Текст книги "Воскресшие и мстящие. Третья книга трилогии «Наследники Рима». Издаётся впервые!"

Глава сорок восьмая, в которой снова происходят подозрительные чудеса

Последние три месяца мой светлый герцог не в себе. А началось это в тот день, когда убрались амореи. В тот день, когда шел чистый снег и в небе появился Вотан.

Мой государь давно не верил в Вотана, да и в иных богов не верил. «Богов творят лукавые жрецы, чтобы морочить честный люд», – заявил мне герцог ещё прошлым летом. Вот и теперь ему казалось, морок сотворили проклятые Ульпины.

Сказать по правде, сперва я тоже думал, что они вернулись. На следующий день мы с герцогом обследовали их прежнее жилище в пещере Гнипахеллир.

Его мы не узнали, а если быть совсем уж честным, то даже не смогли туда пройти. Как видно, амореи, завладев Ульпинами, поспешили извести все их следы. А сделав это, для верности взорвали несколько ходов и залов, включая и чертог, который Марк Ульпин называл своей «лабораторией». Мы не нашли следов – как будто эти колдуны всего лишь нам приснились!

– Ты погоди, Ромуальд, со дня на день они опять напомнят о себе. Я знаю, Марк и Януарий живы! – сказал мне тогда герцог.

Но дни текли, а колдуны не объявлялись. Мы ждали чудес, знамений, вещих снов – но ничего этого не было. Если вы помните, прежде мудрые сны видела Доротея, но и ей не снилось больше ничего.

Со временем мой государь сделался несносен. Он всякий день бродил по лесу, по пещерам, брал меня с собой, всё что-то изучал, высматривал, как будто куст какой-то или камень мог заявить ему присутствие Ульпинов. Он ничего не находил, и в такие часы злоба, какую я не видел прежде, поглощала его; герцог грозил этим невидимым Ульпинам, проклинал и их, и амореев, и себя, за дурость, что связался с ними; разговаривал как будто сам с собой, а больше сетовал, что вероломные Ульпины нарочно мучают его, доводят до отчаяния, дабы потом явиться и прибрать к рукам.

Не знаю, кто уж его мучил, но знаю точно, он мучил нас, и хуже всего приходилось бедной Доротее. Свою красавицу жену, мать его сына, которая ради него пожертвовала родиной и сладкой аморейской жизнью, он стал подозревать в потворстве колдунам, в сговоре с ними. Как прежде подозревал, будто Доротея шпионит против него в пользу отца, Корнелия Марцеллина. Несчастная молила ей поверить, клялась, что невиновна… но большее, чему поверил государь, так это заключению, что Доротея не по доброй воле потворствует Ульпинам.

– Проклятые еретики используют её, – сказал мне герцог, – а Доротея этого сама не видит или не хочет видеть!

Герцог стал злой, свирепый, как хримтурс. Малейшую провинность он наказывал; если в былые времена не находилось рыцаря, который бы не обожал его, то нынче государь точно задался целью убить эту любовь, – одним лишь страхом правил!

Однажды я не выдержал и заявил ему, на правах друга:

– Напрасно ты пытаешься найти следы Ульпинов: в тебе самом злодеи наследили. Их уже нет, а ты себя ведешь, как будто демоны тобою водят!

Мой государь разгневался тогда, вкатил мне оплеуху, точно не рыцарь перед ним стоял, а грязный смерд. Я не стерпел такое, мы подрались. И странно, драка со мной, с преданным другом, как будто вернула ему разум.

Он понемногу начал приходить в себя. Тем более, что прав безумствовать у государя не было: мы все нуждались в нём. Он был вождем свободного народа, он возглавлял борьбу с имперскими войсками, он победил, изгнал захватчиков – теперь он был обязан нами управлять!

Наша страна была разорена. Сто тысяч галлов амореи истребили, ещё сто тысяч увели в рабство; всего у герцога осталось полмиллиона подданных, и все хотели есть, работать, жить. Нам нужно было восстанавливать хозяйство; зиму мы пережили кое-как, но шла весна, поля были не убраны, зерна недоставало и на прокорм, и на посев, – и каждый понимал, что, если не засеем, то урожай не соберем, и в следующую зиму будем голодать.

