Текст книги "Морозные узоры. Стихотворения и письма"

 
Всего прекрасней сокола полет.
Я полюбил следить за ним часами,
Когда, дрожа и трепеща крылами,
На краткий миг он в воздухе замрет.
 
 
Горд красотой и вечно одинок,
Как молния, сверкающим изломом
Он мчится в горы, где ревет поток,
Где древний дуб поник, спаленный громом.
 
 
В изгибе крыл, в прямой стреле хвоста
Идея красоты; она проста:
В гармонии аккорда нет согласней.
 
 
Я красоту люблю в стихе, в цветах,
В наряде жен, в улыбках, в облаках,
Но сокола полет всего прекрасней.
 

1905 <1 июня. Щербинка>

 
Луна, моя луна! Который раз
Любуюсь я тобой в заветный час!
Но в эту ночь мы встретились с тобой
В стране чужой, прекрасной, но чужой.
 
 
Над усмиренным морем ты всплыла,
Его громада нежно замерла.
Неясный вздох чуть бродит в тишине,
То тихо, тихо льнет волна к волне.
 
 
Над этой гладью в темно-голубом
 Бежит твой свет серебряным столбом
И золотит небесные края.
О, как прекрасна ты, луна моя!
 

1908

 
Искры, сверкания, блестки и блики.
Море то серое, то голубое.
Плачутся чаек призывные крики.
Брызжет соленая пена прибоя.
Вечные моря звучат поцелуи.
 
 
Вечно им внемлют у белых развалин
Узкие, темные, острые туи,
Внемлет им лавр, величаво-печален.
 
 
Резко цикады сон полдня тревожат.
Солнце пылает и жжет бесконечно.
Волны утесы горячие гложут,
Море с землею лобзается вечно.
 

1908 <17 июля. Ореанда>

 
Над крутизной нависли глыбы.
Тропинка вьется на горе.
Под нею пруд: застыли рыбы
В его прозрачном серебре.
 
 
Холодный ключ бежит из дуба,
И нежно обвивает плющ
Скамью, изваянную грубо,
Среди лавровых темных кущ.
 
 
Вверху, на солнечном просторе,
Беседка-башня замерла.
Там безграничный ропот моря
Приветствует полет орла.
 
 
Там солнце, пьяное от зноя,
Вращает в небе яркий круг,
А здесь лишь вечный шум прибоя
Да шелест ящериц вокруг.
 
 
Брожу. Смотрю. Нависли глыбы.
Скамью и дуб обвесил плющ.
Испуганно сверкнули рыбы,
Но тих навес зеленых кущ.
 
 
Часы, как волны, идут мимо.
Шуршанье ящериц вокруг.
Полдневный сладкий воздух Крыма
Сжигает яркий солнца круг.
 

1908 <17 июля. Ореанда>

 
Плывут лениво дни за днями.
И каждый день в урочный час,
Хрустя горячими камнями,
Я близко вижу, волны, вас.
 
 
Вот тот же дымчато-зеленый
Туманно-мглистых волн простор.
Как свеж и чист их вздох соленый,
Летящий к высям желтых гор!
 
 
Светло-зеленые громады,
Вспеняясь, рушатся у ног:
То от рыдающей Наяды
Седых Тритонов гонит бог.
 
 
И между них качаясь плавно
На белопенных бородах,
Я сам руки его державной
Широкий чувствую размах.
 

1908 <19 июля. Ореанда>

 
С горы, увенчанной крестом,
Есть путь к развалинам забытым.
Вдоль белых стен, в саду густом,
Льнет дикий плющ к горячим плитам.
 
 
К пустым чертогам меж колонн
Ведут заросшие ступени.
Сияет праздный небосклон
В полуденной дремотной лени.
 
 
Цикада скрипнет под кустом
И смолкнет вновь в истоме летней,
И не шелохнется листом
Перед дворцом платан столетний.
 
 
За ним в тени плотина-мост.
Мерцают воды изумрудом.
Тревожно чокнул черный дрозд.
Вскружились бабочки над прудом.
 
