Текст книги "Обыкновенный человек"

Вичентие. Да не может быть. Государство возвратило ему этот участок еще…

Арса. Да, возвратило, мне он тоже так говорил.

Дамнянович. Да, этот участок ему возвратили.

Вичентие. Скажи, пожалуйста, а что случилось с тем Ристичем, который судился с Йованче? Что, он жив еще?

Дамнянович. Ристич?

Арса. Да, тот, который был кметом?[1]1
  Кмет – глава общины. (Прим. перев.)


[Закрыть]

Дамнянович. А, этот! Умер три года назад.

Вичентие. Постой, да я его в прошлом году видел!

Дамнянович. А, тот… Да, он жив, совершенно жив.

Арса. А я слышал, что он умер два месяца назад.

Вичентие. Да, я даже читал об этом в газетах.

Дамнянович. Ах, вы про того Ристича спрашиваете? Он умер.

Душан. Ну что вы его мучаете? Спрашиваете о таких печальных вещах. Разве вы не видите, как он потрясен! На него это так действует, что он не может вам как следует ответить. Оставьте эти разговоры, пощадите его.

Мария. Да, да, оставьте ребенка в покое. Идемте в дом, уже полдень. Прошу вас!

Арса (хватая Дамняновича под руку). Идем со мной. Теперь я тебя от себя не отпущу. Ты мне словно родной сын!

Вичентие (хватая его под руку с другой стороны). Хорошо, брат, словно самого Йованче увидел! (Ведя Дамняновича под руки, они уходят.)

Душан (идет вслед за ними). О господи! И как нам только в голову пришло именно это имя!

Занавес

Действие второе

Комната в доме с открытой террасой, над которой виден тент.

I

Дамнянович, Зорка.

Зорка (сидит за столом с книгой стихов Дамняновича). Вот послушайте еще это:

 
К тебе печаль еще не прикасалась,
Ты не раба ее, о вольная душа,
Пой песню счастья, прочь прогнав усталость,
Пой и люби – ведь жизнь так хороша.
 
 
И пей любовь из чашечки цветочной,
С которой жизнь еще пыльцы не отрясла.
Пусть сны счастливые придут из тьмы полночной,
Чтоб жизнь твоя была безоблачна, светла!
 

Дамнянович (сидит за тем же столом, куря сигарету). Вы читаете эти стихи с большим чувством.

Зорка. А разве можно их читать иначе?

Дамнянович. Конечно нет, но вы читаете их с такой страстью, как будто говорите о своих собственных чувствах.

Зорка. Да, это верно. В каждом стихотворении, в каждой строке, в каждом слове здесь я встречаю свое чувство.

Дамнянович. Если б вы знали, как вы меня осчастливили этими словами!

Зорка (немного удивленно). Осчастливила?

Дамнянович. Разве не счастье встретить душу, способную понять ваши чувства; встретить душу, считающую эти чувства своими; душу, которая говорит: что чувствуешь ты, то чувствую и я.

Зорка (очень смущена). Но?…

Дамнянович (отступая). Ах, да… вам странно, что я так говорю… Да, это действительно странно; надо признаться, что это странно, но, видите ли, я испытываю те же чувства, что и вы… и я…

Зорка. И вы любите эти стихи так же, как и я, да?

Дамнянович. Люблю ли я их? Да, они – выражение моих собственных чувств, они – слово моей души, они…

Зорка (радостно всплеснув руками). Ах, как я рада! Как хорошо, что я встретила человека, который понимает их точно так же, как и я. Мы будем читать их вместе, целыми днями. Хотите? Раньше мне было не с кем, я читала их одна, даже пряталась иногда, чтобы почитать, а то надо мной смеялись.

Дамнянович. Смеялись?

Зорка. Не то чтобы смеялись, а так, делали замечания… что я не могу расстаться с этой книгой. Знаете, я даже сплю с ней.

Дамнянович (восхищенный). Спите! И сны, конечно, видите?

Зорка. Разумеется.

Дамнянович. Какие?

Зорка. Я всегда перед сном читаю это стихотворение. (Перелистывает книгу.) Вот оно:

 
Я бы хотел стать твоим сном,
Чтобы и ночью меня не забыла.
Чтобы заря, занявшись за окном,
Светлой улыбкою нас разбудила.
 

Дамнянович А затем?

Зорка. А затем… затем жду, чтобы меня улыбкой заря будила.

Дамнянович. А до этого, до того, как проснетесь?

Зорка. До этого? Я же вам сказала. Сплю и вижу сны.

Дамнянович. А что вы видите во сне?

