Текст книги "Предчувствие смуты"

Родители видели, как богатые богатеют, и сами мечтали разбогатеть. Вернулись домой, на Лемковщину, купили землю, конфискованную у бывшего оуновца, вырастили десяток коров. На местечковом рынке продавали продукты своего хозяйства.

В округе уже никто не строился, в услугах каменщиков не нуждались. Чего-то выжидали. Ходили разговоры о крутой перемене жизни. Родители жили в страхе. Говорили: скоро Советы исчезнут как мартовский снег. Из Магадана вернется бывший хозяин. Родители боялись: отберет усадьбу. Так было при немцах: у бедняков, получивших землю от советской власти, отбирали и возвращали бывшим хозяевам. Потом опять все вернулось на круги своя: советская власть конфисковала конфискованное.

От будущей новой власти ждали нового передела. Соломии хотелось освободить родителей от страха, не бояться за нажитое своим трудом. Ей когда-то внушили: у кого много денег, тот не боится. Но она чем больше зарабатывала, тем сильней боялась. Это был затаенный страх. Он копился, как соль в суставах. Когда с годами суставы заноют и не сможешь найти покоя, тогда о многом подумаешь. Но страх – не болезнь суставов. Страх за собственное существование душу изматывает – раньше времени загоняет в гроб.

Еще недавно все это до ее понимания не доходило. Ведь почти всегда рядом были Гуменюк и Шпехта. Если что, они выручат. Им она верила, как себе.

За фальшивую тысячу она уложила в гроб то ли лейтенанта, то ли капитана. Страха не почувствовала. Страх появился потом, но не со стороны русских. Чеченцы дали понять, что если она не будет усердствовать, не будет сутками напролет лежать в засаде, затаившись, как зверь, если не будет результата, то есть не будет метких выстрелов, ее переправят в Арабские Эмираты, там продадут кому-либо в жены. Девка она молодая, красивая, рожать способная, и никакой львовский адвокат ее не выручит…

Так ей угрожали. И она уже было подумала, что впредь ее никакими долларами не заманишь. Когда-то ей обещали, что работу предложат в Косове, отстреливать придется то ли албанцев, то ли сербов. Лучше бы албанцев, их в Косове больше, чем сербов, а значит, и мишеней больше.

И опять ее перебросили в Чечню. Сначала переправили в Грузию. В Тбилиси поселили в одну чеченскую семью. Это ее насторожило. Ведь Зенон Мартынович обещал, что от чернозадых ее будут держать подальше: народ непредсказуемый, воинственный. Чеченец, если долго не воюет, теряет свою самобытность, и тогда трудно отличить чеченца от любого другого кавказца.

Чеченец, попадая в чужую среду, легко ассимилируется. Когда-то хазары пытались их сманить в иудейскую веру, но чеченцы предпочли Аллаха. Мусульманство навязали им сельджуки, потомки турок.

Все это она узнала из бесед с Варнавой Генриховичем. Единственно, о чем он умолчал, но о чем она сама догадалась: чеченец в глубине души остается человеком гор, способным стремительно подниматься и круто падать, не разбиваясь до смерти, он может до бесконечности испытывать судьбу, постоянно преодолевать преграды, как ей признался один полевой командир, чтобы не растерять бойцовские качества.

2

За украинским снайпером приехали двое: мужчина с хрящеватым лицом, по-русски говорил почти без акцента. Как потом оказалось, в Грозном он учился в университете, при советской власти был директором средней школы, преподавал историю и Конституцию СССР. Себя бывший директор назвал предельно кратко, только имя-отчество:

– Шима Хамидович.

Другой чеченец, которого Шима Хамидович назвал Абузар, был его племянник – маленький, узкоплечий, с виду подросток. На него никак не подумаешь, что это один из самых свирепых гвардейцев Басаева.