 
Сюда резвиться над водой
В час утра, радостный и смелый,
Летал с подругой молодой
Прекрасный лебедь, лебедь белый.
 
 
То опускаясь, то паря,
Они вспеняли воды плеском.
Кипела за морем заря,
Горело море алым блеском.
 
 
И минул дням счастливым срок:
Не стало любящей подруги.
Прекрасный лебедь одинок
У синих волн, на знойном юге.
 
 
И неутешен верный друг:
Навеки чужд подругам новым,
Свершает дней печальный круг
Он в одиночестве суровом.
 
 
Но раз, когда восток вскипел
И в море брызнули рубины,
Прекрасный лебедь вдруг запел
В тоске предсмертной, лебединой.
 
 
И, взвившись шумно в небеса,
С последним криком помертвелый,
Раскинул крылья-паруса
Прекрасный лебедь, лебедь белый.
 
 
О лебедь, царственный певец,
Любовник смерти величавый,
Как мне завиден твой конец,
Сияющий бессмертной славой!
 
 
Как ты, хотел бы я забыть
Рассудка голос лицемерный,
Как ты, хотел бы я любить,
Прекрасный лебедь, лебедь верный!
 

1908 <20 июля. Ореанда>

<О. Г. Чубаровой>

 
В лугах, при колокольном звоне,
Я собирал весной цветы.
Шел город, празднуя иконе.
Сияли ризы и кресты.
 
 
Неся хоругви, шаг за шагом
Шел, колыхаясь, крестный ход,
Большой дорогой, над оврагом,
Под пенье двигался народ.
 
 
В руках цветы, – стоял я, глядя,
Шепча молитву про себя.
Вдруг конский топ, и близко сзади
Увидел я верхом тебя.
 
 
Промчалось ржанье звонко-звонко,
И хлыст, и бряканье колец.
Храпя, под смелой амазонкой
Горячий бился жеребец.
 
 
А ты, задумавшись, сидела
С рукой бесцельной на узде,
И помню: пристально глядела
Навстречу розовой звезде.
 
 
Вся жизнь мгновенно промелькнула.
Слились в распутье двух дорог
Покой молитвенного гула
И вихорь жизненных тревог.
 
 
Толкались мошки над оврагом.
Синея, гас зари огонь.
Я всё смотрел… Спокойным шагом
Шел тихо твой усталый конь.
 

1907 <19 марта. Москва>

 
Месяц замер одиноко
Над застывшим морем ржи.
С поля видные далёко,
Мы гуляем вдоль межи.
 
 
Близок дом с заросшим садом,
С группой мраморных богинь.
Через мост идем мы рядом.
Ночь прозрачна, воздух синь.
 
 
Потянуло коноплею
С огородов и полей.
Рыхлой вспаханной землею
Мы проходим в тень аллей.
 
 
Вот скамья. Потупясь, сели.
Неподвижна, как во сне,
Взор испуганной газели
Ты в лицо вперила мне.
 
 
Лунный сад, фигуры граций,
Мыслей бешеных клочки.
С треском падают с акаций
Пересохшие стручки.
 

1906 <23 июня. Тимошкино Казанской губ>

 
Смотрю и слушаю вокруг.
Сбежал в овраг. Вздымаюсь бодро.
С березы свесился паук,
Полет стрижей пророчит вёдро.
 
 
Где над провалами кусты
Взнеслись в огне зари последнем,
С лицом Весны мелькнула ты,
Зовя к вечерним синим бредням.
 
 
Орешник чертит небосвод,
Кривится в плясе недвижимом;
Сгорая, облако плывет
И тихо стонет синим дымом.
 
 
Жуков гуденье, мошек звон,
Весенних птиц ночные взмахи,
Все на меня со всех сторон.
Стою, дрожа в священном страхе.
 
 
И ты! Опять, повсюду ты!
Но явь слилась с дремотной бредней.
Лишь искривленные кусты
Чертят во мгле зигзаг последний.
 

