Текст книги "Ночная пуля. Остросюжетные повести и рассказы"

Предупреждение

Во дворе слышен звук мотора подъехавшего грузовика. Не сговариваясь, подходим с Михалычем к окну и осторожно смотрим сбоку вниз. Из фургона для перевозки мебели выпрыгивают молодцеватые ребята. Ага, вот и старая знакомая! Из следом подкатившего, на сей раз мощного внедорожника выходит сестра Ильича. Меняет иномарки, как перчатки. Она в пятнистой защитной форме, плотно обтягивающей фигуру, перепоясана ремнями, без знаков различия. На голове каракулевая полковничья папаха.

– Сестренка Ильича, – объясняю Михалычу. – Военный стиль!

Он кивает головой. Ему это знакомо.

– Могла бы заменить исчезнувшую? А? – не удерживаюсь, дразню Михалыча. – В плане музы? Неплохая бабенка!

– Неплохая… – задумчиво соглашается Михалыч. – Но опасная! Скорей всего ее интересуют не мужчины, а женщины или что-нибудь другое…

Михалыч – знаток. Его на мякине не проведешь… Представляю аккуратные небольшие плоские коробки. Внутри на черном бархате, а может, голубом покоятся старинные ордена. За каждым история, способная потрясти воображение… Лучшее вложение средств во все времена!.. Вдруг вспоминается странное замечание Ильича по поводу Михалычева хвоста: «Кто же хранит ценности дома?..» Действительно, главная ценность Михалыча – его чудаковатость, придающая неповторимый наклон его картинкам. Вряд ли сестренка что-нибудь там найдет. Искала бы лучше в швейцарском банке…

Бравые ребята лихо выносят все из квартиры Ильича.

– У этой дурехи еще хватит ума искать ордена у нас… – обеспокоенно говорит Михалыч.

– Ну сегодня она вряд ли решится на этот весьма рискованный со всех точек зрения шаг, – успокаиваю я Михалыча, хотя сам тоже изрядно встревожен. «Вот когда тебе пригодится СКС!» – думаю не без зависти. – У нас есть еще в запасе пара дней, пока она раскурочит всю мебель. Сегодня играем?

– А как же! – подтверждает он. – Святое дело! Пойду, сделаю пару набросков этой дурынды. По горячим следам. Может, для пиковой дамы сойдет!

Странно, что я никогда не видел ни жены, ни детей Сереги. Но каждый раз, проходя мимо его двери, слышал различные голоса – то оживленные детские, то женский что-то им говорящий, музыку, смех… Начинает казаться, что все время одно и то же… Очередной миф? А возможно, просто магнитофонная запись?.. Черт! Ловко он внедрил его в наше сознание. Сколько раз зарекался: верить только тому, что видел сам. Субъективный идеализм. Все остальное – плод умственных фантазий, и не больше. Конечно, меньше будет единиц информации, но зато со стопроцентной гарантией.

Спускаюсь к Серегиной квартире. Опять доносится приглушенный толстой обивкой двери шум, гам. Кажется, шипит масло на сковородке, жарят мясо? Может быть у меня галлюцинация? Странно, что это меня волнует. Я же убежденный сторонник вегетарианства…

Пора сматываться

Вижу перед собой безумные Серегины глаза. Он профессионально наставил свою «пушку», целясь мне прямо в лоб. Это тебе не Эн. Хотя повадки те же. Его надо сбить с исступленного состояния. Я почему-то уверен, что он не станет стрелять, и поэтому не боюсь.

– Ты же не убийца? – спрашиваю его мягко. – Я знаю, ты не из тех, кому это нравится. Помнишь, когда тебя уделали по шее? Я же тебе помог.

– Помог… – цедит в ответ Серега. – Неужели не дошло, что это была инсценировка!

Делаю изумленное лицо. В такой ситуации лучше выглядеть идиотом. В его глазах стало появляться что-то человеческое.

– С самого начала тебя подозревал, все вы в контрразведке одинаковы!.. – говорит он зло, но уже сознательно себя подогревая.

