Текст книги "Предчувствие смуты"

4

Соломия, Соломия… Что же с ней произошло? Она стала задумываться. Такого за четыре года охоты на человека, смерть которого оплачивается долларами, с ней еще не случалось. Что-то в душе надломилось. Не приглядывается ли к ней ангел смерти? А может, оберегает ее ангел Миколы? Пригрезилось, что голосом Миколы ангел ей шепнул: «Меняй позицию». А как сменишь, когда поблизости чужие глаза следят за каждым твоим движением? Невыносимо стало терпеть присутствие Юши Окуева.

Еще не сделав ни одного выстрела по живой мишени, она по состоянию своей души заметила, что в ней что-то надломилось. В эти дни ее, как рок, преследовало тяжкое предчувствие. Если не с ней, то с ее друзьями что-то случится. А что?..

Ответа не находила, на душе было муторно. Таким, говорят, бывает похмелье. Его называют горьким. Она ощущала горечь на душе. В отличие от других девчат, приехавших на заработки и разбросанных по горам Чечни, она одна не пила спиртное. Ей предлагали и ркацители, и армянский коньяк. И кто предлагал – мусульмане, полевые командиры. Часто они клялись Аллахом и тут же грешили. Жрали и коньяки, и водку. Находясь в розыске, они по чужим паспортам выбирались даже в Москву, посещали рестораны, жили у любовниц, глушили спиртное, но, как правило, не теряли бдительности. Бывало, что попадались на хулиганстве, тогда их спасала родная диаспора и быстро, нередко с помощью милиции, водворяла обратно на Кавказ, к исполнению своих прямых обязанностей.

Некоторые девчата, отправленные в командировку, будучи под хмельком, отдавались полевым командирам, и те в знак благодарности приписывали им чужие заслуги. За счет приписок на счетах наемных снайперов в западных банках появлялись невероятно крупные суммы.

Соломия опасалась отдаваться мужчинам. Уже были случаи, когда землячки с гор Кавказа привозили сифилис и даже спид. От сифилиса избавлялись, не покидая пределов Львова, а вот со спидом летели в Тель-Авив. Но от спида никакими деньгами излечиться было нельзя.

Природа брала свое, особенно в молодом возрасте. Порой и Соломию, как магнитом, тянуло к мужчине. Невероятных усилий стоило сдерживать себя, особенно в ночное время, когда в округе усердствовали соловьи. Здесь они такие же, как и в Прикарпатье.

Возвращаясь в землянку, она часто замечала огненные глаза Юши Окуева. Помня железное правило – без взаимного согласия не переступать черту дозволенного, – он смотрел на Соломию, как голодный волк на телку, охраняемую свирепыми сторожевыми овчарками. Соломия была для него недоступна. У него отсутствовало чутье опытного любовника. Если бы рано утром он тихим шагом вошел в землянку и с поцелуями принялся аккуратно, ласково снимать с нее ночную рубашку, она, пожалуй, отдалась бы…

Она думала о Миколе. Память почти непрерывно возвращала ее к той ночи, когда они вдвоем оставались на львовской квартире Варнавы Генриховича. Там впервые Микола сказал ей: «Люблю». Она приложила палец к его губам, давая понять, что в квартире их подслушивают. Громко произнесла: «Поживем – увидим».

Он, конечно, не предполагал, что квартира нашпигована разнообразной техникой, в том числе и видеокамерой. Ядвига, не имея ни малейшего желания подставлять подругу, предупредила: вслух произносить далеко не все, а только то, что будет приятно для ушей Варнавы Генриховича. Да и видеокассету он просмотрит с точки зрения главного женского мастерства: умеет ли женщина привлекательно отдаваться мужчине?

Потом, при встрече с хозяином квартиры, Варнава Генрихович сделал ей несколько замечаний, но были они несущественны. И такой любовник, как Микола, ничего не заметил: он был на верху блаженства – испытывал момент счастья. В его адрес адвокат высказался с долей иронии: «Вахлак. Но – перспективный».

Что Микола неопытен в любви, то есть вахлак, она и сама почувствовала: он не научен искусству секса, но это ее только радовало – значит, хлопец не испорченный. Такой для семейной жизни – сущая находка.

