Текст книги "Воскресшие и мстящие. Третья книга трилогии «Наследники Рима». Издаётся впервые!"

– Кримхильда нездорова. Это должно стать очевидно всем. У вас ведь есть лекарства…

Димитрий кивнул.

– Исменой её сделать или Антигоной?1010
  Т.е. апатичной или буйной.


[Закрыть]

– Пусть будет Антигоной галльского Эдипа, – ответила София, – ибо несдержанность натуры варварам присуща вообще и, в частности, весьма соответствует облику и репутации дочери Круна. Ей также скоро можно будет присовокупить болезненную гиперсексуальность…

– Забавно слышать это от тебя. А кстати, почему ты солгала ей? Двенадцать разве было нас с тобой?

– Я не могла сказать ей правду – бедняжка просто не поверила бы! А нужно, чтобы она всецело доверяла каждому моему слову.

– И значит, были мы «самцы»?

– Не обижайся, – улыбнулась София, – ведь важно, с кем сравнивать, и кого!

– Стало быть, я должен позаботиться о том, чтобы наша пациентка повредилась рассудком на почве нимфомании?

– Ни в коем случае! Не следует вредить на самом деле. Пойми, это театр. Нам нужно будет убедить кое-кого, что эта женщина больна и не в себе.

– Ты убеждай, служительница Зевса, а я всего лишь врач, слуга Асклепия.

– Конечно. И постарайся не светиться у нее, Димитрий.

– В переводе на обычный язык я должен понимать: «Ты скоро станешь директором Центра». Верно?

– И звезд на калазирисе прибавится, тебе я это обещаю.

– Нет, ты неисправима. «Что ты на звезды глядишь, о, звезда моя? Быть бы мне небом, чтоб мириадами счастливых глаз мог тобою, о радость моя, насладиться…»1111
  Неточная цитата из Платона, «К Астеру».


[Закрыть]

Она отстранилась, так как заметила Марсия, выходящего из главного подъезда Центра. София вспомнила, что в это время он имеет обыкновение навещать Клеменцию. Марсий тоже их заметил и сразу потемнел лицом.

София покачала головой и молвила устало:

– И они ещё смеют обижаться на «самцов»!

– Жаль мне его, – успел сказать Димитрий, пока Марсий шел к ним, – а, кстати, ты уже продумала, как будешь расправляться с ним?

* * *

148-й Год Симплициссимуса (1787),

23 апреля, горы Киферона,

вилла Марсия Милиссина

– Я хочу знать, какие общие заботы свели тебя с этим презренным эскулапом!

– Не смей так отзываться о добром друге моей юности.

– Как же, о друге! Я слышал…

– Довольно, Марс! В какой бы город мы ни прибывали, ты обязательно отыщешь повод упрекнуть меня.

– Да потому что в каждом обязательно находятся твои «друзья»! Я начинаю думать, что таковых мне не удастся обнаружить лишь на краю Orbis Terrarum1212
  Здесь – «Изученный Мир» (лат.)


[Закрыть], в каком-нибудь Нихоне!

– Отнюдь: при дворе микадо служит военным атташе князь Констанций Пеллин, которым также имеет честь быть моим другом.

– Ты издеваешься? Я вижу, тебе нравится сталкивать нас лбами!

– А я считала, ты выше глупой ревности, мой воинственный Марс.

– Прошу тебя, во имя Кифереи, которая дарует своё имя этой замечательной земле, хотя бы здесь старайся не давать мне повод! Моя богиня, я так люблю тебя, что соглашусь скорее вызвать эскулапа на дуэль, чем допустить и мысль, что он тебе приятен!

– Ой, твои замыслы опасны! Этот достойный человек полезен государству. Не смей злоумышлять против Димитрия. И знай: он мне не приятен вовсе. Тебе единственному я дарю свою любовь, как Алкиона – Кеику, цени же и не упускай.

– Отрадно это слышать. Тогда зачем ты разговаривала с эскулапом?

– В твоем вопросе есть ответ. Medicus amicus et servus aegrotorum est.1313
  «Врач – друг и слуга больных» (лат.)


[Закрыть]

– А разве ты больна?

– Я спрашивала его о Клеменции.

– Зачем? Маму лечат другие!

– Димитрий считает, что с матерью твоего ничего дурного не случится, если ты её покинешь… ненадолго.

– Он так считает, в самом деле? Пусть отправляется в Эреб: там будет раздавать советы!

– Ты сам себе противоречишь, Марс. Если б Димитрий имел бы виды на меня, разве хотел бы он, чтоб ты уехал? Ибо тогда и я с тобой уеду!

