Текст книги "Запомните нас живыми"

 
Сегодня я был почти дома.
Впереди, в трех километрах,
переливались разноцветные огни мирных перекрестков
засыпающей Кушки. Советский Союз.
Не верится!
 
 
За спиной трассирующими очередями
возвращал к реальности всегда бодрствующий Афганистан.
 
 
Одни и те же купола сопок.
Безразличная к пограничным знакам гипотенуза кривого шоссе.
Одинаковые огни.
Тут и там.
 
 
Только изо всех вечерних цветов
зеленый здесь – самый редкий,
видимо, слишком мирный…
 
 
А там – пять зеленых точек.
Может, П-О-Ч-Т-А.
 
 
Ты меня слышишь?
Ведь всего три километра…
 
 
…заполняя таможенный листок,
опять придется отвечать на дурацкий вопрос:
«Цель въезда в СССР?»
 
 
Я тебе доверяю
сердцевидный клубок своей судьбы,
который так трудно распутывается.
 
 
Может, тут ничего?
«Барханы, барханы, барханы, барханы, как вдаль уходящий верблюд…»
О чем пронзительно кричит муэдзин?
Пространство, заполненное чужой жизнью?
 
 
Нужно ли доказывать, что Аллах не акбар?
Или будем смотреть, как по «Клубу кинопутешественников»?
Объяснять мир или изменять его?
 
 
Как быть с монастырем и уставом?
В каком уставе записано, что учиться стрелять следует раньше, чем читать?
 
 
Не судите о… Побывайте в…
– Вы кто? –  Лещинский, телевидение.
– Сейчас. Ага. Вот. Не пускать. Оперативный сказал.
 
 
Пустой ящик. Надпись: ОК СНАР.
Окончательно снаряженный.
О’кей, чап. Давай, парень!
 
 
А может, здесь вообще лучше?
Или они там, на мальцевском рынке?
 
 
Вдовы Афганистана!
Верните кольца
на правый безымянный.
Ваши, ставшие ничьими,
сгоревшие лейтенанты
все равно живее
румяных кооператоров.
 
 
Что вспомнится в ненастную погоду?
Быть может, макраме из парашютных строп…
Нет, не меняйте вы дверного кода,
Он все равно когда-нибудь войдет…
 
 
И разлетятся испуганной стайкой…
Гомон, бедлам.
И опять все сначала…
Что это? Смех? Или все же отчаяние?
Вертится, вертится тумбалалайка…
 
 
Какая музыка была,
Какая музыка звучала!
 

Турагунди,

октябрь 1988  г.

 
На ладони – четыре камешка:
табачно-желтый,
медсанбатовски-белый,
прозрачный, как триплекс,
черный, как гарь.
 
 
Афганистан-88.
Зажму их в кулак. Вспомню.
Желтоватая вязь верблюжьей колючки
вперемежку с округлой кириллицей
наскоро разорванных писем. Успели.
 
 
Матерный лязг расхристанных БМП.
Боже, даждь нам и днесь…
Трогай!
 
 
Впереди и сзади за оранжевыми кабинами —
мешки с мукой, синие МАЗы – еще с чем-то.
И только? – Нет, конечно. Война.
PQ. Какой только?
 
 
Утренние краски, которые Аллах скопировал с картин Рериха.
Облака цвета гор – будто кто-то торопливый,
закрашивая контуры, не особенно беспокоился
о соответствии красок земле и небу.
 
 
Солнце еще только целится из-за гор.
Напряженный, как натянутая нитка, горизонт.
Лысые черепа глиняных куполов. Горшочек мечети
между двумя стручками одиноких кипарисов.
 
 
Бородатые путники на обочине.
Мутно-голубые глаза цвета посудного фаянса.
Безразличие? Гашиш? Усталость?
 
 
– Я – Заря-22. Внимание. Справа караван.
Нет, это – деревья. Передай зеленым (афганцам), чтобы сменили частоту.
– Фриконс табдиль кони.
 
 
Сбитая бетонная панель с фамилиями на – ов и – юк.
Остальное выщерблено автоматной очередью.
 