«А сам-то ты откуда прилетел, отец семейства? – думаю мимолетно. – Хотя сейчас столько всяких специальных групп и подразделений, как грибов после дождя или же… Только ленивый их не создает».

– Мне на все это наплевать, – говорю искренне, а потому убедительно. – Я в эти игры уже не играю. Предлагаю тебе закончить гусарика.

– Гусарика? – странно улыбаясь, повторяет Серега.

Вижу, эта мысль не кажется ему такой уж нелепой. Он уже полностью пришел в себя. Ну и психопат, прости господи!

– Не до фишек! – заявляет он, убирая пистолет. – Хочу тебе сказать, что Ильича я не убивал. Верь, не верь, а это так.

– Он распсиховался, когда ты предложил ему ехать вместе с тобой… туда, где оценят его знания и талант? – предполагаю я.

– Да, – соглашается Серега.

– А Эн с ребятами? – уточняю, тасуя карты и выбрасывая по одной на стол.

– Им просто заплатили, чтоб создали шумовое прикрытие. Катализатор… Ускорили процесс созревания плода.

– Значит, это они перестарались? Ильич испугался, прыгнул с балкона, и отказало сердце, – утверждающе заканчиваю я.

– Они – идиоты! – зло произносит Серега.

– А почему Ильич? Ты на него шел? Хотя все ясно. Ты же учился на физфаке. Он у вас преподавал?

– Только один семестр. Это чистая случайность! Нам было известно, что в доме специалист по оружию… Вы с Михалычем сразу отпали… Ну, ладно! – он резко прерывает разговор. – Вечер признаний закончен. Счастливо оставаться. Играй один.

Он вскакивает и, не спуская с меня настороженного взгляда, отступая, пятится к выходу. Чудак, право! Мой благородный клинок мог бы его поразить, как молния. Смешное сравнение. Невольно улыбаюсь. Серега хлопает дверью.

Как же все это глупо! Ну с этим все понятно, недоучка, завербовали еще в университете, решил уйти «туда» с деньгами. Отблагодарил учителя… Не понимает, что те игры закончены. Все развалилось. Надо начинать заново.

Что-то стало познабливать. Только б не разболеться. Тогда хана. Небольшая температура выбивает меня полностью из колеи… В голове неприятная тяжесть. Снова эта девчонка, спешащая вдоль берега горного ручья… Трогаю рукой лоб. Горячий? Или рука холодна? Поднимаюсь к себе и ложусь в постель… Звенит тревожно колокольчик, в клетке спит рыба – прекрасная замена: не умерла, не сдохла, а заснула. Девчонка гонит перед собой пустую консервную банку. Самое ценное надо хранить в банке… Черт! Разумеется, не в швейцарском! А в банке, в консервной, например, из-под кофе бразильского…

Не знаю, сколько проспал. Но стало лучше.

У Ильича в квартире не просто, как после погрома – даже обои оторвали. Настырная сестричка искала небось тайничок. Прохожу на кухню. Пусто. Заглядываю в туалет, там стенной шкафчик. Тоже все перевернуто. Выбрасываю на пол всякий нужный в спокойной жизни хлам. Несколько банок с гвоздями, шурупами, сверху старые электрические розетки, отвертки, какие-то непонятного назначения железяки. Неужели ошибся? Снова беру уже просмотренную банку из-под индийского чая, высыпаю оттуда гвозди. Они с трудом вываливаются сквозь узкое отверстие… Ну, наконец-то! В самом низу какая-то вещица, завернутая аккуратно в холщевую тряпицу. Под ней промасленная бумага. Разворачиваю…

Ожидаю увидеть Орден Белого Орла или что-нибудь, покрытое множеством мелких бриллиантов… Вещь явно современная. Читаю латинскую надпись. И тут до меня доходит. Медаль Нобелевского лауреата! Вот так фокус! Заворачиваю снова аккуратно, кладу в банку, ставлю на место. Вдруг за ней придет хозяин?

Видимо, у меня действительно жар! Кладу драгоценную находку в карман и иду домой. Пусть останется память о большой игре, в которой никто не добился победы, думаю лицемерно при этом…

Сижу внизу и машинально тасую карты. Распечатал последнюю заветную колоду. Вдруг вернется кто-нибудь из игроков? И еще сможем сыграть финальную пулю?

