Текст книги "Запомните нас живыми"

 
Знамя в тубусе.
Дежурный БТР перед штабом.
Забеленные стенды с призывами.
 
 
Резкие порывы ветра
разносят по опустевшим дорожкам
разорванные картонные коробки.
Прощайте.
 
 
Пустой аэродром.
Использованные гильзы ракет-ловушек.
…сегодня на Кабул что-нибудь будет?
Смена ооновцев. Мэйджер Борис. Лиэйзн офисер.
…один «горбатый» на Ташкент. 200 человек всего.
 
 
Пронзительные сирены КамАЗов.
Колонной выруливают со стоянки.
Автобат провожает раненых. Домой.
…уже эхо.
 
 
Когда я вернусь и Ташкент мне объявит о рейсе,
Пускай на узбекском, но все же родном языке,
Растают, затихнут разрывы душманских эрэсов,
Я вспомню о строчках на этом тетрадном листке.
 
 
«Мы уходим, уходим, уходим, уходим…»
В последний раз.
Завтра будет: вышли.
 
 
На трезвую голову не придет.
Пристрелят завтра, а пока высплюсь.
 
 
6 февраля. 7.03. Последний восход.
Единственная в Шинданде аллея.
Посажена нами. Девять лет назад.
Колючие ветки.
Остается.
 
 
Память выталкивает на поверхность самое-самое.
15 декабря.
Грозная толпа.
Идущая, направляемая, устремленная.
Белые чалмы, черные повязки, рваные бушлаты, поношенные пиджаки.
Долго расставляли охрану у оружия.
Сандалии и кроссовки на босу ногу.
Останавливались в кустах. И снова шли.
Сели.
Под торжественными портретами Маркса и Ленина
щуплый мулла зычным простуженным голосом
распевал выворачивающие душу аяты.
Траурная месса по погибшим от землетрясения в Армении.
Мурашки по спине.
 
 
Жалобная песня двигателя.
Зато погода бодрит.
 
 
Афганская колонна с продовольствием и горючим.
Заночевавший в грузовике водитель-пуштун
сосредоточенно совершает утренний намаз.
На раскрашенном под лубок кузове
витиеватая надпись: «Аллах даст все!»
Пришло на память:
– Что везешь? –  Рис.
– Откуда? –  Из Кушки.
– Так кто его дал? –   (улыбается) Аллах.
 
 
– Скажите, майор, а что вы делаете со своими мусульманами, если они хотят вступить в партию?
– Операцию, обратную обрезанию.
 
 
Английский журналист.
– С каждым приездом я вижу здесь все больше оружия и разрушений.
Я был в Афганистане уже трижды. Сейчас в четвертый…
– Ее Величество должна вами гордиться…
 
 
Для нас Афганистан – боль.
Для них – шахматная доска.
 
 
Черные тени машин медленно переходят со скалы на скалу.
Расплывающиеся в зимней дымке фиолетовые горы.
Холодные краски последнего утра.
 
 
На ходу из машины в машину передают спички.
Не останавливаясь.
 
 
Проходим Адраскан.
Вывеска на русском языке:
«Управление Царандоя».
Удержатся ли?
 
 
Революцию не делают
с четырехчасовым перерывом на обед.
И пятикратным намазом.
 
 
Тишина. Ни души.
В пустом небе беззвучный вертолет.
Когда я вернусь и доверюсь проверенным картам
Вполне безопасных воздушных наезженных трасс,
В газете прочту, как там было у нас под Шиндандом,
И вспомню, как было на самом-то деле у нас.
 
 
Перебивает команда в наушниках:
– Пахарь. Я – Раскат. Увеличить скорость.
Впереди обстреливают эрэсами.
Докладывай через каждые десять минут…
 
 
Герат.
Взрослых мало.
Дети машут.
Постарше – пытаются на ходу снять детали с проходящих машин.
Кажется, вот этому в прошлый раз подарили собаку.
Что запомнят они?
 
 
Холод. По ночам втихую спиливают сосны.
Повсюду ишаки с дровами.
Несколько дрожек-такси у поворота к лицею.
На дугах – пурпурные цветы из поролона.
Поразительно ярко.
К черту блокнот!
Запоминать, запоминать как можно больше.
 
