Текст книги "Течение Алкиона"

3

Мне ответила женщина средних лет, но явно относящаяся к тому типу женщин, которые делают все, чтобы избежать разрушительного действия времени. Она была оживленной и настороженной. Что-то положительное было уже в том, как она включила экран. Она осмотрела меня сверху донизу.

– Да? – Ее голос был резок и показался мне враждебным, хотя, возможно, это было мое воображение.

Я решил, что будет осмотрительно проявить немного робости перед лицом врага.

– Я бы хотел поговорить с мистером Вильямом Лэпторном, если это возможно, – сказал я.

– О чем? – несколько бестактно спросила она.

– Это дело личного характера, – ответил я, чувствуя себя неловко. Я знал, что такое хождение вокруг да около может выглядеть не совсем хорошо, но не мог найти другого способа укротить эту энергичную леди.

– А кто вы такой?

– Мое имя Грейнджер.

Мертвая тишина. Ее лицо не изменилось. Но мое имя было ей знакомо. Думаю, меня снова подвело воображение, но мне показалось, что ее глаза стали ближе, высматривая внутри меня что-то, словно она собиралась меня проглотить. Я резким усилием воли взял себя в руки и решил вести себя естественно.

– Дело связано с вашим сыном, – сказал я спокойно. – Мы вместе работали. – Я надеялся, что прошедшее время, в котором я упомянул ее сына, не допечет ее до истерики. Но она не была истеричкой.

– Скажите мне все, что вы должны сказать, – ответила она.

– Ваш муж здесь, миссис Лэпторн? – настаивал я.

– Говорите мне.

– Два года назад, – сказал я, пытаясь убрать из своего голоса все механическое и холодное, – «Джевелин» потерпела аварию в Течении Алкиона. Ваш сын погиб во время посадки. Меня подобрали всего несколько дней назад. Вчера я добрался до Земли. У меня есть кое-какие вещи вашего сына.

Женщина отодвинулась к краю экрана. Кто-то еще находился там, он отодвигал ее в сторону, чтобы посмотреть на меня. Но сам несколько минут на экране не появлялся. Было ясно, что это отец Лэпторна. Лица их были мало похожи, но узнать его было можно, главным образом, по подбородку и рту. Хотя глаза у него были совсем не такие, как у сына. Глаза Лэпторна представляли собой продукт тысяч чужих солнц.

– Где вы находитесь? – спросил Вильям Лэпторн спокойно. Внезапно меня поразило то, что он был довольно молод и уж никак не мог бы быть моим отцом. Лэпторн попал на «Пожиратель Огня» сразу из колыбели, в то время как я до этого несколько лет работал на Хэролта. До этого момента я никогда не ощущал разницы в возрасте.

– В космическом порту Нью-Йорка.

– Вы можете выбраться оттуда? Я заколебался.

– Нет денег?

– Нет, – сказал я. Все было удивительно легко. Мне даже не пришлось просить его.

– Я перешлю вам немного через ближайший пункт.

– Я в Северной Зоне, – сказал я.

– Как ваше полное имя?

– Грейнджер. Это все, что у меня есть. В картотеке есть удостоверение личности – никаких недоразумении не будет. Скажите, что я прилетел вчера, тогда можно будет справиться у администрации порта.

– Приезжайте как можно скорее, – сказал он. – Мы не можем говорить на эту тему по телефону. – Я подумал, что последние его слова были адресованы жене.

– Хорошо, мистер Лэпторн, – сказал я. – Спасибо. – Он отсоединился посреди моих благодарностей. Джонни принес мне рюкзак из кабинки, пока я звонил. Он отдал его мне.

– Будут деньги? – спросил он.

– Будут, – ответил я с кислым видом. Я похлопал его по плечу.

– Спасибо за завтрак, Джонни; я вернусь после того, как повидаюсь со стариками.

– Вы можете оставаться сколько захотите, – сказал он.

– Конечно, – спокойно ответил я.

– Мы еще увидимся, Грейнджер, – прокричал он, когда я выходил из дома. Я помахал ему рукой, не то приветствуя, не то прощаясь.

