Текст книги "Живица. Исход"

Скоро Алешка еще раз убедился, что живет он разумно-правильно. По деревне поплелся слушок, что они с Надькой Семиной любовь крутят. Дома об этом не говорили, но Нина, улучив подходящую минутку, прямо и спросила:

– Алеш, а ты женишься на Наде?

Алешка удивился, покраснел, потом весело засмеялся:

– И не думаю! С чего это ты взяла?

Сестра, тоже стыдясь, покраснела.

– А Надя говорила, что ты ее целовал.

«Вот дуреха деревенская», – возмутился Алешка, вслух же сказал:

– Ну, это просто так.

– Как? – Нина удивилась. – Если целовал, то это уже не просто так.

– Просто или не просто – тебе об этом рано судить, – строго одернул Алешка. – Я же не ребенок, я заместитель секретаря комсомольской организации и понимаю, что просто, а что – нет. В данном случае – просто. Вопросы есть?

Нина растерянно и, похоже, по-иному смотрела на брата.

– Да я ничего. Это она думает – не просто…

* * *

А «молния» жгла бумагу, «молния» раздирала провода и рассекала воздух, и телеграфистки четко фиксировали: «Срочно, срочно, срочно». И девчушка бежала из Курбатихи, сжимая в руке горячую «молнию».

– Вам телеграмма – скорая, – выпалила она, еле переводя дыхание. – Распишитесь.

Анна черкнула в тетради роспись и только тогда прочла телеграмму: «Аннушка, Леша, выезжайте немедленно. Мама».

На миг сердце остановилось, кровь от лица отхлынула, но мысли работали четко: «Что-то случилось, что-то случилось. Что-то с Гришей или с Сашкой, ведь подписывала телеграмму мать. Боже мой, Господи…»

– Алешка, Нина! Что стоите! – Анна метнулась к чемодану.

– Тьфу ты, черт возьми, – буркнул Алешка и, отбросив телеграмму на стол, сказал растерянно: – Как же быть, Аннушка?

– Что как?! Живо собирайся – едем!.. Нина, беги скорее за Борисом, скажи, чтобы лошадь запряг, да не клячу… и Вере скажи.

Нина хотела о чем-то спросить, но Анна и рукой замахала:

– Беги, беги живо! Скажи там – телеграмма!

* * *

Алешка и Анна были уже готовы в путь, когда остальные в телеге подкатили под окна. В оглоблях грыз удила упрямый жеребец.

– Батюшки, да что же это за оказия? – сокрушалась Вера. – И в дорогу-то ничего не собрали. Ну как же это?

– Да оставь ты, Вера, нечего собирать! – возмутилась Анна. – Алешка, бери чемодан, в телегу!

– Ты постой, Анна, не горячись, – пытаясь отключиться от заданной суеты, трезво осадил брат. – Нина-то не собралась.

Нина, вытянувшись, стояла на пороге.

– Совсем закружилась. – Анна всплеснула рукой. – Ну что ты стоишь! Собирайся живее! – И набок чемодан свалила – что-то еще уложить. А Нина нерешительно покачала головой.

– Ну давай, Нина, некогда, – гукнул Алешка.

– Я не поеду, – еле слышно сказала Нина.

– Как не поедешь? – Анна взглянула на сестру удивленно.

– Я не поеду, – повторила она.

– Что еще за фокусы! – возмутился и Алешка. – Собирайся!

– Ну, что вы тут? – входя со двора, спросила Вера и осеклась, поняв, что происходит что-то неладное.

– Не поеду! Не поеду! – Нина заплакала и выбежала из дома.

– Ну и дура! – в сердцах проводила её Анна. – Поехали, Алексей!

– Ты не кричи, надо же разобраться толком, – морща лоб и предупредительно выставляя ладонь вперед, возразил Алешка. – Не кричи. Пусть остается. Приедет после. – Чувствовал брат, что этого «после» никогда не будет.

– Приедет, приедет, опосля и приедет, Борис и привезет, – точно успокаивая, подтвердила Вера.