Уж на что Ядвига – подруга из подруг, и та позавидовала, притом своеобразно, чтоб потом, в случае чего, не было бы обиды.

– Если ты, – сказала она, – Миколу уронишь, я его подберу.

Женщины этой профессии обычно выясняют отношения с помощью оружия. Еще свежи были в памяти события на Балканах.

…Западно-украинская команда национальной гвардии прибыла на соревнования по пулевой стрельбе. Тренер команды майор Тетюк, сорокалетний красавец, заслуженный мастер спорта, готовил к соревнованиям двух сержантов: Славу Загоруйко и Алевтину Копышту. Обе они влюбились в Тетюка, были подругами – стали грозными соперницами. Слава была уже замужем, матерью двоих детей. Алевтина замуж не выходила. После средней школы окончила курсы диверсантов. Готовила себя к работе в горячих точках. Мастером спорта пока еще не стала, но как снайпер хорошо проявила себя в период боевых действий в Хорватии. Потому и включили ее в сборнуюУкраины.

Спортсмены располагались лагерем в лесном массиве около Приштины. Жили в туристских палатках по два человека, майор Тетюк занимал одну.

По ночам к нему пробиралась Алевтина, перед рассветом возвращалась в свою палатку. Потом тренер положил глаз на Загоруйко. Алевтина проследила, куда подруга ходит по ночам. И когда Тетюк и Загоруйко воспылали любовной страстью, Алевтина поставила на пороге палатки растяжку. Выходя из палатки, Слава задела растяжку – осталась без ноги и без глаза. Досталось и тренеру: его смазливую физиономию искромсали осколки.

Команду сняли с соревнований, отправили домой. Мину списали на албанского террориста. Накануне видели подозрительного субъекта, продавца мороженого. Тот был похож на албанца.

С тех пор прошло четыре года. Бывшие подруги изредка встречаются, но только на улице. Слава поднимает легкий дюралевый костыль и материт на чем свет стоит свою бывшую подругу. Слава еще тогда, придя в сознание, догадалась, кто устроил диверсию, но вещественных доказательств не нашлось: абсурдно было предположить, что спортсменка возит с собой мину. При встрече Алевтина ругалась по-культурному, как ругаются в Одессе: «Чтоб я тебя видела на одной ноге, а ты меня – одним глазом».

После госпиталя Тетюк женился, но не на спортсменке. На спортсменках жениться опасно – смешным будешь выглядеть. Он тоже догадывался, что это была проделка Алевтины. И опять же: как докажешь? Не было смысла доказывать. Начальство не любит, когда случаются ЧП в своем подразделении. Не для того готовятся особые кадры, чтобы ими занимались судебные органы…

Соломия слышала эту историю, но не от Ядвиги. Ему ее поведал Гуменюк. Красочно изложил печальную драму, как он сам выразился, двух мартовских кошек, и без околичностей спросил:

– У тебя какие виды на Миколу?

– Он мне нравится.

– Представь себе, мне тоже. Он обязательный. Если пообещал: сделаю, – значит, сделает, притом на совесть. С обязательными легко в семейной жизни. Тебе говорили об этом?

– Говорили.

– Кто?

– Ядвига.

– А не будет у вас Микола яблоком раздора?

– Не думаю.

– Думать надо всегда. Профессия у нас сволочная.

– Я не считаю это профессией.

– А чем же?

– Работой.

– А вот Микола считает иначе. Он догадывается, кто ты на самом деле, откуда твои заработки. Переживает. Тебе он не скажет, а мне признался. Спросил: это правда, что девчата едут на соревнования? И почему на Балканы? Там же война. Я ему сказал: а где не воюют? В России весь Кавказ полыхает. И он мне: «только не посылайте девчат на Кавказ. У меня там брат в Российской армии. Прапорщик. Старшина саперной роты. У него на глазах чеченский снайпер убил его командира».

– Зачем это мне перед дорогой?

– Брат его дружил с командиром роты, когда тот еще был командиром взвода.

– А в каком звании был командир?

– Капитан.

– Убили его в июле? Не так ли? Но я его не убивала.

– Знаю. Это участок ответственности Ядвиги. Смотри не проговорись. Даже Ядвиге. Иначе может случиться такая же трагедия, как со Славой.