Пункт находился недалеко, через улицу за углом. На улицах было пусто. Даже несмотря на то что было утро, я чувствовал себя неуютно и одиноко в городе, который когда-то был полон жизни и энергии.

«Может быть, – подумал я, – вся Северная Зона спит, когда на линии, где работает Джонни, нет кораблей».

В пункте я набрал номер кибера в Иллинойсе и назвал себя. Нью-йоркская сеть проверила и подтвердила мое соответствие, и после мгновенного совещания обе линии решили, что я действительно имею право получить деньги от Лэпторна. Кредитная карточка, полосатая и прокомпостированная, медленно прошла через щель и упала на прилавок. Я изучил ее, но ни черта не мог разобрать в коде. Такого рода вещи обычно меняются очень быстро.

Я набрал запрос на панели, интересуясь, на какую сумму карточка. Надпись показала: шестьсот. Это была большая сумма, если только единый индекс цен не был выше уровня общепланетного. Я спросил. Оказалось, что не был. Два плюс два все еще давало четыре, и шестьсот было суммой, на которую я мог бы заехать гораздо дальше Иллинойса. Я мог бы долететь до Чикаго и на поезде добраться до дома Лэпторнов, истратив всего лишь десятую часть денег.

Думаю, что Лэпторну-старшему казалось логичным свободно распоряжаться мелкими деньгами, но эта чрезмерная благотворительность парализовала меня. Интересно, что он пытается купить?

«Он не может купить тебя за паршивые шесть сотен», – сказал ветер, и в его голосе прозвучало что-то похожее на ухмылку.

«И двести в месяц страховой компании, чтобы я не отделался слишком легко», – добавил я. Интересно, что у них за политика. Ни одна компания не стала бы страховать меня, если бы я собрался на Венец, в глубокий космос. Но это не имеет значения. Шестьсот – приличная сумма на мелкие расходы.

«Старик знает, что ты без гроша. Он знает, что ты был другом его сына. Он думает, что ты предпринял путешествие на Землю только для того, чтобы сообщить ему все и вручить то, что осталось от мертвого. Так неужели же он оставит тебя голодным? Он попытается помочь тебе».

«Спасибо, – сказал я. – Ты – большое утешение для космонавта, который находится в отчаянии».

«Всегда пожалуйста», – заверил меня ветер.

Мне пришло в голову, что ветер начинает разговаривать, как я. Он зарывается все глубже и глубже. Я подумал о дне, когда я стану больше похож на него, чем он на меня, но не стал распространяться по этому поводу, оставив его своему воображению

От пункта до внутреннего поля, на котором находились летательные аппараты, была всего пара миль, но я остановил такси. Я подумал, что если я и должен что-то Вильяму Лэпторну, так это скорость, с которой доберусь до него.

На летательном аппарате я задумался о людях, которых мне предстояло увидеть. Какие родители, соединив свои половины, могли дать миру Лэпторна? Он представлял собою странное сочетание беззащитности и неразрушимости. Какой дом мог породить его феноменальную ненасытность ко всему незнакомому и нечеловеческому? Я еще недостаточно знал родителей Лэпторна, чтобы сделать какой-нибудь разумный вывод. Мать его была суровой, отец – деятельным. Всего лишь поверхностные оценки. Возможно, подумал я, они были чересчур рациональны, а потому далеки от своего сына. Это породило атмосферу неуверенности и ожидания. Я представил юного Лэпторна, живущего как автомат, привязанного к бесконечному неизменному настоящему, не имеющего в перспективе ни прошлого, ни будущего. Может, накопился долг, который он обязан был заплатить? Может быть, и так, но если это было все, то звездные миры сожгли бы его за несколько недель. Что заставило Лэпторна продержаться так долго?

