Текст книги "Охота на Сталина, охота на Гитлера. Тайная борьба спецслужб"

Малия, Виноградова и Кузина вновь арестовали в 1937 году. Шофер, первоначально отрицавший умышленный характер аварии, после пыток «признался», будто Малий во время движения автомобиля вырвал у него руль и направил машину резко вправо, в результате чего кузов врезался в дом, а Борисов при этом погиб. На очной ставке с Кузиным Малий и Виноградов настаивали на версии о несчастном случае. Однако через месяц соответствующей «обработки» тоже «признались», что убили Борисова по заданию контрреволюционной организации. В судебном заседании Виноградов и Малий от прежних показаний отказались, заявив, что дали их, только чтобы сохранить себе жизнь. Жизнь им не сохранили. Кузин отделался лагерным сроком.

Заметим сразу, что, если бы чекисты и шофер действительно убили Борисова в рамках широкого заговора против Кирова, инициированного Сталиным, от них, как от нежелательных свидетелей, поспешили бы избавиться в ближайшие недели и месяцы, а не откладывали бы это дело на целых три года. Объяснение судьбы данной тройки, думается, куда проще. В 1937 году новый нарком Ежов «очищал» органы от людей прежнего наркома – Ягоды. Каждому из репрессированных по возможности вменялись в вину те или иные эпизоды их служебной деятельности, разумеется, извращенные следователями до неузнаваемости. Виноградову и Малию логично было инкриминировать случай с Борисовым. Ежов истребил большинство офицеров НКВД их уровня, поэтому гибель конвоиров Борисова была почти неизбежна. Тем более что они, пусть косвенно, оказались замешаны в событиях, связанных с убийством Кирова. Это убийство только что инкриминировали Каменеву и Зиновьеву на процессе 1936 года. На очереди были новые кандидаты в убийцы Мироныча – Бухарин, Рыков, Ягода и их соратники. В таких условиях очень заманчивым представлялось обвинить подчиненных Ягоды в устранении важнейшего свидетеля по кировскому делу. Кузина же расстреливать не стали потому, что в рамках НКВД он был слишком мелкой сошкой – обыкновенный шофер, да и вообще после 1934 года в органах больше не работал. Поэтому Кузина просто отправили в лагерь.

После ХХ съезда партии шофера освободили и реабилитировали. Дважды после этого Кузин давал показания комиссии по расследованию убийства Кирова. В первый раз он сообщил, что смерть Борисова наступила в результате аварии. Во втором – рассказал о происшествии более подробно. По словам Кузина, встречный грузовик выскочил внезапно, хотя и на небольшой скорости (машина же с Борисовым, как мы помним, шла на большой скорости). Сидевший рядом с шофером Малий вырвал у него руль и резко повернул его. Столкновения удалось избежать, но в результате автомобиль роковым образом ударился о стену дома. Все эти показания никак не противоречат версии о несчастном случае.

28 января 1991 года известный политический деятель академик А. Н. Яковлев в «Правде» обнародовал сведения о письме бывшего начальника лечебно-санитарного отдела ленинградского управления НКВД С. А. Мамушина о том, что судебно-медицинская экспертиза 1934 года по делу Борисова, в проведении которой он участвовал, будто бы игнорировала тот факт, что на черепе погибшего были многочисленные радиально расходящиеся трещины. Такая травма действительно скорее могла свидетельствовать о насильственной смерти, а не о гибели от удара в стену в результате аварии. Однако сам Мамушин, умерший в 1966 году, успел дать свои показания хрущевской комиссии, но ни словом не обмолвился о столь важном обстоятельстве, коренным образом меняющем всю картину происшедшего. По утверждению Яковлева, письмо Мамушина в ЦК передал его сын. Но единственный сын медика погиб в годы Великой Отечественной войны и никак не мог передавать письмо отца после его смерти куда бы то ни было. Дочь же Мамушина Наталья Сергеевна, по ее собственному признанию, никаких отцовских писем в ЦК не направляла. Все это заставляет поставить под очень большое сомнение подлинность так называемого письма Мамушина.