Зорка. Разве я должна вам все говорить. Угадайте что-нибудь и сами.

Дамнянович. Может быть, вы его видите?

Зорка. Кого?

Дамнянович. Кого? Да этого поэта, Дамняновича?

Зорка. Да… я вижу его во сне… очень часто… всегда вижу.

Дамнянович. Скажите, как он выглядит, каким вы его видите во сне? И…

Зорка. Точно таким, каким я себе его представляю.

Дамнянович. А каким вы его себе представляете? Скажите мне, прошу вас, каким вы его представляете? Меня это страшно интересует: каким вы представляете себе Дамняновича?

Зорка. А почему это вас так интересует?

Дамнянович. Да как же это может меня не интересовать. Он, знаете… я действительно… то есть он мой самый лучший друг. Мы с ним неразлучные друзья, одна душа и одно тело… то есть… мы одно тело и две души… то есть… Черт меня побери, совсем запутался!

Зорка. Так вы хорошо знаете Дамняновича?

Дамнянович, Конечно. Лучше меня его никто не знает.

Зорка. Ну, тогда скажите, как он выглядит?

Дамнянович. Э, нет! Сначала вы скажите, каким вы его представляете.

Зорка. Я?… Я его представляю… как вам сказать… он для меня человек не обыкновенный.

Дамнянович. Как так?

Зорка. Так, он не может быть обыкновенным человеком.

Дамнянович. Вы думаете о нем, как о поэте, но в жизни он такой же человек, как и всякий другой.

Зорка. Нет, нет, нет! Он, который пишет такие прекрасные стихи, не может быть обыкновенным человеком.

Дамнянович. Но вы ошибаетесь, поэт тоже обыкновенный человек.

Зорка. Может быть. Может быть, поэт вообще, но он, Дамнянович? Нет! Я и других поэтов читала, правда, не столько раз, но читала. Они могут быть обыкновенными людьми, но Дамнянович… он не может быть обыкновенным человеком.

Дамнянович. А если бы он все-таки был обыкновенным человеком?

Зорка. Если бы был… если бы он был… я его больше не любила бы… то есть… (Смущается.)

Дамнянович (быстро встает). Как?… Следовательно, он… Вы его любите?

Зорка. Нет, но… прошу вас, я сказала ерунду, я люблю его стихи и… как вам сказать… не знаю! Об этом мы поговорим в следующий раз! (Убегает, забыв па столе книгу.)

II

Дамнянович один.

Дамнянович. Стихи мои! (Быстро берет книгу и целует ее.) Вы нашли себе пристанище в самой лучшей на свете душе. Смотри, смотри! (Перелистывает.) Это подчеркнула… и это… и это… это подчеркнула дважды. (Читает.)

 
Я в душу твою вдохнуть бы хотел
Души своей пылкой жар;
Им я живу, им я дышу,
Им вдохновленный, стихи я пишу.
 

То, что в минуту вдохновенья я написал на бумаге только как стихи, как мертвые стихи, живет, становится явью. Это поэзия в жизни!

III

Душан, Дамнянович.

Дамнянович (входящему Душану). Что, была сегодня почта?

Душан. Да.

Дамнянович. От Драгиши нет ничего?

Душан. А ты ему говорил, чтобы он писал на мой адрес?

Дамнянович. Да.

Душан. Тебе есть письмо. Его принес специальный посыльный из города. (Протягивает ему письмо.)

Дамнянович. Это, наверное, от матери. (Распечатывает письмо и читает про себя.) Мать спрашивает, нельзя ли ей прийти повидать меня. А прошел всего день с тех пор, как мы расстались!

Душан. Пусть приходит, конечно, пусть приходит. Может быть, это неосторожно? Письмо адресовано на твое настоящее имя.

Дамнянович. Нет. Тот. кто его принес, не посыльный, а мой родственник.

Душан. И все же нужно быть осторожнее.

Дамнянович. Ты думаешь, ей можно написать, чтобы она пришла?

Душан. Конечно. Почему бы ей не прийти!

Дамнянович. Да, но понимаешь, что получится из-за этой перемены имени, если она придет?

Душан. Мы ей все объясним.

Дамнянович. Я напишу, чтобы она приходила только в случае крайней необходимости, если надо будеть что-нибудь сообщить? Ведь она подала просьбу о помиловании. А мой родственник все еще ждет?

Душан. Да, он ждет ответа.

Дамнянович. Идем, дадим ответ. (Уходят.)

IV

Арса, Вичентие.

Снаружи слышится шум и спор; входят оба, неся удочки и жестяные коробки с червями.

