Текст книги "На Афон"

Лавра и путешествие

Садилось солнце. Мы с о. Пинуфрием шли по пустынной, каменистой тропе, в густых зарослях. На повороте ее открылось сухое поле, с отдельными оливками и серыми камнями, тощими посевами – за ним поднимались стены и древние башни лавры св. Афанасия. Нам попалось стадо овец. Верх Афона еще лиловел, когда мы проходили мимо рвов и башен, вдоль стены к главному входу.

Слева раскинулись домики в оливках и кипарисах. В каменных желобах мощно шумела вода. Странно и радостно было видеть такое обилие влаги, прозрачный и сильный ее говор в месте сухо-выжженном, вовсе, казалось бы, неплодоводном. Ясно, она шла с гор. О. Пинуфрий зачерпнул пригоршнею из цистерны.

– Эта вода у них очень замечательная, самый водяной монастырь, святой Афанасий ее прямо из скалы извлек…[315]315
  См.: Помяловский И. В. Житие прп. Афанасия Афонского. СПб., 1895. Афонский патерик. Ч. 2. С. 5–58.


[Закрыть] Так с тех пор и бежит…

Мы приближались к главному входу – куполообразной сени на столбах, освященной образом на стене, над входною дверью. Влево на пригорке расположена была открытая беседка. Там сидели, разговаривали и стояли чернобородые, с тугими, по-гречески заплетенными на затылке колбасками-косами монахи эпитропы. За их черными силуэтами сиреневело море.

Я показал привратнику грамоту с печатью Богоматери. Коваными вратами нас впустили на небольшой мощеный дворик – там надо было пройти еще сквозь новые врага, прежде чем попасть собственно в монастырь[316]316
  В газетной публикации далее: «Лавра Св. Афанасия восходит к X веку. Это знаменитейший, один из древнейших монастырей Афона, кажется самый богатый. Ему принадлежит вся южная оконечность полуострова. Его возникновение связано с именами св. Афанасия и византийских императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия. Лишь при их помощи св. Афанасий – как бы Петр Вели кий Афона – смог воздвигнуть столь грандиозный по тому времени монастырь, с сокровищами Соборов, золотом иконостасов, драгоценной утварью, библиотекой, банями, мельницами, огромным хозяйством, – монастырь, своею пышностью смущавший афонских пустынников и чуть не вызвавший церковной смуты, доставившей святому строителю бесконечные хлопоты и затруднения и под конец погребший его под обрушившимся куполом Собора. // Св. Афанасий был громадного роста, исполинской силы. Его гигантская тень до сих пор пересекает вековые храмы и башни Лавры – музея, Лавры. – сокровищницы и клада». (Последние новости, № 2384, 2 октября 1927 г., с. 2).


[Закрыть] – древнюю, знаменитую Лавру св. Афанасия.

* * *

Лавра св. Афанасия

Мы обещали фондаричному хорошее вознаграждение. Он отвел лучшую комнату гостиницы – не то салон, не то шестиоконную залу, глядевшую на море, с колоннами, отделявшими часть, где помещались постели. Было уже поздно для осмотров – мы пошли бродить по вечереющему монастырю, замкнутому четырехугольником корпусов и башен. Собор, крещальня перед ним с огромнейшим фиалом, два кипариса по бокам – времен св. Афанасия – усыпальница Патриархов, трапезная, библиотека, померанцевые деревья, смесь запахов лимонных дерев с теплотой и восточной грязноватостью жилья, нежно-палевые шелка зари… Стало смеркаться. Мы отправились в гости к эпитропу, знакомому о. Пинуфрия. Поднялись по грязной лестнице корпуса с запахом, напомнившим гостиницу в Перемышле или Козельске[317]317
  Воспоминания о г. Козельске были связаны для Зайцева и с несостоявшимся посещением Оптиной пустыни, о чем он рассказал в третьем очерке цикла «Дневник писателя» – «Оптина пустынь» (Возрождение, № 1608, 27 октября 1929 г., с. 4–5).


[Закрыть] времен легендарных. Шли какими-то коридорами, спрашивали у выглядывавших монахов, как попасть к эпитропу – некоторые стирали белье, другие, было видно в полуоткрытые двери, что-то мастерили по хозяйству. Лавра монастырь необщежительный. Каждый живет, как хочет, сообразно средствам, вкусам. Общей трапезы нет, и нет игумена. Управляет совет эпитропов.

На стук в одну из дверей отворил пожилой, неопрятный монах с расстегнутым воротом рубашки, в домашней хламиде, довольно полный, с беспорядочно заросшим черною бородой лицом и покрасневшими, слезящимися глазами. О. Пинуфрий представил меня. Эпитроп небрежно-приветливо поздоровался, сказал «кала», и шлепая туфлями на босу ногу, тяжело волоча грузное тело, пригласил нас в столовую. Он занимал целую квартиру из четырех комнат, грязноватую, всю проникнутую несвежим и «экзотическим» запахом, как грязноват и распущен был сам хозяин. Хотя ему явно было лень, все же он проявил известную любезность, посадил нас на диванчик, и через несколько минут служка его подавал уже гостям всегдашний кофе, глико, раки. Разговор шел по-гречески с о. Пинуфрием. Видимо, он объяснял обо мне, «синграфевс, синграфевс» (писатель) говорил внушительно о. Пинуфрий; эпитроп равнодушно глядел на меня огромными красными глазами и повторял «кала, кала» (хорошо). Еще часто слышал я «охи, охи» (нет), и это несколько веселило. Видимо, перешли на домашние дела и обо мне забыли, к моему удовольствию. Я любовался сдержанностью и достоинством, прекрасным аристократизмом своего спутника, бегло и любезно, точно он привык к салонам, беседовавшего с эпитропом. Вот он крепкий и чистый лесной русский тип, заквашенный на Византии, родивший своеобразную высоту древнего зодчества, русской иконописи… Таким как о. Пинуфрий мог быть посол российский времен Иоанна III-го, живописец Андрей Рублев или мастер Дионисий.

