Текст книги "Атаманщина"

– пред всем трудовым народом сейчас стоят такие задачи: 1) полное уничтожение власти капитала; 2) упразднение всех учреждений и институтов буржуазного строя; 3) организация общества на новых трудовых началах, но не путем насилия, а путем долгого, терпеливого и любовного показа.

Отсюда политическая программа «Российской пролетарско-крестьянской Республики» такова:

1. Вся власть принадлежит трудовому народу в лице подлинных Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов от трудящихся, которые должны быть исполнителями воли народа и его руководителями в созидании новой жизни. Следовательно, необходимо немедленное восстановление всеми мерами и средствами в центре и на местах доподлинной власти Советов путем перевыборов на основе свободной социальной агитации всех Советов и созыва Всероссийского Съезда Советов представителей перевыбранных Советов.

2. Упразднение бюрократической власти, создавшей между трудовыми массами и властью непроходимую преграду, переизбрание всех исполнительных органов Советской власти и пересмотр всего личного состава советских сотрудников.

3. Упразднение Совета Народных Комиссаров с передачей всех функций Центральному Исполнительному Комитету.

4. Предоставление Советам широких полномочий на местах в хозяйственном строительстве страны.

5. Упразднение смертной казни.

Долой смертную казнь! Когда Керенский старался восстановить смертную казнь за неисполнение боевых приказов, коммунисты кричали, что Керенский палач, сами же теперь применяют ее на каждом шагу. Дезертиры, т. е. не признающие коммунистов, расстреливаются ими сотнями.

Еще раз: долой смертную казнь!

6. Упразднение чрезвычайных комиссий и ревкомов.

7. Установление для революционных социалистических партий полной свободы слова, печати, собраний, союзов.

8. Неуклонное проведение в жизнь социализации земли и содействие объединению всех средств производства.

9. Социализация фабрично-заводской промышленности.

10. Пересмотр и установление справедливых налоговых ставок на Всероссийском Съезде Советов.

11. В целях борьбы с голодом: упразднение системы реквизиций, восстановившей деревню против города. Упразднение всех бюрократических учреждений по выкачиванию хлеба из деревни. Борьба с мировым империализмом для осуществления продуктообмена внутри Советской Республики чрез потребительно-трудовую крестьянскую и рабочую кооперацию на основе общероссийского плана.

12. Пока враг угрожает революции, существование Красной Армии жизненно необходимо, а потому рабочий и крестьянин должны смотреть на армию как на свое детище, без которого невозможно существование революции, а следовательно, невозможна власть трудящихся над землею.

13. Желательно полное единение всех революционных сил на общей программе для скорейшего проведения в жизнь социального строя.

14. Всеми мерами и средствами остановить начавшееся коммунистами беспощадное истребление казачества, раскрыв трудовому крестьянству, чьих это рук дело и скрытый смысл этого адского плана».

Это была программа настоящей третьей силы, врагами которой провозглашались и Деникин, и большевики. При этом общей с большевиками провозглашалась лишь задача разбить Деникина. Но при этом условием разгрома белых ставилось предварительное лишение большевиков монополии на власть. Партия, которую хотел создать Миронов, замышлялась как общероссийская, хотя и с казачьей сердцевиной. Другое дело, что, собираясь избавиться от ужасов расказачивания, ЧК и прочих большевистских прелестей, Миронов провозглашал те же самые утопические цели, что и большевики, но собирался добиваться их сугубо мирными средствами, без смертной казни. Это было недостижимо, но вполне могло сработать в качестве привлекательного лозунга для крестьянских масс. Миронов был тем и опасен большевикам, что провозглашал тот же самый, что и они, грядущий рай на земле, но без крови и насилия Гражданской войны.

И когда 23 августа он выступил с малочисленным корпусом на деникинский фронт, он наверняка преследовал цель объединить вокруг себя сначала донские части красных, а затем – и всю Красную Армию для разгрома Деникина и последующей реализации программы Рабоче-крестьянско-казацкой партии с собой во главе.