Вичентие (бросает жестянку с червями). Это твои черви, твои! Из твоего виноградника, возьми их! Но больше я с тобой никогда не буду ловить рыбу.

Арса. При чем тут черви! Ты скажи, почему вдруг я оказался виноватым в том, что мы ничего не поймали?

Вичентие. Почему? Да потому, что ты не знаешь самого основного правила рыбной ловли: ты не умеешь молчать. Только мой поплавок начнет шевелиться, ты обязательно должен заговорить.

Арса. Не должен, но…

Вичентие. Конечно, не должен, а тебе хочется. Разве ты должен беспрестанно меня расспрашивать о моей женитьбе даже тогда, когда поплавок заиграет? Ох, ноги озябли, и все зазря. Ну, берегись теперь у меня. Нет, я обязательно должен жениться.

Арса. Хорошо, Вичентие, женись. Но я хотел с тобой кое о чем поговорить. Понимаешь, я отец, и потому должен обо всем думать. А ты мой друг и, так сказать, родственник, пусть не близкий, но более близких родственников у меня нет.

Вичентие (ставя удочку). Знаю, что нет, у меня тоже нет. Ладно, что ты мне хочешь сказать? Вот, говори сейчас, здесь, в комнате, где ничто не мешает, а не на рыбной ловле.

Арса. Видишь ли… как тебе сказать?… Знаешь, как это бывает, когда у человека есть родственник… Мы на тебя рассчитывали. Ты, так сказать, обещал нам помочь, когда мы будем выдавать Зорку.

Вичентие. Так, ну и что?

Арса. Ну да, я не говорю, что ты обязан, но больше как родственник…

Вичентие. Что, как родственник?

Арса. Я хочу сказать, что тут дело не в обязанности. Дело вот в чем, и прошу выслушать меня хорошенько. Тут, видишь ли, все дело в судьбе, только в судьбе… Как раз и сын Йованче приехал к нам в гости…

Вичентие. Сын Йованче? Это ты, Арса, верно говоришь. Это очень умно. И мне он кажется славным малым.

Арса. И притом из хорошего дома. Ты же знаешь, Йованче на хорошем счету, а сын его уже закончил учение.

Вичентие. Прекрасно тебя понимаю. Это очень удобный случай. Если ты спрашиваешь меня, то и я тебе, Арса, тоже советую…

Арса. Как я рад, что ты со мной согласен. Сейчас я тебе скажу, что я уже сделал.

Вичентие. Что?

Арса. Я утаил это даже от Марии, а тебе скажу. Как только я увидел сына Йованче, так, брат ты мой, сел и написал Йованче, как старому другу, письмо. Вичентие. Неужели ты ему написал? Арса. Я написал, что сын его у меня в гостях, что я принял его, как родного, а в конце пригласил самого Йованче. Я просил его приехать как можно скорее, ибо, написал я, у меня к нему важное, очень важное дело.

Вичентие. Когда ты написал?

Арса. Вчера, и письмо сразу же ушло с дневным поездом. Он его получил еще вчера вечером и мог бы приехать даже сегодня ночью, если бы успел на ночной поезд.

Вичентие. Приедет, я его знаю, он приедет; если не ночным, то сегодня дневным поездом.

Арса. Я ему такое письмо написал, что он немедленно должен выехать. Я даже думаю, что он мог приехать в Белград уже сегодня утром, поэтому-то я и хочу с тобой поговорить. Когда он приедет, встретим его хорошо, как старые друзья. Но, понимаешь, мне с ним об этом деле говорить неудобно. Мне, как отцу, неудобно навязывать своего ребенка, а вот если б это сделал ты как бы от себя, было бы прекрасно. А? Как ты думаешь?

Вичентие. Согласен, совершенно согласен. Тебе, как родителю, нехорошо об этом говорить. Об этом скажу ему я. Не беспокойся! Увидишь, каким я могу быть другом.

Арса. Знаешь, Мария против того, чтобы мы навязывали своего ребенка. Она хотела бы, чтоб все получилось так, словно сам Йованче пожелал это устроить.

Вичентие. Не беспокойся, не учи меня, как себя вести, это дело мое. Но слушай, я должен немного отдохнуть: продрог. Простудился, должно быть. Где это видано, чтобы человек с ревматизмом ловил рыбу!

Арса. Иди отдохни, почему не отдохнуть? Хочешь, выпей чаю или настойки из бузины. Сказать, чтобы приготовили?

Вичентие. Нет, не хочу. Я хочу только немного прилечь. У меня здесь болит…

Оба уходят.

