Текст книги "Морозные узоры. Стихотворения и письма"

Борис Александрович Садовской
Морозные узоры. Стихотворения и письма

Издательство выражает искреннюю благодарность Российскому государственному архиву литературы и искусства за всестороннюю помощь в подготовке книги

Из семи книг

Позднее утро (1904–1908)

 
В палящий зной, над полем спящим,
Свободен, смел и одинок,
Парю я в воздухе горящем,
В пушистый сжавшийся комок.
 
 
Парю свободно, без усилья.
Немеет полдень. Поле спит.
Поджаты когти, веют крылья,
Горячий клюв полураскрыт.
 
 
Порой, в избытке опьяненья,
Поникнув хищной головой,
Я криком острым на мгновенье
Прорежу утомленный зной.
 
 
И снова тишь и полдень жгучий
В одну сливаются мечту.
Парю я, гордый и могучий,
Ловя мгновенья на лету.
 

<1904> 22 марта, Москва

 
Бежим! Едва в лазури пенной
Крылом встрепещут паруса,
В себе заслышим мы мгновенно
Иных восторгов голоса.
 
 
Под ропот волн, победно-дружный,
Исчезнет жизненный обман
И в пряном блеске ночи южной
Предстанет нам великий Пан.
 
 
На мачтах, на корме, на трапах
Задышат негой массы роз,
И будет волн соленый запах
Играть волной твоих волос.
 
 
Бежим, пока в душе есть грезы
И юность длится майским сном, —
Всё песни, песни, розы, розы
И даль безбрежная кругом.
 

<1904> 6 апреля, Москва

 
Дымно-пепельные хлопья, серо-мглистые,
Гонят с неба в землю копья серебристые.
Копья белые впиваются в прах с отвагой.
От ударов рассыпаются мутной влагой.
 

 
В эту весеннюю темную ночь мне не спится.
Тихо на улицу я выхожу. Ветер ласково дует.
Небо, задумчиво-черное, кротко слезится,
Капли холодные нежно лицо мне целуют.
 
 
Молодость, ночь и весна. Древний город в покое,
Только порою послышится грохот пролетки усталой.
Сторож пройдет под воротами с верной доскою.
Да на бульваре далёко мелькнет силуэт запоздалый.
 

<1904> 29 апреля – 3 мая, Москва

 
В сумерки весенние я бродил полями,
Прозревал Грядущее скорбными мечтами.
 
 
А за мною Прошлое, полное значенья,
Восставало призраком, ждавшим примиренья.
 
 
Развивалась свитками летопись живая,
И стонало Прошлое, жалобно кивая.
 
 
Шел я перелесками, грустный, одинокий,
Над застывшей речкою прошуршал осокой.
 
 
Песня заунывная плакалась полями.
Тихо совы реяли мягкими крылами.
 
 
Ландыши увядшие уронили слезы.
На закате вспыхнули, запылали грезы, —
 
 
Тени исполинские, призраки столетий,
Полные загадками при вечернем свете.
 
 
Месяц выплыл медленно, вечный и знакомый,
Перелески сонные опьянил истомой.
 
 
Встал я в ожидании, уронивши руки.
Ждет меня Грядущее. Ждет тоска и муки.
 

<1904> 7 июня, Щербинка

 
Поздний жук, прожужжав, утонул в фиолетовой дали,
Потемнели заката багряного легкие краски,
Золотистые призраки робко в полях замелькали,
И смеются, и манят, и шепчут чудесные сказки.
 
 
Он проходит, мой май, унося беззаботное счастье,
Но меня не пугает судьбы роковая загадка,
Ни угрозы зимы, ни осеннее жизни ненастье:
Опьяняться последней весною томительно-сладко.
 
 
Я, как тот соловей, что звенит над оврагом с мольбою,
Жить хочу, чтобы петь без конца о любви бесконечной,
Я хочу ликовать, я хочу быть любимым тобою,
Быть твоим навсегда, говорить о любви тебе вечно.
 
 
Я мечтал о тебе. Золотые виденья мелькали,
И манили, и звали, и пели чудесные сказки.
Голубая звезда замерцала в синеющей дали.
На свинцовом закате погасли лиловые краски.
 