Замысел Миронова был абсолютно нереален и мог лишь ослабить советские войска перед лицом Деникина. Вряд ли можно даже назвать мятеж Миронова бонапартистским выступлением. Все-таки ему еще только надо было одержать победу над Деникиным, а в тогдашней обстановке это было для Филиппа Кузьмича недостижимо. Если бы ему удалось разбить Деникина и объединить Красную Армию вокруг себя вместо Ленина и Троцкого, он бы, наверное, мог стать правителем России и попытаться реализовать там крестьянские чаяния – уравнительное распределение земли. Но этот сценарий был абсолютно нереализуем. И, выступая на фронт борьбы с Деникиным, Миронов не провозглашал лозунга свержения большевиков и захвата государственной власти.

16 августа 1919 года Миронов потребовал от Казачьего отдела ВЦИК удалить из корпуса политработников. Казачий отдел это требование не мог бы исполнить, даже если бы хотел.

В январе 1966 года Буденный направил Ворошилову информационный материал в 90 машинописных страниц, озаглавленный «О реабилитации и восхвалении в периодической печати Миронова Ф.К. и Думенко». О Миронове в этом примечательном документе, подготовленном буденновскими порученцами, говорилось, в частности, следующее:

«На организованном им 22 августа митинге в Саранске Миронов заявил, что «коммунисты губят Россию, разложили армию и потому нужно нам, казакам, идти сейчас на фронт, разбить Деникина, а потом повернуть штыки на Москву, чтобы сбросить долой Совет Народных Комиссаров и установить настоящую Советскую власть». В приказе по Донскому корпусу, подписанному Мироновым, говорилось, что причины поражения Красной Армии объясняются «сплошными злостными деяниями господствующей партии, партии коммунистов, восстановивших против себя общее негодование и недовольство трудящихся масс», и «чтобы спасти революционные завоевания, остается один-единственный путь: свалить партию коммунистов. Долой единоличное самодержавие и бюрократизм комиссаров и коммунистов».

В своем ультимативном письме В.И. Ленину Миронов назвал «всю деятельность Коммунистической партии направленной на истребление казачества вообще» и требовал соглашения с эсерами и меньшевиками.

23 августа, выступая на фронт, Миронов провозгласил: «Для спасения революционных завоеваний да будет лозунгом нашего Донского корпуса:

– «Вся земля – крестьянам!»

– «Все фабрики и заводы – рабочим!»

– «Вся власть – трудовому народу в лице подлинных Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов!»

– «Долой единоличное самодержавие и бюрократизм комиссаров и коммунистов!»

Граждане казаки и солдаты Донской области!

Написав эти святые слова на своих красных знаменах и гордо подняв их ввысь, пронесем теперь же, несмотря ни на что, к славным борцам на фронте, истекающим кровью в неравной борьбе, и рядом с ними умрем за истинную свободу, за землю и подлинное счастье человечества, которое оно может выковать только само, но не кучка людей, не знающих жизни.

Своим появлением и именем корпус поднимет дух красных борцов.

Помните, вы не одиноки. С вами подлинная душа измученного народа. Если и погибнете в боях, то погибнете за правду. Любить же правду и умирать за нее завешал Христос.

Лучше смерть в открытом поле, чем возмущение на печке при виде народных мук».

У Миронова было не более 4 тыс. человек, из них не более 3 тыс. – казаков, тогда как батальон донских крестьян не мог считаться преданной лично ему частью.

Однако большевики восприняли мятеж Миронова абсолютно серьезно и бросили на его подавление крупные силы.