Новенькие фишки приятно потрескивают в руках – то ли щелкают крылья летучих мышек где-то в подземной пещере, богатой сталактитами, то ли, наоборот, постукивают клювами дневные пташки. Не могу сообразить. Знаю твердо только одно: пора сматываться! Все являются сюда с какими-то заданиями, а потом начинают играть и про все забывают. Лично я прекрасно помню свое, знаю, что выполнить его не удалось, но мне на это глубоко наплевать. Мне иногда кажется, что любое задание лишь предлог для игры.

Выходит из своей квартиры Анька, она как обычно навеселе.

– Может, я сгожусь? – предлагает она.

– А ты умеешь? – не могу сдержать улыбку.

– В дурака или, скажем, – она хитро подмигивает, – в бридж могу!

– В бридж? – удивляюсь скорее тому, что она знает такое слово.

– Чего вылупился? Могу, могу! Только пойдем лучше ко мне, там будет уютней. – Она снова лукаво подмигивает. – Я тебя и угощу хорошо.

– Детским питанием? – уточняю я. – Благодарю, сыт по горло.

– Ну вот тоже, придумал. Натуральным продуктом! Нашим крыскам положено все по первому разряду.

– Крыскам? – не понимаю, о чем речь.

– Нашим бедным подопытным кроликам и прочим морским свинкам, – бормочет Анька. – Что-то я разговорилась! Правда, я тебя почему-то не боюсь…

До меня медленно начинает доходить. Вот и предмет охоты объявился! Я начинаю хохотать, чуть не падаю со стула, слезы текут по щекам.

– Ты чего? – обеспокоенно спрашивает она. – Сдурел малость?

– Точно, сдурел. Верное слово! Ты кем там, в своем институте? Старший научный, а может, ведущий исследователь? Вирусы выращиваешь? – интересуюсь я.

Анна Петровна трезвеет на глазах.

– Тихо ты! Я уборщицей в зооуголке! Понял?

– Не волнуйся! Мне чихать, где ты служишь. Теперь чихать. В уголке так в уголке!

– Мне надо выпить и с кем-нибудь залечь. Ты понимаешь?! – шепчет она трясущимися губами. – Или я с ума сойду от страха. Тебе ясно или нет? – срывается на крик.

– Можешь больше не трусить. Ты всех переиграла! Ищейки тебя не обнаружили. Бойся случайной пули, ну там рикошетом от стены или еще как… Ну ладно, специалистка, мне пора.

Заношу в ее прихожую стол и бегом поднимаюсь к себе. Все помешались на этих ядерщиках! А спец-то оказался совсем по другому оружию! Все! Срочно забыть!

Достаю старую, грязную, засаленную телогрейку, надеваю сапоги, сую за голенище нож. Счет времени пошел на минуты, чутье меня не подводит в такие моменты. Снимаю со шкафа обувную коробку, извлекаю пистолет, проверяю автоматически обойму. Привязываю к нему шнурок, который закрепляю таким образом, что пистолет оказывается сзади на спине под телогрейкой между лопатками. Самое надежное место, если какой-нибудь случайный патруль затеет на улице обыск. На дворе, кажись, осьмнадцатый год или что-то около того. Во всяком случае, со своим внешним видом я бы там пришелся впору. Кладу в потайной карман жемчужину Ильичевой коллекции. Жаль, что ее нельзя прикрепить к телогрейке. Смотрелось бы недурно. Надо еще взять два серебряных стаканчика и ложку с фамильной монограммой. Нет, это уже слишком! Собираюсь прихватить чужое барахлишко! Называется, вжился в роль! А может, я действительно Лев Николаевич? В конце концов, человек является тем, кем себя в настоящий момент ощущает. И точка!

В подъезде неприкаянно слоняется Женька. Показываю ему медаль.

– Ого! – восхищенно произносит он. – У вас всегда такие классные вещички. Заслужили?

– Заслужили? Хорошее слово! Нет, брат, дали на время.

«За разговорами может окончательно пройти жизнь…» – мелькает здравая мысль.

– Нравится?

