Текст книги "«Пена дней» и другие истории"

XLIV

Колен поднялся по полутемной лестнице – свет едва пробивался сквозь витражи неоткрывающихся окон – и оказался на втором этаже. Прямо перед собой он увидел черную дверь, резко выделявшуюся на холодной, каменной стене. Он вошел, не позвонив, заполнил бланк и передал вахтеру, который, пробежав его трусцой, сделал из нее пыж, сунул в дуло пистолета с уже взведенным курком и тщательно прицелился в окошечко, прорезанное в соседней перегородке. Прикрыв левой рукой правое ухо, он нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. Затем он стал не спеша готовить пистолет для нового посетителя.

Колен стоя ждал, пока не зазвонил звонок, приказывающий вахтеру провести посетителя к директору.

Он шел следом за вахтером по длинному коридору, пол которого на поворотах имел наклоны, как на велосипедном треке. Стены на этих виражах оставались перпендикулярны полу, поэтому они нависали над головой, и Колену приходилось почти бежать, чтобы не потерять равновесие. Так, не успев опомниться, он оказался перед директором. Он послушно уселся в норовистое кресло, которое взвилось под ним на дыбы и успокоилось, только повинуясь властному жесту хозяина.

– Ну, так что? – спросил директор.

– Вот, я пришел… – сказал Колен.

– Что вы умеете делать? – спросил директор.

– Я кое-чему учился… – сказал Колен.

– Иначе говоря, как вы проводите время? – спросил директор.

– Любимое мое занятие, – сказал Колен, – наводить тень на плетень.

– Почему? – спросил директор, понижая голос.

– Потому, что свет мне мешает.

– Гм… – пробурчал директор. – Знаете ли вы, кто нам нужен?

– Нет, – сказал Колен.

– Я тоже… – сказал директор. – Надо спросить у моего заместителя. Но похоже, что вы не годитесь на эту должность…

– Почему? – в свою очередь спросил Колен.

– Не знаю, – сказал директор.

Он беспокойно поежился и чуть-чуть отстранился от Колена.

– Не приближайтесь ко мне!.. – поспешно выкрикнул он.

– Но… я же не двинулся с места… – сказал Колен.

– Да-да, – пробормотал директор, – все так говорят… А потом…

Он наклонился к столу, с опаской глядя на Колена, снял телефонную трубку и стал трясти аппарат.

– Алло!.. – закричал он. – Сюда, немедленно!..

Директор положил трубку, не спуская с Колена подозрительного взгляда.

– Сколько вам лет? – спросил он.

– Двадцать один, – сказал Колен.

– Так я и думал, – пробормотал его визави.

Раздался стук в дверь.

– Войдите! – крикнул директор, и лицо его впервые обрело спокойное выражение.

В кабинет вошел человек, насквозь пропитанный бумажной пылью, его вид не оставлял сомнения в том, что бронхи бедняги до самой диафрагмы плотно забиты целлюлозной массой. В руках он вертел ручку.

– Вы сломали кресло? – спросил директор.

– Да, – ответил заместитель и положил ручку на стол. – Но его можно починить.

Он обернулся к Колену:

– Вы умеете чинить кресла?

– Наверное… – пробормотал Колен, несколько сбитый с толку. – Разве это так трудно?

– Я извел три тюбика канцелярского клея, но ничего не получилось.

– Вы заплатите мне за эти тюбики! – завопил директор. – Я вычту их стоимость из вашего жалованья…

– А я уже распорядился, чтобы эти деньги удержали из жалованья моей секретарши. Так что не волнуйтесь, шеф.

– Значит, – робко начал Колен, – вам нужен человек, чтобы чинить кресла?

– Вполне возможно, – сказал директор.

– Да и у меня что-то вылетело из головы, кто нам нужен, – сказал заместитель. – Но вы все равно не сможете починить кресла…

– Почему? – спросил Колен.