Архондарик Лавры, помещение, где жил Зайцев

Лавра св. Афанасия

Эпитроп показал нам свою моленную. Перед древним образом св. Дмитрия Солунского краснела лампада. Мы вышли на балкон. Он выходил наружу, за монастырь. Афон подымался сбоку. Вблизи монастыря только что скошенная лужайка, лежали ряды подсыхающего сена. Запах нежный и столь для русского пронзительный… Налево сиреневое море, и сиреневый, кроткий вечер одел оливки, камни, суховатый и пустынный пейзаж.

…Позже мы ужинали с о. Пинуфрием у себя в зале, за круглым столом посреди комнаты, при давно невиданной висячей лампе. Нас впервые на Афоне угостили мясом – козлятиной, из тех козлов, что некогда пас св. Кукузель. Окна наши я приоткрыл – поднял, вся рама подымалась, как в русской деревне. Налетали бабочки. За окном густела ночь лиловая, здесь тоже был покос, и тот же сладко-грустный запах втекал в комнату.

Монастырь давно спал, спал и о. Пинуфрий, когда я вышел на каменную внутреннюю террасу в сводах, с нишами, скамьями и открытой лоджией. Поднялась поздняя луна. Кипарис св. Афанасия казался черным гигантом, тень его, как исполинского святого, перечеркивала белый в синем двор. В полумгле колокольни кресты. Кое-где крыши блестели в свете, звезды цеплялись за кипарисы, узоры башен казались из восточной феерии, по-шехерезадински журчал водоем. Все – Византия и Восток в этой пряно-душистой ночи.

* * *

Солнце, блеск магнолиевых листьев, черно-синие тени. Мы провели утро в сладком благоухании греческого монастыря и литургии. О. Пинуфрий, знающий и любящий греческую службу, собрался в Собор раньше меня, но и я, несколько позже, попал в драгоценный древний храм с кованым, тускло-златистым иконостасом с перламутровыми дверями, перламутровой кафедрой игумена, фресками XVI века (монаха Феофана, главы враждебной Панселину школы живописи)[318]318
  Феофан Стрелидзас или Феофан Критянин (ок. 1500–1559). Родился на острове Крит, где и обучался иконописи. Его дети так же стали иконописцами. Лучшие его произведения созданы до 1548 г. Умер Феофан в 1559 году в Ираклионе на Крите. В 1527 году он расписал Собор Святого Николая Анапафсаса в Метеорах. После Метеор он расписывал соборы афонских монастырей Великой Лавры и Ставроникитинский монастырь. Епископ Порфирий Успенский относит его фрески в Соборе и трапезной Лавры Святого Афанасия к 1535–1536 гг., а росписи в Георгиевской церкви Ксенофа – к 1564 г.


[Закрыть], изумительным трехъярусным хоросом, голубыми плитами фаянса, до половины облегающими стены, аналоями в виде четырех извивающихся стоячих змей («дискеллии»), выложенных мелкой мозаикой из перламутра, слоновой кости и черепахи – четыре змеиных головы слушают чтеца.

В раннем утреннем золоте мы стояли пред дымно-голубоватою глубиной храма с вытертым, священно-мозаичным полом. Важные эпитропы склоняли в резных стасидиях черные с проседью бороды (по словам русских, лаврские греки, несмотря на зажиточность свою, крепко стоят в церковной строгости: их бдения под праздники длятся по двенадцати, пятнадцати часов, не уступая нашим). Позади скромно теснилось несколько «простых сердец» – греческих дроворубов, рыбаков, сиромах. Пение в унисон, однообразное, сладостно-тягучее, опьяняет, как наркоз. Очень древнее и восточное есть в этом, но и весь Собор таков, он излучает старинные, ладанно-сладковатые запахи. Когда после службы мы прикладывались в алтаре к бесчисленным святыням, это загадочное благоухание – мощей, кипарисов, вековых ларцов – всюду сопровождало нас.

Вот в среброзлатистом венце, или шлеме, украшенном яхонтами и рубинами, глава св. Иоанна Кукузеля, смиренного пастуха козлов. Темнокоричневая, с медвяно-желтым отливом кость черепа открыта для почитания паломников. Вот так же обделанный череп – глава св. Василия Великого. Запомнился и удивительный крест, осыпанный жемчугом – подарок Никифора Фоки. Хранится он в золотом ковчеге, лежит на его шелках тихо и таинственно, и не без волнения наблюдаешь, как монах открывает все эти тайные упокоения, и нам, несколько опьяненным, «объявляет» тысячелетнюю реликвию.

Смутно-легкий, прозрачный и благоуханный туман в голове, когда выходишь из Собора: святые, века, императоры, ювелиры, художники, все как будто колеблется и течет.

Мы уселись в тени кипарисов. Я пытался зарисовать аркады и ниши невысокой усыпальницы патриархов, потом мы разглядывали крещальный фиал, употребляемый для водосвятия, тут же под кипарисами, близ паперти. Чаша его из цельного куска мрамора. Над фиалом осьмиугольная как бы часовня под куполом. Древни плиты строения! Они взяты еще из языческого храма. Коршуны, грифы, загадочные звери на них [высечены] иссечены, и попадается крест. Но не христианский. Язычество знало тоже символ креста. Означал он другое: вселенную, универс.

