Текст книги "Анархия в мечте. Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых»"

Человек из страны Анархии рассмеялся.

– Чего же было пугаться?! У нас люди людей не обижают ни словом, ни действием.

– Нам страшно было столкнуться с обитателями этого летающего дома лицом к лицу, – сказала, оправдываясь, женщина.

– У нас люди зла не делают. Бояться их нечего.

– Нам бы неловко было.

– Вот как, – улыбнулся человек из страны Анархии, – какая тут может быть неловкость? Вы у нас гости. Вот и всё. Осматривайте этот край. Это право каждых пятерых. Вы Союз Пяти угнетённых, и наша страна к вашим услугам, она вся будет вашей по истечении пяти дней.

– А я хотела вам задать один вопрос, – сказала женщина.

– Пожалуйста. Я слушаю вас.

– Я хотела узнать, есть ли в вашей стране забвение, можете ли вы забыть что-нибудь и кого-нибудь.

– Нет. Забвения здесь нет. Здесь живёт сильная, могучая творческая память. Всё слышанное, виденное, свершившееся раз живёт в нашей душе, в нашем сознании вечно. Над нами забвение не властно.

– Если так, то вы несчастны, – сказала женщина.

– А почему? – удивился человек из страны Анархии.

– Потому что вы не можете забыть перенесённого, пережитого горя, страдания, огорчения.

– Да этого у нас нет.

– А любимого человека, если он умирает? – спросила женщина.

– Видите, забвение и смерть ведь одно и то же. Там, где нет смерти, там нет и забвения.

– Но у вас ведь есть смерть. Ведь умирают люди, когда они этого хотят.

– Да. Но и забывать они могут при желании. Мы одолели забвение. Но мы его не уничтожили. Мы сохранили его, как смерть, для охотников, для желающих, для индивидуальных случаев. При желании можем и забыть, как и умереть.

– И я так понял, – сказал юноша.

– У нас почти всё есть акт воли. Весь наш внутренний духовный мир есть наша воля. Все наши чувства подчинены нашей воле, они произвольны. Когда не хотим, мы не видим предметов, даже самых близких к нам, не слышим звуков, носящихся мимо наших ушей, не осязаем, не ощущаем, не чувствуем, не думаем, не познаём. Всё в нашей воле. Когда мы не хотим, мы не воспринимаем, не получаем никаких внешних «раздражений».

– Странно! Как это возможно?

– Очень просто. У нас воля выросла, окрепла, стала самым доминирующим в человеке, в его плоти и в его духе. Всё зиждется на воле.

– Я этого не пойму.

– И понимать здесь нечего. У нас тип человека другой. У нас он весь волевой. Вместо сознания у нас стоит на первом плане воля. В начале была воля, в середине воля и в конце нужна воля.

– Не понимаю, – сказал я.

– Поймёте. Поживёте у нас и поймёте, что в этом мире нечего понимать, – усмехнулся человек из страны Анархии.

– Но всё-таки, – сказал с задором я.

– Идём лучше в плавательный отдел, хотите? Это вопрос воли? – сказал, полусмеясь, человек из страны Анархии.

– Идём! – сказали все мы.

И мы все встали и пошли.

XI

– Пойдём в плавательный отдел, – сказал человек из страны Анархии.

– Пойдём.

– Только мы здесь не долго останемся, наскоро посмотрим то и другое и уйдём.

– Чего спешить? – спросил недовольным тоном юноша.

– День уже клонится к концу, а у нас ещё много отделов, а желательно было бы, чтобы вы, хотя и поверхностно, ознакомились с несколькими отделами, – сказал человек из страны Анархии.

Он пошёл впереди нас, а мы за ним. Пошли гулять по воздуху.

– Все отделы осмотреть всё равно не успеем, – слишком много их и слишком мало времени в нашем распоряжении. Здесь изобретения, скопленные веками веков изобретателей, всё за день не пересмотришь. Но спешить надо.

Мы пошли быстрее.