– А что вы все о Славе?

– Слава – моя ученица. Я ее готовил, когда она еще не была замужем.

– И что она нашла в Тетюке?

– А что находит женщина в мужчине, который ей нравится? Вам знакомо чувство соперницы?

– Немного.

– Так вот, сначала возникает это чувство, потом уже чувство любви.

Гуменюк загадочно подмигнул, но вопрос оставил без ответа. Мало ли что человек знает, но далеко не каждому открывается.

Знала б она, что этот старшина за время службы в армии сумел заочно окончить Львовский университет, готовился преподавать психологию и педагогику, но не в военном училище, а в гражданском вузе, чтобы из молодых ребят отбирать и готовить кадры для украинской национальной гвардии.

У Шпехты, по его словам, наполовину поляка, была мечта – построить соборную Украину от Слобожанщины до Закарпатья, включая Кубань, территорию бывшей ссылки запорожского казачества. Хотя какая это ссылка? Из сосланных казаков почти никто на родные днепровские берега не пожелал вернуться. Запорожским казакам Кубань приглянулась, как седовласому парубку молодая женщина.

На какое-то время Гуменюк и Шпехта нашли общий язык. Зная, чем дышит Гуменюк, Варнава Генрихович ненавидел Зенона Мартыновича, видел в нем славянское быдло. Взаимно и Зенон Мартынович ненавидел Варнаву Генриховича, ясновельможного пана, для которого все украинцы «пся крев».

Но оба они понимали, что их мечтам не сбыться, пока Россия не согнет колени перед Америкой. Усердие окупится, если Полония станет «от моря до моря» или «Украина от Кубани до Закарпатья»? Окупится, конечно, если Америка не обманет.

Оба смотрели на восток, с придирчивостью святых отцов Ватикана высматривали подходящую паству. Один из них уже был на крючке. Они его купили не за деньги – купили за любовь.

Не догадывался об этом только тот, которого купили. Это был Микола Перевышко. Он верил в лучшие чувства, на которые способна любимая женщина. Но где она, любимая? Что с ней? Прояснить это мог разве что Гуменюк.

Зенон Мартынович прибывал киевским пассажирским рано утром.

Микола терялся в догадке: что Гуменюк забыл на Слобожанщине?

5

Ночью прошумел теплый короткий дождь. Земля благоухала. Уже с утра парило, как перед дождем. А ведь не сегодня-завтра жатва. Еще вчера с вечера к Перевышкам заезжал на своем «Урале» Илья Пунтус. Предложил Миколе постоять за штурвалом комбайна.

– И рад бы, да вот встречаю друга, – сказал Микола и для убедительности достал из кармана потрепанного комбинезона синий листок с текстом от руки. Телеграмму из райцентра передали по телефону.

В Сиротине в связи с ликвидацией колхоза ликвидировали телеграф, сократили и телеграфистку. Вернулись к обслуживанию сиротинцев, как было сорок лет назад.

– А кто он?

– Из города Львова.

– Западен?

– Вроде так.

– Правительство обещало безработицу. Ну и где же она? Из кого нанимать батраков? – горячо взорвался Илья. – Батько нахватал полей. Всех нас, и меня в том числе, сунул в арендаторы. Комбайны выкупил. Да два взял по лизингу. Привык соображать с размахом. А соображает по-старому: рассчитаюсь, мол, потом, если урожай будет. Но люди-то поумнели: ставишь на технику – плати сразу. Уродит – не уродит, но заработанное отдай. Вот хотя бы тебе. Вкалываешь – получи свои законные гривны без волокиты…

Микола весело засмеялся. Заговорил с издевкой, как будто Илюхи не было рядом:

– Когда Пунтусы деньгами платили? Отдавали огурцами или яблоками, в лучшем случае – ячменем. И то – старым. Разве не так?

Илья опешил. Не ожидал он в свой адрес откровенной критики. Но обострять отношения не стал.

– Валюту из рук не сразу выпускают… А вообще, Микола, мы же с тобой всегда ладили.

– Но никогда с твоим папашей.