Приказ РВС Республики от 12 сентября 1919 года № 150 гласил: «Бывший казачий полковник Миронов одно время сражался в красных войсках против Краснова. Миронов руководствовался личной карьерой, стремясь стать Донским атаманом. Когда полковнику Миронову стало ясно, что Красная Армия сражается не ради его, Миронова, честолюбия, а во имя крестьянской бедноты, Миронов поднял знамя восстания. Вступив в сношение с Мамонтовым и Деникиным, Миронов сбил с толку несколько сот казаков и пытается пробраться с ними в ряды дивизии, чтобы внести туда смуту и передать рабочие и крестьянские полки в руки революционных врагов. Как изменник и предатель Миронов объявлен вне закона. Каждый честный гражданин, которому Миронов попадется на пути, обязан пристрелить его, как бешеную собаку. Смерть предателю!.. Председатель РВСР Троцкий».

Председатель Реввоенсовета знал, что ни с каким Деникиным Миронов соединяться не собирается: тот бы его немедленно повесил. Да и мироновские казаки не горели особым желанием переходить к белым. Но, чтобы настроить против Миронова других красноармейцев, в том числе бойцов Буденного, Троцкий сознательно обвинил Миронова в измене.

На следующий день, 13 сентября, Троцкий выпустил специальную листовку, где утверждал:

«Постыдно и жалко заканчивается карьера бывшего полковника Миронова. Он считал себя, и многие другие почитали его, за большого «революционера». Миронов вел борьбу против Краснова и примкнул со своими первыми партизанскими отрядами к красным советским войскам, что явилось причиной временного присоединения Миронова к революции?

Теперь это совершенно ясно: личное честолюбие, карьеризм, стремление подняться вверх на спине трудящихся масс».

Но были ведь и другие причины – боль за казачество и весь русский народ, народные чаянья свободы, справедливости и счастья. Как нам кажется, Филипп Кузьмич был слишком наивен и добр.

Командир 1-й Донской дивизии мироновского корпуса К.Ф. Булаткин, также назначенный Мироновым комиссаром корпуса, 13 сентября направил обращение к Буденному, под началом которого ранее служил, и другим командирам буденновского корпуса: «Товарищи! Вы идете на идейного борца революции т. Миронова, как на врага. Вас обманули, и он идет к вам как ваш боевой товарищ на встречу, где скажет, кто он и за что идет, и докажет, кто враг ваш и кто нет. Соберите все ближайшие части, дабы можно было всем слушать, за что борется Миронов. За ним идет вся исстрадавшаяся, измученная душа народа. Помните, что Миронов – истинный вождь революции и никогда изменником ее не был. Будьте же и вы рыцарями чести и выйдите на встречу, не пропив безвинно капли крови. Да здравствует всемирная революция и ее вожди – Буденный, Миронов, Думенко и др.».

Но Буденный был уверен, что Миронов планирует переметнуться к белым. На самом деле Филипп Кузьмич собирался бороться с Деникиным, но без комиссаров, в которых видел угнетателей и истребителей казачества. Вероятно, он надеялся, что, сплотив вокруг себя революционных казаков, а также другие красноармейские части, которые подчинятся его авторитету, он сумеет разбить Деникина. На самом деле таким образом он мог только вызвать раскол в советском фронте и облегчить реализацию Деникиным его плана похода на Москву. Но, в любом случае, до разгрома Деникина Миронов идти на Москву не собирался, и его выступление нельзя рассматривать как бонапартистское.

Интересно, что ранее бойцы Миронова сами порой участвовали в расказачивании, хотя их командир и выступал против политики компартии в этом вопросе. Так, в хуторе Большом Усть-Хоперской станицы казаки 1-го Донского революционного полка 23-й дивизии, которой командовал Миронов, изрубили, предварительно оттаскав за бороды, 20 стариков «за злостную агитацию» (те пытались их «усовестить и наставить на путь истинный»). В станице Нижнечирской красные казаки разбили лавки и раздавали имущество населению, попутно устроив самосуд над «местной контрой».

14 сентября 1919 года кавкорпус Буденного разоружил Особый казачий корпус Ф.К. Миронова. Часть казаков Миронова были включены в корпус Буденного. Это произошло у хутора Сатаровский станицы Старо-Анненской. Семен Михайлович писал в мемуарах: «Я хотел ехать к Миронову, чтобы арестовать его, но Городовиков подскочил к Миронову, взял его под конвой и привел ко мне.