– Не сможете, и все тут, – сказал заместитель.

– Хотелось бы знать, почему вы так решили? – спросил директор у заместителя.

– В частности, потому, что данное кресло починить нельзя, а вообще-то, потому, что он решительно не производит впечатление человека, умеющего чинить кресла.

– Но скажите, какое отношение имеет починка кресел к канцелярской работе? – спросил Колен.

– А вы что, позвольте вас спросить, на пол садитесь, когда занимаетесь канцелярской работой? – с издевкой спросил директор.

– Видать, усердием вы не грешите, – подлил масла в огонь заместитель.

– Я вам прямо скажу, молодой человек, безо всяких обиняков, – сказал директор, – вы просто лентяй!

– Вот именно… Лентяй… – подтвердил заместитель.

– А лентяя мы ни при каких обстоятельствах на работу не примем! – заключил директор.

– Тем более что для лентяев у нас никакой работы и нет, – сказал заместитель.

– Позвольте, но это же лишено всякой логики, – еще слабо отбивался Колен, хотя понимал, что он уже на крючке у этих крючкотворов.

– Это еще почему? – спросил директор.

– Потому что лентяю где бы ни работать, только не работать.

– Так вы что, намерены заменить здесь директора? – спросил заместитель.

При этом предположении директор громко расхохотался и воскликнул:

– Ну, он силен!..

Потом лицо его вновь помрачнело, и он еще дальше отодвинулся от Колена в своем кресле.

– Уведите его, – приказал он своему заместителю. – Понятно, почему он сюда явился… Ну, живо, живо!.. Проваливай, прощелыга! – вдруг завопил он.

Заместитель кинулся на Колена, но тот схватил ручку, лежавшую на столе.

– Только троньте меня! – сказал он и стал отступать к двери.

– Убирайся, чертово отродье!.. – кричал директор.

– А вы – старый осел!.. – сказал Колен и толкнул дверь.

Он швырнул ручку в сторону директорского стола и опрометью кинулся по коридору. Когда он пробегал мимо вахтера, тот выстрелил ему вслед из пистолета, и бумажная пулька прошибла в филенке входной двери дыру, контуром напоминающую череп.

XLV

– Не спорю, это превосходный предмет, – говорил антиквар, обходя вокруг пианоктейля.

– Он из клена птичий глаз, – сказал Колен.

– Вижу, – сказал антиквар. – Надо полагать, ваш инструмент и работает исправно.

– Я продаю все лучшее, что у меня есть, – сказал Колен.

– Наверно, вас это огорчает, – сказал антиквар и наклонился, чтобы получше разглядеть рисунок древесины.

Он сдул несколько пылинок, которые нарушали ровное сияние полировки.

– А не лучше ли было бы поступить вам на работу, зарабатывать деньги и сохранить эту вещь?

Колен вспомнил кабинет директора, пистолетный выстрел вахтера и ответил, что нет.

– Вы все равно к этому придете, – сказал антиквар, – когда вы все вконец распродадите.

– Если мои расходы перестанут увеличиваться… – начал Колен, подбирая слова, – если мои расходы не будут расти, то я смогу, загоняя вещи, жить, не работая… Не очень хорошо, но жить.

– Вы не любите работать? – спросил антиквар.

– Работать ужасно, – сказал Колен. – Человек низводится до уровня машины.

– А ваши расходы все продолжают расти?

– Цветы стоят очень дорого. И пансион в горах тоже…

– Но может быть, она все-таки выздоровеет? – спросил антиквар.

– О! – воскликнул Колен, и лицо его осветилось счастливой улыбкой. – Как это было бы чудесно! – прошептал он.

– Но все же это не полностью исключено?

– Нет! Конечно!.. – сказал Колен.

– Это требует времени, – сказал антиквар.

– Да, – сказал Колен. – А солнце все уходит и уходит…

– Оно может вернуться, – сказал антиквар ободряюще.