1907 <31 мая. Щербинка>

 
Яблонь белых, белых вишен
Распустились лепестки,
Жук вечерний в роще слышен.
Облака легки, легки.
 
 
Ветер ласковый приносит
Запах сосен и берез.
Сердце мук блаженных просит,
Сердце просит прежних грез.
 
 
Но порхая, вея, вея,
Ветер шепчет о другом:
Вижу дом, вдали аллея,
Садик липовый кругом.
 
 
В белом платье, на балконе,
Профиль тонкий наклоня,
В черных косах, как в короне,
Ты приветствуешь меня.
 
 
Вишни белые, черешни,
Белых яблонь аромат.
Цепенеет ветер вешний.
Облака летят, летят.
 
 
И мечты нездешней властью,
Как касатки, мчатся вдаль.
Неужели с новой страстью
В сердце борется печаль?
 
 
Неужели утомленный,
Задремавший наяву,
Я, послушный и влюбленный,
Снова жизнь к себе зову?
 

1907 <26 мая. Щербинка>

 
Давно уж тронулся горящий шар с зенита,
И тени поползли и ожили в углах.
Плывет медовый звон торжественно и слито:
То в дальнем городе поют колокола.
 
 
Там, стрелки двигая на древнем циферблате,
С полудня шесть часов невидимо прошло.
Застыли облака на золотом закате,
И слаще полился напев колоколов.
 
 
Дубы багряные, дубы сторожевые
Внимают журавлей прощальный переклик.
Просторы сжатых нив, румяно-огневые,
Каймой лиловою туманы облегли.
 
 
Заветный час настал! Походкой шелестящей
По листьям розовым и желто-голубым,
Склонясь, идет она прозрачной светлой чащей.
Блаженно замерли багряные дубы.
 

1907

<М.>

 
Флакон узорчатый духов любимых!
Граненый твой хрусталь под лентой пестрой
Напомнил мне о снах невозвратимых.
Твой нежный вздох, и сладостный и острый,
Вернул весенний запах дней любимых.
 
 
Твоим благоухала ароматом
Она в те дни, когда любовь всходила,
Когда, не омраченное закатом,
Впервые в жизни сердце полюбило
И задышало чистым ароматом.
 
 
Теперь опять над гробом, где истлела
Безумно оскверненная святыня,
Стон задрожал и роза заалела,
И вот восстала прежняя богиня
И запылало всё, что в сердце тлело.
 
 
О, милый вздох! Благоухай, как прежде,
Цветок любви, раскрывшийся в разлуке!
Твой аромат поет мне о надежде,
Зовет отдать мечту и душу в звуки
И воскрешает сны, что снились прежде.
 

1910 <1 февраля. Москва>

 
Цветов коснулась ты устами.
Вздохнули розы. Даль светла.
Прошелестела над листами
Твоя багряная стрела.
 
 
В дремоте дрогнули лилеи,
Роняя сладкую печаль.
Дрожа от счастья, по аллее
Рассыпал лепестки миндаль.
 
 
Благоуханием поющим
С кадил небесных вьется дым,
Над миром любящим и ждущим
Волнуясь облаком седым.
 
 
Но, краем ризы тронув море,
Владеешь ты покорным днем,
Чтоб на лазоревом просторе
Расплавить золото огнем.
 
 
Всё чище даль. За лирой лира
Поет с воздушной высоты,
В сиянии любви и мира
Восходит солнце. Солнце – ты.
 

1910 <27 марта. Одесса>

<М. Д. Нефедьевой>

 
Царица желтых роз и золотистых пчел,
В лучах полуденных расцветшая под солнцем,
Струи медовых кос я сам тебе заплел,
Украсив их концы червонцем.
 
 
Вот подвели коня к высокому крыльцу.
Вступаешь медленно ты в стремя золотое.
Фата твоя блестит и льется по лицу,
Как желтое вино густое.
 
 
Поводья тронула горячая ладонь.
Ты мчишься. Далеко, под тканью золотистой,
Как будто розовый колышется огонь,
Как будто мед струится чистый.
 