– Но! – вспрыгивая на грядку телеги, приказал Борис. Жеребец вздрогнул и с ходу пошел рысью.

Спрятавшись за двором, Нина плакала, но все-таки видела, как Надька Семина, путаясь в картофельной ботве, прямиком через усады бежала к проулку, куда должны бы свернуть отъезжающие.

Жеребец уже перешел на широкий маховый шаг, когда навстречу вырос Сашенька. Он шел в обычной форме и напевал все ту же песенку: «Елки, палочки, березки…» Увидя подводу, Сашенька остановился, гоготнул и, приплясывая, затопал босыми ногами.

– Едуть! Везуть! – взмахнув руками, закричал он восторженно. – И-и-их! – И уже вслед тоскливо простонал: – Сашеньку забыли…

Анна заслонилась ладонью, подумав: «Дурной признак», Алешка отвернулся, закуривая, а Борис, решив сократить путь, пустил жеребца вдоль по улице – не свернул в проулок, куда выскочила Надька Семина.

А Вера все стояла у крыльца, утирала глаза и тихо взмахивала кистью руки. В душе ее боролись тревога и радость: тревожила неожиданная телеграмма, радовало то, что Нинушка осталась при ней.

«Эх, если бы еще маму сюда, – подумала Вера, и где-то далеко-далеко шелохнулась надежда. – Только бы все обошлось».

Глава шестая

Началось с того, что Ирина окончательно поссорилась с Лосиком и перешла работать машинисткой в редакцию многотиражной газеты «Строитель» – это уже после того, когда Алешка на тренировке нокаутировал брата…

Саня слышал вокруг себя шаги, ему что-то говорили – предлагали перелечь с пола на диван, а он лишь мычал да отмахивался в ответ: одолевало единственное желание – спать, и Саня глубже зарывался носом в подушку.

Накануне вечером «обмыли» его первую зарплату – по неопытности он и хлебнул допьяна. Голова с похмелья, нет, не трещала и не раскалывалась, но во всем теле держалась непривычная тяжесть, а в рот точно муки сыпанули.

– Мама, а мам, пить дай.

Безответно – тишина. «Никого нет», – решил Саня, поднялся, потянулся и, позевывая, вышел на кухню. В трехлитровой банке на столе стояла квашеная капуста, он и приложился к рассолу. Во рту посвежело, язык ожил… В комнате задержался перед зеркалом, покривлялся сам себе, покрутил головой, зевнул и уже нацелился упасть на постель, когда из смежной комнаты его окликнула Ирина – он даже вздрогнул от неожиданности:

– Малыш, Сандро, ты уже встал… принеси мне стакан воды, холодной.

Она лежала в кровати и была свежа: казалось, и не выпивала с вечера, да и не спала вовсе. Прижимая к груди покрывало, Ирина поднялась на локоть, а когда откинулась пить, Саня вздрогнул – краем глаза увидел полумячиковую грудь с гречневым сердечком.

«Голая», – не то в изумлении, не то в страхе сообразил он и, как пружина, напрягся изнутри.

– А ты что это, Малыш, – Ирина щурилась, сдерживая смех, так что все ее длинное тело содрогалось под тонким покрывалом, – ты что это вчера вечером такими сладенькими глазками на меня посвечивал? Или понравилась?

Саня нервно усмехнулся и признался откровенно:

– Ага… А то, чай, не знаешь.

– Вот как! Значит, я еще красивая!

– А то!

– Тогда садись, посиди рядом – за храбрость… Ну и что тебе больше всего во мне нравится?

– Знаем, да не скажем, – еле выговорил Саня.

– Ну, да тебя уже женить пора!

– Рано, еще не оперился.

Ирина весело засмеялась. Неосторожно вздернула руку – и грудь ее обнажилась. У Сани помутилось в глазах, появилось необоримое желание, ну, что-нибудь сделать… Ирина спохватилась – заметила нахлынувшую на него ошалелость.