Казна была пуста, и герцогу пришлось залезть в карман к своим подданным. Верные ему ратники проносились по городам и замкам, выколачивая налоги, точно дань. Платить приходилось людям, которые душой поддерживали государя в его борьбе с захватчиками. Однажды я услышал, как некий горожанин в сердцах ответил герцогу: «Мы верили тебе, а ты похуже вор, чем амореи: они последний хлеб не отбирали».

Отдельные бароны с волей государя не смирились, решили утаить добро, а когда люди герцога забрали добро силой, задумали уйти от нас, то есть, отложиться. Это уже была измена, и герцог покарал её с таким свирепством, какое ужаснуло даже мастеров заплечных дел. Замки мятежников он разорил, а самих ослушников велел привязать веревками к коням и так тащить, пока весь дух из них не выйдет. С тех пор никто не бунтовал.

Однако главная опасность таилась там же, где всегда, – у амореев. Мы-то надеялись, что их первым министром станет Юстина, которая не раз щадила прежде нашего герцога. Когда пришло известие, что власть в Империи отныне отправляет Марцеллин, мы стали готовиться к худшему. Но у нас не было армии, с которой можно амореям противостоять.

– Если они высадятся снова, мы даже не сумеем дать им генеральное сражение, – не раз говорил мне герцог. – Легионеры будут гнать нас, как собаки лис, мы будем только огрызаться, и снова придёт день, когда собаки нас загонят, загрызут, а наши головы пошлют хозяевам.

Но время шло – никто не нападал на нас. И герцог понял, что за это нам следует благодарить самих врагов, сказать точнее, их политические дрязги. Очевидно, рассудил он, у первого министра Марцеллина нет возможности начать ещё одну войну, видать, некрепко он сидит в своем дворце!

Стало быть, нам выдалась новая передышка. В том, что амореи рано или поздно попробуют вернуть нас под своё имперское ярмо, герцог не сомневался ни секунды. Поэтому об армии была его первая забота. Он разослал верных людей в те части света, где меньше опасались амореев, – на острова эгейского архипелага, в Верингию и Каледонию, к склавинам и степным кочевникам. Ему нужны были сильные вои, но не такие, которые сражаются единственно ради звонкой монеты и мать свою готовы обменять на аморейские оболы. Само собой, бесплатно с амореями мало кто станет драться; осознавая это, мой государь опустошал запасы предков: всё золото и серебро, что оставалось, он направлял в оплату новых воев, а также на закупку снаряжения и провианта.

Тут тоже приходилось действовать умело, скрытно: купцы с иных земель к нам ехать опасались, а наших всюду притесняли, никто не продавал им ничего и ничего у них не покупал. Было яснее ясного, никак не обошлось без амореев! Известно, царствуют они в торговле, словно боги в Вальхальлле! Нам приходилось заводить дела исподтишка, через третьих лиц. На этом мы много теряли, на наших бедах наживались лихоимцы, но выбора у нас не было. Мы продавали дорогие вещи предков, взамен же получали шанс.

Особенно нам помогли эгейские пираты. Люди это странные, на мой взгляд. Начать с того, что многие среди пиратов были амореи, отверженные, как Ульпины, но, к счастью, вовсе не кудесники. Ещё среди пиратов обретался всякий сброд, будто со всех краев огромной Ойкумены; встречались там привычные нам греки, великие искусники морского ремесла, но были также удивительные люди с косым разрезом глаз, умеющие драться пальцами, точно ножами, и лазать по деревьям, как коты; ещё среди пиратов были черномазые, похожие на лестригонов-людоедов, и карлики, жующие траву, наконец, встречались там светловолосые гиганты, имеющие наглость утверждать, что мы, гордые галлы, от них произошли!

Эгейские пираты амореев опасались, поскольку против их военных кораблей пиратские посудины все равно что мужик с вилами против тяжеловооруженного рыцаря. Несмотря на своё подавляющее превосходство, амореи отчего-то позволяли пиратам жить и лиходействовать против аморейских же негоциантов. Изредка Империя устраивала показательные рейды на острова архипелага, но никогда разбойников не добивала. Как видно, тут опять политика замешана.