– Еще бы!

– У папаньки небось тоже такие есть? – проверяю напоследок, уже так, из праздного любопытства.

– А ну его!

– Ну-ну! Про родителей так нельзя, – укоряю назидательно мальчонку.

– А я с тетей Аней переспал, – неожиданно безразлично сообщает Женька.

– Ну ты даешь! – искренне удивляюсь я.

– Она вообще-то баба ничего, но руки у нее… – Он морщится и укоризненно качает головой. – Грудь и жопа хорошие, ничего не скажу. А вот руки… Я даже заплакал сначала.

– Ну это все поначалу плачут, – утешаю его я.

– Тогда ничего, а то я подумал, что один я такой… дефект.

– Я тебе говорю: все! – повторяю, думая, что дело совсем плохо, и по всем статьям надо срочно уносить ноги. Жаль, конечно, оставлять старинные часы. Рвется связь времен, рвется… Что поделаешь! И так задержался, дальше некуда. Машинально поигрываю ножом. Лезвие то выскочит, то снова спрячется.

Женька завороженно следит за манипуляциями. Наконец произносит со вздохом:

– Я бы с удовольствием обменял нашу трехкомнатную на ваш нож, – и замолчал выжидающе.

– Это неравноценный обмен, – поясняю ему. – Квартира еще тебе пригодится. Будешь тетю Аню к себе водить… или еще кого.

Женька шутку не принимает:

– На кой черт она мне сдалась? – подумав, мудро добавляет: – У нее и своя есть. Можно к ней, если что.

– Ладно, обдумаем твое предложение, – чтоб не огорчать пацана отказом, говорю я. – Вот что, Жень! Пора двигать. А то можем не успеть. Айда со мной!

– Я не могу, – горестно отзывается он – Мне отец квартиру приказал стеречь. Иначе, сказал, убьет.

– Так и сказал? Ну это он пошутил, – стараюсь переубедить мальчонку. – Если уж так надо, сам бы и остался сторожить.

– Он не может. Мать в положении, и им пришлось срочно сваливать. Мать не хотела, плакала, но он заставил.

«А Михалыч-то – кремень мужик. Вот ведь сукин сын! Может, ум вконец помутился?» – думаю я и спрашиваю у Женьки:

– Он, наверно, вконец соскочил, паразит хвостатый?

– Да нет, я рад, что они уехали. Без них спокойней, а то душу целый день мотали. Жратва есть, денег оставил, так что не пропаду.

– Ну и дурак! – не выдерживаю я. – Все уже ушли. Ты что, один в доме останешься? Я с тобой только время теряю. Уже за стаканчиками не успеваю сходить. Вон и Анютки уже нет. – Дергаю дверь ее квартиры. Она почему-то не заперта. – Ладно. Пока! Держи на память, – подаю Женьке нож и вижу радостное изумление в зеленых глазах. Треплю его на прощание по волосам и выскакиваю за дверь.

Крадусь к краю дома. За углом кто-то пыхтит и стонет. Осторожно выглядываю. У стены Анна Петровна с каким-то дезертиром усердно занимается любовью. Проклиная себя за сентиментальность, бросаюсь назад. Женька по-прежнему в подъезде, любуется ножом. Увидев меня, бледнеет.

– Что, передумали? – с жалкой улыбкой протягивает назад нож.

– Да нет! Позвонил сейчас твоим, они разрешили тебе уехать вместе со мной.

– Правда? – недоверчиво и обрадованно спрашивает Женька.

– Правда, правда!

– А куда, дядя Лев?

– Куда-куда, в лес конечно.

– Я хочу достать много денег! – неожиданно делится сокровенным Женька.

– Зачем? – интересуюсь, приоткрываю входную дверь и всматриваюсь в узкую щелку.

– Куплю себе шикарный костюм и… – мнется он. – И бабочку! Обязательно бабочку!

– Вот за это хвалю, – одобряю я. – В тебе просыпается настоящий джентльмен.

Мы быстро выходим. К дому подъезжают крытые грузовики. Союзники, ооновцы, сестренка? Нам наплевать! Мы прошмыгиваем в арку и бросаемся бежать, что есть духу! Пожалуй, нас бы никто не смог догнать. Ей-богу, никто!

