в башкирской поэзии первой четверти XX века, сколько подтверждают, что написанные в традиционной системе восточного стихосложения произведения предпочитали не перепечатывать позднее в книжных изданиях, выдержанных в кириллической графике. Стихотворения, использующие эту поэтическую технику, потеряли своего читателя в новейшее время, не вошли в канон и полностью уступили место силлабической парадигме3030
  О полноте охвата материала использованным методом подсчета можно судить по анализу текстов М. Акмуллы. Из 66 стихотворений только четверостишие «Һауаланма атаңдың байлығына…» было определено как написанное метром аруза хазадж-и мусаддас-и махзуф, остальные характеризованы как силлабические. Ср. [История 2007: 252‒253].


[Закрыть].

В то же время на нашем, пусть и слабо подходящем для этого, материале мы видим отсвет той же тенденции, которую количественно описала С. А. Искандарова: аруз имеет свою долю среди стихотворений, созданных в 1900‒1910-х годах (в поэтическом корпусе эта доля составляет ≈2 %), но с 1920-х сходит на нет в башкирской поэзии. Такая стремительная перестройка метрической системы, происходившая одновременно с масштабными социальными преобразованиями, не могла быть от них полностью независимой. По всей видимости, перспективам аруза мешала его идеологическая нагруженность, устойчивая связь с идеями «старого мира», которые, однако, не препятствовали поэтической традиции на основе аруза в ряде других советских тюркских литературах, например в азербайджанской. О специфической репутации аруза как реакционного стихосложения исследователи говорят прямо: [Сеидов 1955: 15]. «Некоторые поэты и ученые считали аруз устаревшим стихосложением, связанным с придворной феодальной литературой» [Туйчиев 1987: 27].

С. А. Искандарова приводит процентное соотношение для основных размеров аруза в башкирской поэзии 1900‒1910-х годов: «размером рамал-и мусамман-и махзуф было создано 53 %, размером хазадж-и мусамман-и салим – 22 %, размером хазадж-и мусаддас-и махзуф – 18 %, размером рамал-и мусаддас-и махзуф – 7 %» [Искандарова 2013: 8]. В татарской поэзии также используются эти же два‒три размера аруза [Курбатов 1973: 85].

Здесь требуется уточнить, что несколько текстов в нашей выборке примечательны своим метрическим строем, который с учётом свободы в прочтении открытых слогов можно трактовать как сразу несколько схем аруза. Например, в четверостишии М. Ямалетдинова в соответствии с заданными правилами законно увидеть и хафиф-и махбун-и макту, и хазадж-и мусаддас-и ахрам-и аштар-и салим аруз ва зарб:

 
Аттың ярты көсө – дағаһында,
Кешенеке – бала-сағаһында;
Ҡулдың ярты көсө – тырышлыҡта,
Илдең ярты көсө – тыныслыҡта.
 

‛Половина силы коня в его подковах, у человека – в его детях. Половина силы руки в старательности, половина силы страны – в мире’ (перевод Г. Вильдановой)

Эти метрические схемы очень похожи и отличаются только долготой второго слога, который должен быть кратким в хафиф-и махбун-и макту:

Как мы видим, в тексте второй слог закрытый во всех строках, кроме второй, однако границы слов при подсчете слогов должны игнорироваться, поэтому возникает метрическая неопределенность.

Такие тексты мы исключали из нашего рассмотрения. Оставшиеся дали распределение размеров, отраженное на рис. 5.

Рис. 5. Метры аруза в башкирском поэтическом корпусе

И по нашим данным, и по данным С. А. Искандаровой самым популярным башкирским метром аруза стал рамал-и мусамман-и махзуф (5 вхождений, в 4-х случаях – 1910-е годы). Им написаны по два стихотворения М. Гафури («Фәләк», «Ҡурҡмағыҙ!..») и Д. Юлтыя («Һыҙ, ҡәләм», «Яҙ»), а также одно – Ш. Бабича («Ярғанат»).

Характерный пример – текст М. Гафури. Приведем его с разбиением на слоги. Курсивом выделим открытые слоги, полужирным курсивом – открытые слоги, трактуемые как «долгие», надстрочными знаками долготы и краткости обозначим метрическую интерпретацию слогов.