Из-за нее, политики, пираты трусили открыто с нами торговать. Сам был свидетелем, как разбойничий посланец говорил моему государю: «Мы за тебя, отважный герцог, обеими руками за тебя, мы ненавидим наглых амореев, мы будем помогать тебе – но горе нам, если об этом кто в Темисии прознает! Ты сам пока не представляешь, насколько длинные у амореев руки, от них не скроешься, разве что в морских волнах или в сырой земле».

Эта загадка, между прочим, также изнуряла герцога. Он понимал и без объяснений пирата, что амореи, если захотят, его везде достанут. Границу нашу никто не охранял, да и по морю убийцам труда не составляет к нам проникнуть.

– Стало быть, нет у них такого приказа, убивать меня, – размышлял герцог. – Амореи, нужно отдать им должное, ничего не делают без приказа. О, если бы у нас, у галлов, была б такая дисциплина, мы не тряслись бы нынче за свою свободу!

Со временем мой юный государь разобрался, почему события текут именно так, а не иначе:

– Лукавый Марцеллин не шевелит и пальцем, чтобы меня добить. Видать, надеется, что сам я приползу, взмолюсь о милости. Ну, нет, такому не бывать, он не дождется: не для того мы проливали кровь, чтобы снова ползать на коленях!

Я понимал, насколько прав мой герцог, и восхищался его душевной силой. Пока внезапно боги не обрушили на нас опровержение его словам и чудо, которое совсем не ждали мы…

* * *

148-й Год Симплициссимуса (1787),

22 апреля, Галлия, Нарбоннский лес

Кабан был здоровенный, точно бык. Не доводилось мне такого видеть – и этого, сказать по правде, как следует не разглядел, так быстро всё случилось. Он смял трех государевых собак, как будто это были жалкие щенки. Даже мы, дружинники герцога, рыцари не робкого десятка, порядком стушевались, когда это чудовищная тварь вдруг ринулась на нас. Один лишь государь ничуть не испугался – недрогнувшей рукой послал он боевую пику в спину зверя. Но вепрь был быстр, и государево оружие лишь поцарапало его.

Это был вызов. Герцог вспыхнул, его глаза обратились к стягу, где на кровавом фоне ярился черный вепрь, и государь воскликнул:

– Вот верный способ уяснить, который вепрь из нас сильнее: он или я!

Герцог взнуздал коня и бросил его вслед кабану. Мы неловко переглянулись: яснее ясного, не успокоится наш герцог, пока не одолеет зверя. Недолго думая, мы ринулись за ним. Но в тот же миг наш государь, не обернувшись даже, нам прокричал:

– Все возвращаются в столицу! Это моя война со зверем: его убью или погибну сам!

«Герцог безумен», – прочитал я во взглядах соратников. Не вольные ослушаться приказа, они остановили скакунов. «Мы обязательно вернемся», – послал я им ответный взгляд и поспешил за государем. Я первый друг его, наперсник с детства, я не могу его оставить, и сами боги Асгарда не могут дать ему власти прогнать меня, рыцаря Ромуальда!

Мы неслись по лесу, точно ночные духи, преследующие заплутавших смертных. Кабана я не видел, но шум деревьев где-то впереди свидетельствовал: мы идем по следу. Герцог летел, меня не замечая, все мысли его, видно, поглощала бешеная погоня.

Не знаю, сколько это длилось. Ветки бросались на меня, царапали лицо, коня трясло в безумной скачке, а впереди я видел только спину государя. Мы были уже очень далеко от Нарбонны. Лес казался бесконечным, но я знал его и боялся не леса. Я мчался вслед за герцогом и представлял чудовищного кабана. Чем дальше, тем больше понимал я: непростой то зверь! Похоже, чудовище нарочно завлекает герцога в чащобу, чтобы погубить. А он, словно не герцог вовсе, а мальчишка, презрел свои обязанности перед государством и погнался за зверем! Какое тут геройство?

Я попытался его остановить. Крикнул ему, что думаю об этой безрассудной гонке. Но государь лишь рассмеялся и обозвал меня обидными словами. Нет, я не трус! Сцепив от злости и досады зубы, я вынужден был мчаться за безумцем. Но даже я не представлял, какие испытания нас ждут.