Все версии, выдвинутые многочисленными либеральными публицистами насчет роли Сталина в организации убийства Кирова, так или иначе сводятся к следующему. Диктатор вызвал шефа НКВД Ягоду и то ли прямо приказал, то ли, что представляется большинству авторов таких версий более правдоподобным, каким-то образом намекнул, что надо бы устранить Сергея Мироновича, но так, чтобы свалить потом убийство на врагов. Словом, Иосифа Виссарионовича заставляют действовать в точности так, как действовали многие известные литературные персонажи, имевшие реальных исторических прототипов. Вспомним Бориса Годунова из пьесы Алексея Константиновича Толстого «Царь Федор Иоаннович», наставляющего своего боярина, что сказать служанке, присматривающей за царевичем Дмитрием: «Скажи ей, чтоб царевича блюла». Или вот булгаковский Понтий Пилат, инструктирующий начальника тайной стражи Афрания, как тот должен хранить жизнь Иуды, после чего люди Афрания убивают предателя из Кириафа. Конечно, Сталин мог сказать Ягоде что-нибудь вроде этого. Впрочем, мог сказать кому угодно, но вряд ли Ягоде, которому не вполне доверял. Сохранилась сталинская записка главе ОГПУ В. Р. Менжинскому: «Т. Менжинский, прошу держать в секрете содержание нашей беседы о делах в ОГПУ (пока что!). Я имею в виду коллегию ОГПУ (включая и Ягоду), члены которой не должны знать пока содержание беседы. Что касается секретарей ЦК, с ними можно говорить совершенно свободно. Привет! И. Сталин». Выходит, обсуждать «совершенно свободно» дела ОГПУ Иосиф Виссарионович с Генрихом Григорьевичем опасался, а вот поручить, пусть намеками, иносказаниями, такое рискованное дело, как убийство Кирова, почему-то не побоялся. К тому же получается, что либо Сталин недостаточно понятно говорил, либо Ягода плохо слушал. Ведь сразу после покушения глава НКВД ориентировал своих подчиненных на поиски «белогвардейского» следа, Сталина же, как выяснилось очень скоро, куда больше устраивало, чтобы Кирова убили троцкисты и зиновьевцы.

Почему же Сталин, как кажется многим, стремился уничтожить славного Мироныча, которому чуть ли не демонстративно покровительствовал? И здесь у всезнающих публицистов готов ответ. На XVII съезде партии в январе все того же 1934 года будто бы более четверти делегатов – 292 из 1225 – проголосовали против Сталина при тайных выборах членов ЦК, тогда как Киров получил меньше всех голосов против, и в кулуарах съезда ему якобы всерьез предлагали стать новым генеральным секретарем вместо Сталина, который очень многих делегатов отчего-то уже не устраивал. Такая гипотеза превосходно вписывается в легенду о «добром» Кирове и «злом» Сталине. Последнему для законченного облика мифологического злодея как раз недоставало убийства лучшего друга, принесенного в жертву неким темным замыслам. Подобная легенда хороша для художественного произведения, для тех же «Детей Арбата» Анатолия Рыбакова. К сожалению, она не находит подтверждения в сохранившихся документах и воспоминаниях непосредственных свидетелей и участников голосования по выборам ЦК на XVII съезде. После ХХ съезда комиссия по расследованию убийства Кирова обнаружила протоколы подсчета голосов на выборах ЦК в 1934 году. Оказалось, что бюллетени для голосования были розданы 1225 делегатам из 1227, однако в голосовании участвовало только 1059 человек. 166 бюллетеней, получается, подевались неизвестно куда. Однако установлено, что некоторые делегаты из числа бывших оппозиционеров, подвергшись критике, предпочли покинуть съезд еще до выборов руководящих органов партии, опасаясь для себя неприятностей, и в голосовании не участвовали, хотя бюллетени получили. Согласно протоколу счетной комиссии съезда, Сталин получил 3 голоса против, а Киров – 4, что, кстати сказать, отнюдь не являлось наилучшими результатами, поскольку несколько кандидатов из числа тех, кого другие делегаты почти не знали, вообще не имели голосов против. Даже если принять версию, что была произведена какая-то подтасовка бюллетеней, эта подтасовка вряд ли могла кардинально изменить соотношение между голосами, поданными против Сталина и Кирова. Ведь голосовать против Сталина могли главным образом бывшие оппозиционеры, которые и к Кирову не испытывали симпатий и вычеркнули бы в этом случае и его имя. Такой авторитетный в данном случае свидетель, как Хрущев, на XVII съезде впервые избранный в состав ЦК, вспоминал, что против него было подано 6 голосов (тут Никита Сергеевич не удержался от существенной корректировки истины в свою пользу: по протоколу против него проголосовал 221 делегат). О том, что 292 голоса якобы было подано против Сталина, главный разоблачитель сталинских преступлений не обмолвился ни словом.