– Да, здесь надо торопиться видеть, смотреть и жить, – сказал я.

– Страна Анархия создала новый темп, скорый ход. Мы живем быстрей, мы работаем быстрей, мы разрушаем и создаем быстрей, – сказал человек из страны Анархии.

– Вы ускорили ход времени? – спросила, лукавя, женщина.

– Мы создали совершенно новое время, новые времена, новых людей, новые изобретения, новый мир, – сказал человек из страны Анархии.

– Да, здесь плавательный отдел, – торжественно заявил человек из страны Анархии.

– Мы видим.

– Ну, вот, смотрите. Мы вверх не пойдём. Мы отсюда будем наблюдать, – сказал человек из страны Анархии.

– Тогда мы всех изобретений не рассмотрим.

– Это ничего не значит. То, что вы проиграете в одном отделе, вы выиграете в другом.

– Согласны, – сказали мы все.

– Итак, мы станем в самую середину и отсюда будем смотреть и вниз и вверх, – сказал человек из страны Анархии.

– Прекрасно!

Мы принялись смотреть вверх. Все предметы, как в предыдущем отделе, висят в воздухе. Висят неподвижно, не шевелясь, как бы застывши.

– Плавательный отдел делится на два главных подотдела: надводный и подводный. Некоторые аппараты приспособлены к плаванию по поверхности воды, а некоторые к тому, чтобы нырять и плавать под водой, – объяснил человек из страны Анархии.

– Это что? – спросил юноша, указывая рукой на орла, вылитого, как мне казалось, из бронзы.

– И он плавает. И по воде и под водой.

– Как же плавать на нём?

– Очень просто, садиться верхом и держаться за крылья. Ногами он рассекает воду и плавает с быстротою воздушной волны.

– Собственно говоря, это самый обыкновенный отдел, потому что и у нас плавание было широко и высокотехнически поставлено, как и по воде, так и под водой, – сказал я.

– Да, отчасти это так, но не совсем. У нас же моторы совершенно другие. Хотя само плавание было давно известно, даже древние умели совершать кое-какие плавательные путешествия, – сказал человек из страны Анархии.

– Примите во внимание, – сказал я, – что у нас есть торговый и военный флот. У нас по воде ходят целые города, вооружённые города.

– Да, это так. У нас никаких таких флотов нет: торгового флота нет, а военного подавно. У нас мореплавание является чуть ли не сплошной забавой. И потому наши «корабли» совершенно другие. Они в высшей степени эстетичны. Они служат только для развлечения, для увеселения. Вернее, у нас плавание есть самоцель, есть жизнь, а не средство к чему-то. Вообще, у нас, в стране Анархии, очень мало средств, и очень много самоцелей, много жизни, самой настоящей, и очень мало погони за ней, – сказал человек из страны Анархии.

– А это что?

– Это плавательный сад. Он шикарно плавает по воде.

– А это что?

– Это плавательная люлька, в ней катаются обыкновенно младенцы.

– А это что?

– Это просто плавательное дерево. Оно плавает по воде, держась прямёхонько, на нём плавают обыкновенно дети, ютясь между ветвями.

– А это что?

– Плавательный ковёр, – сказал человек из страны Анархии.

– У вас масса плавательных игрушек, – заметил юноша.

– Да, их у нас много. Весь наш мир есть одна игрушка. Мы – большие дети. Нам – игрушки в руки. Наша жизнь – игра. Мы живем, играя, играем, живя.

– Странно! Чтобы люди вечно играли, а не занимались серьёзным делом, – заметил я.

– Нисколько. Мы творим, вечно творим, творчество есть игра. Но мы не играем в веру, не играем в науку, а играем в технику. Наша деятельность – это игра действа.

– Я ничего не понял.

– Опять не поняли, – усмехнулся человек из страны Анархии.

– Да как вас понимать?

– Очень просто. Люди раньше плохо играли, мы хорошо играем.

– Как это так?

– Ясно. Культура есть продукт досуга, излишнего времени, которого девать некуда. Во-первых, у вас было мало досуга, вы были заняты добыванием «хлеба насущного»…

– А вы?