– Я не могу сейчас уехать. Я дал себе зарок, поклялся кровью Фортуната, что не оставлю маму, пока она не выйдет из больницы.

– О, горе мне! А если это, волею богов, случится через год?

– Прости, любимая: я дал зарок.

– А обо мне ты хорошо подумал, когда давал этот зарок?

– Все мои мысли о тебе, моя богиня! Взгляни вокруг – как тут красиво! И эта вилла – здесь всё, что мило твоему сердцу!

– И ты считаешь, этого довольно?

– А разве не по нраву тебе катание на «стопах Феба»? Мы можем заниматься этим каждый день, и снег будет хрустеть под нашими ногами!

– Т-так!.. Я кое-что скажу тебе, наивный Марс. Вчера нас посещал Корнелий, верно? А уже сегодня я провела беседу с тремя плебейскими магнатами и навестила злополучную Кримхильду.

– Что?!

– Кримхильду помнишь, Марс? Она недалеко от твоей мамы, всего лишь в другом корпусе!

– Зачем тебе понадобилось к ней?

– Я чувствую себя ответственной за бедную дикарку.

– А дальше?

– А дальше сам решай, любимый, что для тебя важнее. И помни: забота мне отыщется всегда! Да, я люблю кататься на «стопах Феба», и вилла мне твоя по нраву, и ты единственный мне люб… но я – Юстина!

Глава пятидесятая, в которой аморийский резидент составляет одно донесение, а посылает другое

148-й Год Симплициссимуса (1787),

ночь с 23 на 24 апреля, Галлия, Нарбонна

Ваше сиятельство!

Имею честь представить Вам очередной отчет о ситуации в Нарбонне.

Сегодня на центральной площади города состоялось грубое языческое действо, участие в котором приняли сам узурпатор и его ближние сообщники. Наблюдали действо тысячи нарбоннских варваров и люди из других земель; с глубоким прискорбием вынужден доложить, что среди присутствующих была замечена дочь его высокопревосходительства Корнелия Марцеллина княжна Доротея.

Первым виновником новых неприятностей следует считать, однако, не самого узурпатора, а некоего старика, внезапно объявившегося в Нарбонне. Узурпатор называет его Мерлином, что само по себе служит дерзким вызовом Божественной власти; настоящее имя самозванца узнать пока не удалось. Обликом этот Мерлин напоминает жреца-язычника, каковые, благословением великих аватаров, были истреблены во всей Европе много веков тому назад. Дикари немедленно признали в нем друида и объяснили его появление милостью своих архаических божков.

Обряд, который он провел, также известен галлам с древности и называется «омовением». В город была доставлена туша дикого кабана, якобы убитого узурпатором на охоте. Однако в тот день никакой охоты не было, из чего благоразумно сделать вывод, что узурпатор набрел на труп животного случайно, либо в деле замешан вышеназванный Мерлин. Судя по размеру туши, один человек никак не мог убить этого зверя, даже принимая в расчет известные физические данные узурпатора. Тем не менее убитый вепрь был назван единоличным трофеем узурпатора, и дикари восславили своего вождя как величайшего, со времен Сигурда, героя. Важно отметить: имя приснопамятного Сигурда неоднократно звучало на площади (сам узурпатор, очевидно, примеряет на себя его сомнительные лавры), и вовсе не упоминалось, что злокозненный мятежник Сигурд закончил жизнь верным федератом Божественного Престола.

Итак, туша кабана была разделана и помещена в огромный чан с водой, где и была сварена. Пока горел костер, мятежники развлекали друг друга языческими песнями, плясками и воинственными речами. Когда же кабан сварился, соумышленники узурпатора извлекли его из чана, и началась трапеза. Простолюдинам также пожаловали объедков с господского стола, что послужило поводом для восторгов «широтой натуры» узурпатора.

После трапезы наступил кульминационный момент действа. Узурпатор снял одежды (всё, кроме набедренной повязки) и под восторженный вопль толпы окунулся в чан с горячим бульоном. Вышеупомянутый Мерлин прочел над узурпатором заклинание, суть которого заключается в том, что узурпатор, как победитель кабана, вбирает в себя жизненную силу убитого зверя и своей мощью становится подобен кабану (вепрю).

Далее было объявлено, что по такому случаю алый с белыми лилиями государственный флаг Нарбоннской Галлии (утвержденный Божественным Престолом) отменяется, а вместо него официальным флагом герцогства признаётся знамя с вепрем, то есть личный стяг узурпатора.