– Ну, хватит, хорошего понемногу, – сказала, чувствуя, как его раздраженность передалась и ей. – Уходи, я одеваться буду, – уже неверным голосом приказала она. Он молчал, его рука на колене приплясывала. И Ирина вдруг поняла свою бабью незащищенность-беспомощность перед молодецкой силой – и оробела: – Ну, уходи же…

Но Саня никуда не ушел.

* * *

Саня не позволил, чтобы им тешились, – Ирину, в общем, это не удивило. Но каково же было ее изумление, когда всю первую неделю она чувствовала себя как во хмелю – такого с ней никогда не случалось.

Однако сказывалась разница в возрасте: Саня по-прежнему жил легко, беззаботно, хотя с каждым днем и матерел, обретая деловую рациональность-привычку, она понимала это, тревожилась, требуя заботы и внимания, нередко нервничала, но и возвращаться в прежнюю спячку уже не хотела.

Анна знала все, однако, не желая ссориться с подругой, делала вид, что ничего не подозревает. Алешка же в душе поначалу даже ревновал брата, потом осуждал и предостерегал его, однако и восхищался: ну и Саня!

Ирина так часто дневала и ночевала в гостях, что незаметно для себя и для Струниных давно уже стала неофициальным членом их семьи. К ней привыкли и удивлялись, если она день или два не появлялась. Своя же комнатка-коммуналка на Финском поселке, по ее словам, казалась ей тюрьмой, одиночной камерой.

Когда же Анна с Алешкой уехали в Перелетиху, Ирина и вовсе перестала бывать у себя – со службы прямиком шла к Струниным.

Лизавета давно и невольно смирилась с шалостями младшего, но все же частенько ворчала себе под нос или сокрушенно вздыхала, а они и не замечали этого…

Гришка спал, Лизавета еще не пришла с ночного дежурства. Саня лениво выбрался из горячей постели, благоухающей духами. Напился из-под крана да так и сел бриться в одних трусах. Ему было хорошо, и казалось, уже никакая сила не поколеблет его благополучия.

Ирина лежала в постели. Точно издалека, она смотрела на его затылок, на спину. И чем дольше смотрела, тем яснее чувствовала, понимала, что скоро, очень скоро начнется размолвка. Она боялась, а вдруг он опередит – это будет тяжело, унизительно. Но и так не могло продолжаться долго.

«Наелся и пошел», – подумала она и наконец, вздохнув, сказала:

– Все-таки ты порядочная скотинка. – Чтобы лучше видеть его, заложила руки под голову – рыжеватые подмышки влажно поблескивали.

– Это ты мне? – Саня потянулся к зеркалу, чтобы увидеть отражение Ирины.

– Нет, соседу… Тебе даже лень повернуться.

Широко улыбаясь, он повернулся:

– Что, или не потрафил?

– Хам… В этом ли дело. Ты просто, как здесь говорят, зажрался…

– Погодь, добреюсь. – И добавил: – Ты поднимайся, сегодня ведь шестое августа: котлованчик зальем, а потом… – Он подмигнул, как бы говоря: а потом на стадионе массовочка да с выпивончиком.

– А что, если, мой милый Сандро, – после паузы начала Ирина, натянуто усмехаясь, – что, если я тебе изменю?

– Это как? – оторопело спросил Саня.

– Да все так, возьму и уйду с другим. – Ирина невольно напряглась, скорее, из-за самолюбия боялась ответа: ну и что ж, мол, иди. Но Саня облизнул тотчас подсохшие губы и сказал:

– Убью обоих… Или так можно?

– А почему бы и нет? Ты что мне – муж? – Тонкие ноздри ее так и разошлись в гневе.

– Ну да – муж, – брякнул Саня, не вполне даже понимая причину разговора.

– Мило… Ребенок. Не валяй дурака! – Она нервно передернулась и резко сбросила с себя простыню. – Муж с женой не спят украдкой…

* * *

Стукнула входная дверь – мать пришла с дежурства. Ирина и Саня были уже празднично одеты. Гришка, не умывшись, управлялся на кухне с кастрюлей компота.