<1904> 9 июня, Щербинка

 
Заветный час под яркостью луны
В сапфирной мгле седой июльской ночи.
В аллеях парка – вздохи, бред и сны.
В аллеях парка – царство полуночи.
И в голубой, невыразимый час
Меня луна зовет улыбкой глаз.
 
 
О ясный час, когда душа светла,
Когда равны мгновения и годы!
Спит озеро. В прозрачности стекла
Чернеются крутых балконов своды.
Застыли воды, ясен небосвод.
И всё луна меня зовет, зовет…
 
 
Иду домой. Сверчков чуть слышны скрипы.
Недвижен парк в сиянье голубом.
Все в лунных снах, безмолвно грезят липы.
Задумался о прошлом старый дом.
Нетопыри скользят по белым стенам.
Как ночь тиха! Как сладко пахнет сеном!
 

<1904> 13 июля, Серноводск Самарской губ.

 
Всё бесконечностью томят меня кошмары.
Они однообразны. Всплески вод,
В свинцовых облаках громов удары,
Неотразимый небосвод.
Лазурной чашей небеса нависли,
Иду, закрыв глаза. Обманчивая тьма!
Под ней клубясь, кипят всё те же, те же мысли,
Всё те же призраки отжившего ума.
Бессилен этот ум расширить круг видений,
В нём грезы древние роятся сотни лет.
В толпе проходит смена поколений,
А для меня и смены мыслям нет.
 
 
Когда-то были дни тревоги и исканий.
Как молодо кипел и бился их родник!
Я жадно собирал в уме обрывки знаний,
Я передумал миллионы книг.
Но выветренный мозг иссохнул незаметно
И, утомясь, навек воспринял пустоту.
Наскучили мне сны души моей бесцветной,
До дна исчерпавшей мечту.
Всё улеглось давно, и всё перекипело.
Смирясь, иду вперед. Знакомые пути
Завидели мое изношенное тело…
О, сколько мне еще идти!
Проклятый круг земли! Мне всё в тебе знакомо,
И тайны полюсов, и гул народных масс;
В любом углу земли я буду вечно дома,
В любом углу земли я был десятки раз.
 
 
Одно лишь место есть, одно… Туда не смею
Я близко подойти, туда боюсь взглянуть,
Едва приблизившись, немею:
Оттуда, с той горы я начал путь.
Там из кровавых уст раздался скорбный голос.
В те дни я был велик, а Он так слаб.
С смиреньем Божества медь Разума боролась.
Но взял Он смерть мою, и вот – я раб.
За долгие века несет мученья
Мой одинокий дух. Но гордому врагу
Не победить его. О, мщенья, мщенья!
Ведь я еще отмстить Тебе могу!
Отдай мне смерть, разбей на мне оковы, —
Тогда борись со мной!..
Угрозы и мольбы
Стихают. Небеса прекрасны и суровы.
Свобода – далеко. Кругом – рабы.
 

<1904> 24 сентября, Москва

 
Каминных отблесков узор
На ткани пестрой шторы,
Часов бесстрастный разговор,
Знакомых стен узоры.
Поет и дышит самовар.
На полках дремлют книги.
За шторой – стынет зимний пар.
Часы считают миги.
 
 
Часы бегут, часы зовут,
Твердят о бесконечном.
Шум самовара, бег минут,
В мечтах тоска о вечном.
За шторой – льдистых стекол мрак.
В туманной мгле мороза
Полозьев скрипы, лай собак,
Кряхтенье водовоза.
 
 
Откинуть штору или нет?
Взглянуть или не надо?
Там шорох мчащихся планет,
Там звезд лазурных стадо.
Нет, не хочу. Пусть у меня
Знакомые узоры
Рисуют отблески огня
На ткани пестрой шторы.
 

<1904> 22 ноября, Москва

 
Лишь одиночество мне свято.
В нем мой кумир и божество,
И ласкам женщин, дружбе брата
Я предпочту его, его.
 
