Текст книги "Исчезнувшее свидетельство"

Часть четвертая. Сюжет для детектива

– Эдгар По в превосходных диалогах пояснил метод Дюпена, всю прелесть его железной логики. Доктору Уотсону приходилось выслушивать от Холмса весьма точные разъяснения с упоминанием мельчайших деталей. Но вы, отец Браун, кажется, никому не открыли своей тайны… Кое-кто у нас говорил, что ваш метод нельзя объяснить, потому что он больше, чем метод. Говорили, что вашу тайну нельзя раскрыть, так как она – оккультная… По-моему, хотите покончить с болтовней – откройте вашу тайну.

Отец Браун шумно вздохнул. Он уронил голову на руки, словно ему трудно стало думать. Потом поднял голову и тихо сказал:

– Хорошо! Я открою тайну.

Он обвел потемневшими глазами темнеющий дворик – от багровых глаз печки до древней стены, над которой все ярче блистали ослепительные южные звезды.

– Тайна… – начал он и замолчал, точно не мог продолжать. Потом собрался с силами и сказал: – Понимаете, всех этих людей убил я сам… Я тщательно подготовил каждое преступление… Я упорно думал над тем, как можно совершить его, – в каком состоянии должен быть человек, чтобы его совершить. И когда я знал, что чувствую точно так же, как чувствовал убийца, мне становилось ясно, кто он…

Гилберт Кийт Честертон. Тайна отца Брауна

Хотел погостить у родителей день-другой, но не заметил, как пролетела неделя. За три дня я подробно изложил все, что узнал от Анны Николаевны и случайного попутчика, об истории дома Мусина-Пушкина на Разгуляе и об остановке в Переславле-Залесском. Единственное, о чем умолчал, – о замеченной в Ростове слежке, которая, чем дольше я думал о ней, тем более казалась мне странной и необъяснимой.

Написанный очерк я отправил в редакцию молодежной газеты с соседским парнем, студентом Ярославского университета, и, с чувством исполненного долга, начал отдыхать по-настоящему: загорал, купался, несколько раз сходил с отцом на рыбалку, с удовольствием перелистывал книги, прочитанные еще в детстве. Не знаю, расстраиваться или нет, но я не испытал чувства, что вырос из них; видимо, между детством и зрелостью не такая уж глубокая пропасть, как пытаются представить скучные и рассудительные люди.

Неудивительно, что, оказавшись в центре событий, напоминающих запутанный детективный сюжет, меня опять потянуло перечитать таких авторов, как Эдгар По, Уилки Коллинз, Конан Дойл, Честертон. Больше того, в их придуманных и ловко закрученных произведениях я нашел мысли, которые были удивительно созвучны реальным происшествиям, связанным с проводимым нами расследованием судьбы «Слова о полку Игореве». Это лишний раз убедило меня, что главное в детективном повествовании не преступление, а расследование, что загадка древнего списка может быть не менее интересна, чем тайна самого изощренного убийства или похищения.

Впрочем, в ходе нашего расследования одно перемешалось с другим, что самым наглядным образом подтвердили ближайшие события…

В Ярославль я возвратился в субботу днем, намереваясь вечером встретиться с Окладиным и Пташниковым и рассказать им о своей поездке, поделиться полученными сведениями.

Открыв дверь квартиры и войдя в комнату, я замер на месте – у меня явно побывали воры: на полу раскиданы бумаги и книги, дверцы платяного и книжного шкафов раскрыты настежь, ящики письменного стола выдвинуты.

Я опустился на софу, пытаясь сосредоточиться и решить, что надо делать в этой ситуации. Сначала хотел позвонить в милицию – и не позвонил. Еще и еще раз тщательно оглядывая комнату, я подумал, что воры, проникшие в мою квартиру, даже не сломав замка, вели себя довольно-таки странно: не похитили ни одной ценной вещи, а главное внимание обратили на мои бумаги, хранившиеся в письменном столе. Впрочем, там же лежало немного денег, теперь исчезнувших, но для опытных воров, которые смогли проникнуть в квартиру без взлома двери, эта сумма слишком ничтожна, чтобы ради нее рисковать.

Но больше всего меня поразило то обстоятельство, что исчезла записная книжка с номерами телефонов, всегда валявшаяся на тумбочке рядом с телефоном. Ко мне забрались странные, удивительно любопытные воры, интересующиеся не материальными ценностями вроде телевизора и магнитофона, а тем, что я писал и с кем общался.