Чеченцы были одеты в черные меховые куртки и такие же черные теплые брюки из влагоотталкивающей ткани, на ногах – тяжелые армейские ботинки. Такие выдают десантникам. Вся экипировка, за исключением разве что шапок из белого каракуля, была трофейной. И Соломия предположила: «Никак, раздели русских, прибывших на Кавказ по замене?» Ей было известно, что перед отправкой российских офицеров и солдат в Чечню им выдают новое обмундирование. Потому и охотятся чеченцы за новичками.

Чеченцы заехали в Тбилиси по адресу, где проживала родня Шимы Хамидовича – брат с женой. Они радушно приютили Соломию, в душу с расспросами не лезли. Видимо, хозяин, купивший место чистильщика обуви на проспекте Руставели, был предупрежден, что гостья – очень важная птица, скоро за ней приедут, и никто не должен знать, откуда и куда она направляется. Люди гор дисциплинированы: кто имеет длинный язык, тот недолго видит горы.

Шима Хамидович поздоровался с братом почему-то по-грузински:

– Гамарджоби, Ахмед! – а спросил уже по-чеченски: – Где моя русская женщина?

– Она не русская, – улыбчиво ответил Ахмед. – Она украинка.

– Не болтай лишнего.

Хозяин привел Соломию из соседнего дома. Хозяйка принесла одежду, какую обычно носят в горных селениях замужние грузинки.

– Я сейчас переоденусь, – сказала Соломия, давая понять, что мужчины должны покинуть комнату.

– Не бойся. Мы очень свои люди, – нагло отозвался молодой чеченец, давая понять, что для него она такая же, как все, с которыми он встречался в России, а некоторых даже водил в ресторан.

– А я не боюсь и бояться не собираюсь, – презрительно отозвалась Соломия. – Запомни, Абузар, я не проститутка. Я сюда работать приехала. А не запомнишь, для тебя хуже.

– Он пошутил, – не ожидая резкого ответа, заверил Соломию Шима Хамидович. – Мы тебя охраняем как зеницу ока.

С этой минуты доверенную им «зеницу ока» они прятали от чужого глаза, не позволяли ей ни с кем вступать в разговоры. Боевики, или, как их здесь называли, партизаны, видя грузинку в сопровождении двух чеченцев, считали, что эта женщина или куплена, или выкрадена для какого-то полевого командира.

В Южной Осетии на таможне российские пограничники проверили документы. По паспорту Соломия была уже грузинкой, женой племянника знатного чеченца, и звали ее, как было записано в паспорте, Мавра Мигрелидзе. У чеченцев жены обычно носили фамилию мужа.

– Вы давно замужем? – спросил пограничник.

– Там все написано, – за Соломию ответил молодой чеченец. Он нервничал, и пограничник заподозрил, что Мавра Мигрелидзе не чья-то жена, а обыкновенный «товар», который пользуется повышенным спросом в лагерях партизан Ичкерии.

Конфликт уладил старший чеченец, коротко переговорив с начальником таможни. Не обошлось без маленького подарка.

Полевой командир Асланбеков, непосредственно подчинявшийся Басаеву, – худощавый, подтянутый, прекрасно говоривший по-русски, когда-то служил в Советской армии, окончил Львовское военно-политическое училище. При знакомстве с Соломией уловил в ее речи галицийский говор и сказал ей:

– Откуда вы, знаю только я. Для всех вы грузинка Мавра. Муж у вас чеченец.

– Уж не тот ли, который меня привез из Грузии?

– Айдамиров? Смелый джигит, преданный Ичкерии. Он к вам не приставал?

– Пытался.

– Вы с ним не церемоньтесь. От имени командира предупредите: «Будешь распускать руки – пристрелю». Некоторые наши бойцы на чужих женщин смотрят как на рабынь. А вы – наши соратницы, и права у вас такие же, как у всех, кто с оружием в руках отстаивает свободу Ичкерии. Да и свободу Украины. У нас общий враг – русский империализм.

– Да, конечно, – ответила она машинально.

Политика Соломию не интересовала, ее интересовали деньги, а деньги можно заработать на метких выстрелах. Она умела поддакивать работодателям, иначе ей могли не заплатить, а если и заплатят, то фальшивками.