Миронов страшно возмущался.

– Что это за произвол, товарищ Буденный? – кричал он. – Какой-то калмык, как бандит, хватает меня, командира красного корпуса, тянет к вам и даже не хочет разговаривать. Я построил свой корпус, чтобы совместно с вашим корпусом провести митинг и призвать бойцов к усилиям для спасения демократии.

– Какую вы демократию собрались спасать? Буржуазную! Нет, господин Миронов, поздно, опоздали!.. Вы обезоружены как изменник, объявленный вне закона.

– Вот какой ты, незаконный живешь, а еще ругаешься! – укоризненно покачал головой Городовиков».

Сразу после ареста совещание командного и политического состава мироновского корпуса Буденного утвердило приказ, согласно которому объявленный вне закона Миронов должен был быть расстрелян, а другие командиры мятежного корпуса – преданы суду. Но Миронова спас Троцкий, неожиданно прибывший в расположение буденновцев. У Льва Давыдовича были насчет Миронова свои планы. В период наступления Деникина большевикам требовалось привлечь на свою сторону хотя бы часть казачества. А Миронов был популярен среди казаков. Поэтому после показательного судебного процесса, на котором Филипп Кузьмич и его товарищи были приговорены к смерти, ВЦИК их помиловал. Троцкий был инициатором помилования, что видно из двух его телеграмм в адрес члена Военного Совета Южного фронта: «По прямому проводу. Шифром. Балашов. Смилге. Отчет о мироновском процессе наводит на мысль, что дело идет к мягкому приговору. Ввиду поведения Миронова полагаю, что такое решение было, пожалуй, целесообразно. Медленность нашего наступления на Дон требует усиленного политического воздействия и на казачество в целях его раскола. Для этой миссии, может быть, воспользоваться Мироновым, вызвав его в Москву после приговора к расстрелу и помиловав его через ВЦИК – при его обязательстве направиться в тыл и поднять там восстание. Сообщите ваши соображения по этому поводу. 7 октября 1919 года. № 408. Предреввоенсовета Троцкий».

Во второй телеграмме говорилось: «Я ставлю в Политбюро Цека на обсуждение вопрос об изменении политики к донскому казачеству. Мы даем Дону, Кубани полную «автономию», наши войска очищают Дон. Казаки целиком порывают с Деникиным. Должны быть созданы соответственные гарантии. Посредниками могли бы выступать Миронов и его товарищи, коим надлежало бы отправиться в глубь Дона. Пришлите Ваши письменные соображения одновременно с отправкой сюда Миронова и других. В целях осторожности Миронова сразу не отпускать, а отправить под мягким, но бдительным контролем в Москву. Здесь вопрос о его судьбе сможет быть разрешен. 10 октября 1919 года. № 409. Предреввоенсовета Троцкий».

Миронов был вновь обласкан Советской властью: введен в состав Донского совнаркома, затем командовал 2-й Конной армией в боях в Северной Таврии и при взятии Крыма.

Правда, надежность 2-й Конной армии, состоявшей в значительной мере из бывших бойцов корпуса Думенко, вызывала большие сомнения как у большевиков, так и у представителей «третьей силы» – махновцев. Так, председатель культпросвета махновской армии Петр Аршинов в мемуарах утверждал: «Вел тайную переписку с махновским штабом и командарм 2-й Конной Миронов, чья кавалерия брала Крым бок о бок с Повстармией. Родной брат командарма с 1919 г. был в махновщине начштаба 2-го Азовского корпуса. И, по словам Белаша (начальник штаба махновской повстанческой армии. – Б. С.), 2-я Конная готова была восстать по первому сигналу».