Лизавета бросила в угол телогрейку и лишь глянула на сына, досадно морщась, попытала:

– Что, ай поссорились?

Саня промолчал, а Ирина, улыбнувшись, как ни в чем не бывало, ответила:

– Я, тетя Лиза, ругала Сандро – плохо любит.

– Плохо? Гожее бы, да некуда. – Мать горестно отмахнулась рукой и тяжело пошла на кухню. – Айдате-ка лучше поснедаем, – через минуту обмякшим голосом позвала она. – Внучек вон, поди, вовсю уписывает.

– Бабушка, а я что знаю! – Гриша в улыбке ощерил свои редкие зубики и, не дожидаясь вопроса «что?», громко заявил: – А Саня тетю Ирину целовал, ага!

И хотя все это для матери было древней древностью, в виски стукнуло, глаза застило слезой…

* * *

– Да смотри не напивайся, а то пьяных тьма нынче будет. Чтой-то у меня, сынка, сердце щемит… Побудьте на Волге да и домой, здесь бы и выпили по косушечке, – говорила мать, точно жалилась. С порога она проводила их тоскливым взглядом, как если бы просила остаться, не уходить…

Уже весь берег, казалось, был заполнен, а люди все подходили и подходили. Молодежь с гитарами, а те, кто постарше да из деревень, – с гармошками. Шли парами, семьями, компаниями – торжественные и уже под хмелем, – шли все по той же дороге, по которой когда-то стекала в котлован серая бушлатная армия заключённых, по которой тысячу пятьсот дней и ночей ходили в брезентовых шкурах-спецовках и телогрейках вот эти самые, ныне праздничные, рабочие-строители.

На дне котлована упрямо, как жуки, на оставшиеся тесовые времянки наползали бульдозеры. Одинокой точкой вспыхивала сварочная дуга, широким веером от шандоров расплескивались искры из-под горелки бензореза. Скорее, скорее, пока нет воды.

Два ударных земснаряда споро рыхлили фрезами и отсасывали с водой ими же когда-то намытую дамбу-перемычку.

К половине десятого земснаряды прекратили работу, катер отбуксировал их к берегу. А в котловане оживленнее засновали подрывники бригады Петра Солдаткина. Закладывали последние мешки взрывчатки, тянули последние сотни метров бикфордова шнура.

Без десяти десять застонала предупредительная сирена.

На трибуну-времянку поднялись начальство и передовики. Захрипели динамики: со всех сторон одновременно зазвучал сочный, бархатистый голос начальника строительства:

– Товарищи, друзья дорогие! Сегодня наш праздник – наша победа! Громадный труд заложен там, в недрах гидростанции, – вы об этом лучше меня знаете. Впереди ещё много работы, но главное – сделано… Дорогие товарищи, друзья! С праздником, с победой!..

Людская масса качнулась в рукоплескании – и замерла: вновь торжественно и тревожно взвыла сирена. В котловане уже никого не оставалось – одиноко с красным флажком бежал к берегу Петр Солдаткин. Вот он остановился у щита укрытия и, осмотрев объект в бинокль, взмахнул флажком. И казалось – умерли несколько минут времени.

Берег дрогнул, но это был лишь предупредительный взрыв. Еще минута – и сотряслась вся земля. Гигантской медузой поднялась в воздух узкая перемычка…

Ждали, что Волга валом обрушится в котлован, но еще и еще взлетала земля, как брызги разбрасывая бутовый камень, пока наконец из-под заволоки дыма и пыли не вырвался свирепый пенистый поток воды. И тогда над Волгой зазвучали фанфары, а сводный духовой оркестр грянул гимн. Но после оглушительных взрывов все это казалось охрипшим и беспомощным урчанием. Чего-то не хватало. И вот, сперва нерешительно, жидко, но тотчас дружнее, гуще и, наконец, сплошным единым валом, заглушая оркестр, над Волгой загудело:

– Ура! Ур-р-раа! А-а-ааа!