Такое случилось. Как-то раз Гуменюк ей посочувствовал, но советовал помалкивать, а Шпехта сделал вид, что вообще этого случая не помнит.

Теперь ее заработок зависел от бывшего капитана Советской армии. О том, что он к ней по-доброму отнесся, свидетельствовал подарок, который ей преподнес сразу же при знакомстве.

– Вот вам оружие, – сказал он. – Кто будет приставать, на первый раз предупредите, как предупредили Айдамирова, а потом поступайте по обстоятельствам. Нагло себя ведут арабы из Эмиратов. Но мы их терпим, потому что их шейхи поддерживают нашу борьбу, берут на себя расходы по содержанию Великой армии Ичкерии.

Соломия не рассчитывала в этой командировке долго задерживаться: два-три удачных выстрела – и будет с чем возвращаться домой.

Была весна, месяц март. Она работала в паре с Ядвигой. Над горами плыло яркое солнце, молодой дубняк еще не оделся в листву, и меж оголенных деревьев в тени замшелых валунов лежал плотный голубоватый снег.

Русские саперы на покатом холме снимали противопехотные мины натяжного действия. Чтобы заметить в таявшем снегу белую проволочку, соединявшую чеку взрывателя с дубовой веточкой, нужен острый, как у охотника, глаз.

Мартовское солнце слепило. Саперы, не видя затаившейся опасности, были так увлечены работой, что не заметили, как к ним подкрались чеченцы. Среди них в пятнистом маскхалате была Ядвига с немецкой снайперской винтовкой.

– Твое дело – офицер, – еще раз напомнил ей узкогрудый, с туберкулезной одышкой, чеченец. Он был в таком же пятнистом маскхалате, как и Ядвига. – Убьешь – сразу не уходы. Мы берем огонь на себя. Ты ждешь ночь. Тогда уходы.

«Тоже мне, инструктор, – недобро подумала подруга о чахлом чеченце. – Посмотрю, как ты будешь до ночи лежать на мерзлом грунте»…

В тот раз Ядвига произвела один-единственный выстрел. Завалила какого-то усатого сапера, как ей показалось, – офицера. Спустя три дня из аула, где тогда дислоцировался саперный батальон, вернулся наблюдатель. Он видел, как в цинковый гроб запаивали тело убитого снайперской пулей. Его предстояло отвезти в Воронеж. А неделю спустя на этом же косогоре Соломия завалила какого-то прапорщика. По сведениям чеченской разведки, прапорщик был родом с Луганщины.

Соломия успокаивала себя тем, что подстрелила не земляка Миколы, а какого-то русского контрактника. Русских контрактников чеченцы в плен не брали, а если и брали, то для показной казни: левой рукой за волосы приподнимали голову, а правой кинжалом, как барану, перехватывали горло. Из горла вместо крика вырывался клекот, и все, кто это видел, потешались до хохота. Если еще были пленные, то давали потренироваться подросткам: им предстояло вырезать русских. Россия велика, и народа много – одной Ичкерии с Россией не справиться. Но Ичкерию, как волшебный сосуд, наполняли деньгами. Ведь враги России – друзья Ичкерии. Такие друзья – только покажи им денежку, – приползут, приедут, прилетят. На то они и волонтеры. Не меньше мужчин деньги любят женщины-охотники.

Соломии предстояло охотиться и теперь. Кто на этот раз окажется ее добычей, она не задумывалась. Она убивала живых, а живые в условиях рынка оценивались по-разному.

Выходя из землянки своего полевого командира, Соломия спросила, когда ей доставят настоящую снайперскую винтовку, желательно ту, которой она работала в прошлый раз.

Здесь лучше, чем где-либо, понимают: потерянные дни – потерянные доллары.

– Мы получили новый автомат. С оптическим прицелом, – похвалился полевой командир Надир Абдурханов, в распоряжение которого прибыла Соломия.

– Ну и как?

– Американцы его высоко оценили. Как и автомат Никонова. О таком оружии ты что-либо слышала?