После «омовения» языческое пиршество было продолжено, и покорный слуга вашего сиятельства принужден был внимать дерзким и оскорбительным речам злокозненных бунтовщиков. Эти воинственные речи, равно как и поведение узурпатора с сообщниками, не дают оснований надеяться на утверждение легитимной власти мирным путем. Нарбоннские бунтовщики бросают безумный вызов могуществу Империи; понимая, сколь велики заботы его высокопревосходительства Корнелия Марцеллина, я, как преданный слуга Божественного Престола, всё же обращаюсь к вашему сиятельству с настоятельной мольбой довести до сведения его высокопревосходительства консула и первого министра всю тревожность ситуации в Нарбоннской Галлии, каковая тревожность утверждается мной в настоящем и всех предыдущих донесениях.

Работая под личиной посланника эгейских пиратов, я добился вхождения в ближний круг узурпатора; имея в виду его мнительность, я остаюсь предельно осторожен; в то же время полагаю, что численность агентов, работающих со мной в Нарбоннии, следует увеличить в три-четыре раза: только так можно отслеживать и вовремя предотвращать все происки бунтовщиков. Со своей стороны, надеюсь и впредь саботировать контакты узурпатора с эгейскими разбойниками, от каковых он жаждет получать оружие и провиант.

Предлагаю также рассмотреть и решить вопрос об умерщвлении вышеупомянутого Мерлина, ибо этот ловкий самозванец, всячески подстрекающий дикарей к бунту, безусловно, представляет значительную угрозу имперской власти не только в Нарбоннской Галлии, но и в иных землях, откуда могут быть родом его слушатели; наиболее опасным видится альянс новоявленного Мерлина с популярным вождем бунтовщиков.

Vivat Imperator!

* * *

Доктор Ликон Транакис с удовольствием посмотрел на бумагу. Затейливый рисунок: точки, линии, кривые, квадраты и овалы, фигурки, похожие на иероглифы страны Хань… При дворе герцога знали, что посланник эгейских пиратов увлекается художественной пиктографией – но мало ли какие у кого причуды? Тем более что увлечение своё бывший пират от герцога скрывать не стал и даже подарил «картину», которую юный Варг переварил единственно из вежливости, да потому, что нужен был пират для дела; кому бы в голову пришло, что пиктография служит прикрытием для криптографии и что пират-художник с Эгейского архипелага на самом деле аморийский резидент, глава обширной разведсети, засланной в Нарбоннию после войны?

Итак, с удовольствием посмотрев на своё творение, Ликон сложил бумагу в трубочку, запечатал в специальный непромокаемый цилиндр (для виду в нем хранились иглы), а затем вставил цилиндр в деревянную фигурку вепря и тоже запечатал – фигурку эту Варг направлял в подарок одному из важных пиратских адмиралов; на самом деле, как точно знал Ликон, по пути к архипелагу цилиндр исчезнет из фигурки, и два, максимум, три дня спустя донесение нарбоннского резидента расшифруют и передадут адресату.

Вдруг Ликон вспомнил, что у него имеются ещё четыре схожие фигурки, и решил избавиться от них, на случай обыска. Ликон открыл тайник, достал фигурки, внимательно их осмотрел… и поставил на стол рядом с первой. «Да, очень похожи», – подумал он и бросил первую фигурку, с донесением, в пылающий очаг. Затем, когда она сгорела, резидент передумал и запрятал фигурки обратно в тайник, все, кроме одной.

Ликон посмотрел в окно. «Уже рассвет, а я до сих пор не составил донесение!», – подумал резидент и принялся за работу. Он торопился, поэтому донесение вышло коротким; доктор Ликон Транакис весьма бы изумился, если б узнал, что и другие донесения его, прочитанные в космополисе, были похожи на это:

«Ваше сиятельство!

Имею честь представить Вам очередной отчет о ситуации в Нарбонне.

Узурпатор проводит время в пирах и увеселениях. Так, нынче он убил на охоте кабана и, демонстрируя «широту натуры», угощал мясом наперсников и простой люд, надеясь, видно, так снискать расположение обманутого им народа. Воинственные речи узурпатора тут больше никого не могут возбудить, и даже жалкие крестьяне, некрепкие умом, всерьез его бахвальство не воспринимают.

При узурпаторе теперь имеется свой шут – это старик курьёзного обличия, чем-то похожий на древесного волхва туземных сказок. Волхва все ради смеха называют Мерлином, однако чародейств, конечно, он не производит, а только фокусы, служащие потехой низкой толпе.

