Текст книги "Морозные узоры. Стихотворения и письма"

Ю. А. Сидорову

 
Твой дух парил над вечным Нилом.
Ты – сын Египта, Ур-Нетдор!
Каким непобедимым пылом
Исполнен твой далекий взор!
 
 
Жрец желтоликий, темноокий,
С обритой мудро головой,
Ты светоч истины великой,
Не зная сам, зажег собой.
 
 
Обломок древний обелиска,
Хранящий сфинксовы черты,
С моей душой так близко, близко
Свободным духом слился ты.
 
 
<Люблю тебя за то, что в прошлом
Мечтой свободной ты живешь,
За то, что в крике черни пошлом
Личину Хама узнаешь.>
 
 
Люблю твое презренье к черни
И одиночества покой:
И ты, как я, огонь вечерний,
Последний луч зари родной.
 
 
Во дни безвременья и скуки
Путь уступая мертвецам,
Вернулись мы, простерши руки
К блеснувшим издали венцам.
 
 
Не нам от века ждать награды:
Мы дышим сном былых веков,
Сияньем Рима и Эллады,
Блаженством пушкинских стихов.
 
 
Придет пора: падут святыни,
Богов низвергнут дикари,
Но нашим внукам мы в пустыне
Поставим те же алтари.
 

1907

Вячеславу Иванову

Над дымом облачным высоко Твой храм белеет на горе,

Пылает сердце одиноко На сокровенном алтаре.

Пусть за дверями время плещет: Бессилен мутных волн прибой, Неугасаемо трепещет Над чистой жертвой пламень твой.

Под горностаевой порфирой,

С венцом алмазным на челе,

С высот торжественною лирой Ты мир и свет несешь земле.

Как жрец, помазанный по праву,

Ты, став один у алтаря,

Возносишь скипетр и державу С смиренномудрием Царя.

1907

 
В груди поэта мертвый камень
И в жилах синий лед застыл,
Но вдохновение, как пламень,
Над ним взвивает ярость крыл.
 
 
Еще ровесником Икара
Ты полюбил священный зной,
В тиши полуденного жара
Почуяв крылья за спиной.
 
 
Они взвились над бездной синей
И понесли тебя, храня.
Ты мчался солнечной пустыней,
И солнце не сожгло огня.
 
 
Так. От земли, где в мертвом прахе
Томится косная краса,
Их огнедышащие взмахи
Тебя уносят в небеса.
 
 
Но только к сумрачным пределам
С высот вернешься ты, и вновь
Сожмется сердце камнем белым
И льдом заголубеет кровь.
 

1910 <4 апреля. Одесса>

 
К воспоминаньям пригвожденный
Бессонницей моих ночей,
Я вижу льдистый блеск очей
И яд улыбки принужденной:
В душе, до срока охлажденной,
Вскипает радостный ручей,
 
 
Поющим зовом возбужденный,
Я слышу томный плеск речей
(Так звон спасительных ключей
Внимает узник осужденный)
И при луне новорожденной
Вновь зажигаю шесть свечей.
 
 
И стих дрожит, тобой рожденный.
Он был моим, теперь ничей.
Через пространство двух ночей
Пускай летит он, осужденный
Ожить в улыбке принужденной,
Под ярким холодом очей.
 

1913

 
В тебе цветут преданья вещих дней.
Глаза твои, улыбкой сердце нежа,
Мне говорят о пущах Беловежа,
О славе войн и споре королей.
 
 
В дыму веков они всё вечно те же.
Твоя ж корона – спелый сноп кудрей.
Как сердце при тебе горит нежней,
Как помыслы чисты и думы свежи!
 
 
Твой светел жребий, радостен твой путь.
Живой огонь твоя лелеет грудь,
Священный Знич пылает в холод невский.
 
 
Им озарен любимый наш певец.
В его терново-розовый венец
Вложила ты свой скипетр королевский.
 