– А как же, – усмехнулась Соломия. – На Украине он уже в продаже.

– Открыто?

– На черном рынке.

– Может, и в руках держала?

– Даже пристреливала. Бьет кучно, но не прицельно. Для снайперской работы не годится.

– Тогда вернемся к автомату Калашникова. На склад тебя отведет твой телохранитель Юша Окуев. Ты с ним уже успела познакомиться.

Юша привел ее в глубокую расщелину, заваленную глыбами скальной породы. Здесь был склад вооружения. Склад размещался не в землянке, а в норе, прорытой под скалой. Даже стоя поблизости, не догадаешься, что под грудой камней оборудовано помещение, напоминающее собой каземат. Щели тщательно зацементированы, как будто здесь трудились метростроевцы.

На самом деле, как потом оказалось, складское помещение готовили русские пленные, в прошлом строители подземных коммуникаций. Кормили их, как в немецком концлагере, раз в сутки – одна лепешка на двоих и котелок воды. Только выносливый человек мог выжить, но пленным долго жить не давали.

Когда склад был оборудован, обессиленные строители были вытолканы на поверхность, и там их, крайне истощенных, традиционно резали, как баранов, – кинжалом по горлу. Обезглавленные тела бросали в ущелье на съедение шакалам.

Из ближайшего аула приходили старики, просили командира продать им пленных, объясняли: все способные носить оружие уже воюют, в хозяйстве не хватает рабочих рук. Командиры, чтившие стариков, ссылались на распоряжение Масхадова: пленных, работавших на секретных объектах, лишать жизни сразу же по завершении строительства.

О том, кто и как строил секретные склады вооружения, Соломия не знала, но уже была носительницей тайны. В случае особых обстоятельств и на нее распространялся приказ Масхадова: носителей тайны за ненадобностью ликвидировали.

При Соломии вскрыли ящик с оружием. Автоматы Калашникова с удлиненными стволами были в заводской упаковке. Она обратила внимание, что упаковка свежая, ящики паковали недели две назад. Единственно, чего на упаковке не было, так это заводского клейма.

И Соломия предположила, что оружие прямо из заводского цеха покупали или воровали по-крупному – целыми партиями.

От своего наставника, Варнавы Генриховича, она слышала: «Русский за бутылку водки продаст даже атомную бомбу». Пока же она видела только тайно купленное или ворованное стрелковое оружие.

Выбирать было из чего. Взяла наугад.

Юша Окуев с завидной ловкостью принялся удалять с автоматов заводскую смазку.

В данный момент Соломию интересовали только канал ствола и оптический прицел. Вся оптика была просветленной. Русские понимали толк в оружии. Не случайно весь земной шар заполонили не американские М-16, а изделия русского оружейника Михаила Калашникова. К концу двадцатого века таких изделий уже насчитывалось более семидесяти миллионов.

Эту цифру Соломия услышала из уст Варнавы Генриховича. Тот всячески расхваливал русскую трехлинейку с традиционным унитарным патроном. В тире Гуменюка она убедилась в справедливости слов своего наставника.

Уже при первой беседе от него услышала:

– Для ведения огня по живой мишени применяй двенадцатиграммовую пулю с желтым наконечником…

Говорилось и потом много полезного. Но эту рекомендацию она запомнила сразу же, как в школе запомнила, что дважды два – четыре…

– У вас трехлинейки имеются? – спросила она пожилого кладовщика, скрипевшего железным протезом.

– Бери что дают, – ответил тот презрительно. Своим внешним видом – клочковатой бородой и сверкающим взглядом – он был похож на книжного Карабаса-Барабаса. – Ты, женщина, не представляешь, как нам тяжело достается оружие. Слава Аллаху, что у нас есть братья в самой Москве.

Он бросил эти слова, как бы отмахнулся от женщины в грузинском одеянии, но Соломия настойчиво повторила свой вопрос:

– Так есть у вас трехлинейки или нет? Вы можете сказать вразумительно? Ну?