Ҡурҡмағыҙ!

 
Ҡур̅ ҡ-ма-̆ ғы̅ҙ!.. Шай̅ -тан̅ та-̆ ңы̅ тү̅-гел̅ , бы̆-л ысы̅н, хаҡ̅ таң̅ а-̆ ты̅у,
Шө̅б-һә̆ ю̅ҡ, мо̅т-лаҡ̅ ха-̆ рам̅ -ды̅р бер̅ мй-нут̅3131
  Здесь наблюдается вынужденная омография буквы «й», обозначающей неслоговой сонант /j/, и сочетание буквы «и» с диакритическим знаком краткости. Подразумевается слово «минут» с первым «кратким» и вторым «долгим» слогом. Ниже аналогичный случай со словами «имен», «тиергә» и «хөрриәт».


[Закрыть] йо̅ҡ-лап̅ я-̆ ты̅у.
 
 
Хаҡ̅ -лы̆ҡ ал̅ -ды̅н-да̅ ха-̆ лы̅ҡ, сә-̅ ждә̅3232
  Слогоделение этого заимствованного слова приводится не в соответствии с правилами башкирской фонетики, а в соответствии с правилами языка-источника.


[Закрыть] ҡы̆-лы̅п, и̅т-кәс̅ йә-̆ ми̅н
И^̅нде ̆ шай̅ -тан̅ -дар̅ то̆-ҙа-̅ ғы̅-нан̅ хә-̆ үеф̅ ю̅ҡ, һи̅н й-мен̅ .
 
 
Шө̅б-һә-̆ гә,̅ ҡур̅ -ҡы̅у-ғӑ ю̅л ю̅ҡ, һәм̅ -мә̆ нә-̅ мә̅ ап̅ -а-̆ сы̅ҡ.
И^̅н-де ̆ ха-̅ ҡы̅н, бар̅ сы̆-ғы̅р-ға,̅ ҡур̅ ҡ-ма,̆ то̅р, май̅ -ҙан̅ -ғӑ сы̅ҡ!
 
 
Ки̅т-те ̆ ө̅ҫ-тән̅ ул̅ ҡа-̆ раң̅ -ғы̅ пәр̅ -ҙә-̆ ләр̅ -ҙең̅ һәм̅ -мә-̆ һе.̅
Бө̅т-тө̆ ҡо̅л-ло̅ҡ-тар̅ , бө̆-гө̅н һеҙ̅ ти̅к хо̆-ҙай̅ -ҙы̅ң бән̅ -дә-̆ һе.̅
 
 
И^̅н-де ̆ хө̅р-ри-̅ әт̅ ҡў-лы̅ң-да,̅ то̅т тӑ ы̅с-ҡы̅н-ды̅р-мӑ ти̅к,
У^̅л «ҡы̆-ҙы̅л гө̅л» ө̅ҫ-тө̆-нә̅ ту̅-ҙан̅ вә̆ кер̅ ҡун̅ -ды̅р-мӑ ти̅к.
 
 
У^̅л «ҡы̆-ҙы̅л гө̅л», наҙ̅ -лы̆ гө̅л-гә,̅ тей̅ -мә-̆ һен̅ до̅ш-ман̅ ҡў-лы̅!
Һуҙ̅ -ҙы̆ и-̅ һә̅ бы̅с-раҡ̆ ҡу̅-лы̅н, шун̅ -дӑ уҡ̅ уғ̅ а ки̅л ар̅ -ҡы̆-ры̅!
 
 
«Си̅т ке-̆ ше ̅ һи̅н, ки̅т!» тй-ер̅ -гә̅ һи̅с ке-̆ ше-̅ нең̅ ха-̅ ҡы̆ ю̅ҡ,
О^̅ -шо̆ и̅н-де ̅ хө̅р-рй-әт̅ һәм̅ о̅-шо̆ и̅н-де ̅ ки̅ң хо̆-ҡуҡ̅ .
 

1917

Прочь сомненья и страх!

 
Прочь сомненья и страх! Нашей правды заря занялась!
Хватит спать! Не смыкай в ливнях света открывшихся глаз!
 