– Не думаю, – сказал Колеи. – Это глубинное явление.

Они помолчали.

– Он заряжен? – спросил антиквар, указывая на пианоктейль.

– Да, – сказал Колен. – Все резервуары заполнены.

– Я неплохо играю на рояле, – сказал антиквар. – Мы могли бы сейчас его испытать.

– Если вам угодно, – сказал Колен.

– Тогда я пойду принесу табурет, – сказал антиквар.

Они стояли посреди магазина, куда Колен привез свой пианоктейль. Вокруг них громоздились странные старинные вещи – кресла, стулья, консоли и прочая мебель. В помещении было темновато и пахло индийским воском и заспиртованными младенцами. Антиквар принес табуретку из кованого железного дерева и сел на нее. Потом он вынул из двери ключ, чтобы его журчание им не мешало.

– Вы помните что-нибудь из Дюка Эллингтона?

– Да, – сказал антиквар, – я сыграю вам «Blues of the Vagabond».

– На какую дозу мне его поставить? – спросил Колен. – Вы выпьете сразу три вариации?

– Выпью, – сказал антиквар.

– Хорошо, – сказал Колен. – В целом это будет около полулитра… Ну, у меня все готово.

– Отлично, – ответил антиквар и ударил по клавишам.

Туше у него было удивительно мягким, и звуки рассыпались в воздухе подобно жемчужинам кларнетного тремоло Барни Бигарда в аранжировке Дюка.

Колен сел на пол, чтобы слушать. Он прислонился к пианоктейлю, и из глаз его покатились огромные дрожащие эллипсовидные слезы, которые, стремительно скользнув по одежде, падали на пыльный пол. Музыка проходила сквозь Колена, как сквозь фильтр, и, очистившись, становилась более похожей на эллингтоновскую «Хлою», нежели на «Блюз бродяги». Антиквар, играя, напевал себе под нос какой-то простой, как пастораль, мотивчик и покачивал из стороны в сторону головой, словно гремучая змея. Он сыграл три вариации и замолк. Колен был счастлив до глубины души, он сидел не шевелясь и чувствовал себя как до болезни Хлои.

– А что теперь надо делать? – спросил антиквар.

Колен поднялся, отодвинул шторку пианоктейля, и они взяли каждый по стакану, наполненному жидкостью с радужным отливом. Антиквар отпил первым и восхищенно поцокал языком.

– Ни дать ни взять, вкус блюза, – сказал он. – Причем именно этого! Ну, знаете ли, это просто обалденное изобретение!

– Да, – сказал Колен. – Пианоктейль отлично работал.

– Я вам дам хорошие деньги, не сомневайтесь!

– Буду очень рад, – сказал Колен. – А то все у меня сейчас как-то не в дугу.

– Так оно и получается, – сказал антиквар. – Не бывает, чтобы все всегда шло хорошо.

– Но могло бы не всегда быть плохо, – сказал Колен. – Хорошие минуты запоминаются лучше, чем плохие. К чему же тогда плохие?..

– А не сыграть ли «Misty Morning»? – предложил антиквар. – Это вкусно?

– Потрясающе, – ответил Колен. – Перламутрово-серый и мятно-зеленый коктейль с легким привкусом перца и дыма.

Потом антиквар снова сел за пианоктейль и исполнил «Misty Morning». Они выпили его. Тогда он сыграл еще «Blues Bubbles», но на этом ему пришлось остановиться, потому что он стал одновременно играть два разных мотива, а Колен слышать зараз четыре различные мелодии. И тогда Колен бережно прикрыл крышку пианоктейля.

– Ну что ж, – сказал антиквар, – перейдем теперь к делу.

– Давайте, – сказал Колен.

– Ваш пианоктейль – грандиозная штука. Я предлагаю за него три тысячи инфлянков.

– Нет, – сказал Колен, – это слишком много.

– А я настаиваю на этой сумме, – сказал антиквар.