 
Ожила сценка.
Лицей.
Портрет Авиценны.
Европейская косметика на лицах обворожительных преподавательниц.
Без паранджи!
Подтянутый директор в накрахмаленной сорочке.
Литературный фарси. Мягкая английская речь.
Можно ханум задать вопрос?
– Аллах с вами, ее сегодня же зарежут.
 
 
Последняя гератская застава.
Еще наша.
Обстреливали здесь.
Последний раненый: капитан Лисовский.
Погибший? – Наверное, Андрей Шишкин.
29 января. Разбился.
Что там, на востоке, не знаю.
– Товарищ майор, разрешите обогнать?
– Я тебе обгоню…
Ни на метр с бетонки.
Опытный.
 
 
Ослепительные снега Рабати-Мирза.
Серебряное небо над перевалом.
Отличие от Терскола состоит в том,
что там нет сожженных машин.
Постепенно погружаемся в туман.
 
 
– …и еще запишите:
рядовой Теркин, такелажник…
Две недели перетаскивал машины. А у самого – желтуха.
– Как зовут Теркина-то?
– Василий. Отчества не знаю.
 
 
Потихоньку, Ваня, потихоньку.
Осталось до Родины недалеко.
 
 
Возвращение к бетону – постепенно и безэмоционально.
Как сквозь сон.
Может, устал.
Повсюду машины:
живые и мертвые.
Мелкий полудождь-полуснег.
 
 
Когда я вернусь, непривычно погоны покроют
Метельные искры московской хрустящей зимы,
И гул эскалаторов вдруг наконец успокоит,
А после приснятся забытые детские сны.
 
 
В умиротворенном небе длинный косяк журавлей.
Как небесное отражение последней колонны.
Домой.
Турагунди.
На той стороне уже свои: Кушка.
Оборачиваюсь к пулеметчику.
Молчит.
 
 
Еще один образ из прошлого.
Сквозь покачивающуюся ленту крупнокалиберного пулемета
злое лицо военторговской продавщицы.
Глаза под цвет экрана микрокалькулятора.
 
 
Встали.
Девять верст до границы…
В утреннем гвалте очередная колонна готовится к пересечению.
Открытая дверь БМП:
маленький телевизор,
разбросанные банки с гречневой кашей,
новое обмундирование,
бутылки с машинным маслом
и много сахарных брикетиков, похожих на домино.
 
 
Задержали душмана.
В кошелке: деньги – заработал,
несколько пачек американских сигарет – хотел обменять,
граната с растяжками на колышках – нашел.
А почему колышки чистые?
Сволочь!
 
 
Нескончаемо долгие девять дней.
Место работы – нейтральная полоса.
Машина с флагом ООН.
Наши пограничники отдают честь.
Сидит афганец в фуражке с зеленым околышем.
 
 
Мимо грохочут последние колонны. Считаем.
Надписи на люках: Башкирия, Червоноград, Свердловск…
Ищу глазами: наконец, Ленинград.
Грязный танковый тягач.
Впервые за Афган.
Но больше: Имени… Имени… Имени…
Пламя над звездочкой.
 
 
«Я вернулся, мама!» —
Транспарант на КамАЗе-шаланде.
Следы от осколков на кабине.
А я еще здесь.
 
 
Когда я вернусь и проступит в лиловом тумане
Седой триумфальною аркою Охтинский мост,
Наверно, скажу постаревшей, взволнованной маме,
Что я все такой же, вот только немножко подрос.
 
 
Ежедневно возвращаюсь на «девятую версту».
Знакомый ряд дуканов.
Мигает беззаботная звездочка между раскрытыми створками бывшего железнодорожного контейнера.
Орешки-фисташки, гранаты-апельсины,
туалетная бумага и открытки с пакистанскими красавицами.
 
 
Шестилетние бачата —
хотелось бы сказать – дошкольники…
какая тут школа! – доверительно-заговорщицким шепотом:
– Камандон, щто нада, щто хочешь?
И сразу: – Давай бакшиш. Шапку давай.
 
 
«Хорошо» – знают в цензурном и матерном вариантах.
«Плохо» – только в матерном.
 
 
Солдаты-несолдаты
с автоматами за спиной и четками в руках.
Такое впечатление, что встали пройтись,
чтобы размять ноги, затекшие от долгого сидения.
Бесцельность в лицах.
При сиюминутной озабоченности: продать-обменять.
 