 
Нисходят редкие минуты,
Когда, земное разлюбя,
Себе равны, в себе замкнуты,
Мы познаем самих себя.
 
 
Тогда, провидцы жизни новой,
Постигнув звезд предвечный бег,
Мы видим Свет, мы слышим
Слово, Нам чужд и странен человек.
 
 
Зато как радостно-желанно
Вдали от шумных городов
Мечтать спокойно, грезить странно,
Вверяться тайнам облаков!
 
 
Да, одиночество – святыня,
В нем неземная красота.
Прими меня, моя пустыня,
Моя последняя мечта!
 

<1904> 5 декабря, Москва

 
Ничто не нужно мне теперь.
Я полон медленным покоем.
Из дальних дебрей сонный зверь
Меня встречает братским воем.
 
 
Оскалит месяц желтый рот.
Смеются призраки в пустыне.
Брожу по кочкам, меж болот,
Ничем не связанный отныне.
 
 
О, смейтесь, смейтесь надо мной!
Всё, чем живу я, только сказки.
То месяц, скучный и пустой,
Передо мной танцует в маске!
 
 
Но равнодушен я к нему.
Мне в этом небе всё знакомо.
Я слишком долго видел тьму,
Ах, скоро ль, скоро ль буду дома!
 

<1905> 2 августа, Щербинка

 
Гремящий бог победных маршей,
Люблю твой царственный привет.
Я, становясь с годами старше,
Давно привык к угрозам лет.
 
 
Не страшны мне тоска и старость,
Когда я слышу за собой
Литавр грохочущую ярость
И тяжких труб победный вой.
 
 
В них вдохновенные тревоги
Зовут свершить и умереть,
Как будто солнечные боги
Вселились в блещущую медь.
 
 
О, голос меди благородной,
Ты, пышно-царственный привет!
Внимая твой призыв свободный,
Я не боюсь тяжелых лет.
 

<1905> 2 сентября, Москва

 
Сад весенний непогода
Облегла свинцовой тучей.
Синий купол небосвода
Пронизал зигзаг горючий.
 
 
Всё тревожней кличут птицы,
Но упрямо на угрозы
Белоогненной зарницы
Туча сдерживает слезы.
 
 
Тщетны гордые усилья:
Вот посыплют слезы градом,
И Весна, простерши крылья,
Разрыдается над садом.
 

<1906> 10 апреля, Нижний Новгород

 
Темнеет статуя поэта
Передо мной в вечерней мгле.
Рука задумчиво воздета,
Почила дума на челе.
 
 
В железных складках строгой тоги
Спокойный чудится напев.
И с трех сторон гранита боги
Венчают медный барельеф.
 
 
Но в одеянье чуждом этом
Невольный смысл сокрыт для нас:
Поэт лишь в песнях был поэтом,
Меняя форум на Парнас.
 
 
Он предпочел, усердьем славен,
Прослыть Фемидиным жрецом.
Лишь пред Фелицею Державин,
Как перед Клио, – был певцом.
 
 
И с мудрым именем царицы
Нам гимны пышные близки.
Так летописные страницы
Увядших лавр хранят листки.
 

<1906> 1 июля, Казань

<Посв. О. Г. Чубаровой>

 
Плед на ногах, на окнах – лед.
Соленый ветер штору бьет.
Ты здесь со мной, но где мы, где мы?
Я слышу море за стеной.
Весна и ты. Ты здесь, со мной,
Ты принесла мне хрисантемы.
 
 
Но я поверить не могу,
Что я стою на берегу,
Куда летим неслышно все мы,
Что растворяюсь я сейчас
В молящем взоре милых глаз,
В дыханье чистой хрисантемы.
 
 
Я свой предчувствую полет.
Мой дух весну и море пьет,
А грудь и взоры – странно немы.
Я – полуветер, полусон,
Я – жив, я счастлив, я влюблен,
Я – вечный запах хрисантемы.
 

24 августа 1907, Нижний Новгород

 
Я обречен судьбою на мученья.
Я в жизненный попал водоворот.
Несусь не сам, – влечет меня теченье
Неумолимых, беспощадных вод.
 