Конечно, в мемуарах один из идеологов махновского движения мог и присочинить насчет переговоров Миронова с Махно. Но некоторая идеологическая близость у двух этих деятелей, безусловно, была. Миронов, как и Махно, был крестьянским вождем и не любил коммунистов и продразверстку, хотя никогда не заявлял открыто о своей приверженности анархизму и не боролся открыто против большевиков, хотя и резко критиковал «лжекоммунистов». Кстати сказать, именно пятитысячный экспедиционный корпус повстанческой армии Нестора Махно под руководством Семена Каретникова нанес основной удар по врангелевскому конному корпусу генерала Барбовича и первым форсировал Сиваш. Между прочим, 2-я Конная лишь ненамного превосходила махновцев по численности, насчитывая всего 6 тысяч человек и далеко уступая в этом отношении 1-й Конной.

В 1921 году Миронов был вновь арестован и расстрелян по приказу Дзержинского. Можно не сомневаться, что вопрос о судьбе Филиппа Кузьмича решался на Политбюро, но соответствующий протокол до сих пор не обнародован.

Из Бутырской тюрьмы Миронов написал главе ВЦИК М.И. Калинину длинное письмо, надеясь на снисхождение. Вот его избранные места:

«Уважаемые товарищи и граждане!

В письме (№ 61, «Правда») Центрально-контрольной комиссии говорится:

«Партия сознает себя единой сплоченной армией, передовым отрядом трудящихся, направляющей борьбу и руководящей ею так, чтобы отстающие умели подойти, а забежавшие вперед не оторвались от тех широких масс, которые должны претворить в жизнь задачи нового строительства»…

За 4 года революционной борьбы я от широких масс не оторвался, но отстал ли или забежал вперед, и сам не знаю, а сидя в Бутырской тюрьме с больным сердцем, чувствую, что сижу и страдаю за этот лозунг…

К Вам обращается тот, кто ценой жизни и остатков нервов вырвал 13–14 октября 1920 года у села Шолохова победу из рук барона Врангеля, но кого «долюшка» сохранила, чтобы дотерзать в Бутырской тюрьме, тот, кто в смертельной схватке свалил опору Врангеля – генерала Бабиева, и от искусных действий которого застрелился начдив Марковской, генерал граф Третьяков.

К Вам обращается тот, кто в Вашем присутствии 25 октября 1920 года на правом берегу Днепра у села Верхне-Тарновское звал красных бойцов 16-й кавдивизии взять в ту же ночь белевший за широкой рекою монастырь, а к Рождеству водрузить Красное знамя труда над Севастополем. Вы пережили эти минуты высокого подъема со 2-й Конной армией, а как она и ее командарм исполнили свой революционный долг, красноречиво свидетельствует приказ по Реввоенсовету республики от 4 декабря 1920 года за № 7078.

К Вам обращается тот, кто вырвал инициативу победы из рук Врангеля 13–14 октября, кто вырвал в эти дни черное знамя генерала Шкуро с изображением головы волка (эмблема хищника-капиталиста) с надписью «За единую и неделимую Россию» и передал Вам в руки как залог верности социальной революции между политическими вождями и с ее вождями Красной Армии.

К Вам обращается за социальной справедливостью именно усталый и истерзанный, и если Вы, Михаил Иванович, останетесь глухи до 15 апреля 1921 года, я покончу жизнь в тюрьме голодной смертью.

Если бы я хоть немного чувствовал себя виноватым, я позором счел бы жить и обращаться с этим письмом. Я слишком горд, чтобы входить в сделку с моей совестью. Вся моя многострадальная жизнь и 18-летняя революционная борьба говорит о неутомимой жажде справедливости, глубокой любви к трудящимся, о моем бескорыстии и честности тех средств борьбы, к которым я прибегал, чтобы увидеть равенство и братство между людьми.