Мы выехали на огромную поляну. Я наконец увидел кабана, и у меня под ложечкой заныло. У этого дьявольского существа был хобот! Конечно, не такой, как у слона, но хобот был!

Кабан развернулся на поляне – видно, надоело зверю убегать – и ринулся навстречу государю. Конь герцога встал на дыбы, затрясся в страхе… В тот миг, как будто, у меня остановилось сердце. Я видел, как мой государь соскакивает с лошади, и миг спустя она становится добычей кабана. Его клыки впиваются в круп и терзают верное животное. Кабан, безмозглая скотина, не понимает, что не лошадь его главный враг. Тем временем мой герцог, обнажив двуручный меч, подскакивает сзади и поражает зверя!

Но – ужас! – эта жуткая скотина не желает умирать, как подобает живым тварям. Залитый кровью, вепрь бросается на государя. Герцог не успевает воздеть меч. Чудовищный кабан сминает и меч, и человека. Мне жутко видеть это, я уже подле них, и верный меч в моей руке… но как помочь Варгу, не поразив его вместо кабана?

Внезапно туша, терзавшая моего друга, вздрогнула и завалилась набок. А из-под туши показался он – все кожаные герцогские одежды были изорваны в клочья, он был багров от крови, своей и этой твари, и наконец, он улыбался… гримасой демона из черного ночного страха!

В груди чудовищного кабана торчал кинжал.

– Я победил его, Ром, поразил прямо в сердце, – просто сказал герцог. – Из нас двоих сильнее оказался я.

Ну, что я мог ему сказать теперь, ему, назвавшему меня, как в детстве называл?

– Прости, я не успел тебе помочь, – прошептал я.

– Напротив, – усмехнулся он, – я знал, что ты со мною, рядом. И как же мог я оплошать? У друга на глазах? Что б ты тогда подумал обо мне? Нет, ты помог мне, Ром, не спорь, пустое дело спорить!

Да, это точно. Герцога можно убедить, когда он жаждет выслушать тебя. Но если он в чем-то уверен, как в самом себе, пустое дело прекословить. Таков мой государь, герой, убивший дьявольского зверя!

Мы не успели осмотреть добычу. Вдруг раздался свист, и я увидел, как со всех сторон к нам подступают люди.

Клянусь, меня их вид потряс поболе, чем даже облик дьявольского кабана! Все тощие, как жерди, сплошь облаченные в сверкающие черные доспехи, да так, что и лица не видно вовсе, даже глаз. Точно не люди, а живые тени! Их было двенадцать, как аморейских аватаров, и каждый имел в руке по длинному и странному мечу. Меч странным был постольку, поскольку рукоятка, тоже черная, занимала до трех четвертей длины, а лезвие было лишь на конце клинка.

Двигались они напряженно, извиваясь, точно гады, и не нужно было нам иных свидетельств их враждебности. Герцог не стал гадать, откуда в нашем Нарбоннском лесу взялись такие чудные воины, и по какой заботе к нам пожаловали. Он схватил свой меч и встал в боевую стойку. Я сделал то же самое, оградив от нападения тыл государя.

Вдруг один из них взметнулся ввысь, точно лягушка, оттолкнувшись задними лапами, и, перелетев через нас, приземлился на ноги. Это впечатляло. Затем его рука унеслась куда-то, стремительно мелькнуло лезвие, и миг спустя какая-то игла вонзилась прямо в глаз мертвого кабана. Признаюсь, я похолодел: это ведь мог быть и мой глаз, и глаз государя!

А в следующий миг иглы, быстрые, как стрелы, засверкали у наших глаз… но ни одна из них нас не задела!

Герцог недобро усмехнулся и крикнул черным людям по-аморейски:

– Эй, циркачи без лиц! А что ещё вы можете? Слабо сразиться, как мужчинам? Ставлю свою добычу, вот эту жирную свинью: ваши палки обломятся о славный меч Нарбонны!