 
Встал народ, он готов до конца не сдаваться в борьбе.
Даже сам сатана, знай, отныне не страшен тебе!
 
 
Места нет колебанью! День ясен. Простор – впереди.
Смело, гордо, открыто на площадь с народом иди.
 
 
Рабство черное пало. Повязки и цепи сорвав,
Мы свободны, у нас не отнять завоеванных прав!
 
 
Ты в ладонях своих сбереги воли красный цветок
В красоте первозданной, чтоб смять его ветер не смог.
 
 
Ты храни тот цветок от завистливой вражьей руки.
Если тронуть посмеет – по локоть ее отсеки!
 
 
Стой за правду, борись! Ты не будешь никем осужден.
Нам сияет свобода, вздымая багрянец знамен!
 

(перевод Н. Сидоренко [Гафури 1980: 131]) 1917

В среднем около 4,5 слогов на двустишие (15 % слогов) являются отступлением от схемы простого правила «закрытый слог – долгий, открытый слог – краткий». Полное выдерживание этой схемы в стихотворении, написанном метром рамал-и мусамман-и махзуф, требовало бы такого соотношения закрытых и открытых слогов, при котором открытые слоги составляли бы около четверти от общего количества притом, что в реальной речи, как мы выяснили, их больше половины.

Цифры для хазадж-и мусамман-и салим и хазадж-и мусаддас-и махзуф близки и у С. А. Искандаровой. В поэтическом корпусе нашлось 2 и 4 стихотворения этих метров соответственно. Это «Үлгән йөрәк» М. Гафури и «Ҡайғылар» Д. Юлтыя в форме хазадж-и мусамман-и салим. Форма хазадж-и мусаддас-и махзуф представлена в поэтическом корпусе двумя авторами и четырьмя произведениями: «Маҡтансыҡ», «Хыял», «Үҙен маҡтайҙыр ул инсан күҙенсә…» М. Гафури и «Ризабыҙ, ҡисмәтең беҙгә бүлемле…» Ш. Бабича. Как и в случае с рамал-и мусамман-и махзуф, эти метры используют схему с регулярным чередованием долгих и кратких слогов. Метр хазадж-и мусамман-и салим четырехстопный, стопа состоит из одного краткого и трех долгих слогов. На башкирском материале примером может служить стихотворение М. Гафури:

Үлгән йөрәк

 
Ке-̆ ше ̅ дәр̅ т-лән̅ -мә-̆ һә̅ йәй̅ -ге ̅ ма-̆ тур̅ , нур̅ -лы̅ за-̆ ман̅ -дар̅ -ҙа,̅
Ă-ғы̅р һы̅у-ҙар̅ , а-̆ ғас̅ -тар̅ хәт̅ -фә̆ тө̅ҫ-лө̅ ҙур̅ я-̆ лан̅ -дар̅ -ҙа.̅
 
 
Дә-̆ хи̅ кү̅р-гән̅ -дә̆ тө̅р-лө̅ сәс̅ -кә-̆ ләр̅ , һай̅ -рау̅ -сы̆ ҡо̅ш-тар̅ -ҙы̅,
Й-шет̅ -кән̅ -дә,̅ йө̆-рәк̅ ти̅п-мә-̅ һә,̆ саф̅ мо̅ң-ло̅ та-̆ уы̅ш-тар̅ -ҙы̅.
 
 
Кү̆-ҙе ̅ йәш̅ -лән̅ -мә-̆ һә,̅ мо̅ң-лан̅ -ма-̆ һа,̅ ау̅ -лаҡ̅ вә̆ -ты̅н ер̅ -ҙә.̅
Ҡо̆-яш̅ сы̅ҡ-ҡан̅ -да,̆ ба-̅ йы̅-ған̅ -дӑ тәь̅ -ҫи̅р-лән̅ -мә-̆ һә̅ бер̅ ҙә.̅
 
 
Кү̆-ҙе ̅ кү̅р-мә-̅ һә,̆ ми̅л-ләт̅ -тең̅ й-ҙел̅ -гән̅ , ар̅ т-тӑ ҡал̅ -ға-̅ ны̅н,
Хә-̆ ми-̅ әт̅ ки̅л-мә-̆ һә,̅ кү̅р-гән̅ ва-̆ ҡы̅т у̅-ны̅ң та-̆ пал̅ -ға-̅ ны̅н.
 