1913

 
Как жароцвет Чугуевских степей,
Как синие стожары ночи южной,
Живут и пламенеют силой дружной
Созданья кисти сказочной твоей.
 
 
Пусть сыплется на кудри иней вьюжный:
Неколебим великий чародей
Над серой рябью мелководных дней
В наш хмурый век, расслабленно-недужный.
 
 
Царевна-пленница, злодей Иван,
Глумливых запорожцев вольный стан:
Во всем могуч, во всем великолепен,
 
 
В сиянии лучистом долгих лет
Над Русью встав, ты гонишь мрак и бред,
Художник – Солнце, благодатный Репин!
 

1914

О.Г.Ч.

 
Среди далеких милых теней,
В заветном царстве грез моих,
Скользящих отблеском видений,
Вечерних, лунных и ночных,
 
 
Твой строгий лик восходит первый,
Запечатлев в уме моем
Тебя божественной Минервой
В крылатом шлеме и с копьем.
 
 
Глубокие суровы очи,
Спокойны мудрые слова,
Им внемлет вестница полночи,
Твоя послушная сова.
 
 
Но чаще в облаке мечтаний
Иной ко мне слетаешь ты,
И милой Тани, бедной Тани
Я узнаю в тебе черты.
 
 
И знаю: ждешь ты безнадежно
Того, кто в срок весенних дней
Один повелевал безбрежной
Мятущейся душой твоей.
 
 
Ты ждешь напрасно. Твой Евгений
Стал жертвой праздной суеты:
Не возродятся в царстве теней
Растоптанные им цветы.
 
 
И если б вновь он боязливо
Припал с мольбой к ногам твоим,
Скажи, была бы ты счастлива
Мгновением любви одним?
 

1909 <8 ноября. Нижний Новгород>

О. Г. Гладковой

 
Арфы тихой светлое спокойное дрожанье,
Вздохи сыплющихся с яблони белых лепестков,
Вечера апрельского прохладное дыханье,
Грезы сонных, предзакатных, последних облаков,
Звон далекой сельской церкви, шорохи дубравы,
Взмахи радостно сверкающих снежных голубей,
Шепчущие над болотом на закате травы
Тайною Гармонии сочетались в ней.
 

1905

Л. Д. Глазовой

 
Широкий зонт как парус пестрый
В лазури бледно-голубой.
Они стоят под ним, как сестры,
Плечо к плечу, рука с рукой.
 
 
Как будто с Сумерками Утро
В объятье дружном сплетены.
Одна, белее перламутра,
Сияет призраком весны.
 
 
В другой таится пламень жгучий,
Пронзивший скорбью темный взгляд:
Она восходит алой тучей
На загоревшийся закат.
 
 
Но в Утре первых струй певучесть,
Роса и шепоты цветов.
Ах, что зари вечерней жгучесть
Пред блеском ранних облаков!
 
 
То ландыш в девственном уборе,
В хрустальном свете белизны,
В ее лучисто-кротком взоре
Сияют призраки весны.
 
 
Под белой ангельской одеждой,
В расцвете утренних лучей,
Она прекрасна, как надежда,
Надежда новых лучших дней.
 

1905 <29 ноября. Нижний Новгород>

Н.Д.Б.

 
Ты в зал взошла, скользя паркетом,
Под говор струн, при блеске свеч.
Дышала негой и приветом
Твоя задумчивая речь.
 
 
Свежей цветка, нежнее воска
Ты шла в сиянье белых роз.
Струилась волнами прическа
Пронзенных пестрым гребнем кос.
 
 
К чему искать в тебе загадки?
Ты, как поэзия, проста.
К благоухающей перчатке
Безмолвно я склонил уста.
 
 
Над суетой пустой и тленной,
Величье власти затая,
Так безыскусственно-смиренно
Царила женственность твоя.
 

1906 <29 декабря. Нижний Новгород>

Э.Р.Ш.

 
Вот струны тонкие запели,
Извивы музыки струя,
За ними голосом свирели
К нам полилась мольба твоя.
 