Эпилог

– … Широкий штриховой мазок, удивительная цветовая нюансировка рыбьей спины – все говорит о несомненном мастерстве художника. Безусловно, вспоминается библейская притча об Ионе, проплававшем в чреве кита три дня и три ночи. Переходим в следующий зал… – Экскурсовод, весьма приятная женщина лет тридцати, уводит небольшую группку посетителей.

К картине подходит Михалыч. Вид у него холеный. За ним семенит корреспондентка с микрофоном.

– Я не даю интервью, – бросает он. – И при чем тут, спрашивается, Иона?.. Как все же неудачно раскрашена спина этого млекопитающего! Несомненное мастерство? Какая глупость! Обычный дилетант. Правда, не без способностей. Вот это уже ближе к истине. Эти экскурсоводы – форменные болваны. Или… болванки? Все умудряются переврать! – брюзжит Михалыч, а сам посматривает на корреспондентку: включен ли у той микрофон?

Да, включен, включен! Чего комедию-то ломать?

– Пару слов для русской службы Би-Би-Си!

– Ну если только пару, – милостиво соглашается Михалыч.

– Правда ли, что вы приобрели эту картину?

– Возможно.

– Говорят, вы переиграли и русскую контрразведку, и исламистов?

– Один мой старый знакомый ответил бы вам так: все являются в этот мир с какими-то заданиями, а потом начинают играть и про все забывают. Иногда кажется, что любое задание – лишь предлог для игры.

– Что помогло вам выйти сухим из воды?

– Разумеется, хвост.

– Я не ослышалась, хвост? Какой хвост?

– Естественно, мой!.. Была, правда, одна неприятность. Я его прищемил, по неосторожности.

– Было больно? – участливо интересуется корреспондентка, скрывая радостное изумление. Уж такого подарка она никак не ожидала.

– В том-то и дело, что совсем не больно, – хитровато улыбается Михалыч и достает из кармана колоду карт, задумчиво их тасует. – Вы представляете? Совсем!

Ну это уж слишком. Я выключаю телевизор. Приятно, конечно, когда тебя цитируют. Но всему есть предел.

В детской заплакал малыш. Слышу, как Элла подбегает к кроватке и начинает что-то ворковать. Малыш успокаивается. Интересно все же, чей это ребенок? Мой, Михалыча, а может, Ильича? Элла уверяет, что мой… Да и по срокам вроде бы так… Хотя кто его знает?.. Она же уверяла меня, что это я подарил ей «Игроков», и почти меня в этом убедила. Хотя я прекрасно помню, что она просто вульгарнейшим образом стащила картину перед самым отъездом. С другой стороны, это она все устроила с «Кристис». И благодаря вырученным деньгам мы можем наслаждаться жизнью в этом тихом, забытом богом уголке. А когда проедим «Игроков», приступим к коллекции Валентина Ильича. Незадолго до своей гибели, он отдал ее на хранение Элле. Его мучили дурные предчувствия. Так, во всяком случае, она это преподносит.

– Женька! Айда купаться! – кричу вглубь дома.

– Сейчас, дядя Лева! – сразу же доносится в ответ.

Может быть, стоит научить Женьку преферансу? Сражаться с компьютером мне уже изрядно надоело. Иногда мне хочется объяснить ему, что я не дядя Лева. Но стоит ли вносить путаницу в голову ребенка?

Мы идем на берег моря. Слышен мягкий шум прибоя. Почему-то мне кажется, что роль примерного семьянина, которую я сейчас старательно исполняю, это ненадолго… А вот то, что нет ничего лучше вечерних морских купаний, в этом я уверен на все сто.

– Ура! – кричу я от избытка чувств.

– Ура! – вторит мне Женька.