 
Йө̆-рәк̅ һы̅ҙ-ла-̅ ма-̆ һа,̅ меҫ̅ -кен̅ вә̆ маз̅ -лум̅ -дар̅ -ҙы̆ кү̅р-гән̅ -дә,̅
Хә-̆ ҡи-̅ ҡәт̅ -тә̅ лә̆ ү̅л-гән̅ бер̅ йө̆-рәк̅ -тер̅ бы̅н-да-̆ йы̅н бән̅ -дә.̅ 1910
 

Мертвая душа

 
Кто не встречает летний день прорывом радостным души,
Когда деревья и поля невыразимо хороши,
 
 
Когда в немолчный птичий хор, в благоухание цветов
Вливается, лаская слух, самой природы звонкий зов;
 
 
Кто ощущений полноту не выскажет хотя б слезой,
Взволнован утренней зарей или закатной тишиной;
 
 
Кто слеп к народу своему, к его страданьям и борьбе,
Кто боль и горе бедняков хоть раз не пережил в себе;
 
 
Кто, созерцая произвол, легко идет своим путем, —
Воистину мертва душа, окаменело сердце в том…
 

(перевод В. Цвелева [Гафури 1980: 75])

Здесь мы видим значительно больше отступлений от способа передачи аруза на тюркской почве: 7 открытых слогов, трактуемых как долгие, на двустишие (21,9 % слогов).

Размер хазадж-и мусаддас-и махзуф более короткий и содержит всего три стопы, состоящие из одного краткого и трех долгих слогов, при этом третья стопа укороченная, насчитывает только два долгих слога. Башкирская адаптация этой формы – стихотворение М. Гафури «Үҙен маҡтайҙыр ул инсан күҙенсә…»:

 
Ү^̆-ҙен̅ маҡ̅ -тай̅ -ҙы̆р ул̅ и̅н-сан̅ кү̆-ҙен̅ -сә,̅
Кү̆п эш̅ ҡы̅л-ған̅ ке-̆ үек̅ -тер̅ ү̅ҙ-ү̆-ҙен̅ -сә.̅
 
 
Һү̆-ҙен̅ -сә̅ бы̅-нан̆ ар̅ -ты̅ҡ һи̅с ке-̆ ше ̅ ю̅ҡ,
Һү̆-ҙе ̅ кү̅п, әм̅ -мә̆ бер̅ ҡы̅л-ған̅ э̆-ше ̅ ю̅ҡ.
 
 
Нй фай̅ -ҙа̅ бар̅ ҡо̆-ро̅ һү̅ҙ-ҙә,̅ ә-̆ мәл̅ -дә,̅
Ĕ-гет̅ -лек̅ һәм̅ ҡа-̆ һар̅ -ман̅ -лы̅ҡ – ғә-̆ мәл̅ -дә.̅
 
 
Ү^̆-ҙең̅ бел̅ -мә,̅ ке-̆ ше ̅ кү̅р-һен̅ э̆-шең̅ -де,̅
Шў-лай̅ «ми̅н» ти-̅ мә,̆ ти̅к то̅р, ҡы̅ҫ те-̆ шең̅ -де!̅
 

1910

 
Себе самому раздается его похвала:
Какие большие повсюду вершит он дела.
 
 
И как он, в сравненье с другими, пригож и хорош…
Поток многословья, а дела пока ни на грош.
 
 
Что толку в твоей болтовне, в изобилии фраз?
В труде покажи нам геройство и доблесть хоть раз.
 
 
Узнаем, каков ты в работе, каков ты в борьбе.
Другому – виднее, а сам помолчи о себе!
 