 
Поёшь на блещущей эстраде.
Кругом тебя, как днем, светло.
Волос смолистых пали пряди
На просветленное чело.
 
 
Трепещут люстры, озаряя
Округло-белые столпы.
Поёшь, широкий взор вперяя
Над морем стихнувшей толпы.
 
 
Так страстно уст твоих дрожанье,
Так напряженно молит взор,
Ты вся – блаженное страданье
На одинокой выси гор.
 

1906 <1 ноября. Москва>

К. М. Ивановой

 
Со мною на балконе стоя,
Когда к закату кралась мгла,
Она на облако густое
Свой детский пальчик подняла.
 
 
Как странны были очертанья
Воздушных облачных громад,
Как расплывались изваянья
Драконов, старцев и наяд!
 
 
И на балконе рядом стоя,
Когда закат синел и гас,
Вдвоем на облако густое
Глядели мы в вечерний час.
 
 
– Вот это слон! – она твердила. —
Смотрите, тает он, как дым! —
И долго в воздухе водила
Точеным пальчиком своим.
 

1907

Е.А.У.

 
В твоем воздушном смехе
Смеется светлый стих,
И детские утехи
Звучат в речах твоих.
 
 
Ты розовая роза,
Ты роза без шипов,
Но страшен блеск мороза
В румянце лепестков.
 
 
Безоблачной лазури
Прелестное чело,
Но сердцу, как от бури,
С тобою тяжело.
 

1910 <2 ноября. Москва>

Н. А. Зборовской-Аутендер

 
Ты жемчугом и бирюзами
Расшила ткань истлевших грез,
Дитя с лучистыми глазами,
В пушистом золоте волос.
 
 
Со строгостью спокойных статуй
В себе соединяешь ты
Мгновенность странницы крылатой,
Поющей солнце и цветы.
 
 
Но отчего, свиваясь зыбко,
Змеей с эдемского куста
Ползет зловещая улыбка
На искривленные уста?
 
 
Всё знаю: сам в начале круга
Заветную я отпер дверь.
Узнай во мне родного друга
И мне тоску свою доверь.
 
 
Пусть над клубящеюся бездной,
Где волны черные ревут,
Любовью странной, бесполезной
Два наших сердца расцветут.
 

1913

З.В.Ю.

 
Как будто ты сердце рукой мне прижала.
Струя молодая в груди задрожала.
И песня пробилась, и льются стихи.
Я счастлив. Как взмах золотого кинжала,
Как огненных пчел зазвеневшие жала,
Любовь пронизала утесы и мхи.
 
 
И снова я брежу и грежу стихами,
Орудую горном, взвиваю мехами
И молот руками окрепшими сжал.
Взошло мое солнце над серыми мхами,
И сладостно веет твоими духами
От крыльев звенящих и пламенных жал.
 

1913

П.

 
Вижу: ты сидишь в постели,
Распустила волоса.
За стеною свист метели
И колдуний голоса.
 
 
Ждет метла тебя у печки,
И камин разинул рот.
У совы глаза, как свечки.
Ощетинил спину кот.
 
 
Ты поешь. Глухой истомой
Песня тайная звучит,
Птицей черной и знакомой
К моему окну летит.
 
 
Но, вернувшись утром, знаю,
Ты невинно отдохнешь
И к родительскому чаю
Скромной девочкой сойдешь.
 

1914

Памяти Н.

 
В зимних снах мы тебя обрядили к венцу,
Но не спится в снегу онемелом:
Наклоняется май к ледяному лицу,
Расцветает в гробу твоем белом.
 
 
Помню краткие беглые встречи с тобой,
Ту весну повстречали мы вместе.
Как светло, как безоблачно день голубой
Улыбался покорной невесте!
 
 
Но, бескрылая птица, родного гнезда
Не нашла, хоть искала, нигде ты:
Над тобой заливалась ночная звезда
Беспощадным багрянцем кометы.
 
