Текст книги "Башкирский стих XX века. Корпусное исследование"

Б. В. Орехов
Башкирский стих XX века. Корпусное исследование

Список глосс

– S substantive существительное

– V verb глагол

– ADJ adjective адъектив

– NUM numeral числительное

– SPRO pronoun местоимение

– PART particle частица

– POST postposition послелог

– CONJ conjunction союз

– INTJ interjunction междометие

– PL plural множественное число

– SG singular единственное число

– 1,2,3SG first (second, third) person, singular первое (второе, третье) лицо единственного числа

– 1,2,3PL first (second, third) person, plural первое (второе, третье) лицо множественного числа

– UNCERT uncertainty клитика со значением неуверенности

– UNDEF undefiniteness клитика со значением предположительности

– INTERROG interrogative клитика со значением вопросительности

– REQUEST request клитика со значением просьбы

– PRED predicative сказуемость

– POSS possessive принадлежность

– IPOSS impersonal possessive неличная принадлежность

– NOM nominative case основной падеж

– GEN genitive case родительный падеж

– DAT dative case дательный падеж

– ACC accusative case винительный падеж

– ABL ablative case исходный падеж

– LOC locative case местно-временной падеж

– ABE abessive case абессив

– DERIV.ABSTR abstract noun абстрактное существительное

– DERIV.AGENS agens noun со значением деятеля

– ASSIM assimilation уподобление

– DIST distinctive выделительное (числительное)

– COL collective собирательное

– ORD ordinary порядковое

– APRX approximative приблизительное

– DIVIS divisive разделительное

– COMP comparative сравнительная степень

– ACYCL acyclic непериодическое действие

– GER gerund деепричастие

– IMP imperative mood повелительное наклонение

– REFL reflexive genus возвратный залог

– PASS passive genus страдательный залог

– RECP reciprocal genus взаимный залог

– CAUS causative genus понудительный залог

– NEG negation отрицание

– PRES present tense настоящее время

– PST.DEF past definite tense прошедшее определённое

– PST.INDF past indefinite tense прошедшее неопределённое

– FUT.INDF future indefinite tense будущее неопределённое

– FUT.DEF future definite tense будущее определённое

– DESI desiderative mood наклонение намерения

– COND conditional mood условное наклонение

– OPT optative mood желательное наклонение

– INF infinitive инфинитив

– SUP supin имя действия

0. Введение

В 1826 году видный филолог-классик И. Г. Я. Герман объявил, что филологии, которая занималась бы именно башкирской культурой, просто не может существовать: «Ибо именно творения духа в первую очередь придают тем предметам их ценность. Если бы предметы сами по себе имели такую ценность, то нельзя было бы не признать, почему бы, напр., башкиры, древний народ, называвшийся у греков Βέχειρες, не имели полного права требовать для себя башкирских предметных филологов. Ведь если бы предметное знание исчерпывало собственную сущность филолога, то кто-то мог бы стать изрядным филологом и не понимая греческого и латыни»11
  «Denn die Geisteswerke sind es ja erst, die jenen Sachen ihren Werth geben. Wären es die Sachen an und für sich selbst, die einen solchen Werth hätten, so wäre nicht abzusehen, warum z. B. die Baschkiren, ein uraltes Volk, Βέχειρες bey den Griechen genannt, nicht eben das Recht hätten, für sich Baschkirische Sachphilologen zu verlangen. Ja wenn die Sachkenntniß das eigentliche Wesen des Philologen ausmachte, so könnte jemand ein ziemlicher Philolog werden auch ohne Griechisch und Lateinisch zu verstehen». (Hermann 1826: 9). Подробнее о контексте этого высказывания: [Тротман-Валлер 2009] По всей видимости, после заграничного похода русской армии, в котором участвовали башкирские полки (проходя через Веймар, кто-то из башкир подарил Гёте свой боевой лук, о чём Гёте потом увлечённо рассказывал Эккерману), в Европе сформировалась своя «башкирская мифология», которая и привела к этой знаменательной ошибке Германа: он отождествил башкир и бехиров, народ, согласно «Аргонавтике» Аполлония Родосского (Apollon. 2,394), проживавший на черноморском побережье.