– Ладно, батька не трогай. Старики, они прижимистые… – и вернулся к главному: – Ну так как? Постоишь? И своего друга-западена сагитируешь. Они там, в Карпатах, жутко любят деньги… Я с одним в Москве на шабайке коллекторы чистил. Гад, даже перекуров не устраивал. Говорил: жениться собираюсь, деньги нужны…

Видя, что Микола на днях мотоцикл разобрал, ремонтом занялся, поинтересовался:

– И ты на этой колымаге хочешь друга встретить?

– Друг непривередливый, бывший старшина.

Илья встрепенулся:

– Встретить вояку? Он кто – герой войны или герой мирных будней? – кивнул на свой мотоцикл. – Вот мой подойдет для встречи… Так что, Микола, не позорь себя и наше еще не совсем осиротевшее Сиротино. Мы дурные, но не бедные, а богатые, значит, не дурные… Когда встречать?

– Сегодня.

– А ты свою коляску успеешь собрать? – Теперь уже Илья кивнул на разобранный мотоцикл.

Микола знал, что работы немного. За час уложится. Не такое собирал. Разобрал и собрал на спор в пять минут американскую автоматическую винтовку, которую раньше в глаза не видел. Но когда-то в журнале «Военные знания» познакомился со схемой и порядком разборки и сборки.

– Едем на моей, – решительно сказал Илья. – У тебя будет два дня на раздумье: выручать меня или не выручать.

– Когда в поле?

– В среду.

Илья догадался: соглашается. А вслух рассуждал:

– До чего, Микола, мы дожили! Был народ – не было техники. Появилась техника – люди разбежались. И куда? В Россию. На шабайку.

– Я еще никуда не бегал, – заметил Микола.

– Побежишь. Работа сезонная. Надолго от дома не оторвешься.

– Мне нужна работа постоянная. Ты же знаешь, на кого я учился.

– Знаю. В город укатишь. Как наш Клим.

– У Клима – отсидка.

– Отсидит – умотает в город. Вот и останется вас двое – ты да Юрко. И Юрко умотал бы. Да вроде он собирается жениться. Чего доброго, и в самом деле женится. Тогда – все, прощай свобода! Гиря на шее…

Илью понесло. Он уже не мог остановиться.

– Но мы с тобой скоро на свадьбе погуляем. Не на Юркиной, конечно. Ты понял, да?.. Ну, бывай. Через час заеду. Не дрейфь, мой конь не подведет. Это же «Урал». А в войну уральцев немцы как огня боялись. Уральцы – люди обязательные. Трепаться не любят.

– А ты тут при чем?

– Я тоже не люблю…

Насчет скорой свадьбы Микола ничего не понял.

Загрохотал мотоцикл, унося Илью в противоположную от Пунтусов сторону. Свернул в переулок. И уже в поле, за лесопосадкой, скрылся в лощине, светлой от старых усыхающих тополей.

Здесь семьдесят лет назад энтузиасты коллективизации облюбовали выгон для МТС. Из добротного церковного кирпича построили мастерские. Заложили парк. Для парка выбрали быстрорастущее дерево – серебристый тополь. Передали парк на попечение молодым механизаторам. Особенность парка – в необычном свечении весной и летом. К осени листва жухла, чернела. Зато радовали глаз деревья-великаны. Зимой, когда снегом покрыты холмистые просторы, тополя – как оазис в пустыне. Раньше по ним ориентировались охотники на зайца. Теперь тропинки торят контрабандисты: за запад – Украина, на восток – Россия, за тополями – государственная граница.

Полвека назад упразднили МТСы, а недавно ликвидировали колхозы. Парк захирел. Деревья медленно умирают. Когда-то этот двор с его добротными постройками любили показывать гостям.

Дорога вела в мастерские. По этой дороге мчался Илья Пунтус, поднимая облако пыли.

Вслед ему смотрел Микола, недоумевая: там же никого и ничего? Даже станки Алексей Романович кому-то продал еще до приватизации. Остались стены да шиферная крыша. Крышу Пунтусы охраняли, рассчитывая, что строение они выкупят по бросовой цене. Выкупили же бензозаправку за 12 гривен.

Снимать шифер никто не рискнул. Пунтсов остерегались. Андрей Данилович не однажды предупреждал сына: «Микола, ничего там не трожь. И вообще держись от Ильи подальше».