Голос, низкий и шипящий, точно гад какой ползучий отвечал нам, произнес:

– Жалкий глупец! Ты в нашей власти. И твой друг. Меч не спасёт тебя. Ты будешь страшно умирать. Ты будешь умолять о смерти, как о высшей милости богов. Но у тебя есть шанс спастись…

– Позволь, я догадаюсь сам. Мне нужно сдаться вам на милость, вам, подлым амореям?

«Чёрные» затряслись в беззвучном хохоте, и шипящий голос ответил:

– Нет, мы не амореи. Но даже мы, сильнейшие из сильных, склоняемся перед Божественным Престолом…

Теперь расхохотался герцог:

– Вы хвастуны и трусы, а не сильнейшие из сильных. Я не боюсь вас. Тем более, я вам не сдамся!

С этими словами государь первый бросился на аморейских прихвостней. Взвился огромный меч и разрубил одного из «чёрных». Но что это?.. Меч прошел сквозь «чёрного», словно того и не существовало вовсе! А следом «чёрный» превратился в тень, и эта тень, подобно дыму от угасшего костра, начала расползаться во все стороны…

– Какой же ты глупец… – вновь услышали мы низкий шипящий голос… а следом «чёрные», извиваясь в беззвучном хохоте, исчезли, все до одного.

И лишь теперь мой герцог по-настоящему испугался.

– Колдовство… – простонал он. – Проклятое колдовство!

Я бросил взгляд туда, где должен был лежать убитый им кабан. Я был готов к тому, что и кабан развеется – но он лежал на земле, как надлежит лежать мертвой туше.

Ребенку было бы понятно: всё это неспроста!

Мы снова не успели собраться с мыслями. Раздался дикий вой, и поневоле защемило сердце. А следом я увидел ИХ.

ОНИ стояли по окружности поляны – огромные, серые, с пылающими животной злобой глазёнками. ОНИ походили на волков не больше, чем на обезьян. ИХ длинные хвосты стояли торчком, как у котов, готовых к нападению. Я знал, кто эти твари. Мы видели таких в зверинце Миклагарда; Кримхильде, помню, тогда стало дурно от одного вида ИХ. Эти нечистые создания, как объясняют амореи, развились из-за многовековых мутаций Эфира. Живут они в мрачной Стимфалии и запретной Метиде, питаются человечиной; а ещё слыхал я, амореи нарочно скармливают им плохих рабов. Зовут ИХ ликаонами, по имени мифического царя-эллина, который будто бы прогневал Зевса и обращен был им в волчище.

Каким недобрым промыслом мутанты-ликаоны очутились тут, на нашей нарбоннской земле, где никогда не видывали противных самой природе аморейских мутантов-кабиров? Видать, тем самым, каким и «чёрные».

– Ну нет, вторично я на чародейство не поддамся, – услышал я шепот государя.

Только он сказал такие слова, один из ликаонов устремился к нам. Ко мне. Я поднял меч и разрубил чудовище. Раздался страшный визг, брызнула кровь… Тварь не была иллюзией, как «чёрный» – она была живая!

Увидев кровь собрата, все ликаоны бросились на нас, и закипела битва. Не знаю, сколько было их. Они взаправду нападали, клацали клыками, стремясь достать до нас, а их длиннющие хвосты вертелись так и сяк, пытаясь сбить нас с ног.

Наверно, одним лишь чудом удалось нам выжить. А может, боги в самом деле существуют и помогают нам. Скорее всего, боги не причем, мы сами себя вытащили, вернее, наши мужество, сноровка и сообразительность. Понятно, рыцарю не должно возносить себя – но вы иначе не поймете.

Мы с ним стояли, с герцогом, спина к спине, и яростно работали клинками, не позволяя ликаонам нас достать. Они бросались, безмозглые, свирепые, как демоны, суть адские твари, – и отлетали от нас, вернее, отлетало то, что мы оставляли от них. Уверенность в победе все больше захватывала меня, я старался не думать, что будет, когда силы оставят нас… в конце концов, и им когда-нибудь должен прийти конец!

– Ром, сверху! – вдруг воскликнул государь, и краем глаза я увидел, что сонм проклятых тварей взобрался на деревья… вот-вот они обрушатся на нас!

Я и забыл, что ликаоны, подобно обезьянам, умеют лазать по деревьям.