 
Откровенность афганского полковника:
Революция – хорошее дело.
Мы – плохие.
 
 
Утро 15 февраля.
Мягкая фланель парящего снега.
Прощание. Прощение.
Возбужденная суета последних сборов.
– Передай ооновцам, чтобы быстрее сворачивались.
Колонна на подходе.
– Дуглас, давай нож. Срезаю антенну.
 
 
Последний переполненный уазик.
Метры, метры.
Пограничники вышли из будки.
Неужели, это все?
Пульсируют мысли.
Мы выполнили женевское соглашение.
Они – нет.
 
 
Будут ли нас теперь приветствовать – «Рот Фронт»?..
Что с нами сделал Афган?
Может, он станет паролем, чтобы не заблудиться в лабиринтах жизни?
Может, его шепотом прозвучали такие истины, на которых будем воспитывать наших детей?
 
 
Машина останавливается.
У самой таможни.
Выходим вместе.
Полковник докладывает генералу.
Его обнимают, уводят.
 
 
Мы остались последними.
Слева от меня: старший наблюдатель поста ООН подполковник Альфред Туатоко, Фиджи, справа – наблюдатель майор Дуглас Майр, Канада.
 
 
Метры пешком.
10.10.
Бросаются журналисты.
Что вы можете сказать о выводе советских войск?
Перевожу.
Папахи, кокарды, разноцветные шарфы, кинокамеры, диктофоны…
Глаза сфокусировались в одной точке:
улыбающиеся, слезящиеся, слезящиеся…
Замершие на мгновения и готовые разрядиться в гомоне и заботах
первых минут, самых первых минут мира.
 
 
Отвечает Майр:
Насколько мне известно
(Пауза)
В западной части Афганистана
(Пауза)
Советских войск
(Пауза)
Не осталось…
 
 
Кажется, за спиной не только Афганистан,
эти сумбурные девять дней в пограничном местечке Турагунди…
 
 
Неужели этот полосатый шлагбаум
отсечет и испанцев тридцать шестого,
Че Гевару шестьдесят пятого?
 
 
И только снег,
одинаковый тут и там,
медленно тает на губах и ресницах…
 
 
Девять верст до границы,
Девять лет позади…
Все застелено белым туманом.
Легкий снег серебрится
Над Турагунди.
Белый, белый. Над Афганистаном.
 
 
Он бесплотен и тих,
Как иконный триптих…
Вот уж точно: не хлебом единым…
Ну а снег все летит
Под свирельный мотив,
Покрывая следы и седины.
 
 
…нотный скомканный лист…
Позабыть обо всем…
Просто время пришло возвращаться.
Снег наивен и чист.
Неслепящ, невесом.
А глаза почему-то слезятся.
 
 
Первая остановка автобуса на Кушку.
Теперь все.
Точка
 

Турагунди – Кушка,

февраль 1989  г.

 
Нечаянный образ
выхвачен из гула времени:
гравированная на памятнике джинсовая куртка.
Такие уже не носят…
Годы…
 
 
Пусть исчезнут тунеядцы в шестьдесят пятом!
Что-то не договаривающие лица
под перезвон бокалов и курантов
медленно тают
в черно-белой глубине экрана.
 
 
Ромбики на мятых петлицах:
Товарищи, с Новым тысяча девятьсот сорок…
 
 
С коричневых картонок выцветших фотокарточек
доверчиво смотрят
еще ничего не подозревающие девичьи глаза.
…Женская гимназия. Год тысяча восемьсот…
…как будто безмолвно просят:
запомните нас живыми.
Какими запомнимся мы?
 
 
В угасающие окна не беспредельной человеческой памяти
уже стучится спрыгнувший с боевой машины
бывший школьный хулиган по кличке Одесса…
Одесса, почему на машине якорь?
…наш первый комбат. В Афган из морпеха пришел…
 
 
Задумчивый лейтенант в стоптанных кроссовках
разогревает пиропатронами чай.
Испытываете ли вы к противнику что-то наподобие уважения?
Нелепый вопрос – русский такой не задаст…
…н …нет. Уже поднимаясь, угрюмо:
Не советовал бы я ИМ с нами встречаться…
 
 
В новой оправе событий и имен
бусинки афганских сюжетов, истертые, как четки правоверного,
почти неразличимы среди камешков сегодняшних забот.
Безлюбье?
Теперь только, когда приснится…
 
 
Первая, третья, огонь!
Усиленная матом команда
обрывается уносимым в горы раскатом.
Ему навстречу надвигается завораживающий свист.
Мина! Ложись! Разрыв.
 