[Закрыть] (перевод С. М. Шаулова).

Даже если принять во внимание множественность трактовок предмета и назначения филологии (см. [Орехов 2010а]), несомненно, что время уже опровергло утверждение Германа (см., к примеру, сборник статей «Вопросы башкирской филологии» [Вопросы 1959]). Поэтому наша цель состоит не столько в том, чтобы показать, что башкирская предметная филология возможна, сколько в том, чтобы продемонстрировать, что она может быть построена на современных основаниях, к которым, в частности, следует отнести исследовательскую стратегию distant reading, оформленную в работах Ф. Моретти [Moretti 2013] и его последователей. Distant reading (‛дистанцированное, отвлеченное чтение’, переводчики русского издания остановились на варианте «дальнее чтение» [Моретти 2016]) противопоставлено close reading (в русской традиции – ‛медленное чтение’), то есть традиционному для литературоведения (технологическому [Венедиктова 2007] или позитивно-критическому [Назиров 2015: 94]) способу взаимодействия читателя и текста, при котором исследователь, опираясь на свой профессиональный опыт, на накопленные аналитические наблюдения предшественников и, самое главное, на конкретное словесное представление, входит в герменевтический круг, строит интерпретации и описывает структуры. «Отвлеченное чтение» предполагает, что литературовед не сносится с текстом напрямую, а пытается уловить значимые для литературы тенденции опосредованно, через модели, в основу которых положена извлеченная из исходного текста и систематизированная информация. Классический пример – работа Моретти «Корпорация стиля: размышления о 7 тысячах заглавий (британские романы 1740‒1850)»22
  Русский перевод работы «Style Inc.: Reflections on 7,000 titles (British Novels 1740‒ 1850)».


[Закрыть], в которой автор с помощью количественных мер описывает эволюцию английского романа, опираясь при этом на изменение длины названий во времени и распределение в них определенных слов.

Такой подход не означает неуважения к писательскому труду или литературе вообще. Во-первых, это просто честное признание ограниченности человеческих возможностей. Исследователь способен прочесть за отведенное ему время конечное число художественных произведений, а посвятить полному объему сложно организованных текстов достойное количество времени и сил для выявления и осмысления всех нюансов – задача нереализуемая. Меж тем литературная традиция в целом как система, как комплексный объект, – предмет, взывающий к изучению в не меньшей степени, чем отдельный текст. И отвлеченное чтение дает возможность обозреть традицию (или хотя бы масштабный набор текстов) целиком. Во-вторых, distant reading – это результат традиционного для гуманитария поиска новых методов исследования его материала, при этом привлекаемые методы вполне привычны для естественных наук, в которых ценится репрезентативность объема исходных данных: чем больше данных, тем точнее выявленные в них закономерности и надежнее выводы. И если астрофизики в своих исследованиях используют наблюдения за тысячами и даже сотнями тысяч звезд, это вовсе не свидетельствует, что им неинтересны отдельные звезды как предмет. Даже наоборот, как считается: «Чтобы делать что-то в области отвлеченного чтения, нужно хорошо освоить медленное чтение» [Spivak 2006: 102].

Основное отличие исповедуемого в этой книге подхода от отвлеченного чтения в том, что на дальнейших страницах производится поиск неочевидных закономерностей текста (и шире – всей текстовой традиции). Многие из системных отношений, описанных методами Ф. Моретти, представляют собой знание, которое можно было бы получить с помощью традиционных филологических подходов (например, интроспекции33
  Так, многое из того, о чем говорят нам графы в работе «Теория сетей, анализ сюжета», в принципе, постижимо и без построения сети персонажей.