Мне предъявлено чудовищное обвинение «в организации восстания на Дону против Советской власти». Основанием к такой нелепости послужило то, что поднявший восстание в Усть-Медведицком округе бандит Вакулин в своих воззваниях сослался на меня как на пользующегося популярностью на Дону, что я его поддержу со 2-й Конной армией. Он одинаково сослался и на поддержку т. Буденного. Вакулин поднял восстание 18 декабря 1920 года, а я в это время громил на Украине банды Махно, и о его восстании мне стало известно из оперативных сводок. Помимо восстания в означенном округе, таковые почти одновременно вспыхнули в других округах, под влиянием, как можно судить, антоновского восстания в Воронежской губернии. Ссылка Вакулина на поддержку Антонова была естественна, но ссылка на меня и т. Буденного – провокационная ложь…

…Не хочу допускать мысли, чтобы Советская власть по подлому необоснованному доносу гильотинировала одного из лучших своих борцов – «доблестного командира 2-й Конной армии», как сказано в приказе РВС Республики от 4 декабря 1920 года за № 7078. Не хочу верить, чтобы подлая клевета была сильнее очевидности моих политических и боевых заслуг перед социальной революцией и Советской властью, моей честности и искренности перед ней. Не хочу верить, чтобы подлая клевета затмила яркий образ ордена Красного Знамени, этого символа мировой пролетарской революции, который я ношу с нескрываемой гордостью. Не хочу верить, чтобы под ядовитым дыханием клеветы потускнел клинок золотого почетного оружия и чтобы минутная стрелка золотых часов остановила свой ход, когда рука предателя сдавит мое горло под его сатанинский хохот.

Не хочу верить, чтобы старый революционер, ставший на платформу Советской власти с первой минуты ее зарождения – 25 октября 1917 года, – чтобы старый революционер из царских офицеров, гонимых за «красноту», помогший генералу Каледину оставить рабочих в покое, бивший Краснова, Деникина и Врангеля, был томим в тюрьме на радость врагам.

Я хочу верить, что вновь поведу красные полки к победе к Бухаресту, Будапешту и т. д., как я говорил в злополучное 8 февраля злополучной для меня «пятерке», в коей нашлись провокаторы.

Откуда же я черпал такую надежду?

Прежде всего в своей невиновности перед Советской властью. Затем то, что заставляло страдать и неотвязчиво стучало в голову, признано Вами и X съездом партии; «Без сплоченного союза рабочих и крестьян победа невозможна. Что эти основные силы, на которых держится революция, – разлагаются, и наша задача снова сплотить и объединить их, чтобы каждый понял, что усталость грозит не только партии коммунистов, но всему трудовому населению республики» (Газ. «Правда» № 63).

Я ратовал за самостоятельность трудящихся масс – смотрите показание следователю от 26 февраля, а 22 марта появляется статья в газете «Правда» № 61, где говорится, «что нужна самодеятельность земледельца». Отстал ли я или забежал и тут – не знаю.

Все вышеизложенное, в связи «с новым поворотом в хозяйственной политике Советской власти» (газ. «Правда» № 62), в связи со «взятым курсом на решительное сближение с массами» (газ. «Правда» № 58), дает мне веру, что ВЦИК по Вашему докладу ускорит мое освобождение, ибо я не признаю за собою никакой вины.

Режим тюрьмы пагубно действует на мое слабое, расшатанное тяжелою многолетнею борьбою здоровье. Я медленно чахну.

Что помогло мне сделать на протяжении месяца, с 5 сентября по 5 октября 1920 года, 2-ю Конную армию не только боеспособной, но и непобедимою, несмотря на двукратный ее перед этим разгром, несмотря на пестрое пополнение, бросавшееся наспех республикой со всех концов? Только искренний голос души, которым я звал разбить Врангеля. Только таким голосом можно увлечь массу. Эхо его Вы найдете в моих мемуарах «Как начался разгром Врангеля», отобранных у меня при аресте.

«К массам» – главный лозунг X съезда. И если этот лозунг иллюстрировать декретом (газ. «Известия» № 67) о разрешении свободного обмена, продажи и покупки хлебных и зернофуражных продуктов, то, казалось бы, что для Советской власти как раз наступило время через меня как партийного и для партии претворить в жизнь во всей силе брошенный лозунг и решительно сблизиться с массами, – а меня вместо этого бросили в тюрьму. Этот новый декрет перенес мои воспоминания назад и заставляет поделиться с Вами весьма характерным явлением нашего бурного времени.