– Это же бред собачий!.. Я не согласен. Больше двух тысяч ни за что не возьму.

– Тогда, – сказал антиквар, – увозите его назад.

– Нет, я не стану продавать его вам за три тысячи! – сказал Колен. – Я не хочу вас грабить.

– Грабить! – вскричал антиквар. – Да я могу тут же загнать его за четыре «косых»…

– Вы прекрасно знаете, что не будете его загонять.

– Само собой, – подтвердил антиквар. – Давайте ни по-вашему, ни по-моему: две с половиной, и по рукам.

– Идет, – сказал Колен.

– Вот, держите, – сказал антиквар.

Колен взял деньги и старательно упрятал их в бумажник. Он слегка пошатывался.

– Что-то я нетвердо стою на ногах, – сказал он.

– Естественно, – сказал антиквар. – Заходите ко мне иногда послушать стаканчик-другой.

– Непременно, – сказал Колен. – А теперь мне пора идти, а то Николя будет ругаться.

– Я провожу вас немного, – сказал антиквар. – Мне все равно нужно кое-что купить.

– Вы очень любезны, – сказал Колен.

Они вышли на улицу. Сине-голубое небо почти касалось мостовой, и там, где облака плюхались на землю, оставались большие белые пятна.

– Была гроза, – сказал антиквар.

Они прошли вместе несколько метров, потом спутник Колена остановился перед универсальным магазином.

– Подождите меня минуточку, я сейчас, – сказал он.

Антиквар вошел в магазин. Сквозь витринное стекло Колен видел, как он выбрал какую-то штуку и внимательно разглядел ее, прежде чем положить в карман.

– Вот и я, – сказал он, прикрывая за собой дверь магазина.

– Что вы купили? – спросил Колен.

– Ватерпас, – ответил антиквар. – Как только я вернусь домой, я исполню подряд весь свой репертуар, а потом мне все же придется выйти по делам…

XLVI

Николя мрачно глядел на плиту. Он сидел перед ней на табуретке с кочергой и паяльной лампой в руках и обследовал ее нутро. Конфорки постепенно становились какими-то дряблыми, а стенки из листового железа – мягкими, напоминая по плотности тоненькие ломтики швейцарского сыра. Услышав шаги Колена в коридоре, Николя выпрямился. Он чувствовал себя очень усталым. Колен толкнул дверь и вошел в кухню. Вид у него был довольный.

– Ну как, – спросил Николя, – удачно?

– Да, я его продал, – ответил Колен, – за две с половиной тысячи.

– Две с половиной тысячи инфлянков?

– Да.

– Колоссально!..

– Я тоже на это не надеялся. Что, изучаешь плиту?

– Ага. Она на глазах превращается в дровяную печь, и я, черт побери, ума не приложу, что бы это значило.

– Очень странно, – согласился Колен. – Впрочем, не более чем все остальное. Ты заметил, что происходит с коридором?

– Да, кафель там превращается в дерево.

– Повторяю еще раз, – сказал Колен, – я не хочу, чтобы ты оставался здесь.

– Пришло письмо, – сказал Николя.

– От Хлои?

– Да. Оно на столе.

Распечатывая конверт, Колен услышал нежный голос Хлои, и, чтобы прочесть письмо, ему надо было только слушать. Вот что она писала:

Колен, дорогой мой,

я чувствую себя хорошо. Погода здесь прекрасная. Единственно, что неприятно, это снежные кроты – зверьки, которые живут под снегом. У них рыжий мех, и они громко воют по вечерам. Они нагребают сугробы, о которые то и дело спотыкаешься. Солнце сияет вовсю, и я скоро вернусь.

– Это добрая весть, – сказал Колен. – Да, так вот, ты должен перебраться к Трюизмам.

– Нет, – сказал Николя.