(перевод В. Потаповой [Гафури 1980: 48])

Здесь около 19 % слогов не подчиняются правилу передачи квантитативной системы на тюркской почве. Так поэтическая практика, связанная с воспроизводством метра аруза (бахра) средствами башкирского стиха, в полном соответствии с идеями Р. О. Якобсона являет нам организованное насилие поэтической формы над языком [Jacobson 1979: 15]: стих требует более активного привлечения сравнительно редких закрытых слогов, текст подчиняется этому требованию, но все же справляется с этим заданием не вполне, а недостачу компенсирует с помощью широкой трактовки понятия «долгий слог». Объем такой компенсации можно оценить в 15‒20 % в зависимости от бахра.

Единственное стихотворение 1970-х годов, подходящее под схему аруза, – это четыре строки Р. Гарипова:

 
Ҡындан һурҙы берәү ҡылысын,
Хәтерләтеп Дамаск ҡоросон.
Үтәмәне ләкин бурысын —
Тик ҡатырға булған ҡылысы!..
 

1972

‛Напоминая сталь Дамаска, кто-то вынул из ножен меч. Но не выполнил долга – оказался картонным меч!’ (перевод Г. Вильдановой)

Каждая строка этого текста может быть описана как метр хазадж-и мусаддас-и ахрам-и аштар-и махзуф, имеющий схему:

Поскольку этот метр не был для башкирской поэзии специфически знаковым и ни одна строка не воплощает в себе его схему идеально, так, чтобы не приходилось делать произвольные манипуляции с качеством слога, вероятно, это следует считать совпадением, аналогичным тому, которое приводил К. Г. Аллахяров для азербайджанской поэзии.

До сих пор мы исходили из того, что одна форма аруза должна быть равна одному стиху в поэтическом корпусе. Но вполне законно представить ситуацию, в которой длинная строка (мисра), соответствующая форме аруза, будет разбита на две полумисры и дана на странице как две строки. В предыдущих подсчетах такое развитие событий не учитывалось, хотя известно, что оно имело место в реальной практике стихосложения, например, у Г. Тукая [Курбатов 1973: 88].

Если «склеивать» две идущие подряд строки в одну квазимисру и по определенным выше правилам3333
  Границы слов по-прежнему не учитываются, но слог в конце полумисры считается закрытым.


[Закрыть] искать его слоговой структуре соответствие в формах аруза, то стихотворений, удовлетворяющих этим критериям, действительно окажется гораздо больше: 1662, то есть приблизительно 10 % от всего объема корпуса. Однако пиковые значения для появления этих текстов приходятся совсем не на те десятилетия, в которые мы этого ожидаем. В 1900-х мы видим те же 2 %, что и без подсчета по полумисрам, в 1910-х этот процент действительно заметно растет и составляет уже 6,31 %, но исторический максимум проявляется в 1940-е (9,11 %), 1950-е (8,5 %) и 1970-е (8,47 %), то есть время полного господства силлабики в башкирской поэзии. Это означает, что результат, который мы получили, в значительной мере случайный и к реальной истории башкирского аруза отношения не имеет. Кроме того, если мы посмотрим на список авторов, якобы писавших «арузом по полумисрам», он будет включать в себя почти всех поэтов корпуса (99 из 103). Иными словами, такие стихотворения, которые можно прочитать как форму аруза, если соединить соседние строки в одну мисру, можно найти практически у любого автора.

В то же время это означает и то, что в башкирской постквантитативной поэзии частотны формы, которые можно трактовать в терминах аруза. Любопытно, что наиболее востребованный метр башкирской досиллабики рамал-и мусамман-и махзуф становится самым частотным для рассмотренных квазимиср, покрывая 440 (более четверти) найденных стихотворений. Таким образом, справедливо будет сказать, что аруз в какой-то мере подготовил последующую поэтическую традицию, а сами башкирские поэты так или иначе обеспечили преемственность между квантитативной и силлабической парадигмами.

В заключение разговора об арузе сравним частотность метров в разных поэтических традициях, поддерживавших жизнеспособность этой системы на протяжении более тысячи лет. Данные по арабскому аруду, персидскому, азербайджанскому и башкирскому арузу представлены в таблице 43434
  Данные о распределении персидских размеров взяты из [Азер 1967: 50‒52], подсчеты для арабского аруда заимствованы из [Фролов 1991: 171‒184], для Дж. Джабарлы – из [Джафар 1968: 104].


[Закрыть].