V

Дамнянович, Душан.

Душан. Может, было бы неплохо съездить мне ненадолго в Белград. Как ты думаешь?

Дамнянович. Да. Неплохо бы. Хорошо у тебя в гостях, но мне хотелось бы, чтобы все это закончилось как можно быстрее.

Душан. Я слышал, твой родственник сказал, что ты, весьма возможно, будешь помилован, завтра подается прошение.

Дамнянович. Сказать тебе правду, не знаю почему, но мне сейчас очень хочется, чтобы меня помиловали.

Душан. Тогда я завтра еду в Белград; лучше оставить это до завтра.

VI

Никола, те же, затем Mицич.

Никола. Там какой-то господин пришел, ищет нашего хозяина.

Душан. Что это еще за гость? А где отец? Проси этого господина сюда!

Никола открывает дверь и пропускает Mицич а, а сам удаляется.

Мицич (провинциальный торговец, без галстука, с цепочкой на шее, в руках чемодан). Арса здесь?

Душан. Мой отец? Сейчас позову.

Мицич. А, ты его сын? Ну, здравствуй, здравствуй! Как поживаешь? Что делаешь? Ты, кажется, учился в школе с моим Влайко?

Душан. С каким Влайко?

Мицич. Я отец Влайко, Мицич из Ягодины.

Душан и Дамнянович (пораженные). Мицич?!

Дамнянович. Отец Влайко Мицича!

Душан. Из Ягодины!

Дамнянович. Этого не может быть!

Мицич. Как так не может быть! Что, я не знаю, что ли, кто я?

Душан. То есть, это может быть, но… Как вам сказать?… Прошу вас, садитесь, а… вы точно из Ягодины?

Мицич. Конечно, из Ягодины, откуда же мне еще быть? Арса пишет, что мой сын Влайко здесь в гостях, а Влайко в Ягодине, жив, здоров. В чем дело, не пойму, знаю только, как дважды два четыре, что Влайко в Ягодине. Спрашиваю у Влайко – не знает; посмотрю на Влайко – здесь он, в Ягодине. Что бы это могло быть? Тут дело нечистое!

Дамнянович (про себя). Боже мой, что делать?

Душан (про себя). Да хранит тебя бог. (Громко.) Действительно, есть тут одно дело… Пожалуйста, садитесь, садитесь, я вам все объясню, или лучше вот этот господин (показывает на Дамняновича), он вам все объяснит.

Дамнянович. Я! Я ничего не могу объяснить. Это просто загадка.

Мицич. Какая еще там загадка? Никакой загадки нет. Я хотел было пойти прямо в полицию, а потом решил съездить сначала к Арсе и узнать, что к чему.

Душан. Вы очень хорошо сделали, что сначала приехали сюда. Сейчас я вам все объясню. Итак, как вам известно, вашего сына зовут Влайко.

Мицич. Ну конечно, мне это известно.

Душан. Дальше. Ваш сын действительно сейчас в Ягодине… Это сущая правда.

Мицич. Знаю я это, но… где же Арса (Встает.)

Душан (испуганно). Прошу вас, будьте терпеливы, в конце концов все объяснится. Я позову отца, подождите. А сейчас, видите ли, из-за некоторого стечения обстоятельств этот мой друг ненадолго, или, лучше сказать, временно, является вашим сыном.

Дамнянович. Временно, понимаете?

Мицич. Что с вами, дети? Вы что, думаете, я дурак и не знаю, кто мой сын? И потом, зарубите себе на носу, никаких временных детей у меня нет.

Душан. Но потерпите, пожалуйста, немного, все в конце концов объяснится.

Mицич. Скажи, пожалуйста, где Арса? Я хочу объясниться с ним.

Душан. Все очень просто, вы только послушайте. Этот мой товарищ и я – лучшие друзья вашего Влайко, и мы – что самое главное – знаем и признаём, что он находится в Ягодине. А раз мы это признаем, все объясняется очень просто. Видите ли, этот мой друг осужден, осужден за политику… он писал, знаете, в газетах. Он пишет иногда – и все против правительства.

Мицич. Если ему нравится, пусть пишет.

Дамнянович. Вот видите. Браво! Вы настоящий мужчина!

Мицич. А что касается принципов, то я сам… (Бьет себя в грудь.) Я человек принципиальный!

Душан. Браво! Вот видите, теперь вы должны нам помочь! Пожалуйста, помогите нам из принципа!

Мицич. А как я могу вам помочь?

Душан. Сначала выслушайте, в чем дело. Мой друг, как я вам уже сказал, из-за своих писаний осужден на шесть месяцев тюремного заключения, которые и должен был бы отсидеть.