Мы направились к трапезной. В огромной зале отдельного здания стены все сплошь записаны фресками. Тянулись столы. Их устройство меня поразило: ряд огромнейших мраморных плит, цельных, овальных – на каменных же опорах – как друидические дольмены[319]319
  В этой трапезной общая трапеза бывает лишь несколько раз в году. – Примеча ние Б. К. Зайцева.


[Закрыть].

* * *

Все проходит. И ушла Лавра св. Афанасия. Похожа она на тот золотой ковчег, из которого вынимал монах жемчуговый крест Никифора Фоки. Не все нам было вынуто, показано в этом ковчеге (таинственно исчез, напр.[имер], библиотекарь – так мы старинных книг и не видали). Все же, густое, злато-маслянистое, медвяное ощущение осталось.

А сейчас Лавра вздымается уже позади нас средневековым пиргом (башней) своей пристани, да узором башен и стен с пестрыми, голубыми и розовыми выступами строений – голубеет на косых подпорах и наш фондарик шестиоконный. Мы же медленно и легко плывем по гладкой слюде архипелажьих вод. О. Пинуфрий вновь подложил белый платочек под свою камилавку, и он закрывает ему шею. Тишина, полдень. Слева Афон и горы, справа море с туманными, голубоватыми, тоже будто плывущими в зеркальности островами: Лемнос[320]320
  Остров в Эгейском море неподалеку от побережья Турции. Входит в группу Северо-Восточных островов. В 1920–1921 гг. здесь разместили часть эвакуированных из Крыма военнослужащих Русской армии П. Н. Врангеля.


[Закрыть], казавшийся древним волом, погруженным в воды («Тень Афона покрывает хребет Лимнийского вола»), Фасос, Имброс и Самофраки. И быть может в ясный день, в хорошую подзорную трубу, я рассмотрел бы рыжие холмы тысячелетней Трои. Передают же «баснописцы», что на горе Афон были видны условные огни греков под Троей, и Афонская вершина, будто бы, передавала их царице Клитемнестре[321]321
  В древнегреческой мифологии дочь спартанского царя Тиндарея и Леды, сестра Елены Прекрасной и Диоскуров. По одной из версий, первоначально была женой Тантала. Выдана замуж замикенского царя Агамемнона, возглавившего греческое войско в походе на Трою. В отсутствие мужа Клитемнестра изменила ему с его двоюродным братом Эгисфом, и по возвращении Агамемнона убила его и его любовницу Кассандру. Впоследствии Клитемнестра вместе с Эгисфом была убита собственным сыном Орестом, отомстившим ей за гибель отца. Сигналом о поражении троянцев послужили костры, первый из который был зажжен на вершине Афона. Об этом упоминается в трагедии Эсхила «Агамемнон» (ст. 278–295).


[Закрыть].

Мы сидим на корме. Вода мягко журчит. Шелестят лопающиеся пузырьки. Лицом к нам, стоя, гребет рыжебородый и рыжегривый албанец. Он слегка изогнулся. По лбу текут капли, но он так силен и неутомим! Таких вот длинноволосых даков покоряли бритые, умные и порочные, усталые Адрианы и Траяны.

Его сменяет иногда товарищ – я забыл его. Был ведь другой албанец, плыли мы с ним несколько часов, но в том искании «потерянного времени», в чем состоит, как некоторые[322]322
  Вероятно, здесь речь идет о Марселе Прусте (1871–1922), в год афонского странствия Б. К. Зайцева завершившем цикл своих романов «В поисках утраченного времени» (1913–1927) романом «Le Temps re'trouve'».


[Закрыть] утверждают – жизнь, второго албанца у меня нет. Зато помню, как на носу лодки, свернувшись, выставив к нам пятку в рваном носке, спал юноша: бородач обещал подвезти земляка до пристани Морфино.

Лавра св. Афанасия

Лавра, трапезная

В самый стеклянно-знойный час, когда только что прошли келлию св. Артемия и Воздвижения Креста, о. Пинуфрий, омочив руку в воде и обтерев лоб, поглядывая на эту голую, бесхитростную пятку, вдруг сказал:

– Вот ведь он и Господь так же… – да, плывут, значит, по озеру, апостолы, как бы сказать, на веслах, да и знойно так же было… Палестина! Я в Иерусалиме бывал, чего там, при мне один паломник солнечным ударом скончался. Очень жаркая страна. Господь и притомился, прилег, они гребут, а Он вон этак и заснул. Да представьте себе, буря… Ах ты, батюшки мои! Хоть бы вот нас сейчас взять – жарко, солнечно, да как туча зашла, да как гром ахнет, ветер, волны пошли… – Что тут делать? Прямо беда! Апостолы испугались. Что ж, говорят, видно уж тонуть нам надобно? В такую-то бурю, да на простой лодочке, вроде [как] бы сказать, как наша… Тут и Господь проснулся. Они к Нему. Да вот, говорят, погибаем, что тут делать? А Он им отвечает: что же это вы так испугались? Нет, говорит, это значит веры в вас мало, чего уж тут бояться… Да-а… и ну, конечно, простер Господь руку, дескать, чтобы опять было тихо – и усмирились волны, и какая буря? – никакой и бури-то больше нет, опять солнышко печет, вода покойная, вот оно ка-ак…

Албанец по-прежнему греб, стоя, напруживая волосатые руки. Светлые глаза его внимательно смотрели на о. Пинуфрия. Он ничего не понимал. Нравилось ему все-таки что-то в неторопливом, тихом рассказе о. Пинуфрия?

Мы подходили к бухте Морфино.