– Ром, прорываемся в центр поляны!

Показывая мне пример, великий государь сам кинулся навстречу тварям. Не знаю, как уж это получилось – то ли оступился он, то ли чей-то хвост взаправду подсек его – но государь упал, и в тот же миг твари набросились на него. И тогда словно Донар в меня вселился. Сам не помню, что я такое сделал, но ещё мига не прошло, как я был подле герцога. Твари отхлынули, и мы воспользовались шансом. Мы добрались до центра поляны, где чудовища могли достать нас лишь с земли, не с деревьев. И снова встали мы спина к спине, мой государь и я, его оруженосец и наперсник с детства.

Те, что были на деревьях, слезли и присоединились к остальным. Теперь я мог представить, сколько их. Никак не меньше трех десятков! Они образовали круг и медленно подступали к нам, к их жертвам. В тот миг я понял, что эти твари, если все разом бросятся на нас, добьются своего, и никакой клинок не остановит всех.

Видать, мой герцог о том же самом думал.

– Мы храбро умираем, Ромуальд, – услышал я. – Хороший, славный день сегодня! Не дрейфь, таких, как мы, жалуют Донар и Вотан!

Я поневоле усмехнулся. Мне ли не знать, что государь – безбожник. Неужто вдруг поверил, что по смерти за нами быстрая валькирия примчится и отвезет нас в Вальхаллу?

Мы приготовились принять последний бой.

Ему не суждено было начаться. Откуда-то сверху послышались крики… вернее, нет, не крики, а птичий клекот, если эту какофонию пронзительных звуков можно так назвать. Но мы глядели на земных врагов, не увидали, что творится в небе. Зато мы увидали, как клекот подействовал на ликаонов. Злобные морды исказили гримасы страха, головы тварей вжались в туловища, и как будто лапы у них подкосились. Некоторые задрожали, а иные осмелились взглянуть на небо.

Тут клекот повторился, жестче и сильнее. Он был до того противен человеческому уху, что я в тот миг, поистине, мечтал оглохнуть.

Ликаоны, вмиг забыв о нас, бросились наутёк – не разбирая дороги, затаптывая друг друга, точно не сильнее хищники то были, а трусливые косули, почуявшие льва.

И вспомнил я рассказы амореев: ликаоны боятся стимфалийских птиц. Вживую этих «птиц», хвала богам, я не видел, но по картинкам – сущие исчадия, в сравнении с которыми сам дракон Нидхогг всего лишь безобидная зверюшка! Если верить амореям, обитают эти грифы-переростки в Стимфалийских горах, куда даже безумцы по доброй воле не суются, и охотятся на всё, что движется, потому как ни одна из земных тварей не может этим мутантам противостоять. Я видел на картинке, как стимфалийская птица хватает и уносит сехмута, немейского льва, который, в свою очередь, с ликаоном справляется без труда. Чего уж говорить о людях!

У амореев даже существует особый орден Геракла первой степени – для тех, кто победил хотя бы одну такую «птицу» – но не слыхал я, чтобы им кого-то награждали!

«Теперь уж точно нам конец, – пронеслось у меня в голове, – со стимфалийской птицей добрым мечам не совладаешь, тут мощная пушка нужна»

С такой мыслью и я обратил взор в небо. И не увидел ничего! Пронзительный клекот удалялся, словно летающая тварь преследовала тварей земных. Мы так и не увидели её.

Вместо стимфалийской птицы явился тот, кто стал причиной нашего спасения. Это был друид. Он стоял меж двух суровых дубов и казался ещё древнее их: кожа на его лице напоминала древесную кору, пальцы походили на корни могучего древа, шея была подобна стволу, а облачён друид был в белую рубаху до ступней, схваченную на поясе простой веревкой, да ещё на голове его был белый балахон. Что это именно друид, я понял сразу, хотя до сей поры не видел ни единого и даже сомневался, существуют ли они. Конечно, это был друид, вне всякого сомнения, и выглядел он так, как должен, судя по сказаниям народа, выглядеть друид. Любой германец, галл или бритт признает настоящего друида в этом человеке. Да и кому ещё, помимо мудрого, могучего, великого друида, под силу обратить в паническое бегство сонм аморейских чудищ?