 
Фургоны, тенты, платформы.
Кто-то их поставил на гусеницы и колеса,
а потом включил серый конвейер дороги.
Чья-то рука вывела: «Днепр – чемпион».
На цистерне с водой.
Что там впереди?
 
 
От бетонной пластины дорожного указателя —
только арматурный скелет.
Пройти бы 33-й километр.
 
 
– Почему встали?
– Впереди обстрел.
 
 
Поперек – прерывистая ленточка «зеленки».
Бьют оттуда.
Ответные залпы. Тишина.
Мерный гул двигателя БТР.
 
 
Внимательнее, внимательнее…
 
 
Закрась сверху голубым, снизу – желтым.
Это и будет Афганистан. Самостийный Восток.
Свеженасыпанная горсть буровских патронов.**
  Россыпь остроконечных буровских патронов, часто принимающих вертикальное положение при наезде на них, – главная опасность для колесных машин.


[Закрыть]
Минное поле для колес. Так и есть. Спускает…
 
 
От следующего указателя – три костлявых прута.
Сосредоточенные надгробия сожженных БТРов.
Садистски выкрученные мосты КамАЗов.
Разорванные туловища цистерн,
похожие на ленты, упавшие с распущенных кос.
 
 
Извилистая муравьиная дорожка.
Колонна продолжает путь.
 
 
Сгоревшие машины не сброшены в кювет.
Дорога разбита так, что каждую строчку приходится выводить трижды.
 
 
Дорожный знак срезан под корень. Все. Базовый. Точка.
 
 
Заправились, перекурили, назначили замполита.
Где этот старший лейтенант?
Как не прибыл?
У него ведь подозрение на тиф. Это не геройство, а дурость.
Передай, я его к партийной ответственности…
 
 
Бетонка кончилась. Дальше – пыль.
– Доложите минную обстановку.
– Первые десять километров – удовлетворительная,
затем – тяжелая, местами – очень…
 
 
…В Ленинграде и области утром пасмурно,
днем и вечером – дождь, местами – с градом.
 
 
Все – на броню!
Антенный прут стучит о каску.
– Я – Сошка, я – Сошка. Справа – пуски
…квадрат 2170, расход – 10. Засеки, откуда идут?
– Квадрат 2170, понял. Сейчас обрабатываю.
 
 
На фоне разрыва – какая-то ширококрылая птица.
 
 
– Связист, где станция?..
У них дома дети, а они с собой только хрен берут.
– …и три рубля на всякий случай.
 
 
Солнцезащитные очки голого по пояс водителя танка.
На башне: «Имени Сергея Лахно».
Колонна продолжает движение.
 
 
– Кажется, все. Больше не пускают.
– Постучи связиста по голове…
– Товарищ полковник! Я взял для связи…
– Для половой связи ты взял…
 
 
Стой! Мина. Рассредоточиться.
В пятнашки – осколками?
 
 
Юркие ящерицы похожи на прыгающих воробьев.
Щуплый тонкий колосок. Вырос из серого камня
с геометрически правильными морщинками.
Наивное, наивное небо.
 
 
Нервы напряженнее, чем когда раздается звонок в дверь,
а ты … с неявляющейся членом твоей семьи…
 
 
– Повторяю, квадрат 2169, по улитке – 9.
– 318-й! У меня один – все, один – ранен. Осколочный в голову.
200 метров сзади —
серо-сизая арабеска на небесном фоне.
 
 
– По местам. Ускорить движение.
Смотришь на дорогу так,
как будто под формованными кубиками вращающихся впереди протекторов
хочешь увидеть самое-самое.
 
 
Мины. Только в этой жирной пыли
может завестись такая гадость.
Цвет и вкус горчицы.
 
 
Идем вдоль «зеленки».
 
 
Вспомнилось: госпиталь.
Накрашенная докторша в синей варенке.
– Откуда? –  Ленинград, поликлиника на Гражданке.
– Зачем вы здесь? –  Чтоб развестись.
 
 
– Ты кто? Сапер?
Как же ты ее?..
– Да я ее только…
Крутит забинтованными культяшками.
 
 
Молчание такое, что слышен каждый такт работы двигателя.
В отдельности.
 