– Не нет, а да. Им нужен повар, а я не хочу, чтобы ты тут оставался. Ты стареешь день ото дня. Повторяю, я подписал за тебя контракт.

– А как же мышка? – спросил Николя. – Кто будет ее кормить?

– Я займусь ею сам.

– Это невозможно. И я сразу стану чужим для вас.

– Да нет же! На тебя давит атмосфера нашего дома. Никто, кроме меня, не может ее вынести.

– Ты все твердишь одно и то же, а что толку?

– Не в этом дело.

Николя встал и потянулся. Вид у него был печальный.

– Ты больше не готовишь по рецептам Гуффе, – продолжал Колен. – Ты запустил кухню и на все махнул рукой.

– Ничего подобного, – запротестовал Николя.

– Дай мне договорить. Ты больше не надеваешь выходной костюм по воскресеньям и не бреешься каждое утро.

– Ну, это не преступление.

– Нет, преступление. Я не могу тебе платить столько, сколько ты стоишь. Правда, теперь ты уже и стоишь меньше, и это отчасти по моей вине.

– Чепуха, – сказал Николя. – Ты же не виноват, что у тебя начались неприятности.

– Нет, виноват, – возразил Колен. – Это случилось потому, что я женился, и потому, что…

– Глупости. А кто будет стряпать?

– Я, – сказал Колен.

– Но ты же пойдешь работать!.. У тебя не будет времени.

– Нет, я не пойду работать. Я ведь продал пианоктейль за две с половиной тысячи инфлянков.

– Крупное достижение, – усмехнулся Николя.

– Так или иначе, но ты отправишься к Трюизмам.

– До чего же ты мне надоел! – воскликнул Николя. – Ладно, я уйду, но с твоей стороны это свинство.

– К тебе вернутся хорошие манеры…

– Да ты только и делал, что ругал меня за хорошие манеры!..

– Верно, потому что в моем доме они были ни к чему!

– До чего же ты мне надоел, – сказал Николя. – До смерти надоел!

XLVII

Колен услышал стук и поспешил открыть дверь. На одном его шлепанце зияла здоровенная дыра, поэтому он спрятал ногу под коврик.

– Высоко вы живете, – сказал, входя, профессор д’Эрьмо. Он никак не мог отдышаться.

– Здравствуйте, доктор.

Колен покраснел от смущения, потому что ему пришлось вытащить ногу из-под коврика.

– Вы сменили квартиру? Прежде вы жили куда ближе.

– Нет, это та же квартира.

– Нет, не та же, – сказал профессор. – Шутить, молодой человек, надо с серьезным видом и более остроумно.

– Да? Вероятно.

– Ну, как дела? Как наша больная? – спросил профессор.

– Ей лучше, – ответил Колен. – И выглядит она лучше, и болей больше нет.

– Гм… Это весьма подозрительно.

В сопровождении Колена профессор направился в комнату Хлои. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не стукнуться лбом о притолоку, но как раз в этот момент притолока прогнулась, и профессор громко выругался. Хлоя лежала в постели, она расхохоталась, глядя на эту сцену.

Комната сильно уменьшилась в размерах. Ковер тут, в отличие от ковров в других комнатах, заметно утолщился, и кровать стояла теперь в небольшой нише, обрамленной атласными занавесками. Широкое окно во всю стену было уже окончательно разделено выросшим каменным перекрестьем на четыре квадратных оконца, сквозь которые сочился сероватый, но не тусклый свет. В комнате было тепло.

– Вы все еще будете меня убеждать, что не поменяли квартиру? Да? – спросил д’Эрьмо.

– Клянусь вам, доктор… – начал было Колен, но умолк, потому что поймал на себе встревоженный и подозрительный взгляд профессора.

– …Я пошутил, – закончил он со смехом.

Д’Эрьмо подошел к кровати.

– Что ж, раздевайтесь, я вас послушаю.

Хлоя распахнула пуховую накидку.

– А-а, они вас там соперировали… – произнес д’Эрьмо.