Таблица 4. Соотношение стихотворений, написанных четырьмя квантитативными размерами в четырех традициях

Нельзя исключать, что в случае с башкирским поэтическим корпусом все вхождения размеров, кроме рамал-и мусамман-и махзуф, рамал-и мусаддас-и махзуф, хазадж-и мусамман-и салим, хазадж-и мусаддас-и махзуф, являются совпадением, аналогичным приведенному выше стихотворению Р. Гарипова. Таким образом, «чистые» данные – это только 5 стихотворений рамала и 6 текстов хазаджа. Такое сужение башкирской метрической системы не подготовлено весьма диверсифицированной метрикой персидской поэзии. А. М. Щербак, не приводя конкретных цифр, все же говорит, что наиболее употребительными в староузбекской поэзии размерами являются хазадж, рамал, раджаз и мутакариб [Щербак 1962: 251], то есть другие тюркские традиции, воспринявшие аруз, отличаются большим метрическим разнообразием. На особое место в этом случае выдвигается хазадж: «Употребительность и популярность хазаджа объясняется его напевностью и частичным соответствием своеобразию древнего тюркского стиха» [Щербак 1962: 252]. Этот взгляд согласуется с нашими данными и в некоторой мере конфликтует с данными С. А. Искандаровой, согласно которой в башкирской поэзии начала XX века первенствует рамал. Впрочем, разница между долями рамала и хазаджа в обследованном материале не столь велика.

В то же время мы видим существенные диспропорции в востребованности размеров арабского аруда и персидского аруза: если на долю четырех основных размеров арабского стихосложения (тавил, басит, вафир, камил) приходится до 90 % всех стихотворений арабской классики [Фролов 2015: 10], то ни одного из них мы не видим среди наиболее часто употребляемых ни в персидской, ни в башкирской поэтической традиции. Однако и рамал, и хазадж, важные метрические инструменты башкирских авторов, частотны в персидской поэзии с той оговоркой, что самые частотные для персидских текстов варианты размеров всё же другие: рамал-и мурабба-и махбун (рамал-и махбун-и чахаргана-йи максур в терминах А. Азера), рамал-и чахаргана-йи максур, рамал-и сигана-йи максур, хазадж-и сигана-йи максур, хазадж-и чаргана. Таким образом, между арудом, арузом в персидском и башкирском вариантах есть очень существенная разница. Если граница между арудом и арузом кажется принципиально непроходимой (поэтами используются радикально иной набор размеров), то некоторые общие свойства персидского и башкирского извода квантитативной системы все же усмотреть можно.

В XX веке мы застаем башкирский аруз на стадии серьезного упрощения. Многообразие размеров отброшено в пользу узкого набора метрических возможностей. Регулярное восточное стихосложение хотя и послужило сеткой координат книжной культуры на первых этапах, стремительно теряет сторонников, и к концу 1920-х годов башкирские поэты отказываются от него в пользу силлабики.

5. Метр башкирской силлабики

5.1. Вопрос об изосиллабизме

С конца 1920-х годов башкирская поэзия полностью отказывается от квантитативного строя и становится целиком силлабической. Как мы видели, эта трансформация не была для поэтической традиции неподготовленной: и до того башкирские авторы пользовались формами за пределами аруза. С позиций сформировавшегося позднее канона эта ситуация даже может быть описана как отмирание слабого атавизма, а не как глобальная перестройка поэтической системы. Такое представление о произошедшем с исторической точки зрения неправильное, но все же оно довольно информативно для картины последующей истории башкирского стиха с ее ориентирами и авторитетами.

Силлабическая система стихосложения освоена всеми обследованными тюркскими традициями. Тяготение тюркских литератур к силлабике поддерживается просодическим строем языков этой семьи. Большая их часть отличается фиксированным положением ударения на конце слова и ослабленным характером этого ударения3535
  Ср.: «В башкирском языке ударение выражено слабо, если же какой-либо слог и выделяется как ударный, то при этом изменяется, как правило, экспрессивно-эмоциональное или модальное значение слова или фразы» [Ишбердин 1980: 56].


[Закрыть].