[Закрыть]). Нас как исследователей скорее интригует «встреча» значимой для литературоведа информации и привычных для точных и естественных наук методов, поэтому специально уточним: результаты исследований, изложенные в этой работе, не могли быть получены иначе, нежели с помощью подсчётов, тренировки компьютерных моделей и визуализации.

В принципе, упреки в очевидности выводов уже стали привычной проблемой для новых областей гуманитарных науки, пытающихся использовать статистику для конструирования гипотез в не совсем привычной для этого сфере. Так, кроме отвлеченного чтения, можно упомянуть «культуромику» [Michele et al. 2010], дисциплину, представители которой делают выводы о динамике общественных явлений по истории слов, отраженных в базе данных отсканированных в рамках проекта Google Books книг. Однако следует учесть, что очевидные выводы для молодой науки скорее не недостаток, а необходимый этап зарабатывания доверия. Так, гораздо труднее было бы положиться на не согласующиеся с нашими интуитивными или с признанными традиционной наукой представлениями выводы, особенно если сделаны они были в рамках экспериментального применения непривычных методов. В то же время поиск «неочевидных закономерностей (в чем, собственно, и состоит научное познание)» остается основной задачей филолога [Новиков 2005], и эту задачу в меру сил автора пытается решать эта книга. Таким образом, один из основных ее сюжетов – это проблема применения точных методов в традиционно гуманитарной сфере изучения поэзии.

В то же время автор рассчитывает, что и проблематика книги выходит за пределы локальной области башкирской (или даже тюркской) поэтической традиции44
  В этом смысле мы хотели бы солидаризироваться с А. Б. Лордом с поправкой на этническую идентификацию: «Несмотря на то что лишь две ветви индоевропейских народов, греки и славяне (точнее, носители сербскохорватского и болгарского языков), рассматриваются здесь сколько-нибудь подробно, я надеюсь, что книга не получилась узко специальной. Узость – будь то узость этническая, географическая, религиозная, социальная или даже научная – всегда недостаток, тем более в наш космический век» [Лорд 1994: 10].


[Закрыть]. Главная сфера этой работы – стиховедение, прежде всего в той своей части, которая называется «русским методом». Речь идет о лингвостатистическом подходе к описанию стихотворных закономерностей: «Метр реализуется в языке и предстает в разнообразии многих ритмических вариаций; исследователь их описывает и подсчитывает, предъявляя результаты в объективных статистических показателях, и только на этой основе строит в дальнейшем теоретическое описание механизмов ритмообразования» [Бейли 2004: 12]. В последние годы развитие «русского метода» органично соединилось с успехами корпусной лингвистики и привело к появлению его особого извода: корпусного анализа метрики [см. Корпусный анализ 2013, 2014] и шире – корпусной поэтики, то есть исследовательского инструментария получения лингвостатистических данных с помощью поэтического корпуса. Поэтический корпус – это репрезентативная электронная коллекция поэтических текстов, снабжённых поисковой системой, способной производить поиск с учётом широкого набора лингвистически и стиховедчески релевантных параметров.

В области лингвистики появление корпусов уже отразилось и на постановке исследовательских задач, и на значимости получаемых результатов [Плунгян 2008а]. В ближайшее время следует ожидать таких же методологических сдвигов и в стиховедении, и тогда книга очерка башкирского стиха впишется в ряд соположенных исследований стиха на корпусной основе.

Башкирский поэтический корпус создан коллективом исследователей под руководством автора этой книги в 2012‒2013 годах и доступен в Интернете по адресу http://web-corpora.net/bashcorpus/. На материале этого корпуса и базируется настоящее исследование. Мы надеемся, что эта книга способна показать незаслуженно забытые и просто не освоенные пути в стиховедении, которыми можно будет пойти при изучении других поэтических традиций, в том числе и русской.