– Да мы не хлебом живём, ведь я вам уже несколько раз говорил, что мы обеспечены навеки, досуга у нас много, и мы забавляемся, играем, веселимся, радуемся – живём.

– А мы разве не жили?

– Нет, вы не жили, вы трудились. Бог вас проклял «в седьмом поте ешь твой хлеб». И проклятие тяготело над старым миром, над старой жизнью.

– А вы как живёте?

– Мы живём в раю. Мы вернули себе рай. Мы – человек до грехопадения. Мы – без труда, без заботы, одна радость нас окружает, одно веселье нас провожает по жизненному, усеянному розами пути.

– Но что означает не играете в науку?

– Просто. Вы, наивные люди, создавая науку, открывая ваши законы, изучая, исследуя природу, приняли все эти продукты вашего мышления и принимаете их до сих пор в ваших странах за «истину», за действительность; вы даже этими вами вымышленными, вами выдуманными, вами измечтанными «законами» руководились в ваших поступках и действиях, будучи настолько примитивными, что не догадывались, что вы подчиняете, таким образом, реальную жизнь фикциям, вымыслам, абстракциям, идолам мысли, продуктам фантазии творческого разума. Вы были наивны, как древние, которые приняли речь вдохновлённого поэта за божьи видения, обязывающие к поступкам, за повеления и нормы, за законы жизни. Мы же понимаем, что за всем этим скрывалось одно желание поиграть в «разумное», поиграть интеллектом, хотя вы божились и были уверены, что, открывая законы науки и комбинируя их, вы дело делали. Вашу науку мы считаем игрой в «умное», игрой интеллекта, эстетикой мышления.

Но мы даже этой игры не любим. Мы знаем, что это игра. Но у нас она в загоне. Не подобает «серьёзному» человеку заниматься такой наивной, «никчёмной», неигривой игрой. Наука у нас – это как у вас игра в лошадки, игра в жмурки.

Мы играем в технику, вот игра, достойная человека. Как Бог забавлялся тем, что творил мир, так и мы творим миры, творим предметы, это наша игра.

– Я ничего не понял, – сказал я.

– И я ничего не поняла, – сказала женщина.

– И я ничего не понял, – сказал юноша.

– И я ничего не понял, – сказал угнетённый народ.

– И я ничего не понял, – сказал рабочий.

– Ничего! Поживёте у нас побольше, подольше, тогда вы меня поймёте. Но давайте лучше смотреть!

– Да, вы правы! Давайте смотреть, – сказал я.

– Почему ваши плавательные сооружение такие хрупкие? – спросил рабочий.

– Поймите, ведь у нас нет ни гроз, ни бурь, кораблекрушений нам опасаться нечего. И притом они вовсе не так хрупки, какими кажутся с виду, – ответил человек из страны Анархии.

– А это что?

– Ведь видите, просто лодка, какие и у вас имеются, – сказал мне человек из страны Анархии.

– А мне не верилось, что это просто лодка.

– Мы любим и простоту. Мы любим и сложность.

– А это что?

– Просто плавательный ручеек. Вы что-нибудь подобное видали в летательном отделе?

– А это что? – спросила женщина.

– Плавательная радуга.

– А это что? – спросил юноша.

– Плавательный маленький мирок; вон – землица, вон – крошечное небо, вон – и солнышко. Вон – и люди, автоматики маленькие, которые населяют этот мирок. Всё в маленьких, крошечных размерах, – сказал человек из страны Анархии.

– Кто это изобрёл?

– Странно, почему вы до сих пор не спрашивали, кто изобрёл эти дива и вызывающие удивление «предметы»?

– И вы спрашиваете «почему»? – иронизировал я.

– Да, я стал говорить вашим языком, стал употреблять ваши слова и образы мышления.

– Но кто же это изобрёл?

– Один из нас.

– Как его зовут?

– Его зовут Плавательный Мирок.