 
Бирюзовое небо.
Желтая степь с вкраплениями голубой гальки.
Изумрудная зелень.
Канареечные купола караван-сарая.
Бежевая двугорбая гора, напоминающая притомившегося верблюда.
Сарьяна бы!
 
 
Опять!
Разрывов еще не слышно,
но вдоль колонны серебристо-белые кулечки взрывов.
Как будто кто-то пробует электрическую пишущую машинку:
Ф-Ы-В-А – О-Л-Д-Ж, Ф-Ы-В-А – О-Л-Д-Ж.
По клавишам. В ритме диско.
ДШК. Кончился Сарьян!
Еще одна арабеска. Справа. Перелет.
Это – эрэс. Год – восемьдесят восьмой.
Эсеры остались в восемнадцатом.
 
 
Черно-сизая граненая масса дыма.
Попал.
 
 
Лучшие мгновения жизни нельзя повторить,
но можно вспомнить тех, благодаря которым они стали такими.
– Квадрат 2170. Держи под наблюдением квадрат 2170.
 
 
Ответная канонада. Рифленое железо под ветром.
– Таблетка подорвалась.
– Гущин! Твою мать, третий раз!
Какого хрена он вылез перед танком…
 
 
По стенам модулей, в кабинах —
разноцветная мозаика фотокарточек.
Их больше, чем нас.
 
 
Недолет. Черный экслибрис долго стоит в пыльной взвеси.
Еще взрыв – в форме ветвистого дерева
над кладбищем-кабрестаном,
своими одинаковыми белыми камешками
напоминающими засахаренный миндаль.
 
 
Я – здоровый, 33-летний, усатый.
Со мной ничего не случится!
 
 
Накрыло!
Петляющий в ужасе афганец-сорбоз.
Как он не упадет, ведь ладони прижаты к ушам.
Упал.
 
 
– Сошка, Сошка!
Из гранатомета подбит танк, который тащил разутого. Один – все.
Один – ранен. Тот, который все, – внутри. Не можем вытащить.
…работаем, работаем по «зеленке». Плотный огонь из гранатометов.
Встали.
Английская речь, как по «Голосу Америки». Корректировка огня.
 
 
– Товарищ полковник, советники…
Вот с кем мы воюем!
 
 
– Вызвать сюда советника афганцев.
– Двойка ближе к девятке – горит танк.
– Отошли. Все спокойно. Обстреливают только эрэсами.
 
 
Каждый остающийся сзади рубеж кажется безопаснее.
Почему-то захотелось спать.
 
 
– Сошка! Слева – от 10 до 12 караванов.
В каждом – по 10 – 15 верблюдов.
Отправляю разведгруппу… Помогите огнем.
 
 
Кто-то рассказывал: духи подъехали на автобусе
и пошли в атаку на минометную батарею…
Звук подходящего троллейбуса.
Мина. Перелет. Пахнуло гарью. Близко.
 
 
Игольчатые кусты, похожие на ежей.
А цветов нет.
 
 
На ходу срывая пыльную марлевую повязку,
с брони спрыгивает чумазый подполковник:
– Солдат, принеси чего-нибудь…
– Товарищ подполковник, завтрак уже кончился,
а обед еще не приготовили.
– А лэнч?
 
 
Единственное лекарство от нервов – смех.
Нервный, матерный, но смех.
 
 
– Прямое попадание эрэсом в энпэ. Один – тяжело…
 
 
А ведь правда: в Афганистане совсем нет цветов!
 
 
– Я – Сошка. Достать тело. Кто пошел доставать тело?
Запиши: лейтенант Гончар, командир взвода,
санинструктор рядовой Абдурахманов,
рядовой Семашко.
 
 
Точно – в бензовоз!
Черный бархатный дым. Контур джина с кулаками.
В кабину бросается белобрысый младший сержант. Отвел.
 
 
Нет, не все еще стали наперсточниками.
 
 
– Сошка. Докладываю. Взорвалась боеукладка. Один обгоревший автомат.
Плащ-палатку оставили там. Не понадобилась.
 
 
На месте свернутой палатки с крестом – стоптанные ботинки. И все.
Спроси, тюльпан – в четверг?
 