Мы мчимся навстречу морской стихии. А на горизонте, на фоне заходящего солнца уже медленно появляется плавник огромной рыбы…

СВЯЗНОЙ

Прошлое и настоящее Виталия Петровича

Виталий Петрович был на кого-то похож. Раньше, в детстве, он был похож только на самого себя. Маленький, все в детстве невелики, худенький бегает, шныряет по длинному коридору небольшой коммунальной квартиры. Собственно, и коммунальной-то в полном смысле слова ее назвать было нельзя. Кроме семьи Виталия Петровича, еще одни соседи. Любит он забираться на огромную плетеную корзину, коричневую, со всяким барахлом и замком спереди, стоящую в коридоре. Усядется на крышку поудобнее и готовится уйти в большое плавание вместе с соседским мальчиком, штурманом. Отец штурмана работает в органах государственной безопасности. И тоже любит выходить в коридор, хочет поговорить, потому что на отдыхе и успел уже изрядно принять. В плавание на корзине идти не хочет, хотя выходит в тельняшке и в самый раз бы в открытое море, а начинает цепляться. Так, добродушно. А Виталий Петрович смотрит на него с любопытством сквозь свои маленькие круглые очочки. В детстве он носил очки. Года в три после гриппа возникло осложнение. А потом зрение выправилось. Но не поэтому он был ни на кого не похож. А может, и похож, но его ни за кого другого не принимали. Только за самого себя… Мама тогда выскакивала и утаскивала Виталика обратно, на свою половину, чтоб не вязался секретный работник с разными дурацкими каверзными вопросами, что значит «хэлло» или, скажем, «гуд-бай»? Виталий Петрович все это, естественно, знал, но говорил, что по-английски не понимает. Сосед, конечно, обижался. Хотелось культурно общаться, а его, можно сказать, игнорировали.

Немало воспоминаний связано у Виталия Петровича с коридором, да и со многим другим. Только кому они нужны, кроме него самого. И что все это должно сгинуть вместе с ним, его удивляло с ранних лет. Это, в общем-то, было не совсем нормально. В таком возрасте думать о бренности жизни. Но во всем остальном Виталий Петрович вел себя как все. И ничем не выделялся. Правда, в школе его всегда почему-то выбирали на общественные ответственные должности. У сверстниц большой симпатией он не пользовался. И его даже иногда не приглашали на вечеринки. Он огорчался, конечно, но не очень, потому что был очень высокого о себе мнения. Лицо у него было несимметричное, зубы неровные, нос, хоть и прямой, кончался утолщением. Но в целом личико было приятное. С возрастом в движениях появились волчья вкрадчивость и сила. Как-то на работе одна юная девица заявила ему:

– Вы, Виталий Петрович, иногда такой обаятельный, такой, что просто дальше некуда! А иногда – совершенно наоборот!

Он ответил тогда снисходительно молодому специалисту:

– Что делать, деточка! Я – человек настроения! Надоедает быть посередине, вот и кидаешься в крайности.

Именно в зрелые годы и стали его часто принимать за каких-то совершенно других людей, о которых он и понятия не имел. На улице, в общественных местах к нему подходили, заговаривали. Хотя внешность его была весьма и весьма нестандартная. И уж конечно не могла кого-либо напоминать.

– Люди хотят дружить, – объяснял он это свое странное свойство. – И свое подсознательное влечение материализуют в таких, на первый взгляд, довольно странных поступках.

– И дружить они хотят именно с тобой! – язвила в ответ жена Виталия Петровича Евгения.

Ее вначале забавляло, а потом стало раздражать это свойство мужа.

– Тебе надо перечитать Фрейда! – назидательно поучал ее Виталий Петрович.

Была у него слабость, любил поучать. Понимал, что людям это не нравится, но удержаться не мог.

– Это тебе надо перечитать Фрейда! – обычно отвечала Евгения. Она была остра на язык. И любила Виталия Петровича.