1910 <24 декабря. Нижний Новгород>

 
Люблю следить твой шарф волнистый,
Прозрачно-веющий, душистый,
Под нежно-сбивчивую речь
Порхающий с покатых плеч.
 
 
Люблю твой взор нетерпеливый,
То вдохновенный, то стыдливый.
Картавя милые слова,
Как нежный мальчик, ты резва.
 
 
Люблю руки твоей пожатье,
Твои духи, перчатки, платье,
Шуршанье строгое его
И даже мужа твоего.
 

1910 <26 декабря. Нижний Новгород>

 
Всё не могу забыть твой взгляд,
Твой взгляд последний, взгляд прощальный,
Наивный, ласково-суровый.
На белой шее перлов ряд,
На черном платье шарф лиловый.
С тобой простился я печальный
И навсегда унес твой взгляд.
 
 
Я кудри целовал твои,
Золотопенистые волны,
И, опьяненный лихорадкой,
Склонялся в пышные струи.
Бродили тени над лампадкой,
Дрожали радостно-безмолвны
Широкие глаза твои.
 
 
По небу облака летят.
Кто гонит их нездешней силой?
Зачем твой жалобно-суровый,
Наивно-милый, детский взгляд
Пророчит мне о жизни новой?
Он здесь, мой вестник белокрылый,
И сны мои летят, летят.
 

1911

 
Тебя я встретил в блеске бала.
В калейдоскопе пошлых лиц
Лампадой трепетной мерцала
Живая тень твоих ресниц.
 
 
Из пышных перьев опахало,
В руках и на груди цветы.
Но взоры детские склоняла
Так робко и стыдливо ты.
 
 
Когда же бального потока
Запели волны, вальс струя,
Как близко вдруг и как далёко
С тобою очутился я!
 
 
Как две задумчивые птицы,
Кружили долго мы без слов.
Дрожали тонкие ресницы,
Был сладок аромат цветов.
 
 
С тех пор всё чаще, в обстановке
Постылой жизни холостой,
Я вижу тень твоей головки
И два узла косы тугой.
 
 
В толпе чужой, в тревоге светской,
Среди бесчувственных невежд,
Всё видится мне профиль детский,
Всё помнится мерцанье вежд.
 

1906

 
Под дальний бой перепелов
Мечтаю на скамье вечерней,
Слежу за бегством облаков.
Забилось сердце суеверней.
 
 
Опять я счастлив и влюблен,
Опять зарею жизнь сгорает.
Гляжу на стройный, легкий клен:
Он мне ее напоминает.
 
 
В саду уж смётаны стога.
От яблонь тянет диким медом.
Заря туманит берега.
К ней облака идут походом.
 
 
Опять коснулась благодать
Моей души, немой и черствой.
Скиталец сумрачный, опять,
Блаженствуя, любви покорствуй
 
 
И знай: всё счастие твое,
Всё упоенье жизни новой —
В ее глазах, в устах ее
И в золоте косы медовой.
 

1911 <8 июля. Щербинка>

<Н.>

 
Ты как жасмин. Любимый мой цветок,
Вздыхающий и вкрадчиво и сладко,
Он в сердце льет глухой волшебный ток.
В нем нега томности, в нем страсти лихорадка.
 
 
О, нет, недаром схож жасмин с крестом:
Неодолима дышащая сила
И в белых лепестках, и в венчике густом,
Как золотое папское кропило.
 
 
Не от него ль, скажи, душистых чистых рос
Живые брызги с летних зорь летели,
Чтоб золотом чуть видимых волос
Вдруг заблестеть на нежном этом теле?
 
 
Не умертвит его холодный май.
Июнь его хранит, ленивый и счастливый.
Благоухай, любовь, благоухай!
Ты и жасмин, жасмин и ты – мои вы!
 

1911 <14 июня. Щербинка>

 
Росистый спит в саду бурьян.
Усталый месяц плакать хочет.
Один кузнечик, быстр и рьян,
Звенящим криком воздух точит.
 
 
И слышу я, закрыв глаза,
Как, разбежавшись говорливо,
Ко мне далекая гроза
Торопит шумный бег прилива.
 