 
Нас время возвратит в домашние заботы.
И лишь бессонница тупой, душевной болью
Измучает, напомнив перелеты, недолеты…
Тюльпаны, что тогда срывались с поля…
 
 
Долго шипит охотничья спичка, закури.
Под брезентом – из-под бинтов – вихрастый чуб. Тюльпан будет в четверг.
Какая разница для них, уснувших там?
Пусть даже и отыщутся ответы…
Все кончилось. Осталась пустота,
Как пепел догоревшей сигареты.
 
 
Окровавленная вата вечернего неба.
Белая, белая ночь.
Огромная луна с пятнами, напоминающими бегущего бизона.
Приснился угол Майорова и Исаакиевской,
где учился кататься на велосипеде.
 
 
Утро. Пыль. Такая, что не видно колеи.
Вязкая, жирная, холодная, чужая.
Бетонка. За 9 лет будто бы сама война сделала ее удобной для мин:
через каждые 3 метра бетона – 50 сантиметров грунта.
 
 
Вижу только то, что позволяет триплекс перископа
Перелезть на броню? Лучше не стоит. Гранатовые места.
 
 
Вздыбленные над дорожным покрытием две бетонные секции,
похожие на разведенные от изумления руки
с растопыренными пальцами арматуры.
Фугас.
 
 
Одинокий афганец,
напоминающий русского крестьянина с плаката «Спасите от голода».
 
 
Барбухайка-грузовик. Везла знаменитые кандагарские гранаты.
Съехала на полметра с бетонки.
Под бывшим колесом – аккуратная полуметровая воронка.
Вокруг – раскатившиеся рубиновые гранаты и еще что-то,
бордовое, липкое…
Боже, ведь это человеческие внутренности.
Вдоль рваной колонны одуревшая лентопротяжка
отчаянно тянет Розенбаума и лысую Агузарову,
бардов-афганцев и Пугачеву:
«Глазам не верю, неужели в самом деле ты пришел?..»
 
 
Солнечный Афганистан.
Ласковый и нежный.
Зверь.
Что в памяти запечатлелось? —
Хрипение вальса Бостон
Под мат и под хохот – в них правда и ересь…
Да буровский медный патрон…
 

Кандагар-Шинданд,

ноябрь 1988  г.

На столе два телефона. Оба заняты.

 
– Медленнее говори, медленнее.
– Когда?
– 12.30?
– Где?
– Фугас?.. КамАЗ?..
– Имя? Кто подорвался?
– Младший сержант? По буквам!
– Гуськов? А старший?
– Старший лейтенант Новиков?
– По Гуськову данные есть?
– Откуда призывался?
– Родители?
– Из детского дома?
– Что-что замполит сказал?
– …нашли голову и плечи с рукой?
– Давай по старшему.
– Жить будет?
– Понятно.
– Семья? Женат?..
– Сын с 88-го?..
– Ладно, передай замполиту, пусть доложит подробно. До семнадцати.
 

 
– У-ав. Это я.
– Вовчи, не груби. Обижусь.
– Ну, что, взял?
– Травка? Ее здесь море.
– По 800?!
– А какой у вас курс?
– …обалдел!
– Ну, это кабул-подвал…
– А что я просила, нашел?
– Тянущиеся?
– Ну, зачем мне тянущиеся?
– А на щиколотке змейка?
– Тогда ладно.
– А что еще?
– «Адидас»?
– И, небось, верх не пристегивается.
– Ну, на фига мне «Адидас»?
– Можешь жене подарить.
– А «седой граф» был?
– Мне только музыкальный.
– И проверь, чтоб разбитых не было.
Посмотри каждую чашечку…
Ну, ладушки. Я тебе еще в пять часов позвоню.
 

 
…и куда ни посмотришь —
лакированные плечики с золотым трилистником «Адидас».
На них солдатские гимнастерки. Старого покроя.
Последний земной наряд.
Иногда кладут прямо на мертвую грудь.
Деревянные нары.
На них – спящие, ботинки зашнурованы, в носках, босиком, спящие, спящие.
Цинком плачут паяльные лампы.
Эх, Адидас, Адидас!
 