Кладовщик недобро посмотрел на Соломию, одетую по-грузински, но по манере держаться с мужчинами видел, что она вовсе не грузинка, быстрее всего, русская. Только русские женщины могут с кавказцами разговаривать, не боясь получить оплеуху.

Кладовщик перевел взгляд на ее спутника. Тот как приказал:

– Тебя спрашивают – отвечай по делу.

– Нет у меня такой оружия! – не сказал, а выкрикнул. – Незачем иметь старое. Деньги нам подарят – купим.

Говорили они по-чеченски, но Соломия по тону разговора понимала их почти без слов. Понимала и то, что деньги и в самом деле им дарят. А вот она у них – зарабатывает. Почти весь свой заработок отправляла отцу.

Отец на двух гектарах, не считая десяти соток подворья, доставшихся ему от ликвидированного колхоза, все строил и строил. Сначала коровник из расчета на двенадцать голов. Потом – хлев для свиней. А в прошлом году Марку Куприяновичу взбрело в голову разводить страусов. Он взял в банке ссуду, съездил в Венгрию, привез оттуда два десятка молодняка. Выжили четыре страусенка, и эти четыре, слава богу, весной дружно пошли в рост. Крепла надежда, что к осени стая увеличится, если не в два раза, то в полтора.

Богатство в большинстве случаев начинается с малого. Обычно это деньги, которые достаются кровавыми мозолями на руках. Благодаря Соломии Марку Куприяновичу повезло. Деньги сами шли в руки. Чаще всего их приносил почтальон, восторгался чужим счастьем:

«Любит ангел вашу доньку, а заодно и вас, доброго батька».

У «доброго батька» была на очереди покупка инкубатора. Для этого тоже нужны деньги, и немалые. Марк Куприянович надеялся только на дочку. А дочка, стоя в засаде, прикидывала: для покупки инкубатора надо будет свалить двух майоров или хотя бы одного полковника.

Где и как она зарабатывает, знал в общих чертах ее неутомимый отец. На кровавый заработок он ее и благословил. Ему пришлось признаться, что в годы своей молодости, когда ему едва исполнилось шестнадцать, он пошел добровольцем в украинскую повстанческую армию. Там он узнал, что за каждого убитого партизана немцы давали шестьдесят марок или шестьсот советских рублей. Тогда в Карпатах была окружена партизанская дивизия генерала Ковпака. Кубиевич оказался неплохим воякой. Денег за усердие он не получил, зато ему однажды достались крепкие трофейные лошади. У партизан они перевозили раненых.

Когда вернулась советская власть, соседи его не выдали, потому что и сами служили с ним, а после войны всем селом дружно вступили в колхоз. Договорились: доносы друг на друга не писать. Взаимная порука была свидетельством того, что мужики в селе уцелели. Здоровые хлопцы призывного возраста пошли служить в Красную армию, многие пожелали быть стройбатовцами. Чтобы не носить оружие.

Отслужил в стройбате и отец Соломии. Рядовой Марко Кубиевич на Кольском полуострове служил свинарем в хозвзводе аэродромно-строительной бригады ЦУКАС. Был на хорошем счету у командования. Однажды его хотели поощрить краткосрочным отпуском с поездкой на родину. Тогда по непонятной причине от отпуска он отказался, сославшись на то, что сменщик молодой и неопытный, и неизвестно, справится ли он один. Зато ему удавалось сбывать молочных поросят стройбатовцам-сверхсрочникам, жившим по ту сторону озера за пределами гарнизона.

Вернувшись со службы, на деньги, заработанные хитрым способом, Марко Кубиевич построил себе каменный дом, обзавелся живностью: у соседа купил телочку-двухлетку и четырех месячных поросят. Вскоре женился. Первым ребенком был сын. Назвал его Теодором. После службы в Советской армии, когда Украина стала «самостийной», Теодор поступил во французский иностранный легион и вот уже третий год в Алжире зарабатывал франки.

До последнего времени сын тоже помогал отцу, но у Соломии заработки оказались выше. А когда Теодор женился на местной берберке, денег присылать не стал, ограничивался телеграммами по случаю дня рождения отца и матери.