И тут меня осенило – наверняка это дело рук Золина! Я вспомнил, как в то самое время, когда он был у меня, позвонил Пташников, которого я назвал по имени и отчеству. Видимо, вор для того и прихватил телефонную книжку, чтобы узнать фамилию и адрес краеведа.

Собрав разбросанные на полу бумаги, я не сразу обнаружил пропажу письма Старика с предложением начать расследование истории «Слова о полку Игореве». Исчезновение именно этого письма окончательно убедило меня, что здесь не обошлось без Золина. Но как ему удалось проникнуть в квартиру?

Кто-то позвонил в дверь – это был сосед Юрий.

– Целую неделю пропадал, я уже начал волноваться. – Следом за мной войдя в комнату и увидев царящий в ней разгром, Юрий удивленно присвистнул. – Слушай, в чем дело? Я такого бардака у тебя никогда не видел.

– Пока меня не было, воры залезли. Только не могу понять, как они открыли дверь? Замок не взломан, балконная дверь заперта.

– Черт бы меня побрал! – воскликнул Юрий, опустившись на софу. – Да ведь это я отдал твой ключ ворюге! Надо же так опростоволоситься!

– Какой ключ? – не сразу дошло до меня.

– Тот, который ты у нас на всякий пожарный случай оставляешь. Вот дубина! – схватился Юрий за голову, расстроенным голосом объяснил: – В тот самый день, когда ты уехал, вечером тебе принесли телеграмму: «Встречай шестьсот первой электричкой. Вагон седьмой. Саша». Не дозвонившись в твою квартиру, почтальон занес телеграмму нам и попросил передать тебе, как только вернешься. Но ты так и не появился. А поздно вечером, уже в двенадцатом часу, к нам опять позвонили. Я открыл дверь и вижу – стоит мужчина с портфелем. Спросил, где ты можешь быть? Дал, мол, телеграмму, чтобы ты его на вокзале встретил, но так и не нашел тебя там. Я объяснил, что ведать не ведаю, где ты. Мужчина расстроился, сказал, что других знакомых у него в Ярославле нет. Ну, я сжалился над ним и отдал твой ключ, чтобы он у тебя переночевал. Теперь ясно, что это был за гость.

– Ты можешь его описать?

– Нет, я уж лучше нарисую, мне это легче…

Уже убедившись в способности Юрия к точному воспроизведению внешности человека, я ожидал увидеть на рисунке Золина. Однако форма головы и прическа, моментально набросанные Юрием, были совсем не похожи на моего неприятного гостя. И только после того, как Юрий нарисовал глаза, я узнал, кто изображен на рисунке, – это был человек, следивший за мной в Ростове!

Услышав от меня о визите Золина и о Кудлатом, Юрий хлопнул руками по коленям и убежденно проговорил:

– Все понятно! Потеряв тебя в Ростове, Кудлатый оттуда дал на твой адрес телеграмму, а вечером сам сюда и явился. Но как он проведал, что есть второй ключ?

– Когда Золин был у меня, твоя матушка заходила, она и сказала о ключе.

– Золин и Кудлатый – одна компания, это очевидно. Что они искали у тебя?

– Думаю, адрес одного моего знакомого.

– Ну, и нашли?

– Пропала телефонная книжка. Но в ней ни его телефона, ни адреса нет. Я только те номера записываю, которыми приходится редко пользоваться.

– Значит, ушли ни с чем?

– Еще письма нет. Вот там, насколько я помню, фамилия этого человека фигурировала… У меня в почтовом ящике пусто. Ты вынимал мою почту?

– Да. Кроме газет и телеграммы, тебе еще письмо…

Взглянув на конверт, я сразу узнал витиеватый почерк Старика. Письмо было длинное, на нескольких страницах, вырванных из школьной тетради. Проводив Юрия, я поудобнее устроился в кресле и прочитал следующее:

«Милостивый государь!

В первом письме я обещал, что когда-нибудь объяснюсь с Вами откровенно и назову те причины, которые заставили меня обратиться к Вам с просьбой провести расследование судьбы “Слова о полку Игореве”. И вот этот момент настал. Судя по последней публикации в газете, расследование подходит к концу: Пташников и Окладин выложили все свои доводы, Вы добросовестно собрали все свидетельские показания, без которых расследование было бы неполным, а мне пришло время выполнить свое обещание. Тем более что жить мне, видимо, осталось считанные дни, уносить же свою тайну в могилу я не намерен – слишком важны те сведения, которыми я обладаю.