Кто же, интересно, мог предлагать Кирову сменить Сталина на посту генерального секретаря (кстати, сам этот термин в 1934 году официально уже не употреблялся)? Бывшие оппозиционеры, для борьбы с которыми Киров и был послан Сталиным в Ленинград? Думаю, тут и отвечать не надо. Некое новое «здоровое ядро» в руководстве партии, распознавшее подлую сущность Сталина, хотя ранее его и поддерживавшее, и думавшее вручить Кирову бразды правления? Никакими объективными данными существование подобного «ядра» не подтверждается, и мне не удалось нигде найти имен тех партийных деятелей, которые будто бы участвовали в этой неродившейся антисталинской оппозиции. Боюсь, что это – еще один миф, как и многое другое, что связано с кировским делом.

Даже если предположить, что какое-то подобие антисталинского заговора среди части делегатов существовало, Киров явно должен был быть одним из последних, к кому они обратились бы за содействием. Помешала бы не только широко известная дружба Кирова и Сталина. Мироныч до своей гибели был сравнительно мало известен в партии за пределами тех регионов, где ему довелось работать, Северного Кавказа и Ленинградской области. Этим, очевидно, могло объясняться и малое число голосов, поданных против него при выборах ЦК на XVII съезде. Сталин, введя своего друга в 1934 году в состав Оргбюро, как раз и пытался активизировать его работу во всесоюзном, а не только в ленинградском масштабе. Киров вообще редко появлялся на заседаниях Политбюро. В 1932 году, например, он участвовал в 9 заседаниях из 37, в 1933-м – в 6 из 25. Та же картина сохранилась и в 1934 году, когда Киров был избран секретарем ЦК, и по договоренности со Сталиным должен был перебраться на работу в Москву сразу после проведения кампании по отмене продовольственных карточек в Ленинграде (для проведения этого решения он и прибыл в город после последнего в своей жизни Пленума ЦК). Выстрел Николаева не позволил осуществиться данным планам.

Сталина Сергей Миронович поддерживал безоговорочно. Например, в декабре 1929 года на пленуме Ленинградского обкома он заявил: «Если кто-нибудь прямолинейно и твердо, действительно по-ленински, невзирая ни на что отстаивал и отстаивает принципы ленинизма в нашей партии, так это именно товарищ Сталин. Надо сказать прямо, что с того времени, когда Сталин занял руководящую роль в ЦК, вся работа нашей партийной организации безусловно окрепла. Пусть наша партия и впредь под этим испытанным, твердым, надежным руководством идет и дальше от победы к победе». А на XVII съезде, выступая последним и встреченный, как и Сталин, Каганович, Орджоникидзе и другие члены Политбюро, овацией, дошел, казалось, до пределов славословия. Он предложил не принимать съезду специальной резолюции по отчетному докладу ЦК, а «принять к исполнению, как партийный закон, все положения и выводы отчетного доклада тов. Сталина».