* * *

Афродита-Морфо была Афродитою дремлющей, с покровом на голове и ногами в цепях – такой видел ее в Спарте Павзаний[323]323
  Здесь Зайцев почти цитирует еп. Порфирия, который далее пишет: «я пола гаю, что Афонская статуя Морфины так же, как и Спартанская, имела покрывало на голове и цепи на ногах, и полагаю тем решительнее, что статуи этой богини помещены были на Афоне в высокой башне, а в Спарте в верхнем ярусе капища Венеры, по свидетельству Павзания. L. III. 15». См: Еп. Порфирий Успенский. Афон Языческий. Киев, 1877. С. 91–92. [§ 43. О Почитании Афродиты Морфо на месте, называемом Морфина]


[Закрыть]. Это символ Любви, еще томящейся в плену у Хаоса. Заливчик Морфино, с древнею башнею на берегу, несколькими хибарками, где наши албанцы, засучив штаны, вытаскивали мелкую кладь и грузили мешки с ячменем – отмечен древнею, дохристианской легендой о пленной богине: богиня приняла очертанья красавицы дочки царя, которую он заключил в башню.

Погрузившись, поставили парус, при слабом, чуть-чуть, ветерке, пошли дальше, все в то же странствие вдоль берегов Афона. Целый день были светлые облака над головой, зыбко-прозрачная влага, шуршание пузырьков за кормой. Проходили скиты и монастыри. Далеко в море плыли с нами туманные острова. Мы заезжали в монастырь Иверской Божией Матери и прикладывались к древнему Ея Образу, и в светлой приемной зале обители старенький, слабый и грустный архимандрит, долго живший в Москве, дружелюбно нас принимал, сидя в мягком кресле, вспоминал Москву, ее Иверскую[324]324
  Иверская часовня у Воскресенских ворот в Москве была построена в 1791 г. по проекту М. Ф. Казакова, взамен первоначальной, устроенной, в свою очередь, вместо навеса над списком с чудотворной Иверской иконы, сделанного после принесения этого списка с Афона в Москву в 1669 г. Была восстановлена после разорения Москвы в 1812 г. Валдайский Иверский монастырь, в котором находился другой список с той же чудотворной афонской иконы был закрыт в год поездки Б. Зайцева на Святую Гору, а почитаемый образ пропал. После снесения в 1929 г. московской Иверской часовни, русскими эмигрантами были сооружены две точные ее копии. Первая – на русском участке городского кладбища в Белграде, по проекту В. В. Сташевского в 1931 г. В крипте часовни погребены митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий) и его келейник архимандрит Феодосий Мельник. Вторая – в 1933 г. (архитекторы Е. А. Уласовец и П. Ф. Федоровский) перед новым кафедральным Свято-Николаевским собором в Харбине, в Маньчжурии. Эта часовня также была разрушена (в 1966 г. вместе с кафедральным собором) после присоединения территории Маньчжурской Империи к коммунистическому Китаю. В Москве часовня и ворота были восстановлены по проекту О. И. Журина в 1994–1995 г.


[Закрыть], поглаживая черно-седую бороду, полузакрывал старческие глаза и вздыхал – не по далекой ли, но уж полюбленной земле, стране, которую в остаток дней не увидать?

С мягких кресел и от тихого света Иверского монастыря незаметно мы переплыли на новую лодку, где новый гребец, при вечереющем солнце и дымно-зарозовевших островах Архипелага повлек нас к небольшому монастырю Пантократору – на ночлег.

[Монастыри Афона] Пантократор, Ватопед И СТАРЫЙ РУССИК[325]325
  Первоначальное название этой главы – «Монастыри Афона» (Возрождение, № 861, 11 октября 1927 г., вторник).


[Закрыть]

Когда [ладья] наша ладья подходила к Пантократору, он сиял еще в вечерней заре, подымаясь круто над морем башнею, крепостными стенами и балкончиками. Мы свернули налево и узким проливом вошли в небольшую, уютную бухточку, совсем закрытую от волн. У пристани разгружался каик. Два монаха-рыболова выплывали в море на лодочке. Чинно гуляли эпитропы. Молодые албанцы с мулами покорно дожидались чего-то. На холме, в лесах и зелени, белел и горел ярким стеклом русский скит пророка Илии[326]326
  Зайцев не посетил русский скит Святого Пророка Илии, который дольше других обителей оставался оплотом традиционного русского монашества на Святой Горе. Благодаря позиции, занятой архим. Николаем, бывшим здесь настоятелем в 1952–1973 гг., в Скиту, начиная с 1957 г., не поминали константино польских патриархов. Настоятель также препятствовал попыткам пополнения братии за счет монахов, присылаемых из СССР Московской патриархией. // В течение нескольких десятилетий скит фактически пребывал под покровительством Архиерейского синода Русской православной церкви заграницей, Первоиерарха которой, митрополита Филарета (Вознесенского), поминали здесь за богослужением. В 1981 г. стараниями братии Скита было подготовлено церковное прославление преп. Паисия (Величковского), исследованием судьбы и творчества которого впоследствии занимался православный американец иеромонах Иоанни кий (Абернети). Скит являлся (несмотря на крайнюю малочисленность братии, состоявшей из 4 монашествующих) фактическим духовным центром русского православия на Святой Горе до 20 мая 1992 г., когда его насельники по решению афонского Кинота были вывезены со Святой Горы в г. Урануполис.


[Закрыть].

Монастырь Иверон

Монастырь Пантократор

После Лавры св. Афанасия Пантократор кажется второстепенным. Он не поражает, но дает ясный образ греческого монастыря с удивительными вратами, башнею, собором и темными, неблагоуханными коридорами келий и гостиницы.