В числе отобранных у меня при аресте бумаг и документов имеется ряд заявлений на то, как население Усть-Медведицкого округа, гонимое голодом, вынуждалось ехать в соседний Верхне-Донской округ, где еще в отдаленных станицах и хуторах имелись запасы хлеба, чтобы на последнюю рубашку выменять кусок хлеба для пухнущих детей, и как оно там безбожно обиралось.

Приемы агентов власти на местах были просты. Если им нужны были вещи, то, не допуская обмена, они отбирали их; если нужен был хлеб, то они, дав возможность совершиться обмену, выпускали назначенную жертву в путь, а потом, нагнав, отбирали хлеб.

Страдания и слезы голодных, обираемых людей заставили меня поднять этот вопрос на окружной партийной конференции в Михайловке 12 февраля 1921 года и всесторонне его осветить, дабы принять какие-нибудь меры и против надвигающегося голода, и против чинимого над голодными людьми произвола, а также и в целях приобретения на весну посевного материала, чтобы не повторить осеннего опыта, когда из-за отсутствия семян поля остались необсемененными.

Предложение мое вызвало горячие споры близоруких политиканов, не замедливших бросить мне обвинение в тенденции к свободной торговле, то есть чуть ли не контрреволюции, что заставило меня сделать протест против пристрастного освещения моей мысли. Я думаю, что это было зафиксировано протоколом для очередного доноса на крамольные мои мысли.

Отстал ли я тут или забежал вперед, но жизнь нам показала, что и центральная власть 23 марта 1921 года своим декретом о свободном обмене, продаже и покупке стала на ту же точку зрения, что и я.

И вот за эту прозорливость меня собираются судить. Советская власть фронт принуждения заменила фронтом убеждения, на котором я был так силен (разгром Каледина, Краснова, Врангеля), но стоять в ряду бойцов этого жизненного фронта мне пока не суждено…

…Еще раз хочу верить, что, освободив меня от клеветы и тяжкого незаслуженного подозрения, вернув мне вновь доверие, как перед разгромом Врангеля, ВЦИК найдет во мне по-прежнему одного из стойких борцов за Советскую власть. Ведь это испытание для коммунистов не за горами. В своей речи товарищ Ленин говорил: «Оказалось, как оказывается постоянно во всей истории революции, что движение пошло зигзагами…» (газ. «Правда» № 57).

Острые углы этих зигзагов в 1918–1919 годах больно резали мою душу за темное, невежественное, но родное мне донское казачество, жестоко обманутое генералами и помещиками, покинутое революционными силами, заплатившее десятками тысяч жизней и полным разорением за свою политическую отсталость, а в 1920–1921 годах эти углы стали еще больнее резать за судьбы социальной революции при страшной экономической разрухе.

И теперь, когда всеми осознаны эти острые углы, когда сами вожди открыто признались в том, если бы я действительно был виноват, мое оправдание, что мы зашли дальше, «чем теоретически и политически было необходимо», когда произнесено, чтобы отстающие успели подойти, а забежавшие вперед не оторвались от широких масс; когда сказано, что «мы должны помогать везде и всюду усталым и истерзанным людям», неужели клевета восторжествует над тем, кто искренне и честно, может быть, спотыкался и ошибался, отставая и забегая, но шел все к той же, одной для коммунистов цели – для укрепления социальной революции.

Неужели светлая страница крымской борьбы, какую вписала 2-я Конная армия в историю революции, должна омрачиться несколькими словами: «Командарм 2-й Конной Миронов погиб голодной смертью в Бутырской тюрьме, оклеветанный провокацией».

Да не будет сей позорной страницы на радость битым мною генералам Краснову и Врангелю и председателю Войскового круга Харламову.

1921 год. 30 марта. Бутырская тюрьма.