Государственными делами узурпатор не занимается, что также позволяет с уверенностью предсказывать скорый конец его правления, причем помимо всякого вмешательства имперской власти.

Vivat Imperator!»

Доктор Ликон Транакис с удовольствием посмотрел на бумагу…

* * *

Пока всё складывается фантастически удачно!

Особенно нам повезло с имперским резидентом. Им оказался не выученный в тайных спецшколах Метиды чистокровный амориец, как можно было ожидать, а грек-ренегат, когда-то перешедший на сторону Империи. Конечно, он умен и мужествен, как подобает лазутчику, но, постоянно живущий под страхом изобличения и возмездия, Ликон некрепок духом, смущать его не слишком сложно.

Отец, однако, опасается иного. Беззубые отчеты Ликона Транакиса рано или поздно вызовут в Темисии подозрения: или резидент скуден умом, или предался неприятелю, или его рукою кто-то водит (sic!). Последнее для нас печальнее всего – достаточно прибыть с инспекцией любому мало-мальски грамотному ментату, и он нас тотчас обнаружит. Не лучше, если взамен беззубого Транакиса пришлют в Нарбонну настоящего фанатика-службиста. А есть ещё Адепты Согласия, к которым невозможно подобраться даже моему отцу… что будет, если и они приедут?

К счастью, пока эти опасения неактуальны. Дела в самой Империи Чудовищ также благоприятствуют нам. Корнелий Марцеллин слишком занят внутренними реформами; нарбоннский же вопрос он полагает для себя решенным: Варг рано или поздно склонит выи, тогда и будет уничтожен, в назидание всем прочим бунтарям. Фасций Клемин, которого новый правитель поставил министром колоний, – заурядный чиновник, к тому же старик семидесяти лет, не питающий каких-либо амбиций и более всего ценящий собственное спокойствие; у меня складывается впечатление, что Корнелий через Фасция Клемина нарочно запускает внешнюю политику, чтобы показать всем, и особенно Софии, как он нуждается в ней. Да, у нас будут неприятности, если София Юстина вернется в министерство: ей довольно одного беззубого послания, чтобы заслать в Нарбоннию целый легион профессиональных инспекторов!

Воистину, нам следует поторопиться.

* * *

148-й Год Симплициссимуса (1787),

27 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога

Доротея сидела у окна и рассматривала диадему. Это была необычная драгоценность, вещь, имеющая собственную богатую историю.

Считалось, что создали её многие века тому назад великие умельцы из норвегов. Убор носили супруги галльских королей, а после распада королевства диадема перешла к женам герцогов Нарбоннских. Она представляла собой обруч с рунами, подобный тому, каким любила скреплять волосы северная богиня Фригг, супруга мудрого Вотана. А украшал убор огромный, величиной с кулак, смарагдовый камень. Однажды – было это лет двести тому назад – нарбоннский герцог подарил историческую диадему аморийскому правителю, который принадлежал к династии Юстинов; так драгоценность оказалась в фамильной коллекции князей. А полтора года тому назад наследница Юстинов, София, передарила диадему Кримхильде, дочери Круна, и та увезла драгоценность на родину. После покушения на герцогиню диадема перешла к Доротее, формальной регентше герцогства, однако вскоре верная жена Варга сочла себя обязанной пожертвовать и ею ради мужа. Замечательная диадема была продана пиратам и, казалось, сгинула навсегда. Поэтому жена герцога искренне изумилась, когда Варг безмолвно, но с любовью, живущей в каждом его взоре, вернул ей эту диадему.

– Я выкупил её для тебя, родная, – сказал Варг.

Доротея всплеснула руками.

– Тебе нужны доспехи, воины и хлеб, а не сверкающие безделушки, – с упреком молвила она.

– Всё это тоже будет, – ответил он, – Мерлин сказал, что найденного золота достаточно, чтобы набрать войско, какого не было у моего отца!

Девушка вздрогнула, когда Варг упомянул имя Мерлина – она всегда была сама не своя, когда видела старика или слышала его имя.

– Ну, не бойся, – с улыбкой сказал Варг, – Мерлин не причинит тебе вреда.

– А тебе? – тихо промолвила Доротея.

– Друид мой друг. Он привел меня к золоту.

– И он же помог тебе вернуть эту диадему?

– Почему ты спрашиваешь?

Доротея оглянулась по сторонам и открыла рот, чтобы что-то сказать… вдруг она побледнела, и слова замерли у неё на языке.

Варг давно заметил у жены внезапные перемены настроения; как и Ромуальд, он полагал их следствиями тягот, которым подвергалась Доротея, сенаторская дочка, а ныне добровольная спутница жизни мятежника.