 
Как попала ты в этот отравленный круг
Себялюбцев бездушных и пьяниц?
Как позволили мы, чтобы Город-паук
Деревенский твой выпил румянец?
 
 
Вот могила твоя. Вновь мерещатся мне
Ласки солнца и радость приезда.
Сладко помнить над ней о лесной тишине,
О лампадках родного уезда.
 

1914

Нимфе Г.

 
Бросаю кисть. В цветном пятне
Былая красочность погасла,
И на неверном полотне
Сплывается и меркнет масло.
 
 
Довольно я писал картин
С холодной розовой пастушки,
Что ждет маркиза у куртин,
Прижав букет к надменной мушке.
 
 
И зелень волн, и яркость роз
На дышащем, как пена, теле,
И струи золотых волос
Усталым взорам надоели.
 
 
Глаза и сердце мне очисть,
Уединенья воздух горный!
Мою размашистую кисть
Сменил я на резец упорный.
 
 
В ущелья стаял чад тоски.
Как эта высь отрадна нервам!
На медном зеркале доски
Я профиль твой провижу первым.
 

1913

Обитель смерти. 1917

 
Скучен удел Всемогущего Бога.
Вечно, предвечно всё то же одно и одно:
Та же лазурная вечная вьется дорога,
То же горящее вечно пылает пятно.
 
 
Праведников, грешников весить да мерить,
Всё, что было, что будет, знать всегда,
Только себя любить, только себе верить,
А конца нет и не будет никогда.
 
 
Но не потому, что скука бесконечна,
Страшно мне за Господа моего,
Страшно мне, что одинок Он вечно,
Что некому нам молиться за Него.
 

1912

 
Вы прозябали в мутном полусне,
Бесцельно-хмуры, безразлично-кротки,
Как пленники в окованной колодке,
Как мухи зимние в двойном окне.
 
 
Мир колыхался в буре и в огне,
А вы гроши считали у решетки,
Не верили ни солнцу, ни весне,
Но веровали твердо в рюмку водки.
 
 
Трухлявые, с водянкою в крови,
Без веры, без надежды, без любви,
По жизни вы прошли неверным звуком.
 
 
Какая кара ожидает вас!
Как страшен будет ваш последний час!
Каким обречены вы вечным мукам!
 

1916

 
Не знал я материнской ласки,
Не ведал я забот отца,
Почуяв в первой детской сказке
Весь ужас ночи и конца.
 
 
И вот, измученный калека,
К могиле ковыляя вспять,
Я вновь увидел человека,
Каким я был и мог бы стать.
 
 
Мой мальчик стройный, светлоокий,
Я не отдам тебя судьбе,
На мне удар ее жестокий,
Он не достанется тебе.
 
 
Я поддержу, когда ослабнешь,
Я укажу, куда идти,
И ты живым зерном прозябнешь
На гробовом моем пути.
 
 
Мой сын, нет в мире зла опасней
Дремоты полумертвеца,
Нет унижения ужасней:
Краснеть за своего отца.
 

1916

 
Мой скромный памятник не мрамор бельведерский,
Не бронза вечная, не медные столпы:
Надменный юноша глядит с улыбкой дерзкой
На ликование толпы.
 
 
Пусть я не весь умру: зато никто на свете
Не остановится пред статуей моей
И поздних варваров гражданственные дети
Не отнесут ее в музей.
 
 
Слух скаредный о ней носился недалёко
И замер жалобно в тот самый день, когда
Трудолюбивый враг надвинулся с востока
Пасти мечом свои стада.
 
 
Но всюду и всегда: на чердаке ль забытый
Или на городской бушующей тропе,
Не скроет идол мой улыбки ядовитой
И не поклонится толпе.
 

1917

 
Млечный путь дрожит и тает,
Звезды искрятся, дыша.
И в безбрежность улетает
Одинокая душа.
 