 
Пустой челнок, отдавшийся бурунам,
Я острых скал предчувствую удар.
О, если б рок сразил меня перуном —
Мне б сладок был мгновенной смерти дар!
 
 
Тогда бы я, крутясь в волнах бесстрастных,
В единый миг погибнул, как пловец,
Не долетев до этих скал ужасных,
Сулящих мне мучительный конец.
 

<1908> 6 февраля, Нижний Новгород

 
Уж к ночлегу птицы
Крыльями прохлопали.
Дремлют клумб кошницы,
Спят листы на тополе.
Замерли фонтана
Струи серебристые.
Сладок вздох тумана…
Звезды, звезды чистые!
 
 
Думы ли напрасные,
Горе ли жестокое, —
К вам стремлю, прекрасные,
Сердце одинокое.
В вас мое спасение,
Призраки лучистые.
Шлете вы забвение,
Звезды, звезды чистые!
 

<1908> 26 мая, Пятигорск

 
Ты бог отныне мой – покой невозмутимый!
Бреду к тебе, склонясь над нищенской клюкой.
Я отдохнуть хочу один, никем не зримый,
В твоей обители, божественный покой.
 
 
Я бурным морем плыл – и, брошенный на рифы,
Под ветром и дождем метался на песке,
И с криком надо мной кружились хищно грифы,
И клял я прошлое в томленье и тоске.
 
 
Но я воззвал к тебе средь грозной непогоды —
И ты меня промчал спокойною рекой
Туда, где дышит лавр и голубеют воды
В твоей обители, божественный покой.
 
 
Нет страсти, нет борьбы. Уже в кипенье бурном
Не унесет меня людской водоворот.
Нет грифов яростных, – над озером лазурным
Так ясен лебедей блистающий полет.
 
 
Да, здесь я отдохну. Любовь, мечты, отвага, —
Вы все отравлены бореньем и тоской,
И только ты мое единственной благо,
О всеобъемлющий божественный покой!
 

<1908> 24 июля, Ореанда

Пятьдесят лебедей 1909-1911

 
Не жди: не для тебя прольются звуки,
Промчатся ласточки и запоют ручьи.
Ты вечером в жару бессильно сложишь руки,
А к утру кончатся страдания твои.
 
 
Но в ночь прощальную, встречая месяц острый,
Рога вонзивший в чернь, холодный, как алмаз,
Ты вспомнишь ли свой юг и парк багряно-пестрый,
Где осень ранняя свела на горе вас?
 
 
Он там бродил один, надменно-величавый,
С раскрытой книгою садясь под пышный дуб,
Когда пылал закат зловещий и кровавый,
Так схожий с яркостью твоих горящих губ.
 
 
Вскипали заросли. Магнолии дышали.
Был воздух упоен восторгом и тоской.
Всё та же тишина, всё те ж седые дали
И тот же шепчущий, немолчный зов морской!
 

<1909> 22 января, Москва

 
На тихих тучах отблеск розоватый.
Яснеют крыши, дождиком обмыты.
Над ними облака бегут, измяты,
Разорваны, как хлопья серой ваты.
По мостовой звучней стучат копыты.
Люблю я вас, весенние закаты!
 
 
Люблю утихший вздох толпы вечерней.
Когда весною улицы объяты,
Когда шаги спокойней и размерней,
А колокол тоскует о вечерне.
Люблю я вас, весенние закаты
С холодным блеском на холодной черни!
 

<1909> 5 апреля, Москва

Вячеславу Иванову

 
Царь юный над добром и злом,
К последнему готовый бою,
Он знамя взвил, блеснул жезлом,
Воззвал победною трубою,
И, вняв гремящей меди стон,
Как окрылатевшие змии,
Четыре вечные стихии
Восстали с четырех сторон.
 
 
Взрыдал тяжелый вздох Земли,
Повитой сумраком и страхом:
Мир претворен в земной пыли,
Народов сонмы зрятся прахом.
В могильном мраке Смерти сны,
И вся Земля – одна могила.
В гробницах тлеет мысли сила,
Творцы Земле обречены.
 