Тексты кировских выступлений пестрят избитыми канцелярско-бюрократическими штампами. Наверное, Мироныч как оратор уступал своим оппонентам – Троцкому, Зиновьеву, Бухарину. Вряд ли отличался он и какими-то оригинальными идеями – политическими и экономическими. Киров был, как сейчас говорят, «крепким хозяйственником», хорошим исполнителем, претворявшим в жизнь партийные планы. Сталин таких людей ценил и, наверное, действительно испытывал к Кирову дружеские чувства. Почему нет? Ведь Иосиф Виссарионович Сталин (Джугашвили) – это все-таки не мифологический герой, положительный или отрицательный (в зависимости от того, какая политическая сила творит миф), а живой человек, со своими достоинствами и недостатками, чисто человеческими пристрастиями и чувствами, и потребность в настоящей мужской дружбе он вполне мог испытывать. Почему бы ему не сойтись поближе с точно таким же человеком из мяса и костей Сергеем Мироновичем Кировым (Костриковым). Очевидно, у них совпадали многие взгляды и на будущее страны, и на текущие задачи, партийные и экономические. Совпадает даже то, что оба они в качестве фамилий носили партийные псевдонимы. Впрочем, в этом Киров и Сталин не оригинальны. Традиция эта прочная, начиная с Ленина и Троцкого, Каменева и Зиновьева, Радека и Томского.

Приезжая в Москву, Сергей Миронович в последние годы неизменно все свободное время проводил на сталинской квартире в Кремле. Сталин писал ему теплые письма, советовал, где лучше отдохнуть, радовался, если в отпуске доводилось встретиться. В Кирове он никогда не видел политического конкурента.

Убийством друга Сталин был потрясен. На похоронах Кирова он поцеловал покойника в лоб и сказал: «Спи спокойно, мой дорогой друг, мы за тебя отомстим». Но Сталин не был бы Сталиным, если бы не использовал гибель даже близкого человека в собственных политических целях, раз к этому открывалась благоприятная возможность.

Боюсь, что легенда о скрытом противостоянии Кирова и Сталина перед 1 декабря 1934 года родилась под влиянием усиленно культивировавшегося еще при Сталине посмертного кировского мифа, с небольшими изменениями дожившего до эпохи перестройки. Что характерно, в советское время выходила масса популярной и художественной литературы о светлой личности Кирова, но почти не переиздавалось после смерти Сталина бесценное, казалось бы, литературное наследие Мироныча – речи и статьи (объемистыми теоретическими трудами Киров ни современников, ни потомков не баловал – в архиве ничего подобного не нашли). Очевидно, тому были две причины. Во-первых, пришлось делать бы большие купюры славословий в адрес Сталина. Во-вторых, и это главное, все кировские публикации и речи были тесно привязаны к текущему моменту и в силу этого были попросту непонятны позднейшим читателям. Важна была только мифологизированная кировская биография, а не написанное им и даже не конкретные результаты его деятельности во главе ленинградских коммунистов.

Каким же он был, Сергей Миронович Киров? Мне кажется, он был довольно обыкновенным человеком. Не аскет, конечно, каким его представляла позднейшая пропаганда. Любил красивых женщин, любил охоту. Но и не гедонист – в шумных многолюдных застольях не участвовал, скорее следовал принципу: делу – время, потехе – час. Звезд с неба не хватал, но и «серой посредственностью», как утверждал Троцкий, не был, раз смог восемь с лишним лет держать под жестким контролем ленинградскую парторганизацию и выполнять и перевыполнять все задания из Москвы. На это ведь тоже способности нужны. По манере общения, судя по всем воспоминаниям, Мироныч был довольно демократичен, запросто беседовал и с рабочими, и с рядовыми партийцами. Думаю, если бы выстрел Николаева не остановил бы столь стремительно развивавшуюся кировскую карьеру (в момент смерти Сергею Мироновичу было всего 48 лет), она бы получила свое продолжение и логическое завершение. Наверняка, пользуясь покровительством Сталина, он стал бы одним из первых лиц в партии и государстве, благополучно избежал бы гибели во всех сталинских чистках и сыграл примерно ту же роль, что его преемник в Ленинграде А. А. Жданов, или В. М. Молотов, или Л. М. Каганович, или Г. М. Маленков.