Саня подпрыгивал из толпы, чтобы лучше увидеть внизу происходящее, где вода уже хозяйничала безудержно. Он что-то пытался кричать, взмахивал рукой, и восторженно поблескивали его глаза. Но стоило взглянуть на Ирину, как торжественность его исчезла. Она стояла рядом – безучастная, как будто отбывала наказание.

Украшенные по бортам грузовые машины курсировали с берега на стадион. Ирина не захотела лезть в кузов – пошли пешком.

В дороге Анна и Алешка передумали все; больше всего боялись увидеть крышку гроба у подъезда. Поэтому, когда увидели подъезд без приложения, оба, точно сговорившись, облегченно вздохнули.

Своим ключом Анна открыла дверь и чуть не сшибла сына. Она порывисто обняла его и, целуя, заплакала от спада душевного напряжения: всю дорогу мысленно Анна по-своему, по-матерински, молилась за него – Господи, жив.

Лизавета лежала на кушетке.

– Что случилось, мама? – в один голос обратились дети.

Мать лишь громче заплакала, заслоняя ладонью глаза,

– Да что случилось, в конце концов? – возмутилась Анна.

Гриша, держась за руку матери, по-взрослому сказал:

– Плачет потому, что Саню в милицию посадили.

Анна и Алешка мельком переглянулись: за что?

– А за то, – все так же рассудительно пояснил Гриша, – потому что мужика убил.

– Уби-и-ил, – простонала в подтверждение Лизавета.

– Кого убил? – Алешку точно толкнули в грудь – он безвольно сел на стул.

– Убил? – переспросила Анна, точно силясь понять доподлинный смысл этого слова, и повторила: – Как убил?

Когда Саня с Ириной добрались до стадиона, веселые компании уже поразместились на зеленых лужайках, а на футбольном поле и гаревых дорожках начались показательные выступления спортсменов.

– Бегают. Пойдем посмотрим, – на всякий случай предложил Саня.

– Пить хочу, все горло пылью забило, – ответила Ирина и, усмехнувшись, добавила: – И девок в трусах я не перевариваю – ужас. Да еще бегут куда-то.

Отыскали свободную скамью, и Саня полез без очереди к столу-прилавку выездного буфета.

«Ишь, как старается – заело», – подумала Ирина, и ей вдруг стало досадно за себя и грустно от всей этой возни. Она достала из сумочки зеркальце, помаду – подвела губы, потрогала пальчиком под глазами, ее постоянно страшили пока еще не увязшие морщинки… Нет, Ирина Николаевна, пора и честь знать… пора подумать и о семье. Она улыбнулась, чувствуя, как по телу тотчас и пробежала дрожь. «Эх, разбередил ты мою душу. Милый, милый Саня, ну хотя бы лет на пять был постарше»… Сейчас припрет и в руках, и в зубах: бутылку водки, пива, кусок колбасы, горбушку черного хлеба и плавленые сырки. Свалит все это в кучу и побежит искать стаканы, а потом будет потчевать, повторяя: «До дна, до дна пей…» И нестерпимо вдруг захотелось иного и окружения, и отношения, пусть даже с Лосиком, но чтобы было легкое вино, тихая музыка и главное – предупредительная опека, забота, внимание.

Шум на трибунах, буфетный галдеж, пение и неподалеку взвизгивание гармони – все это начинало уже раздражать. Ирина вздохнула, подняла взгляд и на мгновение растерялась: шагах в двадцати стоял Фарфаровский, Виктор.

«Ого! Давненько же вас не было видно: год, полтора?» – с удивлением подумала Ирина.

Виктор, как и прежде, был подтянут и опрятен: в кремовых майских брюках, в вишневой тенниске, чисто выбрит, аккуратно пострижен.

«Заметил или нет?» – и тотчас решила: заметил. Он стоял в профиль, но его друзья-собеседники довольно-таки бесцеремонно рассматривали ее, о чем-то тихо переговариваясь.

Затем все они двинулись в сторону футбольного поля. Шел Виктор легко и только как-то по-петушиному вскидывал ногу с протезом. Но и в этом как будто крылся неуловимый шарм.