Остаюсь с глубокой верой в правду – бывший командарм 2-й Конной армии, коммунист Ф.К. Миронов».

Советская власть только в одном пошла навстречу просьбам Миронова: не дала ему умереть в тюрьме вследствие голодовки, а, не дожидаясь 15 апреля, расстреляла его уже 2-го числа. Скорее всего, в Политбюро решили, что второй раз судить ранее судимого, но помилованного Миронова нецелесообразно: народ подумает, что власть слова не держит и казнит уже помилованного. Наоборот, открытый процесс вызовет недовольство среди тех казаков, которые сражались вместе с Мироновым. Так же нехорошо будет, если он умрет в тюрьме в результате голодовки – революционерам полагалось умирать от голодовок в царских, а не в советских тюрьмах. Поэтому предпочли Миронова тихо расстрелять, никак об этом не оповещая общественность.

Скорее всего, на трагической судьбе Миронова сказалось соперничество Троцкого и Дзержинского. Председатель Реввоенсовета как будто готов был использовать бывшего командарма 2-й Конной и дальше, только назначив его на достаточно декоративный пост начальника кавалерии, где Миронов не смог бы непосредственно командовать войсками. Характерно, что впоследствии на этот пост, переименованный в инспектора кавалерии, назначили Буденного, также подозревавшегося в бонапартизме. Но Дзержинский решил на всякий случай ликвидировать Миронова, заодно сделав неприятность Троцкому.

Обвинение было сформулировано задним числом, уже после того, как Миронов был расстрелян в тюрьме часовым по постановлению Президиума ВЧК от 2 апреля 1921 года. Текст этого постановления столь секретен, что не найден до сих пор. Можно предположить, что он хранится в Президентском архиве (бывшем архиве Политбюро ЦК), так как все многолетние поиски в архивах ФСБ так и не увенчались успехом. Этому постановлению Президиума ВЧК наверняка предшествовало решение Политбюро, которое, скорее всего, хранится в том же недоступном для простых смертных Президентском архиве.

В годы Гражданской войны часто сперва расстреливали, а потом задним числом оформляли обвинительное заключение. Вот этот поразительный документ – посмертное обвинительное заключение на Ф.К. Миронова, причем следователь, его составивший, искренне верил, что подследственный все еще жив:

«Заключение. 1921 года, августа 13 дня, я, сотрудник по поручению 16 спец. отдела ООВЧК Копылов, рассмотрел настоящее дело по обвинению в организации контрреволюционных ячеек с целью свержения коммунистической партии бывш. командиром 2-го конкорпуса (к тому времени Вторую Конную спешно переформировали во Второй конкорпус. – Б. С.) Миронова Филиппа Козьмича, 48 лет, происходящего из казаков станицы Усть-Медведицкой.

На произведенном по сему поводу следствии выяснилось, что направлявшийся в распоряжение Главнокомандующего Всеми Вооруженными Силами Республики на основании приказа по войскам Кавфронта от 20.1. с. г. за № 160 § 1 и телеграммы заместителя Председателя Рев. Совета Республики от 4.ХII – п. г. за № 7078 и имевший 10-дневный отпуск от Рев. Воен. Совета Кавфронта бывш. командующий 2-м конкорпусом Миронов 6 февраля проезжал в станицу У.-Медведицкую через слободу Михайловку, не явился ни в Нарком, ни в Ревком, ни в штаб командующего У.-Медведицкого Военного округа, а остановился ночевать у кулака станицы Арчадинской, наказав в Исполкоме лошадей на утро следующего дня для дальнейшего передвижения. Утром 7.II, явившись в Арчадинский Исполком, Миронов в присутствии граждан избил предисполкома тов. Барышникова за неприготовление лошадей к просимому времени, избиение тов. Барышникова Мироновым сопровождалось словами: «Неудивительно, что такие старые революционеры, как Вакулин, восстают против такой сволочи из коммунистической партии, где сапожники не делают дела, а управляют государством».