2 декабря 1934 года «Правда» в некрологе писала: «Товарищ Киров представлял из себя образец большевика, не знавшего страха и трудностей в достижении великой цели, поставленной партией. Его прямота, железная стойкость, его изумительные качества вдохновенного трибуна революции сочетались в нем с той сердечностью и мягкостью в личных товарищеских и дружеских отношениях, с той лучистой теплотой и скромностью, которые присущи настоящему ленинцу».

Подозреваю, что эти строки мог писать сам Сталин. Потому что именно с ним у Кирова прежде всего и существовали «личные товарищеские и дружественные отношения». Не знаю, что правда, а что неизбежная для некролога идеализация в облике Сергея Мироновича, но очень сомневаюсь, что Сталин имел сколько-нибудь серьезные основания желать его смерти. Ведь Киров был рядом с ним в самые тяжелые минуты жизни, в том числе после самоубийства второй жены, Надежды Аллилуевой. Теперь, после смерти единственного друга, Сталин остался один.

И уж совсем рассеивает сомнения насчет возможной роли Сталина в убийстве Кирова свидетельство перебежчика Г. С. Люшкова. В апреле 1939 года в японском журнале «Киицо» он писал, что был в управлении НКВД, на Литейном проспекте, 4, вместе с Аграновым, когда позвонил Сталин и потребовал срочно доставить Борисова в Смольный на допрос. Агранов, по словам Люшкова, сразу же отдал соответствующее распоряжение. От звонка Сталина до аварии произошло всего полчаса, что, по утверждению бывшего заместителя начальника секретно-политического отдела, было абсолютно недостаточно для организации покушения. 3 июля 1938 года, вскоре после своего побега, Люшков в крупной японской газете «Иомиури» честно покаялся во всем, что сделал дурного во время работы чекистом: «Я до последнего времени совершал большие преступления перед народом, так как я активно сотрудничал со Сталиным в проведении его политического обмана и терроризма. Я действительно предатель. Но я предатель только по отношению к Сталину. Я впервые почувствовал колебания со времени убийства Кирова Николаевым в конце 1934 года. Этот случай был фатальным для страны, так же, как и для партии. Я был тогда в Ленинграде. Я не только непосредственно занимался расследованием дела об убийстве Кирова, но и активно принимал участие в публичных процессах и казнях, проводившихся после кировского дела под руководством Ежова. Я имел отношение к следующим делам: 1. Дело так называемого ленинградского центра в начале 1935 года (первый процесс Каменева и Зиновьева. – Б. С.). 2. Дело террористического центра о заговоре в Кремле в 1935 году (по этому делу пострадали секретарь ВЦИК А. С. Енукидзе и его товарищи. – Б. С.). Перед всем миром я могу удостоверить с полной ответственностью, что все эти мнимые заговоры никогда не существовали, и все они были преднамеренно сфабрикованы.

Николаев, безусловно, не принадлежал к группе Зиновьева. Он был ненормальный человек, страдавший манией величия. Он решил погибнуть, чтобы стать историческим героем. Это явствует из его дневника».

Думаю, с мнением бывшего чекиста мы можем согласиться. Кстати, вообще в эмиграции версию о выстреле Николаева как дело одиночки встретили довольно сочувственно. Например, меньшевистский «Социалистический вестник» еще в начале 1935 года высказывал предположение, что «убийство Кирова могло быть и чисто случайным, индивидуальным актом, продиктованным личными мотивами». Теперь, я надеюсь, у читателей уже не осталось сомнений, что так оно и было на самом деле.