 
В ледяном эфире звонко
Трепетанье белых крыл:
Это светлый дух ребенка
К вечной тайне воспарил.
 
 
Очарован мир надзвездный,
Млечный путь струит лазурь,
Величаво дышат бездны
В тишине грядущих бурь.
 

1904

 
Давно ли жизнь, вставая бодро,
Любовь будила при свечах
И, как наполненные ведра,
Качалась плавно на плечах?
 
 
Теперь, когда померкли мысли,
Смешна любовная игра,
И спят на шатком коромысле
Два опустелые ведра.
 

1904

 
Бушует пир, дымятся чаши,
Безумной пляске вторит хор,
Но всё нежнее взоры наши,
Всё тише краткий разговор.
 
 
С больной души упали сети.
В тумане – ранняя пора,
Опять невинны мы, как дети,
Моя любовница-сестра.
 
 
Пусть все они, надменно-грубы,
Как звери, тешатся тобой:
Я поцелую эти губы
С наивной детскою мольбой.
 

1906

 
Иволга свищет в пустынном лесу,
Красную девицу молодец ищет.
Горькую жизнь я один не снесу.
Молодец плачет, а иволга свищет.
 
 
Что ты там, глупая птица, свистишь,
Видно, не знаешь любовного горя?
В черную речку глядится камыш,
Тучи идут из-за синего моря.
 
 
Птица смеется, летит стороной.
Поздно хватился ты, молодец милый:
Ищут невесту весенней порой,
Осенью ждут над раскрытой могилой.
 
 
Брось же искать молодую красу,
В голом осиннике вешайся, нищий.
Плачет старик в облетевшем лесу,
Петлю готовит, а иволга свищет.
 

1915

 
Я дунул на свечу. Один в немой постели,
Внимая тишине задумчивой, молчу,
А мысли в черный мрак, как птицы, полетели:
Который уж я раз гашу свою свечу?
 
 
Вчера гасил ее, а меж вчера и ныне
Что было? – Ничего. Осталось что? – Ничто.
И где вы, вихри слов, и образов, и линий,
И кто уловит вас, и возвратит вас кто?
 
 
И чем наполнит жизнь свой жуткий промежуток
От этой, нынешней, до завтрашней свечи?
Что ждет меня и мир в пролете беглых суток,
В бездонной вечности? О, сердце, замолчи!
 
 
А думой огненной к одной заветной цели,
К одной родной мечте, безумствуя, лечу:
Когда ж в последний раз, простершись на постели,
Мне суждено задуть последнюю свечу?
 

1908

Е. П. Безобразовой

 
Их было пятеро. На скрипках пели двое,
К ним флейта жалобно звала под барабан,
Последний, сумрачно пред контрабасом стоя,
Визгливую тоску закутывал в туман.
 
 
В невидящих глазах под синими очками,
В углах недвижных губ как будто смех стоял.
Как струны горестно томились под смычками,
Как глухо барабан над флейтою рыдал!
 
 
Я глянул в зеркало: улыбка та же стыла
В морщинах моего увядшего лица,
А скрипки плакали гнусливо, флейта ныла,
И скуке не было конца.
 

1910

 
Отряхнула туманные крылья,
Испещренные пухом седым,
И, волнуя росистое былье,
Унеслась в зацветающий дым.
 
 
И с размаху под оклик напевный
На опушке ударясь о пень,
Поднялась из-под перьев царевной,
Молодой и прекрасной как день.
 

1913

 
Все эти дни живу в тени я
Каких-то сумрачных пещер,
Томит меня неврастения,
Мерещится мне револьвер.
 
 
Из коридора в сумрак белый
Уводит скуки колесо.
Там потолок мой закоптелый
Спускается в тяжелый сон.
 
 
Стареюсь я неудержимо,
Не вижу ничего, не жду,
Когда же вы пройдете мимо,
Как в ослепительном бреду,
 
 
Я вскакиваю, жду печально,
Но вспоминаю: всё равно,
И вновь захлопываю спальной
Чернеющееся окно.
 