Кроме того, обращение именно к башкирской поэзии имеет свой особенный смысл в контексте стиховедческих исследований. К настоящему моменту сложилась ситуация, в которой имеющийся стиховедческий аппарат оказывается адаптирован прежде всего к материалу русской силлабо-тоники, для нее описаны репертуар и динамика исторических изменений метров, ритмов, рифм, твердых форм. В то же время силлабическая система стихосложения имеет свою специфику, и механический перенос на силлабику исследовательских практик, изначально разработанных для иноструктурного материала, приведет к тому, что утрачено будет само понимание этой специфики. Таким образом, башкирские данные, представленные в этой книге, должны служить своего рода опытным образцом для отработки методов исследования специально силлабического стиха.

Несмотря на то, что стиховедением интересовался А. Н. Колмогоров, внесший едва ли не решающий вклад в статистическую науку XX века, собственно математический аппарат стиховедения в основном остался на уровне 1960-х годов: специалисты ограничиваются процентами и линейными диаграммами, в редких случаях используется критерий χ-квадрат. Нам хотелось бы (пусть и не на «престижном» русском, а на имеющем ограниченную аудиторию башкирском материале) создать прецедент применения в стиховедении оценки регрессионных моделей, сетевого анализа, тематического моделирования, иерархической кластеризации и других давно вошедших в практику работы с данными методов.

Встреча квантитативных методов анализа данных, корпусной лингвистики и стиховедения неизбежно приводит к некоторому усложнению текста для гуманитарно ориентированного читателя. Вместо традиционно расплывчатых рассуждений о поэзии каждое утверждение здесь будет опираться на количественные методы, то есть на цифры, полученные из иногда простых и понятных, а иногда сложных статистических операций. Мы стремились по возможности объяснять используемые термины и строить визуализацию материала для облегчения восприятия, однако сделать чтение комфортным для того, кто привык к иной стилистике разговора о поэзии, удалось далеко не везде.

Главы с 1-й по 3-ю можно считать вводными, они подготавливают детальный разговор о башкирской поэзии. 4-я и 5-я главы посвящены метрике, главы с 6-й по 10-ю – ритму в силлабике, рассмотренному на разных уровнях организации произведения – от грамматики до целого текста. В главах с 11-й по 13-ю речь идет о понятой максимально широко фонике (к ней мы в данном случае относим и рифму). В 14-й главе предпринимается попытка широкого обобщения полученных данных о метрике в общетюркском контексте с помощью контрастивного киргизского материала, в 15-й главе, тоже обобщающей, полученные ранее данные становятся основой для установления закономерностей на уровне литературного процесса. 16-я глава представляет некоторые результаты в направлении лингвистики и семантики стиха на башкирском материале. Наконец, завершающая книгу 17-я глава демонстрирует не столько пример анализа, сколько синтеза, использованного, однако, для получения дополнительных сведений о социокультурном статусе башкирской поэзии в наши дни.

Было бы несправедливо не поблагодарить за помощь в работе над этой книгой Азамата Абдрахмановича Галлямова, который сделал очень много для того, чтобы она появилась на свет: именно Азамату Абдрахмановичу мы обязаны оцифровкой большей части башкирских поэтических текстов и квалифицированными консультациями при создании анализатора башкирской морфологии. Также хотелось бы выразить признательность коллегам, которые консультировали нас по многим ключевым для книги вопросам и сделали замечания, позволившие существенно улучшить как содержание, так и способ его изложения. Это М. А. Алонцев, А. М. Буранчин, Г. Б. Вильданова, В. А. Гречачин, Е. Е. Земскова, М. А. Иосифян, С. А. Искандарова, А. Ф. Калинина, С. Л. Козлов, О. А. Маркелова, З. Н. Нигматьянова, Н. М. Перлина, В. А. Плунгян, И. Р. Саидбатталов, Э. А. Салихова, В. В. Файер, И. А. Шакиров, С. М. Шаулов, Е. В. Шаульский, Г. Юсупова. Наша специальная благодарность – О. Н. Ляшевской за неизменно критические замечания как стимул для профессионального роста (в каком качестве критика, надо сказать, получается мало у кого).