Несмотря на пожилой возраст, родители трудились, себя не жалея, – хотелось жить в достатке, не хуже французов. С русскими они себя не сравнивали. В России никто из Кубиевичей не бывал, если не считать стройбатовца, служившего на Кольском полуострове, не видели, но слышали, что у них все пищевые продукты покупные, да и незачем русским копаться в земле, они так богаты нефтью и газом, что могут купить всю Европу.

Русским не понять, как тяжело на Украине заниматься сельским хозяйством!

3

Соломия понимала родителей. Ей хотелось помогать им всячески. А помогать она могла только деньгами, но деньги зарабатывала с риском для жизни. Она уже знала (Гуменюк просветил), что бизнес на крови – это всегда смертельный риск. Если у кого-то ты отбираешь жизнь, то и твою жизнь отберут у тебя…

Соломия наугад взяла автомат, привычно ощутила его вес. Автомат был не тяжелей саперной лопаты. Но лопатой, даже если будешь на огороде гнуть спину с утра до ночи, столько денег не заработаешь. А тут один меткий выстрел – и не надо целый месяц ковыряться в грунте.

Так что автоматическая винтовка – тоже орудие труда. Оптика с четырехкратным увеличением. Следовало убедиться, что это именно так. Требовалась пристрелка.

Юша Окуев отвел Соломию в каменный карьер. До войны здесь ломали гранит для памятников, теперь площадка пригодилась для стрельбы боевыми патронами.

Под наблюдением инструкторов, в большинстве случаев иностранных, здесь почти ежедневно пристреливали оружие. Не исключением был и сегодняшний день.

Среди чеченцев Соломия заметила двух моложавых негров. Это были инструкторы, обучавшие партизан Ичкерии стрельбе по воздушным целям.

Юша, стараясь казаться осведомленным во всех областях военного дела, своей подопечной доверительно сообщил:

– Скоро наши друзья пришлют нам «стингеры». Будем воевать, как в Афганистане. Ни один русский вертолет не появится над Ичкерией. Раньше мы их сбивали «стрелой». Это тот же «стингер», только русский.

– А что сейчас не сбиваете?

Она видела, как перед восходом солнца вертолет со стороны русских позиций пролетал над хребтом и в считанные минуты взобрался на немыслимую высоту. По нему даже не вели огонь: вероятность попадания была слишком мала. Достать его мог разве что крупнокалиберный пулемет. Соломия знала, что для таких целей у русских, кроме «стрелы», есть ДШК. У чеченцев, видимо, ДШК не было, а может быть, они экономили боеприпасы. Хотя вряд ли… На важных целях не экономят.

Во Львове она слышала, что в России чеченцы держат своих людей возле военных предприятий. Там они скупают ворованное оружие и переправляют в Чечню. «Как это им удается? Неужели русские такие глупые, что у себя не наведут порядок?» Соломии казалось, это так просто – ловить перекупщиков оружия. Но почему-то не ловили. Если ловили бы, не было бы в Чечне столько оружия.

И ей на ум приходила несуразная мысль: может, в этой войне сами русские заинтересованы? Спросить об этом Юшу Окуева, что он ответит? Он не политик. Может без устали рассказывать о «стингерах», которых никогда не видел. Он сам пользовался слухами. Еще из прошлой своей командировки на Кавказ она вынесла впечатление, что многие чеченские партизаны рассчитывали на помощь Америки. Но Америка почему-то помогала не оружием, а только деньгами.

Вот Украина деньгами не баловала, а людей присылала. На хохлов приходили смотреть, как на концерт. Когда-то их потряс приезд киевских артистов Штепселя и Тарапуньки. Они смешили до упаду. Чеченцам особенно понравились украинские артистки: молодые, полнотелые – глаз не отвести. Но ни одна из них добровольно остаться в Ичкерии не пожелала, а чтобы выкрасть – не было команды.