Правда, сомневающиеся найдутся всегда. Вот уже упоминавшийся А. Н. Яковлев 4 июля 1990 года на встрече с молодыми коммунистами заявлял: «Я лично не убежден в тех доказательствах, в которых говорится, что к смерти Кирова непричастно высшее руководство, в частности Сталин. Многое в таких доказательствах не сходится. Комиссия (имеется в виду комиссия по расследованию убийства Кирова, созданная после XX съезда партии. – Б. С.) исследовала все, но сколько в этих исследованиях дырок! Хотя и очень сложно довести это дело до конца, людей живых уже не осталось, документы уничтожены, но сделать это необходимо. Можно уверенно сказать, что окружение Сталина – мерзавцы первой степени и все в крови».

Ну что тут остается сказать? Уважаемый Александр Николаевич вольно или невольно забыл о принципе презумпции невиновности. А ведь согласно этому принципу, обвиняемому совсем не требуется доказывать свою невиновность, а наоборот, обвинение обязано пытаться доказать его вину. По А. Н. Яковлеву же получается, что требуется доказывать невиновность Сталина и других руководителей страны в гибели Кирова, а если эти доказательства не кажутся убедительными, то, выходит, этих людей можно считать в той или иной степени виновными.

Безусловно, Сталин и его окружение – исторические персонажи, мягко говоря, малопривлекательные, уничтожившие миллионы людей и совершившие массу действительных, а не мнимых преступлений, и руки у всех у них, вне всякого сомнения, по локоть в крови. Только, похоже, многие забывают, что в понятие «сталинское окружение» входят и сам Киров, едва ли не ближайший к Сталину человек из партийного руководства, и Хрущев. Что касается Хрущева, то он по должности никак не мог избежать причастности к массовым репрессиям 30-х и последующих годов, а потом, уже как глава партии, сам инициировал кровавые бойни в Будапеште и Новочеркасске.

Киров до террора 30-х годов не дожил – своей гибелью он как раз и проложил ему дорогу. Однако трудно усомниться, что в Гражданскую войну при обороне Астрахани он обходился без повсеместного тогда «красного террора» и наверняка санкционировал уничтожение тысяч и тысяч невинных людей. Да и при проведении насильственной коллективизации, повлекшей миллионные жертвы, Киров уже был в составе Политбюро и вместе со Сталиным и другими несет свою долю ответственности за эту преступную и кровавую акцию. Его последняя поездка в Казахстан по делам хлебозаготовок происходила в тот период, когда в этой республике был массовый голод, и действия Мироныча только усугубляли положение местных жителей. Свидетельств же, что Киров как-то выступал против политики коллективизации, даже в эпоху гласности и перестройки, когда коллективизация окончательно перестала быть «священной коровой», обнародовано не было. Наверное, их и в природе не существует.

А. Н. Яковлев прав, что вряд ли можно будет найти в будущем новые документы или живых свидетелей по делу Кирова. Но и имеющиеся свидетельства позволяют его комиссии реабилитировать некоторых лиц, чья судьба оказалась тесно переплетена с делом Кирова. Например, заместителя Медведя И. В. Запорожца, которому молва приписывает чуть ли не решающую роль в организации покушения. Запорожец будто бы лично инструктировал Николаева и отдал распоряжение отпустить его после мифического двукратного задержания будущего террориста с оружием у Смольного. На самом деле Иван Васильевич, как явствует из допросов Николаева, никогда с ним не встречался. Запорожец физически не мог руководить никаким заговором против Кирова, поскольку еще в конце августа 1934 года был госпитализирован в связи с тяжелым переломом ноги, а сразу из госпиталя 11 ноября отправился в санаторий для продолжения лечения. В момент убийства Кирова его вообще не было в Ленинграде. Тем не менее в 1938 году Запорожца расстреляли именно за участие в подготовке покушения на Кирова. И до сих пор не реабилитировали. Может быть, из-за участия в массовых репрессиях? Но ведь Запорожец почти все время занимался «врагом внешним», а не «внутренним», проще говоря, разведкой. Медведь и Фомин, между прочим, давно реабилитированы.