Сначала коротко о себе. Сразу же должен признаться, что данные, записанные в моем паспорте, не совсем соответствуют действительности. Дело в том, что моя подлинная фамилия не Угаров, как значится в паспорте, а Мусин-Пушкин, я – один из многочисленных потомков графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, которому принадлежит честь открытия “Слова о полку Игореве”. Родился в 1915 году в селе Иловна Мологского уезда Ярославской губернии. Отец мой погиб на германском фронте, а матушка после революции, чтобы лишний раз не возбуждать классовую ненависть, вернула себе девичью фамилию, с которой я и прожил всю свою сознательную жизнь, хотя и считал себя всегда Мусиным-Пушкиным – представителем древнего и славного рода. Вы – первый, кому я признаюсь в своем происхождении. Возможно, Вас удивит, почему я раньше никому не сделал этого признания, – ведь в последнее время отношение к дворянству изменилось, даже те, кто всячески поносил дореволюционную историю, вдруг стали выискивать в своих куцых родословных дворянские корни. Именно это и заставляло меня молчать, кто я на самом деле, – не к лицу русскому дворянину подлаживаться под конъюнктурщиков, которые завтра, возможно, опять будут искать среди своих предков участников штурма Зимнего дворца.

Но вернемся к моей биографии, поскольку некоторые ее моменты имеют прямое отношение к тому, что я хочу сообщить.

Учился в школе, работал на заводе. Наверное, и дальнейшая моя судьба повторила бы миллионы других судеб, если бы перед самой своей смертью матушка не рассказала мне, каких корней мой отец. А подтолкнуло ее к тому известие о затоплении города Мологи, где мы тогда проживали, Рыбинским водохранилищем. Услышав об этом, упросила она меня вместе съездить в Иловну, где на семейном кладбище и сообщила мне об отце и его предках. За то, что столько лет она меня в неведении держала, винить ее я не стал. Может, она и права, что призналась мне, когда я уже в возраст вошел, – неокрепшую душу такое известие может с ног свалить, в душе сумятицу вызвать. Мне уже за двадцать было, но и то испытал настоящее потрясение.

Там же, на семейном кладбище, мать вспомнила, как перед самой отправкой на фронт отец поведал ей, что у них в семье из поколения в поколение переходила легенда, будто в усадьбе Мусиных-Пушкиных в Иловне еще со времен Алексея Ивановича, открывшего “Слово о полку Игореве”, имеется тайник. Вряд ли этот тайник кто-нибудь искал всерьез – легенда есть легенда. Мой отец совершенно случайно обнаружил не сам тайник, а место, где он расположен, – в правом заднем крыле здания на третьем этаже. Однако попасть в тайник он не успел – ушел добровольцем на войну с Германией.

На прощание отец наказал матери, чтобы она никому о тайнике не говорила, пока он с фронта не вернется, – хотел сам проникнуть в тайник и первым узнать, что же там находится. Но в шестнадцатом году, во время Брусиловского прорыва, он погиб. И все эти годы мать хранила его тайну.

Известие о тайнике взбудоражило меня, я решил отыскать его и, таким образом, закончить дело, задуманное отцом. Но как проникнуть в дом? И тут я выяснил, что в Иловне создается бригада, которая будет заниматься эвакуацией из села всего ценного, в том числе и имущества бывшей усадьбы Мусиных-Пушкиных. Я устроился в эту бригаду и добросовестно работал в ней, пока очередь не дошла до центрального дома усадьбы, где до эвакуации размещалось какое-то сельскохозяйственное училище. Не сразу нашел место расположения тайника, но еще труднее оказалось в него проникнуть, так хитро он был устроен. Задача усложнялась тем, что поиски я вел скрытно, пробрался в тайник, когда в здании никого не было.

Тайник представлял собой узкое, как щель, помещение, на стенах висели полки, на них – старинные книги, какие-то древние рукописи, золотые кресты и другие церковные предметы, украшенные драгоценными камнями, несколько икон и евангелий в тяжелых золотых окладах. На маленьком столике с гнутыми ножками, перед которым стояло кожаное кресло, лежали две старинные рукописи, связка писем и книга с длинным названием “Ироическая песнь о походе на половцев удельнаго князя Новагорода Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие”, то есть это было первое издание “Слова о полку Игореве”, осуществленное графом Мусиным-Пушкиным. Но больше меня поразили две старинные рукописи – обе они оказались с текстом “Слова”! Одна из них – большого формата – кроме “Слова” включала в себя еще какие-то произведения древней русской литературы; другая, поменьше, – только “Слово о полку Игореве”. На первой ее странице в виде круга была сделана надпись непонятными знаками.