Первый фактор минимизирует вероятность формирования на тюркской почве силлабо-тоники. Дело в том, что стих функционирует как система компенсирующих речевых ограничений. Если язык предоставляет свободу в постановке ударения (случай разноместного ударения), то стих компенсирует эту свободу ограничениями в том, куда может падать ударение в строке, так развивается силлабо-тоника. Если система языка ограничивает возможности говорящего в том, куда может падать ударение в слове (случай фиксированного ударения), то дополнительные акцентные ограничения со стороны системы стиха были бы излишними, они ничего не компенсировали бы, а наоборот, вводили бы такой ценз для языкового материала, который бы в итоге обеднял финальный результат. Так формируются просодические предпосылки для силлабики. В то же время система стиха чутко реагирует на характерную для силлабической системы свободу в распределении ударных и безударных слогов и отзывается на эту свободу ограничением, однако уже не на акцентологическом уровне, а на уровне словоделения: так в силлабике появляются дополнительные правила, связанные с цезурой.

Второй фактор корректирует эволюцию системы стихосложения в сторону от акцентного стиха. В самом деле, если ударение слабое, то и формирование рамки восприятия стиха, опирающейся на этот фонетический признак, маловероятно.

Таким образом, силлабическое стихосложение было если не неизбежным, то по крайней мере весьма ожидаемым исходом эволюции поэтической культуры тюркских народов. Однако постулирование слогоисчислительного принципа для башкирского стиха может создать превратное представление о его строе. Опасность проистекает из известной доли путаницы в отношениях понятий «силлабика» и «изосиллабизм». Часто само определение силлабической системы стихосложения в научной литературе связывается с принципом равносложия, то есть подразумевается, что все строки написанного силлабикой произведения должны содержать одинаковое число слогов. В соответствующей статье Краткой литературной энциклопедии понятия силлабического стихосложения и изосиллабизма отождествляются: «Силлаби́ческое стихосложе́ние (от греч. συλλαβή – слог) – система стихосложения, осн. на соизмеримости стихотв. строк по количеству слогов (изосиллабизм)». [Холшевников 1971: 819]. И в статье, на которую даётся ссылка: «Изосиллаби́зм (греч. ἰσοσύλλαβος – равносложный, от ἴσος – равный и συλλαβή – слог) – одинаковое количество слогов в отрезках речи. Используется и в прозе (см. Изоколон) и особенно в поэзии, являясь, в частности, основой силлабического стихосложения»3636
  Можно отметить, что определение М. Л. Гаспарова гораздо мягче, чем определение В. Е. Холшевникова, и подразумевает больший спектр возможностей для интерпретации, хотя ни одна из этих интерпретаций все равно не может быть применена к башкирскому стиху, так как изосиллабизм не может считаться основой силлабического стихосложения, сформировавшегося в башкирской среде. О подобном корпускулярном представлении материала в литературоведческих словарях писал М. И. Шапир: «Стиховедческие статьи для одного справочного издания пишут иногда разные авторы с несходными теоретическими воззрениями» [Шапир 2000: 78].


[Закрыть] [Гаспаров 1966: 74]. Жесткое увязывание двух понятий воспроизведено и в других источниках: «Ритм в стихах создается повторением одинакового количества слогов в стихе. Такая система стихосложения называется силлабической» [Холшевников 2004: 12]; «силлабическое (в подлинном смысле этого слова) стихосложение – основанное исключительно на числе слогов в стихе (или между цезурами), т. е. на повторе одинаковых по длительности (по числу слогов) количественных отрезков речи» [Поливанов 1973: 105]; «особенность силлабической системы стихосложения заключается в том, что в каждом стихе должно быть одинаковое число слогов при любом числе и расположении ударения» [Поспелов 1940].

Эмпирические исследования этого не подтверждают. При несомненно силлабическом (то есть основанном на счёте слогов) характере стихосложения большинства тюркских народов неоднократно замечено, что реальные тексты состоят из строк разной длины [Ахметов 1964: 348], [Трояков 1964: 34], [Рысалиев 1965: 38] в том числе и в башкирской поэзии [Искандарова 2013: 12].