 
С познаньем светлым на челе
Мудрец вознес с могилы розу.
Безмолвный дал ответ Земле
На черную ее угрозу.
В могильном мраке Смерти сны,
Но вздохи роз – гробов дыханье.
Могилы шлют благоуханье.
Бессмертен вечный пир весны.
 
 
Вструилась Временем Вода.
Забвенье дышит в пенном гуле.
Летит и мчится мир. Куда?
Куда века веков минули?
Преходит всё. Былого нет.
Грядущего всесильна сила.
Бессмертных Время победило,
Сулят забвенье волны лет.
 
 
О Время! рек ему мудрец:
Твое иное назначенье.
Ты не начало, не конец,
Ты только вечное теченье.
Меня тебе не унести.
Вращаясь в круге бесконечном,
Ты вновь меня теченьем встречным
Помчишь по старому пути.
 
 
Но Воздух взвился с блеском крыл:
О мудрый юноша! Я – Вечность.
Досель никто не воспарил
В мою сверкающую млечность.
Храню я вечно образ свой,
И не сметут меня вовеки
Ни Времени глухие реки,
Ни Смерти остов роковой.
 
 
Непостижимому в ответ
Спокойно мудрость провещала:
Тебе уничтоженья нет
И не было тебе начала.
Ты смертных чувств моих обман.
Возникший вечной пеленою,
Ты перед тайной неземною
Скользящий призраком туман.
 
 
Тогда, шумя, восстал Огонь
В лице жены золотокудрой,
И, как стрелой пронзенный конь,
Воспрянул юноша премудрый.
Зовет Огонь забыть и пасть,
Сжигает яркими очами
И буйно-пьяными речами
Взвевает пламенную Страсть.
 
 
И предал юноша-мудрец
Огню трубу, и жезл, и знамя
И, ослепленный Страстью жрец,
Метнулся в яростное пламя.
И се – четверогласный клик
Миры потряс. Как Вихорь дики,
Взывали огненные лики:
Велик, Велик, Велик, Велик!
 
 
Всё победил ты, человек,
И Смерти страшную конечность,
И Времени свистящий бег,
И грозный призрак Бога – Вечность.
В одном твоя бессильна власть,
В одном ты раб перед судьбою,
Когда зовешь своей рабою
Испепеляющую Страсть.
 

<1909> 16 апреля, Москва

 
Вот забредила лунная мгла,
Полосами по стенам бежит,
В занавесках кисейных дрожит,
В голубые глядит зеркала.
 
 
Промелькнула ко мне на постель.
На подушках сияньем лежит,
Светоносные сны сторожит,
Сыплет лунный лазоревый хмель.
 
 
Зажигая звезду за звездой,
Полночь белые пятна кружит,
Замирает, зовет, ворожит,
Сеет искры в лазури седой.
 

<1909> 16 апреля, Москва

 
Измучен бегством и борьбою,
Поднявши взор, издалека
В лазури чистой над собою
Я увидал вас, облака.
 
 
Плывет торжественно и ровно
Небесных крыльев караван,
Их перья белые любовно
Воздушный движет океан.
 
 
Благодающие их взгляды —
Лазурные порывы в твердь.
Привет вам, белые громады,
Текущие сквозь жизнь и смерть!
 
 
Я, каторжник, в цепях, с лопатой,
Поникнувший во тьме немой,
Почуял ваш призыв крылатый
Над земляной моей тюрьмой.
 
 
Я бегством кончил спор с судьбою.
Прорвавшись к морю из болот,
Стою и слышу над собою
Ваш вольный, ваш спокойный лёт.
 

<1909> 1 октября, Щербинка

 
Рдяный теплый пар
Море затуманил.
Море обомлело.
Море тяжело.
Нежный слабый жар
 Истомил мне тело,
Душу одурманил,
Но в душе светло.
 
 
Я опять один
В этой жизни шумной,
Никому не ведом
И чужой всему.
Прежний паладин,
Рвусь к былым победам.
Жить мечтой безумной
Сладко одному.
 