«Вот тебе и без ноги… Все-таки молодец!» – невольно восхитилась она.

Действительно, Саня принес и в руках, и в зубах. Но вместе с сырками из карманов он извлек и два граненых стакана.

– Порядочек! – Саня резко выдохнул, вытер носовым платком вспотевшее лицо. – Ну, давай, Ирина, с праздничком…

– Да какой, к чертям, праздник. Слушай, может, соберем все это и пойдем домой к матери?

– Нет, нет, так нельзя, весь народ здесь… Давай – до дна, до дна…

Скрепя сердце Ирина закусывала, но так и подмывало смахнуть все это со скамьи, встать и уйти. А Саня, намолчавшись за утро, даже с набитым ртом пытался говорить:

– Сейчас… пойдем… посмотрим – боксеры выступать будут.

– И что ты так чавкаешь! – Ирина резко отбросила на газету отломленный кусочек хлеба.

Саня вздрогнул, побледнел, но, понимая, что замечание справедливо, пряча глаза, ответил:

– Ладно… сама не чавкай.

Он разлил остатки, а пустую бутылку отбросил за скамью.

«Надо было бы ее спровадить на сегодня», – невольно подумал Саня, с завистью наблюдая за компанией знакомых сверстников, которые прямо-таки цыганским табором разместились поодаль в тени деревьев.

– А что это ты сегодня с утра бзыкаешь? – потягивая пиво, спросил он.

– Да так, поиграть захотелось. – Ирина взяла из пачки папиросу, закурила.

– Оставь, мужи́чка, что ли? – Саня стыдился, когда Ирина курила на людях.

– Почему же? – Она так и всплеснула бровями. – Пью водку, запиваю пивом, заедаю сырками. Надо же и закурить, чтобы стать вполне равной. – И уже гневно и обличительно добавила: – Ты забываешь вообще, что я женщина: хотя бы яблоко купил, хотя бы карамели дешевой – на это у тебя ума не хватает. Или денег нет, так ведь у меня есть – возьми!

– Ну и осел же я, действительно! – Саня хлопнул себя по колену. – Извини, Иринка, сейчас будет! – И вновь ринулся в очередь…

Фарфоровский появился неожиданно. Он подошел прямо, без оговорок, точно вчера встречались-виделись.

– Здравствуйте, Ирина Николаевна. – Виктор улыбался. – А это вам. – И он протянул гладиолус, до времени спрятанный за спиной.

– Здравствуй. Спасибо. – Она взяла цветок и тотчас, как все женщины, понюхала его. – Спасибо.

– Ты что это, одна устроила пир на скамье?

– Что делать? – «Уязвил», – подумала она, а вслух повторила: – Что делать… Все с годами приходит.

– Ну что ж, для разнообразия даже интересно.

Ирина поднялась, мельком взглянула на очередь: ей не хотелось, чтобы Виктор видел, с кем она, не хотелось, чтобы и Саня видел ее с ним.

– Ты что, не одна? – спросил Виктор.

– Почти одна… А ты где, кстати, пропадал все это время?

Он не ответил, точно и не к нему обращались.

– Ты вечером свободна?

– А зачем? – спросила она не без лукавства.

Скрипнул протез – Виктор поморщился.

– Отдохнуть, музыку послушать. Компашка хорошая подбирается.

– Вообще свободна, но не обещаю.

– Ну и отлично, без обещаний. В пять на машине заедем. – Он горделиво вскинул голову, кивнул и, резко повернувшись, пошел в сторону футбольного поля…

– Мадам, мы возьмем кружечки и стаканчики тоже, – небрежно обратился к ней стриженый коренастый парень с тонкими оттопыренными ушами. – Мадам, а мадам?

Занятая своими мыслями, Ирина рассеянно взглянула на него и ответила так, не думая:

– Нельзя.

– Васек, Шпареный! – крикнул парень приятелям. – Мадам не дает!

Приятели загоготали.

– Витек, а ты лучше попроси – может, даст! – посоветовали ему.