Я провел в этом Пантократоре ночь совершенно бессонную. Она доказала, сколь Греция есть Восток и экзотика, и как эта экзотика дает себя чувствовать огнем насекомых. Спасаясь от них, пришлось сидеть и полулежать на лавке (или диване) у окна, выходившего на море. Как и в Лавре, рамы были подъемные. Так прошла ночь, по красоте редкостная – в глухие часы ее красно сиял диск встающей луны и широкая, ослепительно-серебряная, мелко-чешуйчатая дорога шла морем прямо к подножию Афона, черневшего страшною кручею. Утром все побелело и засиреневело. Афон стал нежутким. Тонко-лиловые очертания его с глубокими утренними провалами ущелий и мохнатой шерстью лесов, лысинами скал – приняло очаровательную нежность. Магическая ночью луна растаяла. И, наконец, теплым кармином тронул «Эос» верхушку Святой Горы, церковку Преображения[327]327
  Богослужение в этом афонском храме совершается единожды в году в праздник Преображения Господня 6/19 августа.


[Закрыть].

Вот и не пожалеешь о бессонных часах.

Утро в самом монастыре дало артистическую радость: архимандрит Афанасий («дидактор теологии»), любезный и просвещенный греческий монах, показал в соборе такого Панселина, равного которому не видел я и в Карее. Тут в литийном притворе сохранились нереставрированными две-три его фрески (одна особенно прекрасна – Иоанн Предтеча). Что о них скажешь? Думаю, что рука этого художника наделена была безмерною свободой, первозданной самопроизвольностью.

Гений есть вольность. Нет преграды, все возможно, все дозволено. Великое и легкое, самотекущее, вот основное, кажется, в «волшебной кисти Панселиновой», в кисти византийского Рафаэля.

* * *

Новая лодка и новый гребец, и такое же тихо-расплавленное утро, как и вчера, сонные воды, бледные острова. Завиднелся вдали дымок парохода – висел протяженною струйкой в небе, а потом все смешалось, не скажешь, было ли, или казалось.

Идем рядом с берегом. Тут еще тише, еще легче грести. Скалы пустынны! Они обрываются в море почти отвесно, обнажая пласты горных пород – красные, кирпично-рыжие, бледно-зеленые. О. Пинуфрий, придерживая рукою угол платочка, подложенного под камилавку, закрывающего ему шею, всматривается в изломы и излагает свои космогонические теории. Гребец вдруг делает знак молчания, и лишь слегка касается воды веслами. Подплываем к пещере. Камень загораживает половину входа. Но проток есть, сапфирно-зеленое стекло уходит вглубь, в таинственную тьму. Гребец шепотом объясняет что-то о. Пинуфрию.

Монастырь Пантократор

Оказывается, здесь живут тюлени. Если стать вот как мы, сбоку за утесом, то можно увидеть, как они выплывают на волю, нежатся на солнце, играют, плещутся – целый выводок.

Припекает. Лодка слегка поколыхивается в том неопределенно-безбрежном дыхании, что есть жизнь моря. По лицу о. Пинуфрия, из-под защиты ладони вглядывающегося в берег, слабо текут золотисто-водяные блики. Мы ждем. Не полдень ли это Великого Пана, не подстережем ли тут вместо сонных тюленей скованную, в полудреме томящуюся Афродиту-Морфо?

Внезапно легкая тень наплывает, одевает своим полусумраком, ломаясь, быстро взбегает по скалам. Афродиты-Морфо не было. Не увидали мы и тюленей – стало быть, поленились они в жару заявляться пред иностранцем. Подняв головы, зато увидали орла афонского. Плавно протек он над нами на крылах твердых, недвижных.

* * *

Ватопед открылся в глубине овального, довольно правильного залива. Невысокие, мягкие холмы окружают его, есть нечто приветливое, покойное в этом как бы «итальянизирующем» пейзаже. Сам монастырь – сложная мозаика пестрых зданий, башен, стен, зубцов, врат. У воды пристань, лодки, даже рыбачий поселок. На недвижной в заливе лодочке прочно расположился монах с рыболовной снастью. О. Пинуфрий сообщил мне, что это один из правителей монастыря – большой любитель рыбной ловли.

Ватопед после Лавры – важнейшая обитель Афона. Богатством он Лавре вряд ли уступит, древностию также. Его разграбление сарацинами в IX столетии уже исторический факт.

Монастырь Ватопед

Это очень культурный и ученый монастырь. В XVIII веке при нем была даже Духовная Академия, основанная виднейшим богословом того времени. (К сожалению, Академия эта просуществовала недолго. Дух ее был признан слишком новаторским, и ее закрыли[328]328
  Афонская Академия создана в Ватопеде в 1743 г. по инициативе Патриарха Кирилла и усилиями иеромонаха Мелетия. В 1753 г. издан указ о начале ее работы, а о. Мелетий назначен пожизненным попечителем школы. Первым наставником школы назначен Евгений Булгарис в 1753 г., преподавание он вел четыре года и оставил школу из-за внутренних распрей. Школа была восстановлена в начале XIX века и работала до 1821 г. В 1942 г. школа вновь воссоздана усилиями Святой общины Кареи на месте Кутлумушской келлии Св. Иоанна Предтечи и существу ет поныне на средства министерства просвещения Греческого республики.


[Закрыть]). Затем, в Ватопеде лучшая на Афоне библиотека. Монахи считаются самыми образованными, более других изысканы и утончены, даже изящней одеваются. Монастырь гораздо чище и благоустроенней других. В Ватопеде есть – и это внушает даже некоторый трепет русским – электрическое освещение! Но вот черта, за которую ватопедцев на Афоне осуждают: монастырь принял новый стиль[329]329
  Впрочем, частично, не все монахи ватопедские признали его. – Примечание Б. К. Зайцева.


[Закрыть]. Это вовсе не в духе Афона. Вопрос о стиле здесь стоит остро – Вселенский Патриарх ввел его в Греческой Церкви, но Афон есть Афон, за ним вековая давность и вековая традиция – Патриарху он не подчинился и живет по-старому.