 
Жизнь сомкнула круг.
Я во власти сказки.
Дни мои, как струи,
Счастьем плещут вновь.
Ты со мной, мой друг:
Нежны наши ласки,
Святы поцелуи
И чиста любовь.
 

<1910> 28 марта, Одесса

 
Вина, вина! Пусть жизнь горит в разгуле!
Завыли скрипки. В их визгливом гуле
Знакомый крик над пропастью ночной,
Как старый ворон, вьется надо мной.
 
 
Вина, вина! Пусть тонет мир в бокале!
Я жду опять, чтоб скрипки зарыдали.
Хотел бы сам рыдать, но не пойму,
Кого молить и плакаться кому.
 
 
Вина, вина! Пусть дни мои минули,
Пусть вещий крик растет в безумном гуле:
Того, кто спит под гробовой доской,
Не разбудить ни смехом, ни тоской.
 

<1910> 2 апреля, Одесса

 
Спокойный лес дремал. Прозрачные верхушки
Дышали пламенем закатных облаков.
Под треск кузнечиков мы молча шли к опушке.
В блаженстве я тебе признаться был готов.
 
 
Но дуновением то теплым, то холодным
Меня остановил вечерний ветерок,
И долго я следил за облаком, свободным
И от земной любви, и от земных тревог.
 
 
Твой изумленный взор летел за мной пугливо,
И женскою душой не понимала ты,
Какой восторг дрожал в моей груди, счастливой
Одним предчувствием нездешней красоты.
 

<1910> 3 июля, Ройка

 
Мелодия виолончели,
Как сладок твой поющий мед.
Ты зыблешь легкие качели
Над тишиной вечерних вод.
В них вижу я, молясь напеву,
Как голосу души живой,
Ее, задумчивую деву,
Овеянную синевой.
 
 
Какой торжественной печали
Исполнена виолончель!
В протяжном стоне зазвучали
Размахи веющих качель.
Струятся струны дымом синим
И сквозь лазоревую мглу
Кадилами к ночным пустыням
Возносят сладкую хвалу.
 
 
Мелодия виолончели!
Тоскует в ней любовь моя.
Летают тихие качели.
Темнеет синяя струя.
Молюсь вечернему напеву
И вижу строгий облик твой:
Тебя, задумчивую деву,
Овеянную синевой.
 

<1910> 2 октября, Москва

 
Он в пудреном волнистом парике.
Рука играет лепестками розы.
В предчувствии последней светлой грезы
Губами он приник к ее руке.
 
 
Она стоит в воздушно-белом платье.
Какая скорбь во взоре голубом!
Из рук скользит серебряный альбом,
И вот сомкнулись легкие объятья.
 
 
Миг отзвучал, но им чего-то жаль.
У милых уст печально блекнет роза.
Вдали гудит народная угроза,
И смертный час предчувствует Версаль.
 

<1910> 24 ноября, Москва

М. А. Садовской

 
Даль небес, светлей сапфира,
С бледным пурпуром слилась;
Розоватая порфира
На закате развилась.
 
 
Серебристой полосою
Голубой залив сверкнул.
За синеющей косою
Парохода дальний гул.
 
 
Комары звенят и тянут.
Промелькнул над рожью лунь.
Снова я тобой обманут,
Ласковый ты мой июнь!
 

<1911> 11 июня, Щербинка

 
Вновь весной заиграли леса,
В небе плещется хор стоголосый.
В два больших золотых колеса
На висках уложила ты косы.
 
 
Красоту твою радостно петь,
Внемля в небе крылатым ударам.
Птицей тонкой, готовой лететь,
Ты к воздушным прислушалась чарам.
 
 
Вот идешь ты, стройна и тонка.
В сердце плещется хор стоголосый.
Будто два златоструйных венка
На висках улеглись твои косы.
 

<1911> 8 июля, Щербинка

Ю. П. Анисимову

 
Напрасно ждет любви душа моя слепая:
Темно и холодно в надменном далеке.
Одна бредет она пустыней, чуть ступая,
С венком в руке.
 
 
Душа-страдалица, несчастная богиня,
В суровой красоте изодранных одежд,
Пусть мрак туманит взор, пусть холодна пустыня:
Ты не утратила надежд.
 