– Как же это возможно! Вы просто смеётесь над нами! – сказала с досадой женщина.

– Нисколько, – ответил человек из страны Анархии.

– Разве это имя!

– Да. У нас называют каждого по его главному изобретению, которое он сделал, по главному подвигу, который он совершил в технике. У нас люди носят названия изобретений.

– Странно! – сказала женщина.

– Нет, не странно! Имя человека должно говорить о нём, о его деяниях, о его жизни, о его творчестве.

– Вот как! Это красиво!

– А как вас зовут? – обратились мы с вопросом к нему.

Он слегка смутился и ответил:

– У меня имени нет. У меня имени нет. Я не заслужил имени. Я ничего великого не создал, никакого технического подвига или, как мы говорим, технической добродетели не совершил.

– Не может быть! Вы скромничаете.

– Скажу вам всю правду. Меня зовут Воздухосед, я придумал средство, как сидеть на воздухе, затрачивая при этом столько энергии, сколько при сидении на твёрдом теле. Открытие не важное, но лучшего у меня нет.

– А это что?

– Это плавательное море, по нему кораблик ходит. И весь он плавает, но только на поверхности воды, – сказал человек из страны Анархии.

– А это что?

– Это плавающая огромных размеров туча. На ней катаются у нас обыкновенно девушки.

– А это что?

– Это плавающая заря.

– Из чего она сделана?

– Материал, по обыкновению, крепкий, но очень лёгкий. Главное здесь – в красках, тонах и полутонах. Это дивная работа. Когда она плавает по морю, то всем кажется издали, что заря занимается.

– Кто это изобрёл?

– Один из нас.

– Как его зовут?

– Ведь я уже раз вам ответил.

– Да, я знаю: его зовут Плавающая Заря, – шутила женщина.

– Оно так и есть. Мы его все зовём Плавающая Заря, или сокращённо Заря.

– А что это?

– Это плавающая тоска… Это изобретение Тоски, тоскующей женщины, богини.

– Как на этом плавать?

– Садятся у ног её на пьедестале и плавают по тихим водам наших морей.

– А зачем это вам?

– Ведь я уже несколько раз сказал вам, что у нас техника ради техники, искусство ради искусства.

– А это что?

– Это плавающий лес…

– Как это красиво.

– Да, красиво. На лесах мы часто плаваем целыми обществами. Плаваем целыми годами.

– А это что?

– Это плавающий дол, он лежит между двумя горами.

– И это красиво, – сказала женщина

– Ничего некрасивого у нас нет. У нас красивое с полезным слились окончательно, вернее, перешло одно в другое.

– А это что?

– Это плавающий купол. Он плавает под водой.

– Сколько может человек пробыть у вас под водой?

– Хоть бы целый век, – сказал человек из страны Анархии.

– А чем он дышит под водой?

– Тем, что над водой, – сказал человек из страны Анархии, улыбнувшись.

– Как же это?

– Очень просто. Он берёт с собою воздух.

– В чём?

– Смешные вопросы. Он образует вокруг себя воздух. Он образует его из воды.

– Каким образом?

– От одного соприкосновения с водой.

– Как-то непон… – Я хотел сказать «непонятно», но оборвался, вспомнив, что в стране Анархии нет ничего непонятного и нет ничего понятного.

– А это что?

– Это плавающая улыбка. Видите, вот, будто бы розовые губы, вот белые зубы, кончики губ стянуты, рот чуть-чуть приоткрыт, он улыбается.

– Это изящно, но слишком огромно, – сказала женщина.

– Это колоссальная улыбка, улыбка гиганта, – сказал человек из страны Анархии.

– А как на этом плавать?

– Просто. Открывают этот полуоткрытый рот и садятся внутрь, в полость рта; там большой роскошный зал, как у вас это называется, и плавают куда угодно. Улыбка носится по воде мирно, тихо, как поступь безразличного времени.

– Фантастично! – сказала женщина.

– А что это?

– Ограничимся виденным. Перейдём к новому отделу, к зрительному отделу. Надо спешить!