Монастырь Ватопед

– Лучше умрем, – говорили мне русские монахи, – а нового стиля не примем. Нынче стиль, а завтра латинство появится.

Когда в великолепной, чистой и тихой зале с бесшумным ковром во всю комнату, светлыми окнами и балконом на синий залив, охваченный холмами, мы дожидались приема, что-то среднее мне показалось между Ассизи и гостиницею в Неаполе.

Мы провели в Ватопеде очень приятный, несколько «итальянский» и ренессансный день. Конечно, как и в Лавре, посетили собор, прикладывались к многочисленным ватопедским святыням, слушали литургию, но из всех осмотров этого монастыря ярче всего осталась в памяти библиотека, а в самой библиотеке такая «светская», но замечательная вещь, как Птоломеевы географические карты (если не ошибаюсь, XI века).

Монастырь Ватопед, библиотекарь о. Паисий. 1930 г.

Лавра св. Афанасия одно время отпала в «латинство» (при Михаиле Палеологе)[330]330
  События эти имели место в правление Михаила Палеолога (1261–1282). После принятия Унии Лаврой и монастырем Ксиропотам Лавру постигло запустение.


[Закрыть]. Ватопед, напротив, претерпел даже мученичество: за нежелание принять унию игумен Евфимий был утоплен, а двенадцать иеромонахов повешено. В Лавре предание указывает кладбище монахов-отступников. – Ватопед мог бы показать могилы своих исповедников в борьбе с западом. И все-таки Лавра – монастырь густо-восточный, Ватопед же несет легкий налет запада. Даже легенды связывают его с западом.

Основан он будто бы на месте, где под кустом нашли выброшенного в кораблекрушении царевича Аркадия, будущего императора (брата Гонория), который плыл из Рима в Константинополь и здесь был застигнут бурей (V-й век).

Далее, и сестра его, знаменитая Галла Плацидия, имеет к монастырю отношение[331]331
  Галла Плацидия (389–450) – дочь Римского Императора Феодосия Велико го. После распада единой Империи в 395 г. осталась в Италии при старшем брате императоре Гонории. С 409 г. находилась заложницей у короля вестготов Алариха, а после его смерти стала в 414 г. супругой нового короля Атаульфа и родила сына Феодосия, умершего в младенчестве. После смерти сына Феодосия и убийства мужа его дружинником смогла вернуться в Рим в 416 году (в обмен на 600 тысяч мер хлеба) и скоро помимо собствен ной воли была выдана братом замуж за его полководца Флавия Констанция, которому родила дочь Гонорию и, в 419 г., сына Плакида Валентиниана. В 421 г. бездетный Гонорий сделал Констанция (в том же году умершего) своим соправителем. Обострение борьбы за власть вынудило императора Го нория отослать сестру в 423 г. в Константинополь, где правил его племянник Феодосий II Младший, сын императора Аркадия. Возможно именно по пути туда Галла Плацидия и посетила Афон. Однако Гонорий в том же году умер и семилетний Валентиниан 23 октября 425 года был провозглашен в Риме Императором Западной Римской империи, но мать правила за него не менее двенадцати лет до достижения сыном совершеннолетия в 437 г. Она весьма покровительствовала Церкви и построила в Равеннебизилику св. Иоанна Евангелиста в память о чудесном спасении в море во время морского похода в Италию в 424 г. Галла скончалась в 450 году. По мнению Еп. Порфирия Успенского Галла Плацидия могла посетить Ватопед в 422 г., он предполагает, что ею был построен Димитриевский придел Ватопедского собора.


[Закрыть].

Монастырь Ватопед

Кто бывал в Равенне, помнит удивительный ее мавзолей с саркофагами, синею полумглою, таинственным сиянием синефонных мозаик[332]332
  27 ноября 450 года Галла Плацидия скончалась в Риме и, скорее всего, была погребена в родовой усыпальнице императора Феодосия Сан-Петронила недалеко от собора святого Петра. В Равенне находится гробница, называемая мавзолей Галлы Плацидии, но ни один античный историк не упоминал о погребении ее в Равенне Имеющиеся в мавзолее саркофаги, приписываемые самой Галле и её ближайшим родственникам, по мнению ряда иссле дователей, изначально не находились в нём, первый раз о них упоминает в XIV веке епископ Ринальдо да Конкореджио. После XIV века многочис ленные источники уже уверенно называют здание мавзолеем Галлы Плацидии. Среди возможных причин этого можно назвать как определённое внешнее сходство мозаик мавзолея с мозаиками римской церкви Санта-Констанца (местом погребения одной из дочерей Константина Великого), так и необычное положение тела в одном из саркофагов (тело было усажено на кипарисовый трон). (См.: Bovini G. Ravenne. Art et histoire. Ravenne. 1999. P. 12–24). Зайцев очень любил как саму Галлу, так и мозаики мавзолея в Равенне, в особенности изображение Доброго Пастыря и украшенные мозаиками внутренние своды здания, и многократно упоминал о Галле в своих писаниях, посвященных Италии.


[Закрыть]. В юности с увлечением читалось об этой красавице, черные глаза которой и сейчас смотрят с мозаичного портрета. Бури, драмы, любовь и политика, роскошь и бедствия, мужество и величие заполнили ее жизнь. Радостно было открыть в Ватопеде след героини.

Легенда о Галле Плацидии довольно загадочна. В те времена женщинам не был еще закрыт доступ на Афон. Она пожелала проездом из Рима в Константинополь посетить Ватопед. Но когда входила боковыми вратами в храм Благовещения, таинственный голос Богоматери остановил ее, как бы ей запретил. Императрица пала на помост и принялась молиться, но не вошла. Позже на этом месте она приказала изобразить лик Богоматери. Икона существует и теперь, в нише у входа. Но что значит рассказ? Почему запретила ей Пречистая войти? Был ли остановлен Запад в лице ее? Или остановлена именно женщина – яркой выразительницей женского Плацидия была несомненно, и тогда это как бы предвозвестие запрещения женщин на св. Горе – или, наконец, черта некой личной судьбы Галлы?