 
…Сволочи, бьют только по нашим. По зеленым не стреляют.
Кто-то их наводит…
Ускоряясь в блаженную паузу,
шестирукий конвейер вынимает,
передает, досылает…
За следующим снарядом закрывается затвор.
Раз – огонь. Два – ложись.
Туда – обратно.
Первые полдня – нервно.
Затем – будь что будет.
Ханума фатум. Кто кого?
Тишина. Минута для признания в любви:
Я тебе сам придумаю музыку.
Ты только замкни незримые контакты
Между своей теплой душой
И этими холодными клавишами.
Ты только поставь ногу на шпильку,
Коснись носком педали…
На этом огромном шаре все женщины балансируют
на одной шпильке.
Ваше изящество.
Ваша хрупкость.
Ваше Величество.
Погоди. Меня зовут… Я сейчас…
Когда у них следующий намаз?
Понял, артиллерия?
 
 
Бронетранспортер, накренившийся над окопом,
вырытым в чем-то похожем на слежавшийся строительный мусор.
Обрывки фраз, нанизываемые на источенный нерв полевого телефона:
…вертолеты, прожекторы… сколько возьмет?
Вася, сядь в БТР, видишь ту выпуклость,
поработай из КПВТ.
Сумерки обостряют слух: …не ори, тебе говорю…
Плачущий на подножке медицинской «таблетки» мальчишка-солдат.
В синей разорванной майке. Более напуган, чем ранен.
…ногой под коленку. – Видишь, действует…
…покажи, куда попало. – Руки тоже…
Прапорщик-фельдшер сгибает руку в локте. – А это что?
…ухмылка и снова гримаса.
А вот ОН – уже не увидит…
 
 
…тот, у заднего колеса.
На брезентовых носилках.
Бросил курить…
…не трогайте…
…только желтые ливни солнца.
 
 
Блеснувший сквозь пыль и грохот луч прожектора
сфотографировал черный контур,
медленно огибающий синюю воронку неба…
 
 
…моментальное фото на Невском.
Наша первая, еще не семейная фотография.
 
 
Эхо разрыва продолжается гулом снижающегося вертолета.
Мы с тобой никогда не слышали орган в костеле…
…четвертый докладывает: там какой-то дух спускается в кишлак…
– Не суетись, у него там тетя…
Сел?
Молодец!
Бьющаяся нервной дрожью машина с вращающимися лопастями.
Маленький силуэт в нимбе шлемофона…
Наведенный прожектор беспорядочно прерывается
точками-тире снующих фигур и носилок…
– Сестра, а что помните вы?
– Двое ходят и поют: запущенный гепатит…
 
 
Вертолет со свистящим креном замыкает спираль над вершиной.
Фельдшер смотрит на стрелку часов с окровавленным циферблатом.
Перчатки – до запястий.
Сколько жизней уместилось в секундах?
Маленький силуэт, растворившийся в темном эфире…
 
 
Вынос – мне Профиль. Профиль, дай Оперу. Кабул – Ташкент.
Ташкент – Москву. Москва. Это – Афганистан. Девушка, позвоните домой.
 
 
У меня все в порядке.
Через три недели письмо.
Ура, у тебя все в порядке.
Капитан курит сигарету за сигаретой:
…понимаешь, я действительно долго не писал – госпиталь,
сам знаешь… вернулся в часть – письмо… мужским почерком:
если что, ни жену, ни пацанов твоих не оставлю…
Ну, я-то вернулся… Налей…
 
 
Как костяшки на счетах,
только осторожно,
расставь на нотных линейках
отражения
Пяти человеческих чувств.
Да озарятся они мягким свечением
Крещендо первой встречи. Бекаром последней…
Из старого афганского блокнота выпадают страницы.
Сохранить бы, что осталось:
 
 
…даже перед тем, как уснуть,
фантазия не нарисует сюжет более детективный, чем сегодняшняя обыденность…
Давай, Степа, жми!
Метрах в двухстах сзади – хлопок эрэса. Недолет.
…поздравляли со званием афганского комбрига:
водка, апельсины, а теперь, вот, эрэсы…
 