Микола пытался отцу объяснить, что Илья каждый раз при встрече работу предлагает, но не такую, какая была бы по душе. Вот если бы предложил в магазине холодильного оборудования (такой магазин Пунтусы намеревались открыть), но Алексей Романович, говорят, уже какого-то мастера присматривает в Харькове. У мастера, говорят, квартира на улице Свердлова. Если мастера случат с Юлей, молодые переберутся в Харьков. А там и до Киева ближе.

С дочками проще, считал Алексей Романович. На молодых и смазливых женихи всегда найдутся, даже не посмотрят, что у них в голове. Беда с сыновьями. У Клима судимость. Илья на учете. На дискотеке братья подрались с курсантами пожарного училища. Клим пряжкой ремня курсанту голову пробил. Хорошо, что ремень принадлежал этому курсанту.

За старшими братьями водилось еще одно преступление, но о нем знали только несколько человек: все были заинтересованы – молчать. Летом на Змеином озере братья подстерегли Екатерину Марковну, учительницу местной школы. Молодая учительница загорала в кустах обнаженной. Мальчики ее изнасиловали, а она постыдилась звать на помощь. Тогда ей надо было бы убегать из села и разводиться с мужем. Но каким-то образом об этом узнал Алексей Романович. Хотя загадки тут не было. Екатерина Марковна сама ему рассказала, пообещала написать заявление в прокуратуру.

«Сколько?» – коротко спросил Алексей Романович. Учительница назвала сумму в «зеленых». Алексей Романович возмутился:

«Постыдились бы, Екатерина Марковна, вам уже за тридцать, вы далеко не девушка, а с бедного колхозника такие деньги требуете».

Пострадавшая не растерялась, тут же напомнила:

«Были бы вы рядовым колхозником, ладно уж… А то ведь руководитель, маяк района…»

Торговаться было опасно. Отдал денежку, про себя выругался: «Вымогательница. А еще интеллигентка».

Чистенькими оставались девочки. Но при таких братиках надолго ли?

Алексей Романович был крепким руководителем – колхоз держал железной хваткой, сейчас старался удержать сыночков, но сыночки уже по жизни шагали своими дорогами, и все же отец, будучи человеком авторитетным, не однажды вытаскивал их из дерьма…

С давних пор он присматривается к Перевышкам. То, что земельку у них отберет, он уже не сомневался. Он и адвоката нанял, чтоб доказать, что Клавдия Петровна не имела права получать пай, так как не работала в колхозе. Пай Андрея Даниловича намеревался выкупить у Клавдии Петровны, когда ее супруг отдаст богу душу.

Сыновья Перевышки интересовали Пунтуса постольку-поскольку. Никиту, прапорщика Российской армии, до недавнего времени он вообще не принимал во внимание: где-то воюет – деньги зарабатывает – ну и пусть. Вряд ли домой вернется, если не убьют, уйдет на пенсию, в городе зацепится. А вот Микола Пунтусам пригодится: если кто-то из его сыночков, тот же Илья, где-то крепко набедокурит, можно будет соседа подставить. Так что приятельские отношения не помешают.

Илья был хлопец не промах – нахраписто лез в руководители. Батя намеревался сделать из него комсомольского работника. Регулярно приезжавший на рыбалку обкомовский товарищ как-то за чарочкой признался:

«Будущее страны за хваткими комсомольскими активистами».

«А как же секретари обкомов, секретари ЦК?»

«Балласт», – ответил сдержанно.

Была у Ильи перспектива, да себе напортил хулиганскими выходками. Алексей Романович в душе радовался, что власть завалилась. Мандатных комиссий не будет. А это уже проходной билет в крутые, а там и в олигархи, – тоже купюра высокого достоинства, да плюс голова на плечах. Не будет головы – билет отнимут и не посмотрят, что ты сынок отца своего заслуженного.

«Та власть хороша, при которой никто тебе не мешает», – трезво рассудил Алексей Романович. Но все чаще тревога буравила сердце за своих детей непутевых. И почему они выросли такими? Раньше говорили: все дело в крови родителей. Но его, пунтусовской крови, у них не было ни капли. А хваткой сыновья на старого Пунтуса похожи. Так что кровь тут ни при чем. Вот время… Люди – дети своего времени. Поменяется время – поменяются и люди. Непутевые станут путевыми.