– Вы правы, – сказал я, – день не ждёт, а сад такой огромный.

– Давайте перейдём в зрительный отдел.

– Давайте! – сказали все.

XII

– Пойдём в зрительный отдел, – сказал человек из страны Анархии.

– Пойдём, – сказали все мы.

– Но в нём долго не пробудем. Времени мало, – сказал человек из страны Анархии.

– Неужели и у вас времени мало?

– У нас времени много, мы не вне времени, а над временем. Мы одолели время, сотворив, реализовав вечность. Но вы, ведь к вашим услугам для осмотра нашей страны всего пять дней, вам следует поторопиться, – сказал человек из страны Анархии.

– А какие у нас дни, по вашему времяразделению или по нашему? – спросил я.

– Да, ведь у вас дни иные, пятичасовые! – добавила женщина.

– Пять дней ваших, по вашему времени. По истечении этого времени вы войдёте в страну Анархию как свои люди, и наше время станет вашим временем, – сказал человек из страны Анархии.

– Неужели!.. Меня удивляет: у вас сохранились слова «наше», «ваше», «моё»? – спросил удивлённо рабочий.

– Я вам после отвечу на ваш вопрос, а пока давайте смотреть! – сказал человек из страны Анархии.

– Мы уже в зрительном отделе?

– Да!

– Ничего не видно!

– В том-то и дело! – сказал человек из страны Анархии.

– Как в том-то и дело!

– Что это означает?

– Зрительный отдел, а зреть-то нечего!

– Пустое пространство! – сказал удивлённо юноша.

– Видите, для того чтобы одолеть зрительность, мы должны были одолеть зрение, – сказал убедительно человек из страны Анархии.

– Отказываюсь понять! – воскликнул я.

– Очень просто! Мы исходим из того, что раньше разрушаем и потом создаём, ибо в разрушении – дух созиданья.

– Что вы говорите? – пожал плечами рабочий.

– Ясно, что первым шагом нашим по пути одоления зрительности, увеличения ли её до невероятных размеров, уменьшения ли её – мы исходим из точки отрицания её – мы делали предметы, окружающие нас, незримыми, невидимыми. Мы уничтожили видимость, – сказал человек из страны Анархии.

– Как это так?! – воскликнул я, качая отрицательно головой.

– Это невозможно! – кричал юноша.

– Это невероятно, – сказала женщина.

А угнетённый народ стоял, покачивая глубокомысленно головой, как бы говоря:

– Меня здесь, в этой стране, ничем не удивишь! Раз могли уничтожить вражду, дикую ненависть народов друг к другу, то почему нельзя уничтожить видимость предметов?

Но он хранил глубокое молчание.

– Что вы? Что с вами? Нашли чему удивляться! Экое чудо?! Смешно! Ведь во всех народных сказках рассказывается о шапках-невидимках; древние знали разные заклинания, разные средства для достижения этого, для улетучивания своей видимости. Я же вам несколько раз уж говорил, что мистика, сказка осуществлённая, достигнутая, реализованная, есть наша техника, пантехника, – сказал человек из страны Анархии.

– Да, это верно, в мистической литературе, в практической каббале, в чёрной магии этому вопросу уделено много внимания. В средневековых книгах посвящено этому чуду-невидимке многое множество глав. Я сам их читал, и в детстве был очень увлечён этой идеей. Как странно, я думал её применять при войнах. Придвинешь войско вплотную, и неприятель не видит, ударишь – не видит, перебьёшь его, – а он всё не видит, – увлёкся я воспоминаниями детства, грёзами ранней молодости, цветшими под лучами солнца мистерии Средневековья.

– Ну, вы это знаете. Вы даже рассказываете, как вы к этому стремились, хотели это применить в военном искусстве, а тут, как увидели, что ничего не видно, что ничего не видите, вы растерялись от недоумения! – иронизировал человек из страны Анархии.

– Я, главным образом, мечтал пустить в ход это чудо при драках, при наших «детских войнах», – сказал я.