Мицич. Должен. Раз власти его осудили, должен отсидеть.

Душан. Итак, он готовится бежать.

Дамнянович. В Австро-Венгрию.

Мицич. Так? (Делает движение, как при беге.)

Душан. Да. Поэтому он будет жить у меня до тех пор, пока не будет подготовлен побег. А чтобы его здесь, у меня, не узнали, он взял имя своего лучшего друга, вашего сына. Вот и все.

Мицич. А вдруг что-нибудь не получится и мой сын сядет на шесть месяцев в тюрьму? Знаешь… принцип принципом, а…

Дамнянович. Но ведь власти об этом имени не знают. Я назвался так только здесь, в этой семье.

Душан. Это совсем невинно… это скорее шутка.

Мицич. Нет, это уже не шутка.

Душан. Мы вас просим, только здесь, у нас, не выдавать его; другими словами, вы должны временно признать его своим сыном. Вот и все. Вы должны сделать это хотя бы из любви к принципу.

Мицич. Оно, как вам сказать… я из-за этой любви к принципу многое уже претерпел. Но я не боюсь. Вот однажды из-за любви к принципу я поругался с женой, и…

Душан. Вот вы и сделали бы самое большое дело во имя принципа.

VII Арса, Мария, Зорка, Вичентие, Никола, те же.

Арса (вбегает первый и обнимает Мицича). Прости, прости, брат!

Вичентие. И меня прости. (Тоже обнимает его.)

Арса. Сейчас работник сказал, что кто-то приехал. Я сразу сообразил, что это ты. А где твой чемодан? (Находит его.) На, неси! (Дает чемодан работнику, тот уходит.)

Вичентие. Если б я знал, что ты приедешь с этим поездом, то пошел бы встречать на вокзал!

Mицич. Что ты!

Арса. Ну, как ты, как? А? Выглядишь хорошо. Подожди, я тебя сейчас познакомлю: моя жена, моя дочь, мой сын и Влайко, которого я тоже считаю своим сыном.

Мицич. То ест… (Пытается протестовать.)

Душан. Да, я уже говорил господину Мицичу, что его Влайко чувствует себя здесь, как дома.

Вичентие. Подумай только, какой был сюрприз, когда нам сказали, что это твой сын.

Мицич. Который?

Душан (Мицичу). Знаете, принцип важнее всего, другими словами, господин Вичентие говорит, какой это был для нас приятный сюрприз, мы были так рады, зная, что и вы обрадуетесь, особенно если подумать о принципе.

Мицич. Да, да, я очень рад! А как ты, Арса, как поживаешь? Как жена, дети? Здоровы, а? Я очень рад. А ты, Вичентие?

Вичентие. Я так…

Мицич. Очень постарел.

Вичентие. То есть как, почему ты так думаешь?

Мария. А как супруга поживает?

Арса. А это правда, бедняга, что у тебя, кроме Влайко, все дети умерли? Я об этом ничего не знал.

Мицич. Как? У меня, брат, шестеро детей.

Вичентие. Шестеро?! А Влайко говорит, что он у тебя один остался?

Мицич. Это который Влайко?

Душан. Извините, давайте разберемся. Ваш сын, Влайко… помните, что принцип – это самое главное, – он действительно сказал, что он единственный сын…

Мицич. Но у меня еще три сына дома!

Арса. Как?

Дамнянович (чувствуя себя совсем неловко). Да… нас трое братьев, я и еще двое.

Душан. Все это случилось вследствие непонимания, могущего произойти и из-за менее запутанных явлений, чем дети. Поэтому вследствие непонимания, о котором сейчас нельзя точно сказать, произошло ли оно из-за неправильно поставленного вопроса или неясного ответа, и родилось или, лучше сказать, получилось… Другими словами, мой отец очень рад вашему приезду, господин Мицич, и, так как ваш сын находится здесь, вы проведете в нашем обществе день-другой. Посмотрите, как у нас хорошо. Здесь действительно очень хорошо и… пожалуйста, хоть здесь человек должен быть принципиальным. Не правда ли?

Мицич. Да, дорогой, я не говорю, что не должен.

Зорка (Дамняновичу). Видите, какой мы для вас приятный сюрприз приготовили. Вы не знали, что мой отец пригласил вашего отца?

Дамнянович Вот уж действительно сюрприз!

Душан. А как он обрадовался! Вы бы видели, как они обнимались! Это поистине трогательная сцена, когда обнимаются отец с сыном.

Мицич. Кто это обнимался?