1915

 
Дышат ландыши весной,
Смерть танцует под сосной.
Плещут весла в гавани,
Смерть танцует в саване.
 
 
Собрался, голубчик, плыть,
Да меня забыл спросить.
Волею-неволею,
Ехать не позволю я.
 
 
Дышат ландыши весной,
Роют яму под сосной
На Господнем пастбище,
На родимом кладбище.
 
 
Ожила, поет трава.
Заиграла синева
Пташками, букашками,
Белыми барашками.
 
 
Я на небе оживу,
Я по небу поплыву.
Солнечные облаки,
Голубые яблоки!
 

1915

 
Что мне взор, Мария, твой,
Что мне нож разбойника?
Я давно ношу с собой
Двойника-покойника.
 
 
Солнце жизнями кипит,
Солнце всепобедное!
А покойник говорит:
Солнце дело вредное.
 
 
Страсть весенняя горит,
Май плывет торжественно,
А покойник говорит:
Это так естественно.
 
 
На плечо прильнув твое,
Жажду вылить душу я,
А покойник всё свое:
Что за малодушие.
 
 
Мир, волнуйся! Жизнь, лети!
А от рукомойника
Никуда мне не уйти.
Я – двойник покойника.
 

1917

 
Двенадцать. Хлопнула бутылка,
Младенец-год глядит в окно,
В бокале зашипело пылко
Мое морозное вино.
Мне чужды новые желанья,
Но буду ли тужить о том,
Когда цветут воспоминанья
О прошлом счастии моем?
 
 
Вот снова я студент московский,
И ты со мной, и снова вскачь
Везет на Дмитровку с Покровской
Нас тот же старенький лихач.
Ты, вся забросана метелью,
Ко мне склонилась на плечо.
Под николаевской шинелью
Как бьется сердце горячо!
 
 
Вот Благородное Собранье.
Сиянье люстр, улыбок хмель.
Еще минута ожиданья —
И прожурчала ритурнель.
Кладу на подоконник шпагу.
По залу шорох пролетел.
И вот, будя в груди отвагу,
На хорах мерно вальс запел.
 

1910

Графине П. О. Берг

 
С кудряво-золотистой головы
Сняв гордый шлем, увенчанный горгоной,
Ты мчишь свой челн в залив темно-зеленый,
Минуя риф и заросли травы.
 
 
Ждет Сафо на скале. Сплелись в объятьях вы,
И тает грудь твоя, как воск топленый,
И вот к тебе несет прибоя вздох соленый
Остерегающий призыв совы.
 
 
Прости, Лесбос, прости! О, Сафо, не зови!
Не веря счастию, не верю я любви:
Под розами смеется череп, тлея.
 
 
И легконогая, взлетая вновь на челн,
Обратно мчишься ты по лону вечных волн,
Тоску бессмертную в груди лелея.
 

1913

В. А. Юнгеру

 
Не в пышном блеске вечной славы,
Не в тайнах мудрой тишины
Я вижу облик величавый
Великолепный жены.
Не голубая ясность взоров,
Не гром победы, не Суворов,
Не оды, не Мурза-поэт,
Не царскосельские аллеи,
Не эрмитажные затеи
Чаруют сердце мне – о, нет!
 
 
Нет. Но мечта моя следила
С живым волнением в крови,
Когда ты женщиной сходила
Из царства славы в мир любви.
Вот стих раскат трубы орлиной.
Пред нежною Екатериной
Полудитя-кавалергард
Влюбленные склоняет взоры.
Струится шелк, лепечут шпоры,
В окне дрожит вечерний Март.
 