Здесь же, на столике, были аккуратно расставлены бронзовый канделябр с огарками свеч, стеклянная чернильница с полуистлевшим пером и акварель с видом усадьбы, которую Вы получили вместе с первым письмом.

Испугавшись, что меня могут застать в тайнике, я быстро покинул его, взяв с собой только связку писем, первое издание “Слова о полку Игореве” и акварель.

Теперь надо было решить, как вывезти из тайника его содержимое. Сообщать о тайнике властям, которые разорили наше родовое гнездо и причинили семье столько несчастий, я и не думал. В конце концов эти сокровища, или хотя бы часть их, принадлежали мне по праву наследования, – рассудил я.

Но нужно было достать какой-то транспорт – на руках такое большое количество рукописей и предметов за одну ночь, оставшуюся до взрыва графского дома, мне было не перенести.

В этой ситуации не было другого выхода, как попытаться срочно найти помощника. Свой выбор я остановил на извозчике Назарове. Когда рассказал ему о тайнике, он потребовал за работу половину находящихся там сокровищ. Старинные рукописи его не интересовали, и я согласился с его условием.

Поздно вечером мы подъехали к усадьбе на подводе, проникли в тайник – и здесь нас застал еще один рабочий из нашей бригады Веренин. Так, по крайней мере, он назывался всем, но оказалось, это оперуполномоченный НКВД Сырцов, опознавший в Назарове бывшего заключенного Волголага Самойлина.

Все это я узнал в тайнике, когда Сырцов держал нас под дулом револьвера. Вид находившихся там сокровищ так поразил его, что на какое-то время он потерял бдительность, чем и воспользовался Самойлин, – ударил его по голове стоявшим на столе бронзовым канделябром.

Удар был до того сильный, что Сырцов сразу же скончался. Так, сам того не желая, я стал соучастником преступления.

Мы спешно погрузили все ценности и рукописи на телегу, труп Сырцова, закрыв дверь, оставили в тайнике. Его револьвер Самойлин взял себе.

Всю ночь проселочными дорогами пробирались к Рыбинску, рассвет застал нас в какой-то деревне, где мы были вынуждены остановиться – нам сказали, что дальше на дороге находится пропускной пункт, где проверяют всех, кто выезжает из зоны затопления. Самойлин предложил спрятать содержимое тайника в доме его деревенского знакомого, что мы и сделали. Затем вернулись в Иловну, чтобы своим исчезновением не привлечь к себе внимания.

Однако при взрыве графского дома обнаружили труп Сырцова, и началось следствие. Самойлин тут же скрылся, даже не предупредив меня. Тогда я отправился в ту деревню, где мы оставили содержимое тайника, нашел дом знакомого Самойлина, однако здесь уже никого не было. Я обшарил всю избу, но от вывезенных нами ценностей и рукописей не осталось даже клочка бумаги. Как мне рассказали соседи, за несколько часов до моего появления к дому подъехала подвода, на которую какой-то мужик (судя по описанию, – Самойлин) и хозяин дома погрузили вещи и тут же уехали, а куда – никто из соседей не ведал. Единственное, что мне удалось узнать, это фамилию проживавшей здесь семьи, – Глотовы. Вместе с хозяином дома уехали его жена и дочь.

Так пропала коллекция Мусина-Пушкина, а с ней целых два списка “Слова о полку Игореве”. Все мои попытки выяснить, куда переехали Глотовы, закончились безуспешно. Найти следы Назарова-Самойлина я тоже не смог. Из всей коллекции Мусина-Пушкина у меня остались только письма, акварель и первое издание “Слова о полку Игореве”. Семейная переписка Мусиных-Пушкиных и сейчас находится у меня. Акварель я послал Вам, книгу передал краеведу Пташникову. Но еще раньше я обнаружил в ней какой-то чертеж. Не сразу сообразил, что это план дома Мусина-Пушкина в Москве, на котором указано местоположение еще одного графского тайника. Об этих тайниках намеками говорилось и в нескольких письмах графа, которые мне перевели с французского.

Тогда я поехал в Москву, убедил руководство инженерно-строительного института, который размешается в доме на Разгуляе, вскрыть потайную комнату. Но там, кроме стола, кресла и чернильницы с пером, ничего не было. Можно предположить, что, умирая, Мусин-Пушкин наказал кому-то из близких ему людей перевезти содержимое тайника в Иловну.