– Да, – ответила Хлоя.

Под правой грудью у нее виднелся аккуратный круглый шрамик.

– Они извлекли нимфею, когда она завяла? – спросил профессор. – Стебель был длинный?

– Кажется, с метр. И большой цветок двадцати сантиметров в диаметре.

– Препротивная штуковина, – пробормотал профессор. – Вам не повезло. Они редко вырастают до таких размеров.

– Ее убили другие цветы. Особенно подействовал на нее цветок ванили, который они поставили рядом со мной в последние дни.

– Странно, – удивился д’Эрьмо, – никогда бы не подумал, что цветок ванили может оказать такое действие. Я рекомендовал бы скорее можжевельник или акацию. В медицине, знаете ли, сам черт ногу сломит, – заключил он.

– Наверное, – согласилась Хлоя.

Профессор прослушал ее, затем выпрямился и сказал:

– Все в порядке. Конечно, следы остались…

– Да? – переспросила Хлоя.

– Да, – подтвердил профессор. – Одно легкое у вас теперь полностью выключено, или почти полностью.

– Это меня не беспокоит, раз другое работает!

– Если что-нибудь случится с другим легким, то это будет весьма неприятно для вашего мужа.

– А для меня?

– Для вас уже нет, – ответил профессор и встал. – Я не хочу пугать вас понапрасну, но будьте осторожны.

– Я буду осторожна, – сказала Хлоя.

Зрачки ее расширились, и она растерянно провела ладонью по волосам.

– Но как я могу быть уверенной, что я больше ничего не подхвачу? – спросила Хлоя чуть не плача.

– Да вы, деточка, не волнуйтесь, – успокоил ее профессор. – Ведь нет никаких оснований полагать, что вы что-нибудь подхватите.

Д’Эрьмо огляделся по сторонам.

– Ваша первая квартира мне больше нравилась. В ней царил какой-то более здоровый дух.

– Да, – сказал Колен, – но это не по нашей вине…

– А чем вы, вообще-то, занимаетесь?

– Учусь жить, – ответил Колен. – И люблю Хлою.

– Значит, вы ничего не зарабатываете?

– Нет. У меня нет работы в обычном смысле этого слова.

– Да, – пробормотал профессор, – работа – вещь отвратительная, я это отлично знаю, но то, что делаешь для своего удовольствия, не может приносить дохода, поскольку… – Он умолк. – В прошлый раз, – заговорил он снова, – вы продемонстрировали мне аппарат, который составлял удивительные смеси. Надеюсь, он все еще у вас?

– Нет, я его продал. Но угостить вас вином я все же могу.

Д’Эрьмо заложил за воротник своей желтой сорочки пальцы и почесал кадык.

– Следую за вами, – сказал он. – До свиданья, милая дама.

– До свиданья, доктор, – ответила Хлоя.

Она вжалась в постель и натянула одеяло под подбородок. Ее лицо, оттененное простынями цвета лаванды, было светлым и нежным.

XLVIII

Шик прошел через подземную проходную и пробил свою карточку в автоматических табельных часах. Как и всегда, он споткнулся о порог металлической двери коридора, ведущего в цех. Клубы пара и какого-то черного дыма ударили ему в лицо. Различные звуки тут же обрушились на него: глухое гуденье турбогенераторов, скрежет мостовых кранов, катящихся под потолком по перекрестьям рельсов, дребезжание кровельного железа от перемещения воздушных масс в атмосфере. Коридор был темный, освещаемый через каждые шесть метров электрическими лампочками, красноватый свет которых лениво скользил по гладким предметам и застревал на шероховатостях стен и пола. Раскаленный металлический пол у него под ногами был весь во вмятинах, а местами пробит насквозь. В эти дыры виднелись пламенеющие жерла черных каменных печей на нижнем этаже. Над его головой по толстым трубам, выкрашенным в красный и серый цвета, с бульканьем текли какие-то жидкости, и при каждом ударе механического сердца, давление которого поддерживали специальные операторы, балки, несущие кровлю, с небольшим опозданием прогибались и ощутимо вибрировали. На стенах образовывались капли, и иногда, при самых сильных ударах, они срывались и падали Шику за воротник, отчего он всякий раз вздрагивал. Капли эти были бесцветные и пахли озоном. Коридор в конце концов повернул, и тогда сквозь щели в полу стали видны станки цеха.