Теперь приезжали украинцы не с концертами. По-прежнему приятно удивляли украинки. Они тоже были молодые, и полнотелые, и красотой не обделенные…

И в лице Соломии – под грузинской одеждой – партизаны Ичкерии безошибочно узнали украинку – крупную, красивую. Молодым джигитам о таких украинках только мечтать. Хоть бы одну такую выкрасть – вот было бы чем похвалиться!

Юша отгонял тех, кто стоял поблизости, чтобы не глазели на молодую и красивую женщину в грузинской одежде. Он ревновал каждого, кто к ней подходил. И она это чувствовала, но не подавала виду: пусть тешится, но ничего у него не получится. Даже если попробует насильничать. В зоне господства партизан Ичкерии действует железное правило: беспредел имеет свой предел, – и оно диктуется приказами полевых командиров. Гостей, приглашенных воевать с неверными, – а это главным образом инструкторы, врачи и снайперы, – никто не смеет даже пальцем тронуть, за ослушание – смерть. Но Соломия знала, что «железное правило» время от времени чеченцы нарушали.

Какой-то известный еще по советским временам спортсмен изнасиловал французскую журналистку, притом так, что той потребовалась хирургическая операция. Спортсмена застрелил мулла, не посчитался, что это лучший стрелок бригады, награжденный именным оружием президента Ичкерии. Как родня насильника ни упрашивала, мулла был непреклонен: журналистка хоть и не признавала Аллаха как всемогущего творца вселенной, но сочувствовала борьбе с неверными. Смерть тому, кто лишает Ичкерию ее друзей.

Друг Ичкерии имеет право защищать свое достоинство вплоть до применения оружия. На этот случай Соломия в тайном кармане всегда держала при себе русский миниатюрный пистолет в виде тюбика губной помады. В обойме четыре иголки с нервно-паралитическим ОВ. В обойме оставалось три заряда. Один пришлось применить в Косове. Там ее узнал московский журналист, приезжавший во Львов брать интервью о спортсменке, «подающей большие надежды»…

Расположившись поудобнее на деревянном лежаке, который Юша откуда-то притащил, Соломия принялась за привычную для нее работу.

После первых ее выстрелов стоявшие в отдалении чеченцы весело, как гуси, загоготали, выражая восторг. Жестами рук Юша им показал, сколько в мишени попаданий. Так метко не стреляли даже снайперы-мужчины…

Соломии оборудовали землянку с дубовой дверью на висячем замке. В землянке было одно окошко размером с тетрадный лист, чугунная печка с горкой коротких дубовых чурок, грубо сколоченный стол, над столом полочка, на полочке две пиалы, железная кровать, прикрытая грубым солдатским одеялом из верблюжьей шерсти. Потолок и стены обшиты необрезной сосновой доской. У входа вешалка: за неимением крючков – толстая доска с набитыми гвоздями.

– И это называется отель? – удивилась Соломия.

– Замечательная отель! – воскликнул Юша, шедший сзади с зачехленным длинноствольным автоматом. – У нашего высокого начальника землянка хуже. Клянусь Аллахом.

Еще во Львове Варнава Генрихович заверил Соломию, что она будет жить в пятизвездочном отеле со всеми европейскими удобствами. Варнава Генрихович, видимо, имел в виду Балканские страны, где почти всегда воюют. И наемники, те же снайперы, в перерывах между работой живут в максимально комфортных условиях.

«Знает ли Шпехта, где мне приготовили местечко?» – впервые недобро подумала о своем загадочном благодетеле. Если в случае чего в спешном порядке придется линять (а такой вариант был предусмотрен), чеченец – та же рысь – все видит и все слышит, даже как у гостя беспокойно стучит сердце. Сделай непредусмотренный договоренностями шаг – и эта полудикая Ичкерия по-доброму тебя не выпустит. Если это гостья, сразу не убьют, сначала пустят как наложницу по землянкам, где после ночных набегов отдыхают истребители неверных, вечно тоскующие по горячему женскому телу. Такой вариант хуже смерти.