Кто знает. Икона же в нише сохранила название Предвозвестительницы, а монастырь Ватопедский, со своею библиотекою, учеными монахами, комфортом и изяществом, хорошим столом, григорианским календарем, элегантными рясами монахов, великолепным винным погребом, удержал оттенок некоего православного бенедиктинизма[333]333
  Кратковременное возрождение православного бенедиктинского монашества в XX столетии стало возможным не без участия русских беженцев… В 1925 г. в Париже группой русских эмигрантов было создано «Братства святого Фотия», многих участников которого Зайцев неплохо знал, хотя и не принимал близкого участия в его деятельности. В 1927 г. работой братства заинтересовался католический епископ Луи-Шарль (в православии Иреней) Винерт (Ir'ene'e (Louis Charles) Winnaert, 1880–1937), незадолго до своей кончины присоединившийся к православной церкви (юрисдикции митрополита Сергия (Страгородского)) и возглавивший французскую православную общину Западного обряда в Париже. После того как руководители братства поставили себя в прямое подчи нение церковной иерархии, пребывавшей на территории советской России, чем вносили известное смущение в церковно-общественную жизнь русской общины во Франции, Зайцев не выказывал интереса к его работе. После смерти Иренея Винерта в 1937 г. его общину возглавия священник Люсьен Шамбо (Lucien Chambault, 1899–1965), в 1944 г. постриженный в монашество с именем Дионисия (в честь св. Дионисия Парижского). Именно о. Дени Шамбо решил воссоздать западное православное монашество на основании древнего устава преп. Бенедикта Нурсийского, и основал единственную в XX столетии право славную бенедиктинскую монашескую общину. Деятельность общины весьма привлекала оо. Сергия Шевича и Софрония Сахарова, с которым Зайцев познакомился в 1927 г. на Афоне. Малочисленная община о. Дени Шамбо прекратила существование вскоре после смерти своего основателя.


[Закрыть].

Пред закатом мы с о. Пинуфрием и молодым чешским поэтом Мастиком[334]334
  František Josef (в монашестве Chrysostom) Mast'k (1900 – ок. 1972), священник-бенедиктинец, писатель и проповедник в Перу. О посещении Афона рассказал в изданной под псевдонимом книге «Афон – последнее убежище». См.: Lipansky, Jetrich. Athos, posledni utociste. V Olomouci. 1932. 106, [III] s.


[Закрыть] гуляем за монастырем по тропинке вдоль каменного желоба светлой горной воды, по склону ущелья, под гигантскими каштанами, платанами, среди кипарисов и оливок. Теплая, местами золотящаяся тень. Кое-где скамейки. [Монах попадается.] Иногда встречаем монаха.

Тут можно именно «прогуливаться» в тишине и благоухании, очищаясь прелестью вечера, вести спокойные диалоги, неторопливо отвечая на поклоны встречных каливитов, пробирающихся в монастырь за куском хлеба или «оком» (греческая мера) масла. Может быть, богослов Булгарис, основатель Ватопедской Академии, и беседовал здесь с учениками. Мы Булгариса не встретили. Но в золотом сиянии вечерних лучей сидели на [скамеечке] скамейке с учтивым и воспитанным монахом-грамматиком, немолодым и изящным, любезно обменялись несколькими фразами по-французски.

Во всех монастырях Афона принято, что вышедшие возвращаются до заката, в этом есть глубокая поэзия. Солнце скроется, и кончен земной день, нечего путать и волновать мироздание своими выдумками. Запирают тройные врата, в наступающей ночи лампада будет краснеть перед образом надвходным – Спасителя ли, Богоматери, и привратник укроется в свою ложу.

Вход в монастырь Ватопед

Мы так занялись этой прелестной прогулкой, что едва не опоздали. Пришлось торопиться, и дома двое монахов накрывали уж [335]335
  уже


[Закрыть] нам на стол, когда мы воротились [336]336
  возвратились


[Закрыть].

О. Пинуфрий лег раньше. Мы с чешским юношей долго сидели на балконе. Холмы вокруг сливались в сумраке, за ними собралась туча и зеленоватые зарницы вспыхивали. В их мгновенном блеске разорванным, лохматым казался пейзаж. Его мягкая котловина, фермы, отдельные черные кипарисы при них, щетинка лесов по гребням напоминали Тоскану, окрестности Флоренции. Мы вспоминали чудесный облик ее, говорили о Рильке[337]337
  Райнер Мария Рильке (1875–1926) – австрийский поэт.


[Закрыть], поэзии и путешествиях.

Во зворе [338]338
  дворе


[Закрыть] Ватопеда зажглись электрические шары, темнота от них стала гуще. В дверь из коридора потянуло теплой, легкой струей.