 
И вижу я, закрыв глаза,
Сквозь голубое пламя свечек,
Как светит моря бирюза.
Звенит, звенит ночной кузнечик.
 
 
В подводном царстве голубом
Мой грот синеет тихой урной.
В его мерцании рябом,
Журча, дрожит хрусталь лазурный.
 
 
Гляжу, глаза полуоткрыв,
На волны бирюзы белесой
И жду: не мчит ли мне прилив
Русалки золотоволосой.
 

1911 <24 июля. Щербинка>

 
В небе бисерные блестки,
На морозе огоньки.
Стынут елочки, киоски.
Я принес твои коньки.
 
 
В шубке ты проворней белки.
Фонари мерцают в грелке.
Подвяжу тебе коньки.
Ножки стройные легки.
 
 
С белой муфтой, в платье сером,
Ускоряя верный ход,
Ты помчалась с кавалером
Разрезать звездистый лед.
 
 
Стынут лавочки и елки.
Вьются снежные иголки.
Одинокий на катке я.
Ты летаешь вдалеке.
 
 
Ты Снегурка, дочь Мороза,
На железных башмачках.
Счастье – сказочная греза
В голубых твоих зрачках.
 
 
Стынут елочки, киоски.
В небе искры, в небе блестки.
Небо блещет огоньками.
Мелодичен ход конька.
 

1911 <13 ноября. Москва>

 
На небе дыханье зари,
И снежные вьются волокна.
Еще не зажглись фонари,
Но нежные светятся окна.
 
 
Над ними морозных корон
Алмазные гроздья застыли.
Вечерние крики ворон,
Мерцанье серебряной пыли.
 
 
На башне урочный свой бой
Протяжно куранты пропели.
Весь день я в разлуке с тобой,
Весь день я скитаюсь без цели.
 
 
Ты скучные учишь листы
При ровном сиянии лампы,
А вечером выступишь ты
В лучах ослепительных рампы.
 
 
Но в этом холодном огне,
Под тысячью взглядов всегдашних,
Не вспомнишь ли ты обо мне,
О взорах, о ласках вчерашних?
 

1912

<Т.>

 
Не любовь ли нас с тобою
В санках уличных несла
В час, когда под синей мглою
Старая Москва спала.
 
 
Не крылатый ли возница
Гнал крылатого коня
В час, когда спала столица,
Позабыв тревогу дня?
 
 
Помню иней над бульваром,
В небе звездные рои.
Из-под черной шляпы жаром
Губы веяли твои.
 
 
У часовни, подле кружки,
Слабый огонек мелькнул.
Занесенный снегом Пушкин
Нам задумчиво кивнул.
 
 
На углу у переулка
Опустелый ждал подъезд.
Пронеслись трамваи гулко.
Были нежны взоры звезд.
 
 
Под веселый свист метели
Месяц серебрил Москву.
Это было в самом деле.
Это было наяву.
 

1911 <21 декабря. Нижний Новгород>

<З.Ю.>

 
Уж поезд, обогнув вокзал,
Шипел и ждал, как змей крылатый,
Когда, застенчивая, в зал
Походкой скромною вошла ты.
 
 
Улыбки свежей серебро
В румяных розах затаилось.
И страусовое перо
Над черной шляпою струилось.
 
 
Ты чай рассеянно пила,
Но синий взор смотрел всё строже.
И в этот миг ты мне была
И жизни, и мечты дороже.
 
 
Свисток прощальный жадно взвыл,
И, медленно плывя в пространство,
Я понял вдруг, что полюбил
Со всем упорством постоянства.
 
 
За мной глаза твои цвели,
Лучился тихий свет улыбки,
А между тем вагоны шли,
Уверенны и мерно-зыбки.
 
 
Как грустно под колесный гром
Любимое лицо мелькнуло!
Как серебристое перо
Любовно к черной шляпе льнуло!
 

1913

 
В расцвете чистых первых дней
Я сердце жадно расточал
И всем дарил, кого встречал,
Сокровища души моей.
 