Я понял сразу, как он это сделал. Губы его были сложены трубочкой, им помогала рука – пронзительные звуки, услышанные нами, на самом деле не птица издавала, а этот наш спаситель. Но ещё более поразительным было другое: подле друида стояла моя лошадь и мирно щипала траву! Как будто не было ни ликаонов, ни жутких звуков, которые не то что лошадь – свирепого быка бы напугали! Одной рукой, как я уже сказал, друид совершал пассы у губ, а другой поглаживал моего скакуна.

Мои размышления прервал государь.

– Так я и думал… – промолвил он и зашагал навстречу нашему спасителю.

О чем мог думать герцог? Я этого не знал. Мне оставалось следовать за ним. Герцог подошел к друиду и, не опуская меча, спросил:

– Ты кто такой? Откуда взялся?

Тот прекратил свои манипуляции и посмотрел на нас. Глаза у друида оказались странные, рыжие, точно были выжжены огнем. А ростом он не уступал герцогу.

– Я спрашиваю, кто ты такой! – настойчиво повторил государь. – Отвечай, или умрёшь!

Воистину, слова герцога были безумны – говорить это могучему друиду, нашему спасителю! Я тронул государя за локоть и шепнул:

– Перед тобой друид, великий чародей, разве не видишь? Молю тебя, оставь угрозы!

– Пусть сам ответит, – усмехнулся герцог. – Или ты нем, как там тебя? А может, ты по-аморейски разумеешь только? – и государь повторил свой вопрос на языке амореев, его, как известно, в наших краях многим приходится знать.

Друид медленно покачал головой и ответил по-галльски:

– Послушай друга своего, отважный Варг. Меня не устрашат твои угрозы. Хочешь разить – рази… чему быть, того не миновать! Но знай: тогда твои геройства ни к чему, и ты ничем не лучше Сигурда. Опять я, значит, обознался.

Слова друида были загадочны, и даже герцог растерялся поначалу; тем временем друид обратил к нам спину и двинулся в глубь леса. Герцог схватил его за плечо.

– Нет, ты так просто не уйдешь! Могу ли я отпустить того, кто знает моё имя, кто спас мне жизнь? Изволь же объясниться: зачем ты это сделал?

Быстрым и твердым движением, удивительным для старика, друид сбросил руку герцога, но в лес уходить не стал. Он присел на пень и, как будто не обращая внимания на нас и наше оружие, заговорил:

– Были у мудрого Хрейдмара три сына: Отур, Фафнир и Регин. Все трое – опытные в чарах, сметливые не по годам. Жили они с отцом и сестрами близ водопада, где карлик Андвари, тот самый, владеющий искусством обращаться в рыбу, любил играть с другими тварями речными. Ещё у карлика имелось золото, и знали все, что видимо-невидимо его, поболе, чем у самого Вотана, но где оно сокрыто, не знал никто. Крепко берёг Андвари тайну своих сокровищ! Даже Отур, друживший с карликом, не смог вызнать её. Но вот однажды, когда грелся Отур на солнце, приняв облик хищной выдры, к тому месту пришли Вотан, Хёнир и Локи. Проклятый Локи, увидав выдру, тотчас кинул в неё камнем: так настигла Отура смерть. Сообща асиры освежевали выдру и шкуру взяли себе как трофей. С нею и явились в дом Хрейдмара. Горе постигло старика – он сразу же признал сына в этой выдре. А Фафнир с Регином объявили богам, что за убийство надобно платить! Могучий Вотан возражать не стал, ибо ценил законы, им же самим, великим, утвержденные, и объявил проныре Локи: «Ты, Локи, Отура убил – ты и добудь им золото в оплату!» Здесь нужно объяснить, что Фафнир с Регином потребовали насыпать шкуру выдры золотом до краев, да золотом прикрыть её снаружи… – старик замолчал, видно, переводя дух.

– И Локи просто взял золото у карлика Андвари, – вставил я.

Друид кивнул.