1917

В. А. Подгорному

 
Я Аруэ. Мой псевдоним Вольтер.
В глазах Людовика я дерзостный безумец,
А в Сан-Суси я был поэт и камергер,
Но возлюбил меня российский вольнодумец
И с табакеркою не мог расстаться он.
С тех пор я позабыл Версаль и Трианон,
И грубость Фридриха и лесть Екатерины.
В тамбовской вотчине, где псарня и перины,
Перед закускою лежал я у стола.
Речь непонятная и чуждая текла
Кругом, и лишь порой, будя мое вниманье,
Вдруг сыпался табак и слышалось чиханье.
 

1916

Н. Ф. Балиеву

 
Часы Наполеона
Вы видите, друзья.
На мне его корона,
Звонить умею я.
 
 
В приемной за докладом
У ширмы голубой
Стоял со мною рядом
Красавец часовой.
 
 
К столу склоняясь низко,
Писал Наполеон.
Вдруг падает записка
И мой раздался звон.
 
 
Тогда, подняв посланье,
Покинув важный стол,
На нежное свиданье
Наполеон пошел.
 
 
Но чрез минуту снова
Взойдя в приемный зал,
Взял ухо часового
И, потрепав, сказал:
 
 
Не стой к часам так близко:
Не видно из дверей,
Куда летит записка
Возлюбленной твоей.
 

1916

 
Ты стройно очертил волшебный круг —
И Русь замкнулась под прозрачным шаром.
В нем истекало солнце тихим жаром,
В нем таял, растворяясь, каждый звук.
 
 
Ты первый сам своим поверил чарам
И всемогуществу державных рук,
Тщету молитв и суету наук
Отдав брезгливо мужикам и барам.
 
 
Чтоб конь Петров не опустил копыт,
Ты накрепко вковал его в гранит:
Да повинуется Царю стихия.
 
 
Взлетев над безвоздушной пустотой,
Как оный вождь, ты крикнул солнцу: стой.
И в пустоте повиснула Россия.
 

1916

 
Из-за бронзовой решетки
Облик мраморный слежу,
Растоптав клобук и четки,
К Аполлону подхожу
 
 
О, прости меня, великий,
Не соблюл я твой завет
И за сумрак ночи дикой
Отдал солнечный расцвет.
 
 
Ты молчишь. На мрамор чистый
Не падет мой рабий вздох.
Торжествуй в красе лучистой,
Пушкин-солнце, Пушкин-бог!
 

1917

Леночке Юнгер

 
Там, где елки вовсе близко
Подошли к седому пруду
И покрыли тенью низкой
Кирпичей горелых груду,
 
 
Где ручей журчит и блещет
Серебрёною игрушкой,
Жил да был старик-помещик
Со своей женой-старушкой.
 
 
Был военный он в отставке,
Обходительный и чинный,
В палисаднике на лавке
Восседал он с трубкой длинной.
 
 
А она, чепцом кивая,
В цветнике читала книжку,
Мятным квасом запивая
Городецкую коврижку.
 
 
Были дни, и люди были,
И куда-то всё пропало:
Старики лежат в могиле,
Дом сгорел, цветов не стало.
 
 
И теперь в овраге низком
Только с ветром шепчут елки
Да кружатся с диким писком
Ястребята и орёлки.
 

1911

 
Вечерний выстрел грянул над водой,
И, клюв раскрыв, в крови упала птица.
Зловещая, холодная зарница
Замедлила над розовой слюдой.
 
 
Закрылась вдохновенная страница.
О Мопассан! Твой призрак молодой
Томит наш век, угрюмый и седой,
Как тягостных кошмаров вереница,
 
 
Среди продажных женщин, злых людей
Ты видел игры звездных лебедей
И вздохи роз в угарном слышал дыме.
 
 
Ты помнишь ли последний час, Гюи?
К тебе пришли домашние твои,
А ты шептал любимой лодки имя.
 

1914

 
Что день, то яростней война.
Хрипят простреленные груди,
И дальним грохотам орудий
Внимает в ужасе страна.
И с каждым днем свежей листва,
Цветы душистей и медвяней
И на задумчивой поляне
Нежнее шепчется трава.
 

1905