 
…пыльный туман. Не едем – плывем. В какой-то серо-желтой массе.
Не рассмотреть: глаза прикрыты до минимально необходимых щелок.
Неожиданный сильный удар. Сидящий на левом борту с пируэтом отлетает в сторону. Отдельно от него – автомат. Куда-то вперед.
Удержался, но в кромешной тьме. Мгновение спустя – мысли.
Первое. Не фугас. Если бы он, мыслей бы не было.
Второе. Не противотанковая. Запаха нет.
Третье. Наверное, противопехотная.
На сей раз обошлось, в нас въехал другой БТР.
 
 
Записывал, когда не прошла боль:
…как в замедленной съемке… навстречу едет играющая всеми цветами и оттенками барбухайка-мерседес.
Проверить!
В считанные секунды бородатого водителя вынимают из машины, чуть ли не на весу обыскивают,
и солдат, прутом проткнувший кузов вдоль и поперек,
уже кричит: один рис!
А могли быть и эрэсы.
Кстати, наверняка не только с рисом он ехал.
Впереди – пустые кишлаки. Рис везти некому.
Разве что тем, кто за ним спускается с гор.
 
 
Из машины выскакивает бритый афганец. Его догоняют.
– Переводчик, разберись.
Говорит на пушту. Не понимает… Какие-то 4 тысячи отобрали…
– …врет, товарищ майор… Отвези зеленым, смотри, чтоб снова не сбежал…
 
 
Смеющийся щербатым ртом седобородый афганец
гладит смущающегося мальчишку в лиловой тюбетейке:
«Молодец, сынок, сестру убил…»
Старик смеется. Мальчишка смущается…
Наверное, я что-то не так …перевел.
 
 
Объяснять мир или изменять его?
С чего начать? С кем мы:
кто сочинил эсперанто
или начинил бомбы?
Что же, пусть нас рассудят потом!
 
 
Скандал. Советская застава грабит афганские машины.
Вчера остановили члена ЦК НДПА. Искали непонятно что.
Разбор на месте.
Побрившийся, но немытый начальник заставы. Шепелявит: вместо «ш» – «ф».
Все нормально, только письма не передают… ничего не было…
Только патрон в компот попал.
Какой патрон?
Щенок. Ошпарился.
Спускались мазь Вишневского спросить.
И все?
Молчит…
…Метровая полка – библиотека заставы.
Половина книг разодрана.
Зачитанная, но в обложке: «Литературные памятники. Поэт Джон Китс».
Нет. Ничего не брали. Только мазь Вишневского… А Патрон сдох.
 
 
У водителя на стекле наклейка:
стюардесса в белых перчатках приглашает в полет…
 
 
Помнишь, на десятом году нашей жизни
мы решили еще раз познакомиться в каком-то юрмальском кабачке?..
 
 
Заблудиться, потеряться в тебе,
задохнуться.
Дорога только на ощупь.
Пусть не жмут тебя никакие сомнения.
Не смотри на обратную сторону. Ее нет.
Этот лист склеен кольцом. Перекручен, как одеяло. В плоскость Мебиуса.
Боюсь дотронуться до тебя. Руки дрожат.
 
 
Нет, это из какой-то странной пьесы.
Из до или послевоенных лет…
Не может легкий шарфик стюардессы
Напомнить окровавленный брезент…
 
 
Мы с тобой обязательно послушаем церковный орган.
Следующий Новый год мы встретим вместе.
А пока складываю ладони. Молитва.
Приблизить тебя к лицу.
Всю. Всю. Всю.
Вместе с музыкой и теплом твоего дома.
 
 
Последняя ночь на афганской земле. Разговор с водителем.
– Что ты думаешь об Афгане?
– Как вам сказать, в моей жизни ничего ТАКОГО, наверное, не будет.
 
 
Товарищ майор, а после вас кто-нибудь будет?
Молящие лица женщин в черном у дверей кушкинской таможни.
Изумленный взгляд ооновского наблюдателя: зачем их сюда пустили?
Сказали бы, что их сын погиб, спасая товарищей… Так все-таки легче…
Мы вышли. У нас масса проблем. Мы живы.
 