В семье сотрудника государственной безопасности некоторое время жила домработница. Молодая девушка из деревни. Тогда это практиковалось. Домашние работницы, няни. Крадется Виталий Петрович к соседям по коридору. Замирает перед дверью, гулко колотится сердце юного Дон Жуана. Медленно поворачивается дверная ручка. Блестят лукавые глаза крепостной девицы. Тихо дремлет соседский мальчонка-штурман. Ласково щелкает девушка по носу Виталия Петровича. И вот уже они возятся шутливо, а руки Виталия Петровича охватывают как бы ненароком крепкие упругие груди… Отскакивают друг от друга разгоряченные. Мал еще он для более серьезных игр. Горят щеки, дрожат колени. А девушка открывает створку платяного шкафа и манит пальцем юного ухажера. Только чтобы тихо! Приподнимает стопку белья, а он уже догадывается, что там пистолет… черный, опасный, уютно устроился на белой простынке. Достает девушка предмет, держит неловко, протягивает Виталию Петровичу. Тот быстро выхватывает, удобно застревает пистолет в руке. И Виталий Петрович уже не какой-то там мальчонка в очках, а настоящий мужчина, герой. Застывает время. Нереально все вокруг, призрачно, покачиваются в воздухе предметы.

– Не, не заряжен, – приходит первой в себя девушка, смеется тихо.

Как жаль, что не заряжен. Не хочется расставаться с великолепной, такой мужской игрушкой. Вырывает неожиданно девушка пистолет и укладывает его точно, как лежал, в ямку-оттиск. Оправляет белое постельное белье.

У Виталия Петровича рано открылись способности к рисованию. Однажды уже в школе он довольно удачно изобразил утку. Перышки, голова, глаз, ну просто как живая! Правда, если как следует приглядеться, то и не совсем вроде бы утка. Скорее какая-то диковинная доисторическая птичка. Очень она тогда понравилась учительнице рисования, тайно сочувствовавшей авангарду и выделявшей Виталика. Особенно хорошо у него выходили натюрморты с красной рыбой. Тут, видимо, сказывались его гастрономические пристрастия.

В классе пятом многие увлеклись рисованием. Но ненадолго. Вскоре одни занялись авиамоделизмом, другие – математикой. «На алгебраических преобразованиях можно неплохо заработать», – говаривал один его школьный приятель, ставший впоследствии профессором математики.

Но еще большие склонности были у Виталия Петровича к наблюдению. Зевакой он был просто уникальным. Если где-то что-нибудь случалось, пусть и весьма незначительное, там непременно оказывался и он. Часами мог стоять, приоткрыв рот и уставившись во все глаза. О крупных происшествиях и говорить не приходится. Притягивали они его неимоверно. Бывало, сбегутся на такое событие зеваки со всего района. Стоят, глазеют… Народ постепенно расходится, остаются только профессиональные наблюдатели. Уж и смотреть больше не на что, так они смотрят друг на друга! Даже нарушалось из-за них нормальное движение людей. Многие деловые товарищи их за это иногда обзывали или же специально толкали. Конечно, такое случалось редко.

В юные годы Виталия Петровича можно было иногда застать сидящим на лавке с бабками около подъезда. Слегка прикрыв глаза, с сонным глуповатым выражением лица он внимательно слушал чужие разговоры. Некоторое время Виталий Петрович посещал художественную студию и уже начал потихоньку приступать к живой природе. Но вскоре родители забрали его оттуда и отвели в математический кружок. Там он сначала скучал, что-то рисовал, но потом привык, пристрастился к решению планиметрических задач и был не из последних. Конечно, рисование – вещь хорошая, но несерьезная. А в жизни надо иметь профессию. Рисовать можно и в свободное время. Так впоследствии и получилось. Родители по своему обыкновению чего-то недопонимали, но желали своему любимцу только хорошего. Не думали они, что и рисованием можно неплохо жить. Но время было тогда сугубо техническое.

Работал Виталий Петрович в своем почтовом ящике неплохо, добросовестно все выполнял, но иногда срывался и нарушал режим. Поэтому его слегка придерживали. Прибавляли раз в пять лет десяточку, а ведущего инженера все никак не давали. После очередного опоздания и объяснительной он каждый раз думал, что надо бы поменять местечко работы и двинуть в какую-нибудь хлебную контору. Но Виталию Петровичу все время обещали привлекательные командировки в социалистические страны, и он никак не решался уходить. Да и работа была непыльная и нравилась Виталию Петровичу. Он даже сделал одно изобретение, правда, не совсем по профилю. Построило его предприятие новое здание, чудесную очень высокую железобетонную башню, и все туда перебрались из старого тесного. Все бы хорошо, да сильная неурядица вышла с входными дверями. Страшно они хлопали, так как были железными и очень увесистыми. Шум стоял целый день просто невообразимый. Бум-бум, бум-бум! И даже пошли трещины по бетону! Совершенно неожиданно надвинулась катастрофа, причем, как водится, откуда не ждешь. Если бы что с планом, справились бы, не впервой. А тут – дверь! Бросили всех местных умельцев, слесарей и плотников, механиков и сварщиков. Никакого эффекта! Тогда и подал какой-то доброхот идею – объявить конкурс на лучшее техническое решение дверного вопроса, очень трудного и больного. Объявили несколько премий.