Трудно выразить нашу признательность уважаемым рецензентам К. М. Корчагину и А. В. Дыбо, которые взяли на себя труд прочесть книгу в рукописи и указали на недочеты, которые мы постарались исправить до того, как книга была отпечатана.

Большую техническую помощь при подготовке макета книги нам оказали Д. Ф. Муслимов, В. П. Фесенко и С. С. Белоусов.

Кроме специально оговоренных случаев, переводы башкирских стихотворных цитат принадлежат З. Н. Нигматьяновой.

В то же время все ошибки и недочеты этого труда целиком остаются на нашей совести.

1. Историко-культурный контекст башкирской поэзии XX века

Башкирская национальная литература как феномен стала возможна благодаря тому масштабному переформатированию общества, которое сопровождало в России революционные события первой четверти XX века. Хотя тюркское население империи имело развитую письменную культуру, появляющиеся в ней тексты не были национально ориентированы, хотя бы потому, что, если отталкиваться от конструктивистского взгляда на проблему нации (см. работы Б. Андерсона [Anderson 2006], Э. Хобсбаума [Hobsbawm 1990] и др.), башкирская национальность к тому моменту еще не сложилась. До 1920-х годов тюркский мир состоял из отдельных этносов, имевших единый литературный язык – тюрки́55
  В литературных текстах XIX в. на этом языке «морфологические формы в основном тюркского происхождения, хотя лексика 〈…〉 в большинстве случаев не тюркская» [Галяутдинов 1992: 8].


[Закрыть], который обеспечивал общность культурного пространства региона: «Мусульмане Урала и Поволжья имели единую идентичность, в основе которой лежала общность религии и мифического родства с населением Волжской Булгарии X‒XIII веков» [Горенбург 2004: 72]. Это фактическое единство приводит в ряде случаев к неразрешимым спорам о принадлежности крупных фигур того культурного ландшафта к конкретному этническому сообществу. Так, поэт Акмулла (Мифтахетдин Камалетдинов, 1831‒1895) традиционно вписывается в историю башкирской словесности [Вильданов, Кунафин 1981], [Шарипова 2005: 38‒41], но одновременно существует и фигурирующая в авторитетных изданиях альтернативная точка зрения: «Некоторые башкирские авторы считают А〈кмуллу〉. башкирским поэтом. В действительности же А〈кмулла〉. является казакским поэтом, так как стихи писал на казакском языке, и сам признает, что он казакский поэт» [Акмулла 1930]66
  Ср.: «Татары обычно называют татарскими выдающихся поэтов прошлого, которых башкиры считают башкирскими. Идет борьба за таких дореволюционных интеллигентов, как Мифтахетдин Акмулла и даже Шайхзада Бабич» [Нойманн 2004: 254].


[Закрыть].

«Институты, возникшие после 1905 г.77
  Например, появление башкирского театра. Прим. наше. – Б. О.


[Закрыть], создали возможность для национальной мобилизации башкир и выдвижения требований от имени башкирского народа» [Стейнведел 2010: 16], а образование Башкирской Автономной Советской Социалистической Республики, вошедшей в состав РСФСР в 1919 году, запустило механизм конструирования именно социально-политической (то есть не просто этнической, а уже национальной) идентичности: государственную поддержку получили национальные выдвиженцы, печать и образование на национальном языке. «С 1920-х годов советская национальная политика дает представителям титульных этносов предпочтительное право возглавлять правительства национальных республик, облегчает им поступление в вузы и устройство на работу, помогает делать служебную карьеру, активно развивать свою культуру» [Горенбург 2004: 76]. Социально-политические условия сделали выгодным размежевание башкир с их ближайшими соседями на всех уровнях, включая художественную культуру. Важно, что «некое сообщество людей начинает воспринимать себя как нацию только оказавшись в окружении других таких же наций, тоже обладающих определенным набором национальных признаков и топосов» [Маркелова 2006: 19], а проводившаяся в советском государстве политика национального строительства в автономных республиках в составе РСФСР предполагала конструирование наций и в соседних с БАССР регионах. Конструктивистские процессы поддерживались и размежеванием литературных языков: «До начала 20-х гг. произведения башкирских писателей издавались на татарском языке88
  Вероятно, имеется в виду язык тюрки́. Прим. наше. – Б. О.