Шиндандский госпиталь, ноябрь 1988  г.

Распаленный после бани подполковник стряхивает крошки с разостланной газеты. И, как будто споря с кем-то, убежденно восклицает: «Нет, наш солдат – самый лучший…»

– Тебя как зовут?

– Миша.

– Миша, расскажи, как это было.

– Ну, мы не знали, что это духи.

– Как это?

– Они баранов пасли. Часто проходили. Мы думали, что вернулись.

– А когда вы поняли, что это духи?

– Они стрелять начали. Из пулемета.

– Так сразу?

– Они сначала просто прошли. Потом вернулись.

– А сколько их было?

– Сначала четыре. Остальные потом начали.

– Начальник заставы сразу погиб?

– Да, он от сигналок шел.

– А кто еще?

– Алиев. Он из шестой роты. Прямо в рот попало. Он так и не закрылся. Зубы выбило и язык.

– Ну, и что вы сделали?

– Младший сержант Сигиздинов к рации побежал.

– Он кто?

– Замкомвзвода.

– Ну, и что было дальше?

– Он сказал, что разбило. Ее вытащили, когда пол делали.

– И что было потом?

– Он сказал, что духи и чтоб автоматы… А кто на постах стоял, сами начали. Потом все – за мешки. Младший сержант Сигиздинов сказал, чтобы цинки открывали…

– Ты где был в это время?

– Штангу делали. Потом автомат взял и в укрытие. Для БМП. Там… ну, как по боевому расчету. Там ниша и ящик.

– Ты первый раз стрелял по духам?

– Нет, первый раз, – когда выводили.

– Попадал?

– Сначала просто стрелял, потом целился.

– Ну и как?

– Не знаю, ведь из пулемета тоже…

– А по времени – когда это случилось?

– Днем. Должны были продукты привезти. В двенадцать часов.

– Так что, у вас ничего не оставалось?

– Нет, только мясо кончилось. Было еще, когда бараны на минах подорвались, нам духи на бакшиш дали. Лейтенант Гусейнов его с Газеевым в полк отправили. У него четырнадцатого – день рождения. Был. Ну, был бы.

– А что оставалось?

– Крупа была. Рис. Галеты. Много еще было.

– А вода?

– Сначала была, камеру после… Ну, когда из гранатомета.

– Жарко было? Сколько градусов?

– Да. Градусов тридцать, может, сорок. Нет, тридцать.

– А патронов много было? Боеприпасов?

– Сначала много. А потом, уже вечером…

– Сколько вас было в начале?

– Четырнадцать.

– А … когда бэтээры пришли?

– Девять с ранеными.

– Сколько было ранено?

– Четыре. Гена не ранен. Ему в глаз попало.

– Чем?

– Не знаю. Камнем, наверное.

– А сколько раз духи нападали? Вспомни, как было?

– Вначале часов до двух, я говорил. Ну, когда только из пулемета. Потом днем, часа в четыре. Когда бочку брали.

– А что за бочка?

– В нее воду привозили. Внизу стояла. Духи за ней гранатомет поставили. Потом… почти до конца. Бронетранспортеры вечером пришли.

– Когда больше всего духов было?

– Когда за бочку. И вечером.

– Сколько?

– Человек сорок.

– Это когда пулеметчика убило?

– Да.

– Как его звали?

– Ваня. Он якут.

– По национальности всех назвать можешь?

– Не знаю. Алиев – азербайджанец. Мухтар – узбек. Нет, таджик. Ну, он по-духовски говорит. Вилли – немец, кажется. Из Казахстана. Феликс …не знаю.

– Хорошо, а кто русский?

– Ну, я, Сема и младший сержант Сигиздинов.

– А куда вы раненых девали?

– В баню. Это Мухтар. Он их в баню.

– А мертвых?

– Лейтенанта Гусейнова сначала в его комнату.

– А потом?

– Потом тоже в баню. В его комнате склад сделали. Энзэ.

– Это когда гранатометом?..

– Да.

– Когда было тяжелее всего?

– Когда бочку отбивали. Ну, когда гранатомет поставили. Тогда Алика, Фарида и Пашу. Он потом умер. В бане. А Фарид живой.