 
Снится Афганистан. Аэродромными огнями мерцает буква «Ш» – Шинданд.
На каждом изгибе дороги замотанный в одеяло сорбоз вскидывает автомат.
– Аз феркее шоурави. –  Я из советской дивизии…
 
 
– Степа, ты после надевал свою афганскую форму?
– Да, когда относили заявление в загс.
 
 
Кружится голова.
Может, для того чтобы стать нормальным,
Нужно взять себя в руки
И кружиться, кружиться в обратном направлении?
 
 
Ты все-таки согрей меня
Своим прикосновением,
Таким, каким ты согреваешь клавиши…
 

Шинданд – Турагунди – Кушка,

февраль 1989  г.

Это строчка из песни самого афганского из советских бардов – военного корреспондента «Правды» Виктора Верстакова. Песня впервые прозвучала двадцать шесть лет назад, в день, когда СССР вывел войска из Афганистана. Нам и сейчас жаль страну, где не растут цветы. Из нее мы ушли, не доделав задуманного. Жаль афганцев, с одинаковым достоинством смотрящих на жизнь и на смерть. Потом к этой жалости добавился стыд за предательство преданных нам. Но сегодня, восполняя тогда недосказанное, мы вспоминаем себя молодыми: «Мы вышли. У нас масса проблем. Мы живы…»

Пророчество дервиша

…Год 1988-й. Близ Шинданда. На сносном русском языке витийствует афганский дервиш с завязанной в пояс медалью «За победу в Великой Отечественной войне». Возможно, единственный ее участник и кавалер из живых афганцев. Его забрили в 1944-м по ошибке, когда он гостил у тестя в советском Таджикистане. «Вы пришли, чтобы отсрочить большую войну афганских таджиков с пуштунами. Оставайтесь здесь подольше. Если войну не закончите, заберете ее с собой», – пророчествовал морщинистый дервиш. Он не ошибся…

…Сверхсрочник-чеченец осаждает дивизионный политотдел: «Поймите, у меня пять дочерей, ни одного наследника. Хочу усыновить парнишку из гератского детдома. Это и есть мой интернациональный долг». Не дали из-за санитарных различий здесь и в Союзе. Где ты сегодня, старший сержант? Не надели ли твои наследницы пояса шахида?

…С придорожной заставы по-разгильдяйски «сбежал» одиночный да еще и почти безоружный бэтээр: до родного гарнизона 40 километров, всегда сходило и сегодня сойдет… Заглох на ночной дороге. Машину окружили спустившиеся с гор духи – много духов. Пришлось задраить люки-двери. Духи постучали по броне, стали разжигать на ней хворост. Сержант принимает командирское решение – застрелиться всему экипажу. Последним стреляет в себя. Еще через какое-то время подходит подмога. Откачали одного сержанта. Слабо, Голливуд?

Поблизости от этого сюжета – разгадка: почему за весь Афган не захватили ни одного западного наемника. Целый отряд «черных аистов», наверное, слишком доверился букве советского боевого устава. Поэтому резонно рассудил, что дистанция между головной походной заставой и основной колонной не может быть километров в семьдесят… Головных «аисты» сожгли заживо, нимало не сомневаясь, что в их руках вся колонна. Пытались даже проникнуть внутрь сожженных машин. Тут-то и подошли основные силы…

Могла ли кому-нибудь из шурави прийти в голову хоть строчка из женевской конвенции о правилах ведения войны и тем более о каких-то там пленных? Когда все стихло, кто-то догадался снять с останков «аистов» штаны. Обрезанных среди них почти не было, да и бельишко – ой какое неместное. Предъявить миру такие политически востребованные доказательства возможности не было. Ущелье. До ближайшей безопасной для вертолета площадки километров сто. И жара за пятьдесят. Так что обошлись без политики и панихид, прости, Господи, нас, грешных…

Доскажем историю до конца…

Завершение войны пришлось на период мазохистских саморазоблачений, а то и подлости. Откуда у солдат, уходивших брать караваны, оказывались не только цэрэушно-бенладенские версии «Красной звезды», но и вполне отечественные листовки на тему: бери шинель, пошли домой? Мол, доберешься до Москвы, заходи или звони – поможем. А под листовками стояли подписи ох каких известных тогдашних политиков. Потом те же сострадальцы взяли чистый лист и дотошно заполнили одну сторону. Обратную. Так и осталось: мародерство, дезертирство да дедовщина.