– Не так уж просто это было, юный Ромуальд! Но Локи, даром, что ли, самый хитрый из богов, изловчился и поймал Андвари в сеть. Угрожая карлику смертью, он выведал, где тот скрывает золото. Сверх того, безжалостный Локи отнял у Андвари кольцо, которое дороже всего клада, поскольку было талисманом. Карлик, бессильный помешать Локи, только изрёк тому вослед: «Никто не насладится этим златом: два брата и восемь благородных рыцарей из-за него погибнут!» Но Локи лишь расхохотался: ему ли, богу, бояться проклятий карлика? А золото, что прежде прятал Андвари, досталось Хрейдмару, отцу трех братьев. Всё золото, да и кольцо в придачу, забрал он у асиров. А уходя, коварный Локи припомнил слова карлика и так напутствовал Хрейдмара: «Не жди добра ни от кольца и ни от клада! Твои же собственные сыновья поплатятся за обладанье им».

– Надеюсь, ты закончил? – сурово, но с издевкой, спросил мой герцог. – Чем завершилась эта сказка, знает любой…

– Нет, не знает! – возгласил друид, и меня в дрожь бросило, настолько сильным, повелительным, величественным даже оказался голос старика. – Имей терпение дослушать! Ибо не знаешь ты, не можешь знать, что было дальше!

– А ты, стало быть, знаешь? – ухмыльнулся государь.

– Я – знаю! – ответил друид голосом, не оставлявшим сомнений в его искренности и, словно опасаясь, что герцог вновь помешает ему, поспешил продолжить: – Но мудрый Вотан возмутился словам Локи и заявил: «Негоже нам, убившим одного из братьев, такую же судьбу и остальным пророчить. Кто это золото к добру употребит, на благо людям, не одному себе, тот жив останется и славу, равную славе богов, завоевать сумеет». Тут Локи разозлился, что вышло-то не по его – но воля Вотана священна! С тем боги удалились. Отец, Хрейдмар, однако, словам Вотана не внял и золото, как я сказал, себе присвоил. В тот час обида братьев обуяла, и стали они требовать праведной доли. Отец же отказался наотрез. Фафнир, горячий нравом, вступил с ним в жаркий спор и в гневе смертью предка поразил. Как дух родителя покинул, Фафнир вскричал: «Всё золото моё отныне!» А Регин, третий брат, увидев это, припомнил прорицанья Локи и слова Вотана. Сдержал себя Регин и на проклятое золото покушаться не стал. Фафнир же обратился страшным змеем, для пущего испугу остальным, и удалился с кладом в темную пещеру, где на него, на клад, залёг. Так миновали годы; однажды Регин встретил молодого Сигурда и воспитал в нем лучшего из воев; героя, Сигурду подобного, не носила земля. И час пришел, когда великий Сигурд узнал о кладе. «Убей Фафнира-змея, добудь то золото и всё употреби на благие дела; по слову Вотана, величием сравняешься с бессмертными богами», – сказал Сигурду Регин. Ужасная молва о змее шла, и даже Сигурд долго не отваживался воевать Фафнира. Но Регин от него не отступал – и вот настал тот день, когда герой, наученный великим чародеем, поразил злодея! Увы, – скорбно сказал друид, – блеск золота затмил герою разум. Подумал Сигурд, что Регин ради золота его растил, что Вотана и остальных богов приплёл, чтоб только соблазнить на подвиг; на самом деле же, подумал Сигурд, Регин теперь убьёт его и завладеет кладом. Ещё подумал Сигурд: «Зачем мне этот Регин, который меня может в любой момент убить? Ведь золото теперь моё».

– И Сигурд убил чародея! – не выдержал я.

Друид впервые улыбнулся – однако «милой» улыбку его я бы не рискнул назвать.

– Ты заблуждаешься, отважный рыцарь, – сказал друид, – как заблуждались многие прежде тебя. Подумай сам: ужели Регин-чародей такой глупец, что не предвидел, как золото воздействует на Сигурда-героя? Нет, он предвидел, но ничего менять не стал, поскольку золото издревле служит надежным испытанием воли людской и чести. Тот испытания не выдержал, и проклятие Андвари-Локи настигло его прежде пророчества Вотана. Сигурд пал, проклятым золотом другие завладели, оно не раз меняло обладателя, но счастья никому не принесло…