– Что же вам никто не помог?

– Прилетал вертолет духовский. Ну, афганский. Потом бэтээры пришли.

– Почему так поздно?

– Капитан Смольников сказал, что они в засаду попали.

– Ладно, страшно было?

– Ну, мы же наверху. И заминировано. Но духи туда не пошли.

– Кто больше всех духов положил?

– Ваня, наверное. Его уже потом, когда он за Семой пошел. Его сначала ранило. Он тоже в бане умер.

– А Мухтар как-нибудь лечил?

– Да. Он поил. И лечил. И когда воду разлили, у него еще оставалось.

– Послушай, так вы что, на голодный желудок?

– Ну, галеты-то были. И рис сухой. И еще. Не хотелось… Пить хотелось.

– А консервы? Пайки?

– Не знаю. Не было. Еще печенье было у лейтенанта Гусейнова в банке. Его Секинову давали. Но его вырвало.

– А почему у вас брони не было?

– Газеев в понедельник уехал. Лейтенант Гусейнов сказал. А БМП еще раньше на блок забрали.

– Миша, тебя представили?

– Нет, пока только младшего сержанта Сигиздинова. Его ранили. Уже вечером. Нет, когда за бочку. По руке и ухо. Он после Вани пулемет взял.

– Миша, ты сам откуда?

– Из пятой роты.

– Нет, из Союза?

– Из Коми. Из Череповца призывался.

– Скажи, а дальше могли бы отбиваться?

– Ну, патроны еще были. Мало, правда. Гранаты еще были.

Глаза? Нет, не глубокие, усталые: ну, все? Расспросили? И зачем мы вам, товарищ майор, нужны? С младшим сержантом Сигиздиновым…

Кабульская пересылка, август 1988 г.

или Последний Новый год шурави

А потом… Стопки и кружки, крышки от фляжек и мерные медицинские стаканчики – сдвинули разом. Не предотвращенный никакими инструктажами фейерверк расцветил черное небо мириадами трассирующих конфетти. Одуревшая лентопротяжка в сотый раз затянула: «Мы уходим, уходим…» Да будет последним на чужбине этот восемьдесят девятый! С Новым годом! Прозит! Чиэрс!

* * *

21 час с минутами. 31 декабря. Афганистан. Знакомый зигзаг бетонки. Аэродромной морзянкой мигает буква «Ш» – Шинданд. На каждом изгибе дороги закутанный в одеяло сорбоз опасно вскидывает автомат. «Аз феркее шоурави» – «Я из советской дивизии». Голубая ооновская наклейка на ветровом стекле уазика. Едем провожать последний борт – на Союз. Молчим: старший наблюдатель поста ООН – австрийский подполковник, его помощник – майор из Непала, водитель Степанов (Степа) и я – офицер по взаимодействию с военными наблюдателями ООН.

Задача ооновцев – с точностью до человека отслеживать вывод нашего ограничивающегося с каждым днем контингента. Сегодня уже дважды были на аэродроме, проводили два борта. Сколько их – интернационалистов – в предвкушении скорого дембеля готовятся «по-боевому» встретить Новый 1989-й? Уже дома, в Союзе, но под бдительным оком отцов-командиров – из числа не вызвавших в Ташкент своих жен.

Ах, как утром своих провожал автобат! Колонна КамАЗов-шаланд надрывала сирены, пока не слился с небом серебряный крестик Ан-«двенадцатого». Ооновцы – не то что хмуры, так уж получилось: завтрак был в ужин, сели обедать – звонок, вперед – считать. А от ужина отказались – хотели организовать свой. Вообще-то с этими делами у них строго: и со счетом, и с трехразовым питанием… Этот рейс – дополнительный. Выводится часть госпиталя, кажется, терапия. На поле много медиков, нервных гражданских летчиков в синей, совсем забытой здесь форме: «Кому там наверху понадобилось посылать самолет под Новый год?» Хорошо, еще нет журналистской братии, их перед посадкой собирают по всему полю, а аппаратуры столько, что, кажется, легче танк загрузить…