[Закрыть], с начала XX в. выполнявшем функцию литературного языка и для башкир. Развивающаяся национальная культура поставила на повестку дня вопрос о создании собственного национального литературного языка. Принципы его лексики и грамматики выработала специальная комиссия под руководством Ш. Худайбердина, которая опиралась при этом на два крупных диалекта башкирского языка (юрматынский и куваканский)» [История 2014: 25].

Симптомом формирования национальной идентичности можно считать такой факт: «Если раньше собиранием и публикацией башкирского фольклора занимались, в основном, русские ученые, то в начале века интерес к устно-поэтическому творчеству народа стали проявлять сами башкиры (М. Бурангулов, Ф. Туйкин, З. Уммати и др.)» [Ахмадиев 1971: 7]. Были созданы предпосылки для институционализации и национальной конкуренции литератур, скажем, в 1923 году начинает выходить, по всей видимости, первый башкирский литературный журнал «Яңы юл» («Новый путь»), и его появление, как отмечают исследователи, «заметно способствовало развитию художественной литературы» [Кузбеков 2001: 58].

Исследователи (в частности, Бенедикт Андерсон [Anderson 2006]) отводят ключевое место в национальном строительстве письменному языку и печатной продукции на национальном языке. Обособление башкирской письменной культуры от письменности на тюрки́ выразилось в создании собственного алфавита сначала на основе латиницы (в тюрки́ использовалась арабица), а затем переход на современный кириллический алфавит. «В 1922 г. при Народном комиссариате просвещения БАССР был создан Академический центр. В том же году при Академцентре было образовано “Общество по изучению Башкирии” с целью исследования быта, культуры и истории народов республики 〈…〉. Академический центр и Общество занимались подготовкой алфавита основ грамматики и орфографии вновь создаваемого башкирского литературного языка» [Усманов 1982: 6–7]

При этом структурно становление башкирской национальной литературы отличается от аналогичных историй малых народов Европы, получивших автономию в XX веке. Так, фарёрская письменная культура началась со сборника «Føriskar vysur irktar og sungnar äv føringun í Kjøpinhavn» (‛Фарёрские песни, сочиненные и исполняемые фарерцами в Копенгагене’), за которым закрепился статус первого фарёрского литературного текста. Подобного ему явления в башкирской литературе не было, так как необходимое для национального строительства размежевание происходило первоначально не в рамках оппозиции «национальная культура – культура метрополии» (для фарёрцев важно было зафиксировать своё своеобразие относительно датской словесности), а по линии «новая социалистическая культура – религиозная патриархальная культура» (по всей видимости, закрепить переформатирование нации должна была замена арабской письменности для тюрки́ на национальный алфавит на основе латиницы). Только после этого на первый план вышло конструирование собственно башкирской нации и её идентичности, а к этому моменту в башкирской литературе заявило о себе достаточно писателей, чтобы создание авторского первого («начального») текста башкирской нации уже стало невозможно. В какой-то мере роль такого произведения позднее взял на себя фольклорный эпос «Урал-батыр», записанный в единственном варианте М. Бурангуловым в 1910 году и изданный в полном варианте в 1972 году99
  Эта модель вступает в сложные, но не противоречивые отношения с другим взглядом на историю наций раннего СССР. Параллельно описанному выше в общих чертах нациестроительству была развёрнута политика коренизации, воплощённая в подготовке национальных кадров по западному образцу [Roeder 1991], [Slezkine 1994]. Позднее эта деятельность была свёрнута, а возникшие в её результате элиты частично уничтожены (в Башкирии 10 июля 1938 года расстреляны более сорока человек, среди которых автор текстов, вошедших в башкирский поэтический корпус, Даут Юлтый), но одним из следствий их формирования стали важные именно для становления нации атрибуты.