– Родная, не тревожься, – ласково промолвил он, – мы столько пережили вместе и остались живы! Прошу тебя, не нужно изводить себя проблемами. Решать их – моё дело. Я герцог, государь, а ты всего лишь женщина, моя жена.

Налитые слезами глаза Доротея обратились к Варгу.

– Давно ты мне не говорил такое… – с горечью прошептала она. – Я была тебе другом, не только женщиной, женой. Ну, что ж! Теперь у тебя иные друзья… Мерлин и его сын!

Варг потемнел лицом.

– У Мерлина нет никакого сына, – отрывисто бросил он.

– Да, извини… конечно, я ошиблась. У Мерлина нет никакого сына.

Не в силах больше выдержать облик жены, Варг удалился, и вскоре до Доротеи донеслись раскаты его голоса: герцог бранил каких-то слуг, попавшихся под руку.

– Ах, как нехорошо, – чуть слышно произнес внезапный голос. – Ты, крошка, снова огорчаешь нас. А мы тебя предупреждали. Чего, наивная, надеешься добиться?

Доротея собралась с духом и вскинула голову.

– Варг должен знать, кто вы такие! – воскликнула она в пустоту.

– Он знает.

– Он знает? – смятенным эхом повторила девушка.

– Вернее, он догадывается, – ответил голос. – И это, собственно, уже не может изменить картину. Он, крошка, избран провидением, чтобы нести свободу угнетенным.

– А провидение – это вы и есть? И ваш отец?

– Да, мы и есть, глупенькая: на нас возложена ответственность за судьбы мира, так повелел Единый Бог.

– Вы демоны, – убежденно произнесла Доротея, – и всё, что вы проповедуете, всё, что вы делаете, всё, что несёте людям, проклято! Свобода ваша проклята! И золото проклято, и эта диадема, которой вы надеялись меня купить!

Она с силой отбросила драгоценность.

Невидимый голос, как показалось ей, глумливо рассмеялся.

– Нам нет нужды тобой обременяться, крошка, – услышала она, – ибо ты и так всецело в нашей власти. А будешь забывать об этом, как сегодня, – твой муж узнает, что ты всё время предавала его зловещим амореям.

– Но это ложь! – воскликнула девушка. – Он не поверит вам, он знает, сколь горяча моя любовь к нему и сколь крепка моя верность. Я не смогла бы предать Варга даже и родному отцу!

– Наша правда объяснит многие странности твоего поведения: многие, если не все. Не сомневайся, крошка, он поверит. И сверх того, его любовь к тебе поможет утвердиться в горечи предательства: «Любящий всегда верит тому, чего боится», это сказал Овидий, великий римлянин, певец любви.

– Нет, нет, вы не сделаете это… Я исполняла всё, что вы велели! Не можете вы поступить со мной столь низко – вы, называющие себя борцами за свободу!

– Этические категории нам малоубедительны, глупышка. Я это объяснял тебе не раз. И Варгу объяснял. Я говорил ему: «Если ты мечтаешь освободить свой народ, одно дело. Тогда все средства хороши, ну, или почти все. А если ты мечтаешь остаться в памяти потомков как благородный рыцарь, за правое и великое дело павший, – что ж, тогда сам выбирай, с кем тебе дружить!» Он выбрал. Выбрал нас. Выбрал свободу. Ты его жена. Ergo, его выбор – твой выбор. Не забывай об этом, крошка.

Доротея застонала и упала на кровать – но и там нашел её отрывистый, чуть приглушенный голос:

– У нас, восставших против многовекового рабства, нет и не может быть моральных предрассудков. Мы же не варвары. Мы наследники Рима, дети величайшей из цивилизаций. Сверх того, мы превзошли и преодолели в себе цивилизацию, нас породившую, ибо сумели выпустить свой дух на волю, в прямом и в переносном смысле. Наше мышление свободно. Мы не связаны цепями догм и суеверий. Мы пионеры духа, мы ученые, мы настоящие творцы грядущего миропорядка. И, как ученые, мы утверждаем: всё правильно, что требуется для раскрепощения человеческого духа, для достижения свободы гражданина и народа…

Доротея, содрогаясь от рыданий, заткнула уши, но у неё непрошено возникла мысль: «Какая же это свобода, когда Варг в вашей власти?!»

И был ей мысленный ответ: «Не в нашей власти – а во власти провидения! И никуда ему не деться от своей судьбы: его руками провидение проложит миру путь к свободе, справедливости и счастью».