 
Я думал: щедростью до дна
Моя душа истощена,
И не осталось больше в ней
Ни нежных перлов, ни камней.
 
 
Но только свой последний клад
Я захотел тебе отдать,
Гляжу: душа полна опять,
Опять я щедр, опять богат.
 
 
Нет, вдохновенной глубины
Не исчерпала грудь моя:
Мои сокровища полны,
И множит их любовь твоя.
 

1912

 
От обмана стремлюсь я к обману,
Вдохновенную ложь любя.
Никогда, никогда не устану
Обманывать сам себя.
 
 
Ненавистна жизнь без обмана,
И одну я в ней правду чту:
Благодатный обман Дон-Жуана,
Превратившего жизнь в мечту.
 
 
В нежном сердце ношу я рану,
Сердце бедное всё в крови,
Верит, верит оно обману,
Обману женской любви.
 

1912

 
Где снегом веющая вьюга
Взывает в медную трубу,
Моя далекая подруга,
Ты спишь в серебряном гробу
 
 
Кругом, синея, стынут горы
И вод зеленое стекло.
Мороз тебе сжимает взоры
И леденит твое чело.
 
 
Любовью вечною томимый,
Я не найду сюда пути:
К тебе, святой, к тебе, любимой,
Мне на вершины не взойти.
 
 
В моих мечтах ты подле, близко,
Но досягнуть к тебе нельзя:
Долиной сумрачной и низкой
Меня ведет моя стезя.
 
 
Но я пребуду вечно молод
У склонов гор, в истоках рек:
Твой благодатный горний холод
Овеял сердце мне навек.
 

1906 <12 октября. Москва>

 
Будь молчалив и верен, как орел.
Пускай рои шумящих жадно пчел
Сбирают мед с цветов свободной мысли,
Спеши вперед. Жизнь странника легка.
Но день обманчив. Смерти облака
Над головой твоей с утра нависли.
 

1905

 
В жаркий полдень обвалилась
Насыпь берега крутая.
Под кустами дикой розы
Кости мертвые открыты.
Видно: ребер сеть сухая,
Дыры глаз землей забиты.
Подле верба наклонилась,
Дремлют тощие ракиты,
Вьются синие стрекозы.
 
 
Тихий берег равнодушен.
Вот на череп пожелтелый
Села бабочка и дышит.
Льются жаворонки звонко.
Воздух зноен, воздух душен.
Небеса яснеют тонко,
Небеса земли не слышат.
 

1906 <25 мая. Щербинка>

 
Вчера в час утренний, неся тебе фиалки,
Я остановлен был смятеньем суеты.
Шли в черном лошади, торжественны и валки,
Мерцали факелов дымящиеся палки,
И медленно, тряся бумажных лент листы,
Девичий белый гроб проплыл на катафалке.
 
 
Стоял я и смотрел, держа твои фиалки,
И были так легки и радостны мечты.
И смерть, и суета равно бессильем жалки,
Когда любовь горит, как жертвенник весталки,
Когда над вечностью сияешь солнцем ты.
И колыхался гроб на дальнем катафалке.
 

1910 <30 марта. Одесса>

 
Фарфор голубоватый,
Сугробы под луной.
На крыши хрупкой ватой
Лег иней ледяной.
 
 
По площади иду я,
Мерцают фонари.
Зари туманной жду я,
Далёко до зари.
 
 
Иду я близ кладбища.
Там, знаю, спит она,
Хранят ее жилище
Покой и тишина.
 
 
Среди крестов, часовен,
Над камнями могил,
Где снег так чист и ровен,
Играет луч, уныл.
 
 
В его холодном свете,
Как голос мертвецов,
Рыдающих столетий
Дрожит далекий зов.
 
 
Поют и стонут звуки.
В душе растет печаль.
Стою, сжимая руки,
Гляжу в седую даль.
 
 
Болящим сердцем стражду,
Зову немую тень,
В бездонном мраке жажду
Увидеть белый день.
 