Непутевый Илья носился на мотоцикле, заманивая работников на жатву. Шутка сказать, восемь полей озимой пшеницы отец доверил ему как арендатору. Пусть с молодости чувствует себя хозяином, займется, как теперь говорят, бизнесом – и тогда уже никакая сила не вытравит из него жажду наживы.

Через час Илья вернулся из мастерских, забрал Миколу, и вдвоем они укатили на железнодорожную станцию. Поезд, как всегда, опаздывал. Но на станции к такому распорядку привыкли, и хлопцы не возмущались. И не возмутились, что поезд стоял не две минуты, как того требует расписание, а почти двадцать. Безбилетники, которых проводники пустили в вагон для собственного заработка, отказывались платить по стоимости билета.

Вслед за безбилетниками показался Гуменюк. За время, пока Микола его не видел, он успел отрастить себе короткие усики, какие носят боксеры. В желто-синей спортивной рубашке с отложным воротником, в светлых лавсановых брюках спортивного покроя, он смахивал на бывалого спортсмена, ставшего тренером. В руке – спортивный чемодачик в мелкую черно-белую клеточку.

Кроме паспорта со львовской пропиской, у Гуменюка был документ за подписью директора юношеской спортивной школы о том, что он, заслуженный тренер республики, отбирает способную молодежь для учебы в спортивных секциях.

Микола издали помахал ему рукой и подбежал к вагону, где уже дело доходило до потасовки: безбилетники не желали платить, а проводники – упустить выгоду. Грубо оттолкнув скандалистов, Зенон Мартынович молодцевато спрыгнул на перрон.

Приезжий и встречающий крепко пожали друг другу руки, и Микола повел гостя к мотоциклу.

– Извините, Зенон Мартынович, что встречаю не на «опеле», а всего лишь на «Урале». «Опеля» нет, а это мотоцикл соседа. – И, словно спохватившись, показал на Пунтуса. – Мой друг еще со школьной парты – Илья Алексеевич Пунтус, мотоциклист и арендатор.

Гость взглянул на Пунтуса оценивающим взглядом. Микола говорил, что у него на родине, в Сиротине, есть уникальная семья: отец – бывший председатель знаменитого на Слобожанщине колхоза, а его сыновья с детства любят рисковое дело.

«Такие хлопчики и нам пригодятся», – подумал тогда Зенон Мартынович. Определенно он ничего не решил. Предстояло всех разом увидеть, этих самых Пунтусов, посмотреть, на что они способны, а главное, кто они по духу: настоящие украинцы или русские, говорящие по-украински? Ридна мова, как его учили старые галицкие профессора, – фундамент убеждения. Будешь мыслить на ридной мове – скоро полюбишь Украину и возненавидишь ее врагов.

Так это или нет, над этим Зенон Мартынович не очень задумывался. Он знал одно: если восток Украины не приголубить, как женщину, Украина вернется к России. И тогда благоприятный момент будет навсегда упущен. Америка не простит западным украинцам их стадное топтание на месте. Овечье стадо ведет себя выжидательно, пока пастух не натравит на них сторожевых собак. Собаки, чем злей, тем быстрей, сдвинут стадо с места, а дальше, в каком направлении оно пойдет, будет зависеть от пастуха.

Но добрых пастухов еще найти надо. С них-то, с пастырей, и начнется вольная, как ветер, Украина. За нее отдавали свои жизни галицкие сичовики в первой четверти ХХ века, в середине века – вояки УПА, а в новом столетии повоюет (и как повоюет!) Зенон Мартынович Гуменюк.

Отец Зенона Мартыновича, капрал украинской повстанческой армии, был добрым воякой, да в предгорьях Карпат нашла его злая партизанская пуля.

О капрале в райвоенкомате ничего не было известно. Мать Зенона Мартыновича в послевоенные годы работала в паспортном столе секретарем-машинисткой. Когда Зенон пошел в первый класс, она написала, что отец был подпольщиком, с приходом Красной армии ходил проводником в Западных Карпатах, погиб на переправе. Стремительное течение реки Уж унесло в неизвестность десятки, если не сотни, трупов. Останки солдат – отдельные кости – находили следопыты на мшистых берегах глубокого ущелья.