– Да, неужели вы допускаете хромую мысль, что то, к чему вы стремились, у нас давно не достигнуто?!

– Я даже пробовал осуществить мой план, прочёл главу в толстой книге, не могу сейчас припомнить названия автора, но помню, что он был один из известных мистиков, не Ари ли, не Витал ли¹³, он предписывает поймать летучую мышь, накрыть её глиняной посудой, держать её с накрытой посудой под крыльцом семь недель. От неё будто останется, уцелеет одна кость в виде колечка. Над этим колечком надо произнести известное количество заклинаний, затем совершить над ним обряд омовения в море, а затем он дарит человеку, надевшему его и носящему его на шее, свойство быть невидимым, – кончил я полусмущённо. – От этой дребедени, которую я вычитал в детстве, и сохранилось кое-что в памяти до сих пор.

– Вас эта задача, как видно, сильно волновала. Она занимала лучшие умы человечества, вернее, лучшие воображения и воли человечества. Мы её осуществили, – сказал человек из страны Анархии.

– Так что же будем здесь смотреть, если ничего тут не видно! – спросил изумленно юноша.

– Тут почти смотреть нечего, – согласился с ним человек из страны Анархии.

– Но как вы этого достигли? – спросил рабочий.

– Что значит «как»? Поверьте, что в нашей стране, в стране Анархии, и слово «как» звучит почти таким же анахронизмом, как слово «почему». Для нас эти слова потухли.

– Всё же с помощью чего вы достигли таких изумительных успехов в области зрения? – заинтересовался рабочий.

– С помощью света, световых лучей! – сказал человек из страны Анархии.

– Как?! Разве свет у вас существует как особая вещь, а не как результат действия светящегося предмета?

– Да, у нас свет есть особая вещь, особый предмет, а не только свойство, – сказал человек из страны Анархии.

– Вот как!

– Да, так! Мы изобрели такой свет, который пронизывает все предметы, как твёрдые, так и мягкие, как жидкие, так и густые. Он проходит через них, делая прозрачными, ясными окончательно, так что они теряют, совершенно лишаются своей видимости. Это одно. Это был первый шаг.

– А через какие предметы он проникает?

– Через всякие, совершенно не принимая во внимание их толщину. Он в силах пробить всю толщину земного шара.

– Это невероятно!

– На досуге, после пяти дней, я это вам покажу, – сказал человек из страны Анархии.

– А как вы достигли увеличения зрительности, видимости? – спросил рабочий.

– Тоже тем же способом. С помощью света. Один род света делает вещи совершенно невидимыми, а другой – абсолютно видимыми. При нашем освещении вы в силах видеть предмет, который находится от вас на невероятно далёком расстоянии. Этим мы одолели бесконечность. Осилили окончательно пространство.

– Итак, у вас нет даже пространства.

– Да, в том виде, в том ощущении и представлении и значении, которое оно имеет у вас, оно у нас не существует.

– Ни времени, ни пространства? Вот это изумительно, вот это красиво, – сказал юноша, и глаза его загорелись звёздами ночной волшебной сказки.

– Да, ни времени, ни пространства. Мы осуществили, реализовали, опредметили вечность и бесконечность, мы создали не на словах, в философских, метафизических выкладках, а на деле, в жизни, абсолютно.

– Всё-таки это не понятно! – волновался я, не владея собой, возмущением своего разума.

– Опять не понятно! Полноте! – смеялся человек из страны Анархии.

– Но как же это! – развёл я руками.

– Просто. Предметы нам видны на любом расстоянии. Хотим – приближаем к зрителю настолько, что нам кажется, что они находятся на расстоянии протяжения и достижения руки, хотя они находятся на втором полюсе земли или в зените неба. При желании же удаляем их зрительно на какое угодно расстояние, так что они кажутся нам, являются нам лежащими за тридевять земель от нас, в то время когда они тут же, рядом с нами.

– Таким образом, вы не уничтожили расстояния, протяжения, пространства, места? – спросил я.