Прочтя «а», допишем и «б». Сколько в памяти случаев, когда командиры безо всяких инструкций устраивали шмон вернувшимся из рейда солдатам. Обнаружив у кого-нибудь в кармане часы, старшина или ротный выводил парня перед строем на импровизированный плац. Затем обладателя «боевого трофея» посылали за пудовым валуном. Причем не всегда в ближайший овраг. Не дав времени на перекур, пацана гнали за такой же второй каменюгой. А потом заставляли положить часики на один валун и прихлопнуть другим. Безразличных к зрелищу оставалось, поверьте, немного…

А что до дедовщины, то и здесь из песни слов не выкинешь: практически никто из последнего афганского призыва на «боевые» не ходил. «Деды» не пускали. Вплоть до того, что «строили» не в меру ретивых лейтенантов.

На фоне первых перестроечных съездов звучала и такая хлесткая тема: мол, били по своим… Многие бывшие афганцы помнят, как в 1987-м вертолетчик, кстати, сын популярного военачальника, в суматохе боя дал залп по своим же десантникам. Потом пытался застрелиться. Вернули в Союз. Списан и спился. Было.

Было и другое. В ходе одного из самых кровопролитных боев за всю историю афганской войны – в ноябре 1988-го близ Кишкинахуда, провинция Гильменд, командир взвода лейтенант Гончар, санинструктор рядовой Абдурахманов и рядовой Семашко свыше трех часов доставали из самого пекла погибший экипаж танка… Доставать оказалось нечего. Взорвалась боеукладка. Принесли из танка один обгоревший автомат…

Третий тост

Из старого афганского блокнота выпадают полустершиеся листки. Сохранить бы то, что осталось: пыль, гравий, цветные портреты полковых героев. Хаотичная мозаика сюжетов, фраз, случайных взглядов, как душа непогребенного. Афганистан. Снится. Было.

Пусть сегодня, спустя 26 лет, напомнит о себе шурави, прогрохотавший в полдесятого утра 15 февраля 89-го к Кушке. На последнем в нашей колонне грязном танковом тягаче с залихватской надписью «Ленинград – Всеволожск»… Может, кто-нибудь встречал субтильного доктора, который, как запечатлено в песне, «плюнул и к минному полю пошел». В предпоследний день афганской войны?

…И расскажет о своем послеафганском бытие прошедшая ад госпитальных ампутаций медсестра, представлявшаяся «разведенкой с Гражданки»… Пусть поведает о своих потомках контуженный под Кандагаром водила, который заявление в загс относил в афганской форме: не было у парня ничего более святого. Жив ли ты, «минный тральщик», 14 раз (!) подрывавшийся на своем танке – значит, переживший столько же контузий? С зажатым в трясущейся ладони «Красным Знаменем». Где ты – подполковник Саркис Хамедов, полуармянин-полуазербайджанец, спустя год оказавшийся в телевизионном фокусе карабахского конфликта?

* * *

…Ностальгия никогда не отпустит. Ностальгия по времени, когда за спиной стояла страна – проблемная, но великая. В Афгане проявлялось это по-разному. Например, во время киносеанса в солдатском клубе Шинданда – «Несколько интервью по личным вопросам». С несравненной Софико Чиаурели – воплощением безгранично-женского обаяния и общесоюзной интеллигентности – «без Россий, Латвий и Грузий»; в «казарменном» русско-украинском суржике, пересыпанном восточными словечками: «На ужин ниякого гуманитарного бакшиша нэ маемо?», что воспринималось как язык воинов-интернационалистов…

В редакционной полуземлянке дивизионной газеты под маскировочной сетью собирались барды-«пииты» со всего многотысячного шиндандского гарнизона.

Именно Афганистан подарил нашей культуре пронзительную поэтическую струну, которая до сих пор прочнее, чем СНГ, связывает бывший Союз: Игоря Морозова – «И отплясывают рьяно / Два безусых капитана / Два танкиста из Баглана / На залатанной броне…»; Михаила Михайлова – «Мы еще не вернулись, / Хоть привыкли уже / Находиться средь улиц / И среди этажей…»; наконец, Виктора Верстакова – «Прощай Афганистан, которого мне жаль…».