[Закрыть].

Таким образом, в советских источниках мы находим хотя и тенденциозное, но в целом справедливое отражение исторических процессов: «Только после Великой Октябрьской социалистической революции перед башкирской литературой открылся широкий путь самостоятельного развития. Начался качественно новый период истории этой еще не сформировавшейся до революции литературы» [История 1963: 10]. Действительно, до революции (вернее, до начала советского национального строительства) башкирская литература не развивалась самостоятельно главным образом потому, что культурная элита региона не стремилась к этнически ориентированному обособлению и комфортно чувствовала себя в едином культурно-языковом пространстве. Странной представляется разве что формулировка «начался 〈…〉 новый период 〈…〉 еще не сформировавшейся 〈…〉 литературы», поскольку не ясно, как может начаться новый период того, чего до сих пор не существовало.

Социальные механизмы, стоящие за конструированием национальной литературы, достойны специального исследования, и нет сомнения в том, что такие исследования будут предприняты. Собственно, на материале других традиций эти вопросы уже ставились, см. [Weidauer 2003], [Arpaia 2002], [Маркелова 2006] и др. В отношении советской литературы и попавших в ее орбиту малых традиций лучше всего разработана тема перевода: [Witt 2013]. Другие аспекты взаимодействия литератур, роли и места башкирской культуры в общей системе советской цивилизации, сюжет и фабула становления башкирской литературы под влиянием социальных факторов, ключевые национальные топосы еще только ждут своего осмысления на современном методологическом уровне1010
  Необходимо сказать, что существует и альтернативная точка зрения, согласно которой утверждается существование башкирской литературы и до 1917 года. Так, в монографии авторитетного башкирского литературоведа говорится, что несколько видных ученых «не сомневались в существовании до Октябрьской революции башкирской литературы в письменном виде, призывали своих коллег активнее взяться за ее изучение, при этом отнестись к этому наследию исторически. Но вскоре исследование литературных памятников почти полностью прекратилось. В это время дали о себе знать чрезмерная социологизация науки, абсолютизация классового сознания, нигилистическое отношение к культурным ценностям прошлого» [Кунафин 2002: 9].


[Закрыть].

Из сказанного очевидно, что башкирская литература XX века как социальный институт обладает сравнительно четкой обособленностью от предшествующей истории словесности. В какой мере эта внелитературная проекция должна влиять на внутреннее устройство поэтической системы, на поэтику, на язык художественных произведений – вопрос открытый. В постсоветском литературоведении считается дурным вкусом связывать общественно-политическую жизнь с внурилитературной реальностью. Реакция на социологизаторство марксистской модели здесь естественна: полное отрицание ожидаемо в соответствии с психологической проекцией третьего закона Ньютона. Но на примере истории русской литературы первой четверти XX века мы знаем, что коренная перестройка общества соотносится и с глубинными изменениями в собственно литературных механизмах. Из дальнейшего изложения будет видно, что радикальные трансформации затронули в это время и башкирский стих, и язык башкирской поэзии, что по сугубо формальным критериям советская башкирская поэзия лишь в малой степени напоминает предшествующую ей поэзию на тюрки́.

Всё это позволяет говорить о башкирской поэзии XX века как о цельной системе, которая в этом смысле представляет собой удобный объект исследования. Разумеется, у неё есть свои предпосылки в прошлом (просветительская литература второй половины XIX века, богатая фольклорная традиция), влиятельные современные ей факторы (прежде всего русская и татарская литературы), но всё же границы башкирской литературы XX века как явления гораздо менее условные, чем, например, период русского классицизма, который при разной настройке литературоведческой оптики может начинаться и на рубеже XVII‒XVIII веков [Кирпичникова 2014], и с творчества А. Д. Кантемира, а заканчиваться и на Г. Р. Державине, и на А. С. Пушкине [Курилов 1996].