Внизу, перед приземистыми автоматами, рабочие выбивались из сил, чтобы вовремя извернуться и не угодить в шестерни зубчатых передач, так и норовящих растерзать их в клочья. На правую ногу каждого из них было надето тяжелое кольцо из кованого железа, и его снимали лишь два раза в день, в обед и вечером. Рабочие эти собирали детали, которые автоматы выбрасывали через узкие отверстия. Если замешкаться хоть на секунду, детали снова падали в разверстые жерла станков, где в глубине вращалось великое множество зубчатых колес.

Станки были самых разных калибров, и Шик давно привык к этому зрелищу. Его конторка находилась в глубине цеха, оттуда ему надлежало следить за бесперебойной работой всех механизмов и помогать наладчикам снова пускать в ход автоматы, которые останавливались, если вырывали у рабочих куски мяса.

Для очистки воздуха в производственных помещениях распыляли тонкие струи бензина, которые притягивали к себе пары кипящего масла и мелкую металлическую стружку, вздымавшуюся темными столбами над каждым автоматом. Шик поднял голову, трубы по-прежнему тянулись за ним следом. Он дошел до клети лифта, шагнул на платформу и затворил за собою дверцу. Там он вытащил из кармана томик Партра, нажал кнопку и, пока клеть опускалась, углубился в чтение.

Глухой удар платформы о пружину амортизатора вывел его из забытья. Он вышел и направился в свою конторку – застекленную, слабо освещенную выгородку. Сел, снова раскрыл книжку и снова углубился в чтение, убаюканный равномерным бульканьем жидкостей в трубах и потрескиванием автоматических станков.

Возникшее вдруг изменение в привычном гуле работающего цеха заставило его поднять глаза. Он обвел взглядом цех. Одна из струй бензина внезапно потеряла упругость и провисла посреди помещения, словно ее рассекли надвое. Станки, которые она перестала обслуживать, тут же затряслись. Шику издали было хорошо видно, как судорожно задергались шестерни и как перед каждым из автоматов медленно оседали фигуры рабочих. Шик отложил книгу и опрометью кинулся из конторки. Он подбежал к пульту управления струями бензина и торопливо дернул за рычаг. Разорванная струя так и осталась неподвижной. Она висела, похожая на полотно косы, а над четырьмя станками клубились черные дымы. Шик помчался к станкам. Они медленно останавливались. Обслуживающие их рабочие валялись на полу. У каждого из них правая нога из-за железного кольца была согнута под странным углом, а кисть правой руки оторвана. Кровь дымилась, капая на раскаленный металл цепи, и в воздухе распространялся чудовищный запах живого обугленного мяса.

Шик разомкнул при помощи своего ключа ножные кольца и разложил искалеченных рабочих на полу, перед станками. Затем он вернулся в конторку, вызвал по телефону дежурных санитаров и снова кинулся к пульту. Он попытался еще раз пустить струю бензина. Но ничего не получилось. Поначалу струя била в нужном направлении, но, дойдя до четвертого станка, бесследно исчезала, словно ее обрубили топором, и даже был виден срез струи.

С досадой ощупывая в кармане вожделенную книжку Партра, Шик направился в Центральное управление. Выходя из цеха, он прижался к стене, чтобы пропустить санитаров, которые, уложив тела пострадавших на электрокар, везли их в Генеральный коллектор.