Впрочем, время еще есть. 21.40. До Нового года больше двух часов… Быстрее бы со списками… Главный воздушный эвакуатор из штаба 40-й армии подполковник Яковлев бойко направляется к ооновской машине: «Готово, всего – 85, из них офицеров… итого за сутки – 154… проверьте, подпишите…»

– Погодите, подполковник, – степенный австриец с блокнотом выбирается из уазика, – во-первых, не 154, а 145, во-вторых…

– Я и докладываю: 145 – рядового состава и 9 – врачей…

Местное время – 22 часа без минут…

– Позвольте, господин подполковник, с врачами – 145, а те 9 – корреспонденты, вне списка…

– Начнем сначала… утром: рядового состава – 67, офицеров… еще 17, которых мы провели как вчерашних…

Двадцать два часа двадцать минут. До Нового года…

– Майор, переведите господину Яковлеву… Я буду докладывать в Кабул… Женева…

– А у меня начальник – генерал Громов…

– …а господин Шеварднадзе генеральному секретарю Пересу де Куэльяру…

Двадцать два тридцать пять…

– Это вы задерживаете вылет… я могу и без подписи… через 30 минут коридор закрывается… все равно ведь выходим… Все. 154. И с Новым годом…

Самолетный прожектор уныло освещает нестрогий строй. Кто-то долго надевает бушлат. Кто-то перебирает свой фирменный чешский дипломат: парфюмерный набор, мельхиоровый перстень, дембельский альбом с наклеенным на обложку благодарственным напутствием Наджибуллы… Ну, сколько еще ждать? Двадцать три часа ноль пять минут… Военно-политический кризис местного значения вступает в стадию развязки: «Боря, спроси у ооновцев, как они насчет жареной картошки? У меня в батальоне еще и солененькие лисички, знаешь, как по-английски “лисички”»? – дипломатично намекает на большее начмед дивизии майор Антонов… Педантичный австриец обдумывает предложение: «Вообще, конечно… надо бы с коллегой посоветоваться». Мнение «коллеги» читается в глазах: явное «за».

Подполковник в голубом берете медленно – уже для проформы – достает ручку, отвинчивает колпачок… что-то еще пытается объяснить, но его заглушает гул самолетной турбины… «У кого – вспышка? Давай, сфотографируемся на память. А теперь, Степа, жми за “санитаркой”»…

Грохочущая магнитофоном палата – самая вместительная в медсанбате: последних раненых эвакуировали с госпиталем. Полчаса назад. На каждом квадратном метре стены – нарисованные елки. Ох, как хотелось видеть ее живую! Несколько сдвинутых буквой «П» парт, накрытых застиранными, но накрахмаленными простынями. Посередине, на тумбочке – «кремлевская елка». Так написано на листке, приколотом к высохшему букету. В нем подобие верблюжьей колючки, окаймляющей «бывшие» цветы. Их – свой свадебный букет – принесла бойкая Маринка Саид – медсестричка, недавно вышедшая замуж за афганского гэбэшника. В Афганистане нет цветов. Эти привезли из Кушки. «Главная елка» украшена ватой, нитками мулине и чертиками, сплетенными из трубок от капельниц. Зато стол – слава Аллаху! – воистину православный: и с жареной картошкой, и с лисичками. Блюдо от шеф-повара – полуманты-полупельмени. А уж чего налить… «Маринка, дай “сиську”! (лимонад SiSi в диковинной тогда для нас банке из алюминиевой фольги). Командир, выруби на фиг Горбача, пора считать!» – «Восемьдесят, восемьдесят один, восемьдесят два… восемьдесят восемь… И под нарастающий гул – все хором: ВОСЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ!!! А потом…

* * *

С Новым годом! Где бы вы сегодня ни находились: полковник в отставке Яковлев, генерал-майор медицинской службы Антонов, бывший военный наблюдатель ООН Рейнтхофер и ты, водитель рядовой запаса Степанов… Может, в наступающем году отыщется и сгинувшая в талибское лихолетье украинская афганка Маринка Саид, в ту новогоднюю ночь так задорно спывавшая «Ты ж мэнэ пидманула»…

Шинданд, Афганистан,

1988 – 1989 гг. – Петербург, 2006 г.