Виталий Петрович сначала и знать про все это не хотел. А потом неожиданно увлекся и придумал очень оригинальное решение. Множество грузиков начинали двигаться при закрывании двери и в момент удара умудрялись ее непокорную придерживать. Некоторое время он был героем дня. Получил неплохое денежное вознаграждение, его отметили в приказе и… вскоре забыли. Сам он относился к своему изобретению весьма иронически и говорил направо и налево, что с поганой дверцы хоть денег клок. Ветеранам труда это не нравилось, и они поджимали губы. Хорошо, до начальства не дошло это дерзкое высказывание.

Жизнь Виталия Петровича текла обычным странным потоком. Вскоре после женитьбы молодые вступили в кооператив и переехали из центра на окраину. Молодым всегда хочется жить отдельно. «Чудовищная глупость!» – часто потом говаривал он. Микроскопические схватки с вещами перемежались с поиском своего места в новой квартире. Была спальня, где у него была кровать, составная часть спального гарнитура. Комната, где стоял телевизор и где его смотрели. Кухня, где он сиживал за небольшим столиком под уютной лампой и ел бесчисленное число раз. В старой квартире у него было свое место. Крохотная комнатушка, в ней стол, стул, диванчик да пара полок с книгами.

Потом родилась Олюшка, и у них стала жить теща, нянчиться с малышкой. Женщина милая и добрая, полюбившая его как родного. Стали наезжать родственники жены из деревни. Тоже добрые симпатичные люди. И они относились очень тепло к Виталию Петровичу. Он подолгу вел с ними разговоры о здоровье, жизни и хозяйстве. У него иногда чесались руки написать большое эпическое полотно. Он даже придумал ему название – «Среди родственников жены». Виталий Петрович представлял себя сидящим в старинном черном кресле с высокой спинкой, а вокруг – они. Но до красок дело так и не дошло. Лень, да и неуверен был в себе. Вдруг не хватит мастерства, сноровки? Дело-то ведь, если признаться, архитрудное. Трудней некуда!

И вечно эти проблемы с отпуском. Так двигаешься себе одним солдатским маршрутом: дом – работа – дом, ну бывают, конечно, небольшие отклонения, скажем, – в гости, кино или там в магазин. Надо же иногда и обновку какую-нибудь купить. А отпуск себе потихоньку надвигается. И хотя здравниц становилось все больше и больше, а туристических маршрутов вообще не сосчитать, отпускная проблема не исчезает, а наоборот. В прошлом году съездили к морю и оставили там шестьсот рублей, что причинило Виталию Петровичу довольно сильную душевную боль. А жене все нипочем:

– Надо менять обстановку! Необходимо переключение! Без отдыха нельзя!

«Действительно, нельзя, – соглашается мысленно он. – Но ведь и денег жаль…» Приходится оформлять тещу сторожить детский сад. А на самом деле это он, Виталий Петрович, охраняет детское учреждение от посторонних и разных других непрошенных посетителей.

– Сделай хоть что-нибудь для семьи! Организуй отдых! – пилит его Евгения.

Дальше тянуть уже никак нельзя. Назревает конфликт в благородном семействе.

– Ладно! Черт с вами! – соглашается он и, только чтоб отстала, предлагает ехать в Прибалтику.

Приличные билеты умные люди выкупили заблаговременно. «Ладно, не сахарные! Всего-то одну ночь перекантоваться…» – решает он и, взвалив на себя неимоверный груз ответственности, покупает в общий вагон.