Действительно, в башкирском поэтическом корпусе не более 20 % всех стихотворений выдерживают принцип равносложия. В отдельные десятилетия доля изосиллабичных текстов опускается до 4‒5 %. При таких условиях, конечно, трудно говорить, будто бы изосиллабизм является основой башкирской силлабики. Наоборот, очевидно, что такая поэтическая форма для рассматриваемой традиции периферийна.

На эту же проблему обращали внимание и ученые, работающие не с тюркским материалом: «Нужно преодолеть широко распространенное заблуждение, согласно которому силлабический принцип отождествляется с изосиллабизмом – равносложием строк в пределах одного стихотворения. Изосиллабизм же есть крайнее выражение, наиболее отчетливое воплощение силлабического принципа, но не тождествен ему, поскольку силлабический принцип как таковой требует не выравнивания, а всего лишь учета количества слогов в строках» [Илюшин 2004: 17].

Ученые занимают разную позицию по отношению к этому несоответствию априорного определения и фактических данных. Ряд исследователей не замечают противоречия в своих описаниях, настаивая и на равносложности силлабического стиха, и на наличии в тюркской поэзии произведений, включающих строки разной длины [Хамраев 1963: 107], [Замалиев 2011: 17]. По всей видимости, стиховедческая традиция, на которую опираются эти учёные, оказывается слишком авторитетной, чтобы ей противоречить3737
  Похожие сложности существуют и в описании акцентного стиха: «По укоренившемуся недоразумению чисто-тонический стих понимается как “изотонический”,


[Закрыть].

Сомнительным представляется подход В. М. Жирмунского, который также не решается отказаться от идеи равносложности силлабического стихосложения и объявляет, что изосиллабизм в тюркском стихе «имеет лишь приблизительный характер» [Жирмунский 1968а: 28]. Таким образом, исследователь лишается чёткого инструментария анализа стиха и получает принципиально неопределимый (или, по меньшей мере, плохо определимый) по своим характеристикам объект, свойства которого регулируются неясными принципами. Приблизительность изосиллабизма делает это понятие необязательным, а силлабическое стихосложение – внутренне неупорядоченным. По всей видимости, это должно напоминать русский досиллабический стих XVII века: рифмованный и произвольно-разносложный. Однако эту форму характеризуют как в целом чуждую силлабическому принципу стихосложения [Илюшин 2004: 14].

Другой типологически близкий пример к тому, что имеет в виду В. М. Жирмунский, это славянская песенная силлабика, подразумевавшая расшатанность размеров, в которых «силлабическому принципу организации пришлось бороться с тоническим принципом и во многом ему уступать: песни с четко выраженной от начала до конца равносложностью здесь в меньшинстве» [Гаспаров 2003а: 29].

Все эти параллели в действительности не имеют отношения к тому, что демонстрирует нам тюркский стих. Несмотря на отсутствие равносложия подавляющий массив стихотворных произведений показывает высокую степень метрической упорядоченности, которая проявляет себя в регулярном чередовании строк разной длины, как в этом стихотворении Мустая Карима (для удобства разделим слова на слоги):

1966

т. е. равноударный. Это не так, он сплошь и рядом неравноударен: чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать подряд несколько страниц Маяковского» [Гаспаров, Скулачева 2004: 171].

 
Луна – как улей – на небе встает.
А звезды в установленном порядке
Со всей вселенной собирая мед,
Снуя, жужжа, в тот улей носят взятки.
 
 
Давно ль был месяц молодой?.. Взгляни:
Уж полнолуние – не потому ли?..
Смотрел на пчел – как трудятся они,
Медовым светом наполняя улей!
 

(перевод Е. Николаевской [Карим 1972: 136])

Как мы видим, ни о какой приблизительности речи здесь не идет. Перед нами стройная силлабическая урегулированность, не укладывающаяся, однако, в рамки изосиллабичности.

Башкирской силлабике XX века уже не приходилось бороться с конкурирующими принципами организации стиха. Большую часть XX века мы видим силлабическую систему как сложившуюся и устойчивую конструкцию, в которой внутренняя динамика определяется свойствами самой системы, а не деструктивным внешним воздействием. Поэтому башкирский силлабический стих справедливо рассматривать не как расшатанный строй, а как регулярный и самодостаточный.