Душан. Знаете, я вообще говорю о любви сыновней и родительской.

Мария. Да что же это, Арса? Человек устал с дороги, а мы ему даже присесть не предложили!

Арса. Совершенно верно. Идем, Йованче, сюда, в эту комнату. Хочешь умыться? Здесь и вещи твои.

Мицич. Вот и хорошо. (Уходит, за ним все остальные, кроме Зорки, Дамняновича и Душана.)

VIII

Душан, Дамнянович, Зорка.

Душан (который было ушел, возвращается и становится возле Дамняновича). Я должен туда идти, помочь делу. Видишь, не все идет гладко.

Дамнянович. Пожалуйста, а то я ничего не могу поделать, только мешаю.

Душан. Не беспокойся! (Уходит.)

IX

Зорка, Дамнянович.

Зорка. Вам сейчас очень весело?

Дамнянович. Мне? Напротив!

Зорка. Но ведь к вам приехал отец?

Дамнянович. Отец? Да, он… приехал. Но мне все же грустно, я не могу быть веселым.

Зорка. А почему?

Дамнянович. В вашем присутствии я не могу быть веселым.

Зорка. В моем?

Дамнянович. Нет, я говорю неправду. Мне очень нравится, когда вы здесь, но все же…

Зорка. Но все же вам больше нравится, когда меня здесь нет. Ну скажите, скажите… Почему вы не договариваете?

Дамнянович. Да нет же, что вы! Как бы я мог говорить о том, чего нет, о том, что является неправдой.

Зорка. Что же тогда означает ваше «но все же»?

Дамнянович. Это означает, что ваше присутствие напоминает мне о моем тяжелом, невыносимом положении.

Зорка. Не понимаю.

Дамнянович. Вообразите себе человека, который должен подавить свое собственное я, должен не договаривать, спорить с самим собой, уступить свои собственные чувства другому, который вообще…

Зорка. Я все еще плохо понимаю…

Дамнянович. Верю вам. И вы меня поймете еще хуже, если я, например, скажу, что этот Дамнянович мне ужасно мешает.

Зорка. Дамнянович?

Дамнянович. Или, может быть, я не совсем точно выразился: я чувствую, что я ему мешаю.

Зорка. Что вы, поверьте, совсем нет. Дамнянович остается моим самым любимым поэтом, а ваше общество мне очень приятно потому, что вы тоже любите стихи Дамняновича.

Дамнянович. Только поэтому?

Зорка. Да… Не могу сказать, что только поэтому, но поймите, это делает ваше общество еще более приятным. (Долго смотрит на него, так как он мрачно опустил голову и замер.) Или, может быть, в душе вы не любите эти стихи, a читаете их со мной только для того, чтобы угодить мне?

Дамнянович. О, как я был бы счастлив читать их с вами всегда! Поверьте, эти стихи – крик моей души, это мои самые лучшие, самые искренние чувства. И поэтому вы можете понять, как меня восхищает, что они нашли отклик в такой прекрасной душе, как ваша.

Зорка. Ну вот, простите, вы снова начали говорить непонятно.

Дамнянович. Разумеется, я и сам вижу и чувствую, что говорю бессмыслицу! И все оно, это мое тяжелое положение, невыносимое положение, из-за которого я вынужден говорить ерунду. Вы сразу поняли бы, если б я мог вам открыто во всем признаться.

Зорка. Признаться? Ну и признайтесь, за чем же дело стало?

Дамнянович. Нельзя, сейчас никак нельзя. Может быть, завтра, или сегодня вечером, или через час, а может быть, через десять минут. Я не знаю, когда, но знаю, что должен покончить с этим невыносимым положением, должен если не ради чего другого, то для того, чтобы сказать вам…

Зорка. Что?

Дамнянович. Подождите! Сейчас я вспомнил, что среди стихов Дамняновича есть одно, которое может… которое… (Быстро перелистывает книгу.) Вот оно, вот. Прочтите, пожалуйста, прочтите! (Дает ей раскрытую книгу, указывая пальцем стихотворение.)

Зорка (читает).

 
Если б я смел, если б силы имел,
Пред тобой свое сердце раскрыть,
Но я только молчу,
Одного лишь хочу,
Чтобы взгляд мой умел говорить!
 

Дамнянович. Прочитали?

Зорка. Да!

Дамнянович. Прочтите, пожалуйста, еще раз!

Зорка. А я уже наизусть его знаю.

Дамнянович. Тогда скажите!

Зорка.

 
Если б я смел, если б силы имел,
Пред тобой свое сердце раскрыть,
Но я только молчу,
Одного лишь хочу,
Чтобы взгляд мой умел говорить!
 