Это обстоятельство еще больше усилило мое желание отыскать сокровища, похищенные у меня Самойлиным. Наверное, я побывал во всех деревнях и селах Ярославской области, куда перебрались жители населенных пунктов, оказавшихся на дне Рыбинского водохранилища. Потом изъездил Вологодскую и Тверскую области, куда тоже уезжали переселенцы.

Самое досадное состояло в том, что я не мог обратиться за помощью в поисках Самойлина и Глотовых к властям – тогда обязательно всплыло бы убийство в графском доме, к которому я хотя и не был прямо причастен, но невольно стал его свидетелем.

После долгих и безуспешных поисков я потерял последнюю надежду отыскать пропавшую коллекцию Мусина-Пушкина. Здесь я позволю себе еще раз обратиться к своей особе.

Из интереса к судьбе исчезнувшей коллекции моего далекого предка у меня пробудился интерес вообще к русской истории и отечественной культуре. Я поступил на исторический факультет Ярославского педагогического института, но тут началась финская война, потом с Германией. Так я законченного высшего образования и не получил, когда вернулся после тяжелого ранения с фронта, тут было уже не до учебы. Устроился в Рыбинске на авиационный завод, где и проработал до самой пенсии. Но чем бы я ни занимался, какие бы невзгоды и трудности ни испытывал, меня не покидал интерес к истории рода Мусиных-Пушкиных. Особенно привлекала личность Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, судьба обнаруженного им списка “Слова о полку Игореве”. Так я начал коллекционировать все, что было связано со “Словом”, с горечью вспоминая виденные мною, но утраченные древние списки, находившиеся в графском тайнике. Меня не оставляет чувство обиды за Алексея Ивановича, которого неблагодарные его современники и беспамятные потомки обвинили и обвиняют чуть ли не в умышленном попустительстве уничтожению списка “Слова”. А некоторые договорились до того, что даже приписали ему участие в создании литературной мистификации. Если бы нашелся хотя бы один из древних списков, виденных мною в тайнике, все подозрения с Мусина-Пушкина были бы моментально сняты, одновременно эта находка послужила бы чести и достоинству всего нашего древнего рода.

Наверное, в награду за все пережитое счастье наконец-то улыбнулось мне – один из виденных мною в тайнике списков “Слова о полку Игореве” я все-таки нашел! И произошло это совершенно случайно, когда я смирился с судьбой. Мне просто повезло – я встретил человека, проживавшего в той самой деревне, куда переехали Глотовы. Я тут же отправился в эту деревню, находящуюся в Костромской области, и там узнал, что дочь Глотовых после смерти родителей продала дом и уехала из деревни. Выяснить, куда именно, мне не удалось, новые жильцы дома запомнили только, что переезжать ей помогал какой-то городской мужчина. Я уверен: это был Самойлин, хотя мне и назвали лишь одну его примету, но которая сразу бросалась в глаза.

Когда я спросил новых владельцев дома, не осталось ли от старых жильцов каких-нибудь вещей, они вспомнили, что на чердаке лежат какие-то старые книги, и разрешили мне посмотреть их, чем я и воспользовался. Сначала меня постигло разочарование – “книгами” оказались номера журнала “Вестник Европы” за 1813 год. Но среди них имелся тот номер, в котором были опубликованы “Записки для биографии его сиятельного графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина”, все исчерканные карандашом. Как я понял, это была рука самого графа, возмущенного “Записками”, опубликованными археографом Калайдовичем без его ведома. Значит, передо мной лежали жалкие остатки коллекции Мусина-Пушкина.

Просто так, на всякий случай, я перебрал всю груду журналов – и в самом низу нашел древний список “Слова о полку Игореве”, уже виденный мною в тайнике!

Трудно описать мой восторг. Тогда я впервые понял, что можно умереть от радости: даже с сердцем плохо стало, хорошо еще в кармане валидол был.

Заплатив хозяевам дома за журнал с пометками графа и за список “Слова” почти все имевшиеся у меня деньги, я вернулся в Рыбинск. И с тех пор практически не выхожу из квартиры – так подействовало на меня все случившееся.