 
Ты увенчать весь мир венком своим готова,
Предчувствуя вдали любви последний миг,
И, кажется, вот-вот зажжется счастьем снова
Усталый лик.
 
 
Ах, для обманутых блаженный путь неведом!
Ослепшая от слез, ты ищешь светлый след,
А жизнь ведет тебя глухим и темным следом.
Где ж свет?
 
 
И мощная любовь, как дева грозовая,
Проносится, блеснув на дальнем маяке, —
Над бедною душой, что никнет, изнывая,
С венком в руке.
 

<1911> 13 ноября, Москва

 
Справа лес, седой и дикий,
Тонет в вечере огнистом.
Слева месяц полноликий
Поднялся на небе чистом.
На закате золотистом
Мчится ветер с легким свистом,
Он к реке летит великой.
 
 
Под дыханием струистым
Потемнев, сугробы стынут.
Ночь в сиянии лучистом.
Синий месяц опрокинут.
Скоро ль дни разлуки минут?
Всё тоскую я, покинут,
По кудрям твоим душистым.
 

<1911> 22 декабря, Нижний

Из книги «Косые лучи»

Благоговейно любимой тени А. А. Фета

 
Близкой души предо мною ясны все изгибы.
Видишь, как были – и видишь, как быть бы могли бы.
 

А. Фет

 
В степи под Курском ветер прихотливый
На легких крыльях мчится вдоль межи,
Волнуя золотые переливы
Пшеницы, проса и шумящей ржи.
В садах темнеют вишни, рдеют сливы.
Ныряя, с визгом падают стрижи.
В ложбинах свищут косы, и далече
Разносится медовый запах гречи.
 
 
Господский дом на берегу реки.
Столетние дубы в аллеях парка.
К реке ползут, пестрея, цветники
Душистых роз. Ветвей живая арка
Сплелась внизу, где плачут кулики
И вьются с криком цапли. Здесь не жарко.
Здесь дремлет воздух, цветом липы пьян,
Щебечут птицы и поет фонтан.
 
 
Дневной рубин давно блеснул алмазом,
И, задымясь, исчезла тень кустов.
Хозяин на балконе. Нынче разом
Он перевел четыреста стихов;
С одышкой, щурясь воспаленным глазом,
Сложил словарь, собрал тетрадь листов
И, утомясь от пристальных занятий,
Встал в парусиновом своем халате.
 
 
Гримасой морща ястребиный нос
И бороду белеющую гладя,
В большой бинокль он смотрит на покос,
Бормочет про себя и слышит, глядя,
И сена дух, и сладкий запах роз.
Но вот несут тарелки Петр и Надя,
И на конце накрытого стола
Уже хозяйка место заняла.
 
 
Старик обломком был времен суровых,
Той невозвратно схлынувшей волны
Понятий здравых и людей здоровых,
Что, воспитавшись в нравах старины,
Обычаев не жаловали новых.
Среди глубокой сельской тишины,
Поклонник верный музы и природы,
Он думал, жил и чувствовал – вне моды.
 
 
……………………………………..
 
 
На старости спокоен и богат,
Ловил он дни, не веря в остальное,
И созерцал бездумно свой закат.
Но, жизнь ведя в задумчивом покое,
Он праздности невольной не был рад.
Найдя себе занятие живое,
Землевладелец, камергер Двора
Не покидал ни книги, ни пера.
 
 
И вновь склонился он над Марциалом.
Меж тем багряный опустился круг.
«Клубятся тучи, млея в блеске алом».
Гул табуна вдали пронесся вдруг.
Восходит ночь с росистым покрывалом.
Но девственные пальцы белых рук
Всё по бумаге бегают проворно
И при свечах огромен профиль черный.
 
 
Померкнул парк. Последний отблеск дня
Озолотил закат стеклом горючим,
И призраки вечернего огня
Плывут, темнея, по багряным тучам.
Спокойно всё. Один фонтан, звеня,
Тревожит ночь лобзанием певучим,
Да под навесом стихнувших ветвей
Еще последний щелкнул соловей.