Дамнянович. О, если бы я мог сказать вам это.

Зорка. А почему вы не можете?

Дамнянович. Право, мог бы, если б смел.

Зорка. А почему вы не смеете?

Дамнянович. Если б я смел, если б силы имел…

Зорка. Вот видите. Можете. Продолжайте.

Дамнянович.

 
Если б я смел, если б силы имел,
Пред тобой свое сердце раскрыть…
 

Зорка. Продолжайте.

Дамнянович. Нет. То, что я хотел сказать, я уже сказал и этим.

Зорка. И вы хотели сказать, именно это?

Дамнянович. Да!

Зорка. Сказать? Кому?

Дамнянович. Вам!

Зорка. Мне?!

Дамнянович. Да, сударыня. У меня нет сил, и я не могу найти слов; это действительно тяжело, по крайней мере для меня тяжело.

Зорка. Я вас понимаю все меньше.

Дамнянович. В этом-то и заключается вся трудность. Мне хотелось бы, чтобы вы мне разрешили не говорить этого.

Зорка. Чтобы я разрешила вам этого не говорить? Хорошо, я разрешаю.

Дамнянович. Нет. Если говорить правду, я не хочу, чтобы вы мне разрешали. Вы сами видите, я в ужасном затруднении и не знаю, чего хочу, а чего не хочу.

Зорка. Не знаете, чего хотите?

Дамнянович. Я знаю, знаю, чего я хочу, но, видите ли, я все больше затрудняюсь, все больше теряю способность сказать вам то, что хочу. У меня не хватает смелости сказать вам открыто, и если бы…

Зорка. А я всегда говорю открыто.

Дамнянович. Вот чему мне нужно было бы поучиться у вас. Вы мне открыто признались, что любите Дамняновича.

Зорка. Я вам в этом не признавалась.

Дамнянович. Признались. А впрочем, если бы и нет, я сам бы это увидел.

Зорка. Ну, а если бы я его действительно любила?

Дамнянович. Тогда и мне нужно было бы набраться смелости…

Зорка. Вам?!

Дамнянович. Да, потому что… я решил говорить открыто, потому что я вас люблю. Я не сумел сказать вам об этом красиво, у меня не хватило прекрасных слов. Я не сумел сделать это как-нибудь по-другому, я человек неискусный. Я прошу вас простить меня за то, что должен был так грубо, так просто сказать вам об этом.

Зорка. Но, господин…

Дамнянович. Теперь я уже раскаиваюсь, что сказал вам, не умея все это выразить как следует, я уже боюсь, что поспешил, я…

Зорка. Я поражена.

Дамнянович. Эти чувства нахлынули на меня внезапно. Потому ли, что вам так понравились эти стихи, или благодаря вашим словам, что вы любите Дамняновича…

Зорка. Но мои слова…

Дамнянович. Они вселили в меня смелость.

Зорка. Они! Они меньше всего могли вселить в вас смелость. Но раз уж вы знаете мою тайну и раз вы были со мной так откровенны, вы заслуживаете того, чтобы и я была с вами откровенной. Не могу оспаривать, что вы первый заслужили у меня такое доверие, я даже вам признаюсь…

Дамнянович (радостно). Признаетесь?

Зорка. Что мне интересно с вами, что вы мне нравитесь, я могла бы стать вашим хорошим искренним другом, но… вы вырвали у меня признание в том. что я люблю Дамняновича. Разве это не ясный ответ на ваше признание? Если вы уже знали о моих чувствах к Дамняновичу, почему же вы пытались делать признания, ставящие в неловкое положение и вас и меня?

Дамнянович. Зачем я делал эти признания? Да потому, что нет никакой разницы между Дамняновичем и мной.

Зорка. Нет разницы? Но ведь Дамнянович поэт, он написал эти прекрасные стихи, полонившие мою душу, а вы… вы обыкновенный человек. Во всем другом я ничего против вас не имею, но вы обыкновенный человек – едите, спите, пьете, ходите, говорите, как и все другие обыкновенные люди. Подумайте и увидите, что это так. Я вас оставлю, чтобы вы сами подумали об этом на свободе, а когда увидите разницу, скажете мне. Я сама не рада, что мы друг на друга сердимся. (Дает ему цветок, который все время держала в руке, и уходит.)

X

Дамнянович, затем Душан.

Дамнянович (скачала восторженно целует цветок, потом озабоченно смотрит в том направлении, куда ушла Зорка). Итак, я обыкновенный человек, а она любит Дамняновича, человека необыкновенного!