Все это Соломия знала, правда, с чужих слов. Она не испытывала особого желания второй раз попасть на Кавказские горы к этому воинственному народу. Но – попала! Тут желай не желай – зарабатывай доллары. Зарабатывай, пока их тебе обещают.

Она предполагала зарабатывать на Балканах. На Балканах страны хоть и маленькие – по населению как Чечня, – но все же какая-никакая, а – цивилизация, ближе к европейской. В Европе и убивают цивилизованно, и платят не хуже, чем на Кавказе. Да и деньги-то из особой казны, не показаны ни в каком государственном бюджете!

Оставаясь наедине с собой, Соломия все чаще мыслила категориями своего недалекого прошлого. «Когда-то мы были гражданами одного великого государства, – вспоминала она. – Имели при себе единые паспорта. Не зарабатывали на крови своих граждан. А с недавних пор люди превратились в товар. А товар на то он и товар, что его покупают и продают, а если не пользуется спросом – ликвидируют».

Она где-то вычитала, что в предвоенной Чехословакии было перепроизводство обуви и, чтобы не снижать цены на этот товар, обувь сжигали в топках. Кочегарам платили хорошие деньги, как теперь платят снайперам.

Глядя на вечно небритого, неряшливо одетого Окуева, приставленного к ней охранником, за всю жизнь не прочитавшего ни одной книжки, в том числе Корана – священной книги правоверных мусульман, Соломия приходила к неутешительному выводу: за десять лет в горах можно так одичать, что потом человека ничем не заинтересуешь, разве что оружием и наркотиками.

Юша пошел в школу еще при советской власти. Читать и писать научился. Хуже было с математикой, но отнимать и делить умел, так что умел и деньги считать. Он мечтал собрать много долларов и купить себе молодую и красивую женщину, как обычно покупают на Востоке богатые ханы.

А Ичкерия – тот же Восток. И Ингушетия – Восток. И сам он по крови ингуш: его мать выкрал чеченец, когда она еще была девочкой. Юшу она родила в тринадцать лет. Родители отца никому ее не показывали до совершеннолетия, иначе братья матери еще при Советах пустили бы из Мурата Окуева кровь. Но и после Советов Мурату долго жить не дали: кто-то выстрелил ему в затылок, когда они из укрытия обстреливали колонну спецназа. Пуля русских достать его не могла.

Однажды глубокой ночью, когда Соломия в очередной раз вытолкала Юшу из своей землянки, он в сердцах прошипел:

– Я куплю тебя, глупая женщина.

Она ничего ему не ответила, знала, что дразнить охранника – дразнить свирепую овчарку. Может показать зубы, а то и больно укусить, так что не успеешь воспользоваться оружием. Здесь, в этих горах, с одичавшими мужчинами, она уже ничему не удивлялась.

«Какими они будут через двадцать лет?»

Ответ напрашивался сам собой: «Никого из них не останется в живых, но, возможно, будут их дети. Только станут ли они размахивать дареными долларами, заманивать нищих заробитчан, кто умеет метко стрелять?»

Сто лет назад даже в кошмарном сне предкам Соломии не могла присниться такая работа, какую она выполняла сейчас.

Чем больше она задумывалась, тем чаще улетал от нее сон. А днем – не заснешь, можешь и не проснуться. И она терпеливо лежала в засаде, не спускала глаз с противоположного холма, тщательно заминированного русскими саперами. В любую минуту из русского окопа могла показаться голова офицера. Она почти безошибочно по чертам лица определяла возраст человека, но не воинское звание. Вместо майора мог подвернуться прапорщик или же наоборот.

И так час за часом, с рассвета до заката. Засветло не придешь, засветло не уйдешь: у русских тоже есть снайперы. Некоторых она видела на международных соревнованиях, присматривалась к ним: как тот или иной стрелок держит оружие, как указательный палец правой руки нажимает на спусковой крючок. Какие движения могут выдать опытного стрелка. Сколько добровольцев из Украины, Прибалтики, да и из самой России в погоне за легким заработком легли трупами на неприветливой земле упрямо воюющей Чечни!