 
Промчался ветер, дуя,
Мигнули фонари.
Зари последней жду я:
Далёко до зари.
 

1906 <16 декабря. Нижний Новгород>

<С. Раевскому>

 
Мама, дай мне земляники.
Над карнизом свист и крики.
Как поет оно,
Как ликует птичье царство!
Мама, выплесни лекарство,
Отвори окно!
 
 
Мама, мама, помнишь лето?
В поле волны белоцвета,
Будто дым кадил.
Вечер томен; над долиной
В жарком небе взмах орлиный,
Прокружив, застыл.
 
 
Помнишь, мама, ветра вздохи,
Соловьев последних охи,
В лунных брызгах сад,
Лунных сов родные клики,
Земляники, земляники
Спелый аромат?
 
 
Земляники дай мне, мама.
Что в глаза не смотришь прямо?
Что твой взор суров?
Слезы капают в тарелки.
Полно плакать о безделке:
Я совсем здоров.
 

1911 <7 ноября. Москва>

 
В ту ночь, когда в полях, кружась, стонала вьюга
И мерзлые дубы глушил морозный треск,
На мглистой пелене схороненного луга
Я тихо замерзал, и мертвенного круга
Серебряный меня томил и мучил блеск.
 
 
Оледенела грудь, и в сердце кровь не била,
И слух туманился, и меркнули глаза.
Но в передсмертный час ты, вечное светило,
Мой ледяной покров, пылая, растопило,
И таял хрупкий снег, горячий, как слеза.
 
 
Зачем же, воскресив бесчувственное тело,
В ночной холодный мрак ты воротилось вспять?
Не довершить тебе того, что ты хотело.
Вновь снег застыл на мне. Вновь вьюга налетела,
И мертвый белый круг томит меня опять.
 

1910 <2 апреля. Одесса>

 
Зимой, в мороз сухой и жгучий,
Разрыв лопатами сугроб
И ельник разбросав колючий,
В могилу мой спустили гроб.
 
 
Попы меня благословили
Лежать в земле до судных труб.
Отец, невеста, мать крестили
Закрывшийся навеки труп.
 
 
Один в бессонном подземелье
Не оставлял меня мороз:
К моей глухой и тесной келье
Дыханье жизни он принес.
 
 
И в темноте земных затиший,
Струясь ко мне, как белый дым,
Испод моей тяжелой крыши
Заткал он серебром седым.
 
 
Ложился тихо светлый иней,
Как легкий пух полярных птиц,
На чернеть губ, на лоб мой синий,
На темную кайму ресниц.
 
 
Так я лежал, морозом скован,
Покорен и бездумно-строг.
Был тишиною очарован
Кладбищенский немой чертог.
 
 
Вдруг сразу сделалось теплее.
Мороз сбежал с подземных троп,
И с каждым днем всё тяжелее
И уже становился гроб.
 
 
Там бредом мартовским невнятно
Журчали где-то ручейки.
Мое лицо покрыли пятна
И белой плесени грибки.
 
 
Вздуваясь, я качался зыбко,
Ручей журчал вблизи, и вот
Непобедимая улыбка,
Оскалясь, разорвала рот.
 
 
Он близок, мой удел конечный.
С ним исчезая в диком сне,
Я шлю моей улыбкой вечной
Приветствие весне, весне!
 

1911. <4 ноября. Москва>

 
С тех пор, как стало всё равно,
Тоска души моей не гложет.
Я знаю: это суждено
И будет и не быть не может.
 
 
И всё мне грезится тот час,
Когда перед погасшим оком,
В томленье диком и глубоком
Зажжется свет в последний раз.
 
 
И каждый день чертой недвижной
Мне предстоит земной конец:
Не человек и не мертвец,
Я некто странный, непостижный.
 
 
Еще в глаза мне бьется день,
Зеленым сумраком плывущий,
А уж могильных крыльев тень
Меня одела смертной кущей.
 
 
Уходит жизнь, как легкий дым,
В сознанье страха и обиды.
Лишь возглас первой панихиды
Мирит умершего с живым.
 

1911