Душан (б-ыстро входит). Все в порядке, не беспокойся. Дела идут хорошо. Были напряженные моменты. Я все время должен был перебивать их, чтобы спасти положение, и каждым третьим словом напоминать господину Мицичу о принципе. Но раз уж он согласился, то сейчас ведет дело лучше меня.

Дамнянович. Хорошо, все это хорошо, но послушай: я хочу сегодня же вечером отсюда уйти. Я пойду в Белград, чтобы скрываться там или, на худой конец, отдаться в руки властей.

Душан. Что с тобой?

Дамнянович. Да так. Мое пребывание здесь становится неудобным и поистине странным.

Душан. Но, может быть, мы уже справились со всеми невзгодами.

Дамнянович. И все же я в очень тяжелом положении. Я здесь и Дамнянович и не Дамнянович; я здесь и обыкновенный человек и необыкновенный; я здесь и сын господина Йованче и не сын, и так далее. Я больше не могу, лучше шесть месяцев тюрьмы, чем шесть дней таких мучений.

Душан. Не расстраивайся ты, пожалуйста. Плохо, конечно, но терпи. Я хочу послать кого-нибудь в город к Янковичу, чтобы спросить его, нет ли ответа. Подожди меня. (Уходит.)

XI

Дамнянович один.

Дамнянович. Пусть говорит, что хочет, но это до крайности неудобное, неприятное, насквозь ложное положение. Я уже больше не могу играть эту роль; я сам себе кажусь смешным, робким, неловким, и даже низким, одним словом, обыкновенным человеком. Ах!.. Обыкновенный человек!.. Я просто… просто убегу. Возможно, это и нехорошо, но в конце концов такой обыкновенный человек, как я, может это сделать…

XII

Вичентие, Мицич.

Вичентие (ведет под руку Мицича). В этом-то, как видишь, и все дело, Йованче.

Мицич (упираясь). Я ничего не говорю, только…

Вичентие. Ты меня послушай. Девушка она хорошая, да и твой неплох. Я к нему за эти дни пригляделся. К тому же Арса – твой старый друг.

Мицич. Ладно, ладно, я подумаю. (Про себя.) О господи! Ну и влип я… Чужих детей женю.

Вичентие. А теперь, между нами говоря… у девочки кое-что есть. Не бог весть что, но кое о чем Арса позаботился.

Мицич. Да ладно, ладно…

Вичентие. Согласен? Иди, поцелуемся.

Мицич. На что согласен?

Вичентие. Ты что, только проснулся, что ли?

Мицич. Да нет же, друг, не проснулся. Если б ты знал мои мучения!

Вичентие. Ух! Странные мучения! Сейчас женитьба – наименьшее мучение на свете.

Мицич. Если наименьшее, то почему ты сам не женился, а ковыляешь по свету со своим ревматизмом, как побитая кошка?

Вичентие. То есть, как это ковыляю? (Бодрится). Прежде всего я хожу очень хорошо и, ей-богу, никакой боли больше не чувствую. А потом, если хочешь знать, я и сам женюсь.

Мицич. Ты?

Вичентие. Да, я… и не переспрашивай, пожалуйста.

Мицич. Ну и женись, брат, будь счастлив, а за других беспокоиться нечего.

Вичентие. Нечего беспокоиться? Во-первых, ты мне такой же друг, как и Арса, и поэтому я хочу, чтобы вы породнились. У вас хорошие и красивые дети… Если говорить правду, этот твой на тебя вовсе и не похож.

Мицич. Конечно, не похож.

Вичентие. А на кого же он похож?

Мицич. А откуда мне знать? Я бы и сам хотел знать, на кого он похож.

Вичентие. Как так?

Мицич (злорадно). Да так. Разве я знаю, как! Есть на свете дети, которые ни на кого не походят.

Вичентие. Ты прав, так тоже бывает. Но дело не в том, на кого он похож. Ты мне только скажи, на что ты решился, тогда позовем Арсу и, бог даст, уладим дело.

Мицич (про себя). Нет, так дальше не пойдет: не хочу я больше, чтобы надо мной разыгрывали комедию. Хоть я человек и принципиальный, но не могу позволить, чтобы из меня делали ученую собачку.

Вичентие. О чем ты думаешь?

Мицич. Знаешь, скажу откровенно, я думаю взять свой чемодан и уйти туда, откуда пришел.

Вичентие. В Ягодину?

Мицич. Да, у меня там свои дела.

Вичентие. Но разве ты мне ничего не ответишь?

Мицич. Отвечу оттуда.