* * *

Утром два оседланных мула под пестрыми потниками ждали нас у главного входа. При светлом, еще нежарком солнце мы тронулись в гору по направлению Старого Руссика[339]339
  Старый Руссик – колыбель русского монашества на Афоне. Выше, в очерке «Монастырь св. Пантелеймона», я указывал уже, что в 1169 году русские переселились из скита Ксилургу в монастырек «Фессалоникийца», стоявшего на месте нынешнего Ст.[арого] Руссика. Начинается многовековая его история. Она довольно тесно связана с Сербией и сербскими «кралями». Ярким фактом этой связи может служить то, что именно в Ст.[аром] Руссике царевич сербский Растко, сын Стефана Немани, принял монашество (впоследствии он стал знаменитым сербским архиепископом Саввою, через него и установи лось покровительство сербских королей Старому Руссику). // Историк нашего Пантелеймонова монастыря различает четыре периода его жизни: первый, славянорусский, до принятия монастыря под сербское покровительство (от XI по XIV век). В это время состав братии был славянорусский. К этому периоду и относится осада монастыря каталанцами – в нач. [але] XIV в. Монгольское иго в России надолго лишает монастырь русского покровительства, и самая связь с Россией прерывается – к счастию, родственные сербы заменяют временно утерянную родину, но и братия пополня ется теперь почти исключительно из Cербии, монастырь становится как бы сербским. Это второй период – с XIV по конец XV века. С XV по середину XVIII в. – третий период, чисто русский. С 1735 г. до конца XVIII в. – чисто греческий. В XIX веке прежний Старый Руссик меняет место, основывается теперешний огромный монастырь св. Пантелеймона на берегу моря. В создании его потрудились игумен Савва, благотворитель князь Скарлат Каллимах, иеромонах Аникита (в миру кн. Ширинский-Шихматов), иеросхимонах Павел. С 40-х годов начинаются «милостынные» сборы в пользу монастыря в России (особенно обильный сбор в 1863–67 гг., когда иеромонах Арсений путешествовал по России со святынею). В последнем, наиболее цветущем периоде жизни монастыря, особенно выдающимися фигурами его были духовники братии иеросхимонах Иероним (провел на Афоне 49 лет, † 1885 г.) и игумен архимандрит Макарий. – Примечание Б. К. Зайцева.


[Закрыть].

Майское путешествие на муле по горам и влажно-прохладным лесам Афона! Впереди широко, слегка коряво ступает по неровным камням проводник. Мулы следят за его движениями, повторяют их. Мы покачиваемся в седлах. Дорога все вверх.

Слева развалины Ватопедской Академии. Тянутся аркады водопровода – последние знаки западной культуры уходящего монастыря. За ними сине-молочное море в сиянии. Острова. Вновь кукует афонская кукушка. Мы вступаем в непробудные леса, в гущу прохладной, нетронутой – влажной зелени, пронизанной теплым светом. Внизу скит Богородицы Ксилургу[340]340
  Общежительный скит Успения Богородицы (Панагия Ксирургу) принадлежит Пантелеимонову монастырю. Он находится на восточной стороне Святой Горы в часе пути от Кареи.


[Закрыть], где при Ярославе поселились русские, и откуда в 1169 году вышли в Старый Руссик. Далее, сквозь стволы каштанов мелькает знакомый Собор Андреевского скита, Карея пестрым пятном. Мулы бредут теперь по ровному. Мы на хребтовой тропе. Местами открываются синие дали полуострова к Фракии, все леса и леса, очертанья заливов и бухт, а потом вновь сине-молочное, туманно-сияющее море – уже склон западный.

Когда после трехчасового пути из-за дубов, орехов, за вырубкою по скату выглянул Старый Руссик, Византия окончилась.

Полянка среди диких лесов, неказистая стройка в тени огромных дерев, недоделанный новый собор – все глухое, запущенное, так запрятанное, что нескоро его и разыщешь. Бедность и скромность. Темноватая лесенка, небольшая трапезная вроде какого-нибудь средне-русского монастырька.

Пахнет тут сладковато-кисло, [какими-то] щами, квасом, летают вялые мухи. Никакие Комнены или Палеологи сюда не заглядывали. Но это колыбель наша, русская, здесь зародилось русское монашество на Афоне – отсюда и распространилось.

Наше явление походило на приход марсиан: редко кого заносит в эту глушь. Скоро мы хлебали уж монастырский суп. С любопытством и доброжелательным удивлением глядели на нас русские серые глаза, простые лица полумонашеского, полукрестьянского общежития.

Пришел с огорода о. Васой с живыми и веселыми глазами лесного духа, весь заросший седеющим волосом, благодушный, полный и какой-то уютный. Узнав, что я из Парижа, таинственно отвел в сторонку и справился об общем знакомом – его друге. Получив весть приятную, о. Васой так просиял, так хлопал себя руками по бокам, крестился и приседал от удовольствия, что на все наше недолгое бытие в Руссике остался в восторженно-размягченном состоянии.

– Ну и утешили, уж как утешили, и сказать не могу! – говорил он мне, показывая скромные параклисы Руссика, где нет ни жемчужных крестов, ни золотых чаш, ни бесценных миниатюр на Псалтырях.

– Пожалуйте, сюда пожалуйте, тут вот пройдем к пиргу св. Саввы…

Мы заглянули в залитую солнцем галерейку – вся она занята разложенными для просушки маками, жасминами и розами – на них о. Васой настаивает «чай».

– Это мое тут хозяйство, вот, утешаемся…

Сладковатый и нежный запах стоял в галерейке. Темнокрасные лепестки маков, переходящие в черное, и пунцовый пух роз, все истаивало, истлевало под афонским солнцем, обращалось в тончайшие как бы тени Божьих созданий, в полубесплотные души, хранящие, однако, капли святых благоуханий.

О. Васой вдруг опять весело засмеялся и слегка присел, вспомнив что-то, его зеленоватые глаза заискрились.

– Прямо как праздник для меня нынче, уж так вы меня порадовали, прямо порадовали!

И о. Васой, цветовод и, кажется, пчеловод Руссика, веселое простое сердце, повел меня в древнюю башню, главную святыню монастырька, откуда некогда царевич сербский Савва, впоследствии [православный] прославленный святой, сбросил посланным отца царские свои одежды, отказавшись возвратиться во дворец, избрав бесхитростный путь о. Васоя.