Шик шел теперь по другому коридору. Он видел, как умчавшийся далеко вперед санитарный электрокар с тихим урчаньем повернул и как при этом над его задней осью выбилось несколько белых искр. Потолок, низко нависавший над головой, гулко отражал стук его шагов по металлическому полу. Коридор был не горизонтальный, а подымался под небольшим углом вверх. Чтобы попасть в Центральное управление, надо было миновать три других цеха, и Шик шел не спеша, рассеянно поглядывая по сторонам. Наконец он добрался до главного корпуса и поднялся в приемную начальника отдела кадров.

– На номерах семьсот девять, десять, одиннадцать и двенадцать произошла авария, – сообщил Шик выглянувшей из окошечка секретарше. – Эти четыре машины надо заменить и послать туда четырех новых рабочих. Я могу поговорить с начальником отдела кадров?

Секретарша нажала какие-то пестрые кнопки на полированной панели из красного дерева и сказала:

– Идите, он вас ждет.

Шик вошел в кабинет и сел на стул. Начальник устремил на него вопрошающий взгляд.

– Мне нужно четверо рабочих.

– Хорошо, – сказал начальник отдела кадров. – Завтра вы их получите.

– Одна из очистительных струй отказала, – добавил Шик.

– Это меня не касается. Обратитесь в соседний кабинет.

Шик вышел. И, прежде чем попасть в кабинет начальника материального обеспечения, ему пришлось выполнить те же формальности.

– Одна из очистительных струй семисотого цеха отказала, – доложил он.

– Совсем?

– Струя не доходит до конца, – уточнил Шик.

– И вам не удалось ее наладить?

– Нет, ничего не вышло.

– Я прикажу проинспектировать ваш цех, – произнес начальник материального обеспечения.

– Я не выполню сменного задания. Прошу вас поспешить.

– Это меня не касается, – ответил начальник материального обеспечения. – Обратитесь к начальнику производства.

Шик отправился в соседний корпус и вошел к начальнику производства. Тот сидел за слишком ярко освещенным столом, а позади него, на стене, висел большой экран из матового стекла, по которому медленно, словно гусеница по капустному листу, ползла красная линия; стрелки больших круглых шкал в хромированных ободках, расположенных на этом же экране, перемещались еще медленнее.

– Производительность вашего цеха понизилась на ноль целых семь десятых процента, – сказал начальник производства. – Что случилось?

– Четыре машины вышли из строя, – объяснил Шик.

– При снижении производительности до ноль целых восемь десятых процента вас уволят.

Начальник производства проверил показатель на шкале, сделав пол-оборота на своем вертящемся никелированном кресле.

– У вас уже семьдесят восемь сотых процента, – уточнил он. – На вашем месте я готовился бы к уходу.

– У меня это случается впервые, – сказал Шик.

– Весьма сожалею. Быть может, нам удастся перевести вас…

– Я на этом не настаиваю. Да и вообще я не дорожу работой. Я, видите ли, не люблю работать.

– Никто не имеет права произносить это вслух, – одернул его начальник производства и добавил: – Вы уволены.

– Ведь авария произошла не по моей вине. Где справедливость?

– Понятия не имею, что это такое, – произнес начальник производства. – Извините, но у меня много работы.

Шик вышел из кабинета. Он вернулся к начальнику отдела кадров.

– Я могу получить свою зарплату?

– Ваш номер? – спросил начальник.

– Цех семьсот, инженер.

Начальник отдела кадров обернулся к секретарше и сказал:

– Оформите… Алло!.. – крикнул он в телефонную трубку. – Пришлите одного сменного инженера, специальность пятая, цех семьсот.

– Вот. – Секретарша протянула Шику конверт. – Здесь сто десять инфлянков.

– Спасибо, – сказал Шик и ушел.

По дороге он повстречал инженера, который должен был его сменить, худого молодого блондина с усталым лицом. Шик направился к ближайшему лифту и вошел в кабину.