Вы спросите, почему я до сих пор нигде не объявил о своей находке? Не знаю, поймете ли Вы меня правильно, но мне не хотелось, чтобы сообщение об Открытии древнего списка “Слова о полку Игореве” промелькнуло бы в газетах – и затерялось среди прочих известий, а в дальнейшем им занимались бы только специалисты в своем узком кругу. Нет, мне хотелось другого: чтобы эта находка стала настоящей сенсацией, чтобы о ней знали все, кто хоть немного интересуется отечественной историей.

И вот когда я стал думать, как лучше объявить о своей находке, я вспомнил Ваши книги “Секрет опричника” и “Преступление в Слободе”, которые мне как-то довелось прочитать. Случайно я узнал их предысторию, что у героев повестей есть реальные прототипы и кто именно ими является. Проведенные Вами вместе с Пташниковым и Окладиным исторические расследования были не только любопытны, но и во многом поучительны, они позволили по-новому посмотреть на известные события прошлого. В этом отношении наиболее интересным мне показалось расследование обстоятельств убийства в Александровой слободе царевича Ивана. И я подумал: не обратиться ли к Вам с просьбой провести расследование судьбы списка “Слова о полку Игореве”? Хотя здесь нет преступления, но есть тайна, которую необходимо раскрыть, и есть люди, имеющие опыт подобных исторических расследований.

Таковы обстоятельства, заставившие меня написать Вам письмо со столь неожиданным предложением. Когда Вы получите обнаруженный мною древний список “Слова”, у Вас будут все материалы для того, чтобы на основе ранее опубликованных газетных очерков написать книгу, которая заинтересует самые широкие круги читателей. А именно об этом я и мечтал. И двигало мною не честолюбие, нет. Я надеюсь, Ваша книга поможет в какой-то степени реабилитировать Мусина-Пушкина и выяснить судьбу пропавшей коллекции. Я нашел кончик той нити, распутывая которую можно выйти на след этой коллекции. Приезжайте, я передам Вам и список “Слова”, и все сведения, которые помогут продолжить поиски. Только поторопитесь, я чувствую, жить мне осталось совсем не много. И самое удивительное – нет страха перед смертью: отыскав список “Слова о полку Игореве”, я исполнил свою мечту, согревавшую меня всю жизнь. Жду Вас с нетерпением. В личной беседе я расскажу все, чему не нашлось места в этом письме.

С искренним уважением и признательностью, что Вы откликнулись на мою просьбу, Лев Семенович Мусин-Пушкин».

Ниже был написан рыбинский адрес автора письма.

Впечатление, произведенное на меня этим письмом, было так велико, что я сразу же перечитал его, сомневаясь, правильно ли понял изложенное в нем. Наконец-то найден еще один список «Слова о полку Игореве»! Это действительно была сенсация, о которой я не смел мечтать, когда принял решение откликнуться на просьбу Старика и заняться историей «Слова» вплотную.

Немного придя в себя, я первым делом позвонил Марку и, рассказав обо всем случившемся, попросил совета, что делать дальше. Прежде чем ответить, Марк долго молчал, видимо, сам не меньше меня удивленный таким неожиданным поворотом событий.

– Конечно, надо бы сообщить о твоем незваном госте в милицию, – неуверенно начал он. – Но боюсь, как бы они не вспугнули его. А обстоятельства складываются так, что надо действовать очень осторожно. Ты когда думаешь навестить Старика?

– Выезжаю завтра утром электричкой. А сегодня хочу пригласить к себе Пташникова и Окладина и сообщить им все, что до сих пор утаивал.

– Это твое дело, сам и решай. А к Старику давай вместе съездим – приведенные в письме факты прямо касаются работы нашего отдела. Кроме того, мне давно хотелось побывать в Рыбинске, одно к одному. Я выеду из Москвы автобусом…

Мы договорились встретиться в полдень в фойе гостиницы «Рыбинск», чтобы оттуда отправиться к Старику.

После этого я позвонил краеведу и историку, коротко проинформировал их о своей поездке в Ростов, Москву и Переславль и пригласил вечером к себе, чтобы поделиться полученными сведениями. Не пришлось уговаривать ни Окладина, ни, тем более, Пташникова, из чего я с удовлетворением заключил, что они не охладели к затеянному нами расследованию. Тем сильнее мне захотелось тут же сообщить о находке древнего списка «Слова о полку Игореве». Пересилил себя с трудом: зачем отказываться от удовольствия увидеть, как они прореагируют на это известие? Особенно интересно было проследить реакцию Окладина, который так рьяно утверждал, что «Слово» – литературная мистификация. Что он скажет на этот раз?