– Нет, мы не уничтожили, а овладели ими как временем, как бытием. Мы приручили это дикое, капризное животное, неумолимое как неизбежность, как закон в ваших странах и учениях, и запрягли его в пышную колесницу нашей пантехники.

– Странно, если вы не видите предметов, то ведь можете наскочить на что-нибудь, удариться на лету, на бегу, на ходу? – спросила женщина, которая не вмешивалась в наш разговор, будучи, как видно, занята этим вопросом.

– Удариться не можем, нам не больно. Боли у нас нет, – улыбнулся человек из страны Анархии, – но об этом будет речь после.

– Всё же вы можете натолкнуться на что-нибудь? – спросила опять женщина, которая не удовлетворилась его ответом.

– Нет. Этому не бывать. От всех невидимых предметов исходят волны, сигнализация своего рода, которые не видны, но осязаемы, и они предупреждают о месте нахождения предмета, каких размеров и каких свойств он, жидкий ли, твёрдый ли и т. д.

– А всё-таки, если вы забудете, задумаетесь, почему-либо не получите или не успеете реагировать должным образом на эти волны, то тогда произойдёт столкновение? – спросила женщина, которую этот вопрос горячо заинтересовал.

– Нет. Эти волны обладают свойством не допускать вас на известное расстояние к предмету и механически менять направление вашего хода, бега, полёта и плавания, – объяснил ей человек из страны Анархии.

– А что тут есть, в этом зрительном отделе? – спросил я.

– Ведь я вам говорил: лучи, свет в разных видах, свет разных свойств, тысячи оттенков свойств, во многих состояниях, и в жидком, и в твёрдом, и в газообразном, и в психическом, и т. п.

– Он всегда невидим?

– Нет, при желании он может стать не то что видимым, но и осязаемым, – сказал человек из страны Анархии.

– А каково его нормальное состояние? – спросил я.

– Все его состояния нормальны, – ответил человек из страны Анархии.

– Каково его обыкновенное состояние, в каком виде и состоянии он чаще встречается?

– Затрудняюсь ответить на ваш вопрос, у нас все виды нормальны, раз они возможны, все виды обыкновенны, и все виды часты, – ответил человек из страны Анархии.

– Так каково его естественное состояние?

– Естественного состояния у него нет, он весь искусственен, он весь продукт техники, изобретения, пантехники. Он весь – искусство, творчество, он изобретён.

– Как, в каком же виде он был изобретён первоначально? – упорствовал я в вопросе.

– Во всех видах одновременно. Над ним работало целое поколение изобретателей, и каждый из них изобрёл его в другом виде, в другом состоянии и при особых оттенках и подоттенках свойств. Так что разом мы получим всё его разнообразие.

– Даже способы изобретения у вас какие-то другие? – сказал я.

– У нас всё по-иному, – усмехнулся человек из страны Анархии.

– Да, всё по-иному, – не по-нашему, – сказали мы все.

Некоторое молчание.

– А теперь, если хотите, перейдём в слуховой отдел, – сказал человек из страны Анархии.

– Перейдём, но один вопрос меня беспокоит, – сказал я, смотря моляще ему в его светлые, глубокие глаза.

– Спросите, пожалуйста!

– Разве одним зрением можно одолеть пространство, вы видите предмет, но ведь этого недостаточно? – сказал я.

– Разве одним зрением можно удовлетвориться, ведь у нас доминирует осязание, а не зрение, ощущать, осязать – вот что значит одолеть, – добавила женщина тихим, углублённым голосом, в котором трепетала мысль и дрожало чувство.

– Да, вы правы, – согласился человек из страны Анархии, – но не забудьте, что у нас есть и слуховой и осязательный отделы. Там вы убедитесь окончательно, что мы осилили малое и большое место, и что мы недаром зовём себя сущими богами, – сказал человек тоном, в котором гнездилась и порхала самоуверенная гордость.

– Давайте перейдём в слуховой отдел.

– Давайте!

– Мы все готовы.