Мотив, толкнувший Николаева на преступление, можно сформулировать так: маленький человек в одночасье захотел стать великим, даже ценой собственной жизни. Леонид Васильевич по простоте душевной и, возможно, вследствие полного отрицания учения Иисуса Христа (что естественно для коммуниста), наверное, даже не думал, хорошо ли входить в историю с помощью убийства человека, никакого зла, кстати сказать, лично ему, Николаеву, не сделавшего. Ведь, в конце концов, смешно требовать у руководителя такого уровня быть в курсе обид всех кем-либо обиженных коммунистов Ленинграда и области. Не думал Николаев и о том, что выстрел, действительно прогремевший на весь мир, приведет к гибели не только Кирова и его самого, но еще и тысяч и тысяч абсолютно невинных людей, в том числе и почти всех николаевских родных и близких. Жену, мать, сестру и брата Леонид Васильевич, как кажется, любил и во всяком случае не желал им зла.

И Мильда, несмотря на сложный характер мужа, его любила, потому что и после покушения не отмежевалась от мужа достаточно решительно, публично, гневно (если бы отмежевалась, может быть, спасла бы себе жизнь). В феврале 1935 года ее арестовали. А уже 11 марта Ульрих направил Сталину служебную записку: «9 марта с. г. выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР под моим председательством рассмотрела в закрытом судебном заседании в г. Ленинграде Кулинера (здесь ошибка, поскольку мужа сестры Мильды Ольги в действительности звали Роман Кулишер; характерно, что Ульрих даже точно не запомнил фамилию одного из подсудимых – столь скорым было разбирательство. – Б. С.). Мильда Драуле на тот вопрос, какую она преследовала цель, добиваясь пропуска на собрание партактива 1 декабря, где должен был делать доклад т. Киров, ответила, что „она хотела помогать Леониду Николаеву“. В чем? „Там было бы видно по обстоятельствам“. Таким образом, нами установлено, что подсудимые хотели помочь Николаеву в совершении теракта, все трое приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. В ночь на 10 марта приговор приведен в исполнение. Прошу указаний: давать ли сообщение в прессу». (Сталин решил ничего не сообщать.) Все другие родственники Николаева тоже были расстреляны или окончили жизнь в ссылках.

Можно с уверенностью утверждать, что бедная Мильда действительно хотела помочь мужу достать билет в Таврический дворец. Только о замысле покушения она, несчастная, ничего не ведала и думала, что на партактиве Леонид сможет лично увидеться с Кировым и изложить ему свою жалобу. Однако Ульрих, постепенно осваивавший не такую уж сложную в тоталитарном обществе науку судебной фальсификации, просто вырвал из контекста слова подсудимой и представил Сталину «убедительное доказательство» ее вины.

Николаев, Мильда, ее сестра, муж сестры и многие другие были расстреляны по новому закону, спешно принятому вечером 1 декабря 1934 года. Хотя Сталин был потрясен смертью Кирова, он тотчас же продиктовал следующее постановление ЦИК: «1. Следственным властям – вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком. 2. Судебным органам не задерживать исполнение приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств преступников о помиловании, так как Президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению (потому-то Николаева и его товарищей по процессу расстреляли так быстро – их так и не написанные ходатайства заранее считались отклоненными. – Б. С.). 3. Органам Наркомвнудела – приводить в исполнение приговоры о высшей мере наказания в отношении преступников названных выше категорий немедленно по вынесении судебных приговоров».

Очевидно, у Сталина давно уже зародилась в голове идея такого закона, и он ждал лишь повода, которым стала гибель друга. Несмотря на то что гибелью Кирова Сталин был очень расстроен, он не забыл о политической стороне дела и немедленно ввел в дело расстрельное постановление. Оно сразу же было принято к исполнению, хотя в нарушение юридических норм вышло без подписи председателя ЦИК М. И. Калинина, за одной подписью секретаря А. С. Енукидзе (по злой иронии судьбы, он сам впоследствии стал жертвой закона от 1 декабря 1934 года). По делу Кирова по данному постановлению в 1934–1935 годах было арестовано и осуждено 843 человека. За ними последовали еще сотни тысяч и миллионы невинных жертв. На террористический акт одиночки власть ответила государственным террором.