– Мадам, не откажите мне! – Парень так и выламывался из себя, вращая ладонями перед собой, будто сдерживал горячий шар.

Губы Ирины брезгливо дрогнули, хотелось плюнуть в эту кривлявую физиономию.

– Ну что ты, Жучка, молчишь? – довольно громко сказал парень. – Я ведь вполне не шучу…

Выронив цветок, она хлестко ударила парня по лицу. Тот от неожиданности оторопел, и Ирина поняла, что сейчас же может случиться неладное, непоправимое. Но только парень выцедил отборный мат, как сильная рука прихватила его за оттопыренное ухо – это подоспел Виктор. Парень взмахнул рукой, рванул, однако Виктор, поигрывая скулами, еще крепче скрутил ухо и со словами:

– Блатарь тупорылый, – ребром ладони резко ударил ему по шее. Тот ахнул и присел… Но к парню уже спешили на помощь, и только теперь Фарфаровский понял, что парень не одинок, но и тогда внешне он остался спокойным, лишь пошире расставил ноги. При первом же ударе Виктор потерял равновесие и упал навзничь, высоко вскинув ногу с протезом.

За ворот рубахи Ирина отдернула от Виктора одного из парней, который наотмашь и ей угадал по лицу. Вот эту сцену через головы и увидел Саня. Он застонал, рванул, расталкивая очередь.

– Иринка, держи! – Он свалил ей в руки наполовину рассыпанные кульки, резко повернулся – и увидел Фарфоровского. Его пинали ногами. «Откуда он свалился?» – лишь мелькнула мысль, но ни удивляться, ни размышлять было некогда. – Ну гады! – сквозь зубы процедил Саня и коротким крюком поддел под скулу того самого, с оттопыренными ушами…

Ирина подбежала к Виктору, помогла подняться. Он, морщась, поправил под брючиной протез. Из носа тонко струилась кровь.

– Ну, иди же сюда, иди. – Ирина тянула его за рукав, Виктор сел на скамью, мелко дрожа, склонился к протезу.

– Сволочи… ремень лопнул… – «Да это же Струнин-младший, ого, добре печатает», – пытаясь подняться, подумал он.

А Саня, уже опьянев от прилива гнева и силы, четко работал увесистыми кулаками, восхищая окружающих болельщиков – один четверых метелит!

Однако не ожидал он такого коварства: ногой ему ударили в пах. Саня согнулся, поднял было голову и в то же время почувствовал, как земля качнулась, поплыла из-под ног. От удара по горлу на толику времени теряя сознание, он падал далеко, далеко…

Ударившись затылком о буфетный стол, открыл глаза: двое с бутылками, казалось, медленно раскачиваясь, бежали к нему. Над головой завопила буфетчица:

– Милицию, милицию позовите!

«Убьют», – мелькнула мысль. Приподнимаясь, Саня оперся о стол, и под руку попался нож – длинный, с острым концом колбасный нож. И тотчас от буфета болельщики шарахнулись в стороны.

«Разойдись!» – хотел крикнуть Саня, но голоса не было – только шепот да хрип.

– Зарезали, милиция! – словно сама под ножом, заголосила буфетчица. Но Саня вздрогнул, очнулся. «Кого зарезали?» – подумал он и только теперь увидел, что в руке у него нож. Парни с бутылками замерли в нескольких шагах. Он усмехнулся, отбросил к буфету нож и, плюнув в ладони, приготовился. И тогда двое ринулись смело.

Он не почувствовал ни боли, ни силы собственного удара, почувствовал лишь, как хрустнули все косточки суставов – и теперь кулак быстро оплывал опухолью. Один из парней ткнулся лицом в землю.

Саня оглянулся: болельщики стояли широким кругом, и, кроме парня у ног, никого рядом. Ирина под руку уводила еле шедшего Фарфоровского.

«Иринка, постой, куда ты!» – попытался он крикнуть, однако голоса так и не было. Рукой Саня хотел вытереть с лица пот, но то была кровь.

На ходу расстегивая кобуру, через свободный круг бежал милиционер.