Ему было двадцать, столько, сколько сейчас Джонни Сокоро, когда «Пожиратель Огня» впервые коснулся чужой почвы. Ему было тридцать пять, когда «Джевелин» упала. Пятнадцать лет – большой срок, если постоянно впитываешь чужой воздух и чуждый образ мыслей. Я был намного старше, к тому же я высечен из твердого камня, но то, что я выжил, – просто чудо. Гораздо большим чудом было то, что Лэпторн остался непокоренным, непострадавшим, непомеркшим.

Можно ли то же самое сказать о его родителях? Непостаревшие, непокоренные, непомеркшие? Были ли они сегодня теми же, что и в тот день, когда он отправился в глубокий космос? Пятнадцать лет, возможно, даже не коснулись их в неизменном механическом окружении.

Со всеми чертами характера, приобретенными за эти пятнадцать лет, они, вероятно, распрощались позавчера.

Все это далеко не романтично. Мне всегда казалось, что таков образ жизни, который предпочитают богатые люди, – люди, изолированные от времени и от всего остального, защитившиеся от какой бы то ни было неприятности, механизировав свои дома и свою жизнь. Они атрофировались умственно и в общественном отношении, потому что никогда не пользовались своими мозгами.

«Ты боишься этих людей».

«Я их не боюсь. Они не могут причинить мне зла. Но я их не люблю. Я не могу их любить».

«Ты их даже не видел».

В точности ведь не имеет значения, кто они и что из себя представляют. Мне они не нравятся. Мне не нравится моя роль перед ними, их – передо мной. Нас связал Лэпторн, а это всего лишь иллюзия. Потому что Лэпторн, которого знаю я, и Лэпторн. которого знают они, два совершенно разных человека. Потому что мы с Лэпторном совершенно несхожи. Мы не подходим друг другу.

Даже если бы связующее звено было сейчас здесь и в добром здравии, я не мог бы полюбить их, а они меня. Это невозможно.

«Нельзя сказать, что ты одаренное существо, так ведь, Грейнджер? Парализован смущением и отсутствием понимания при каждом мысленном шаге. Ты что, не можешь даже сделать такое простое дело, как вернуть барахло своего напарника туда, где ему место? В этом виновна твоя личная бездарность или это вообще присуще всей твоей расе?»

«Ладно, – сдался я, – есть дела, в которых я не слишком уж блистаю. Ну и что с того? Думается, что присущая мне умственная ограниченность – моя, и только моя, но не могу же я расписываться за все человечество? Способности других, равно как и их отсутствие, – их личное дело».

«Почему ты никогда не произносишь своего имени, Грейнджер?»

«Потому что у меня его нет».

«Я знаю, что тебе оно неизвестно. Я знаю, что твои неизвестные отец с матерью не оставили тебе такового в качестве прощального подарка. Но это ведь не единственный способ приобретать имена? Почему бы тебе не дать себе имя? Сделай себе приятное».

«Мне не надо еще одного имени».

«Ты просто не хочешь иметь еще одно имя. Это заставило бы тебя пользоваться им. Тогда стало бы казаться, что у тебя есть личность, что ты один из представителей человеческой расы, что ты действительно существуешь, а не являешься легендой звезд Венца».

«Вот как, ты неожиданно оказался специалистом по человеческой психологии?»

«Я специалист по изучению тебя, Грейнджер, и я постоянно узнаю о тебе все больше и больше. Я внутри тебя. Я с тобой, какое бы решение ты ни принял. Я сопровождаю каждую твою мысль и чувствую все, что чувствуешь ты. У тебя не самый удобный для жизни ум, друг мой. Я бы ценил его больше, если бы ты слегка привел его в порядок. Приди в согласие с собой и вселенной».

«Если бы я знал, что ты хочешь преобразовать меня, я бы ни за что не позволил тебе войти. Ты слился со мной, и, если тебе это не нравится, это слишком плохо. Мне совершенно наплевать, является ли мой мозг воплощением твоих представлений о райских кущах. Если тебе не нравятся мои мысли, оставь их в покое».

«Я с тобой до твоей смерти. Ты это знаешь».

«Да, ты со мной, и, по-видимому, ты не слишком-то высокого мнения обо мне. Ты не можешь меня изменить. Ты можешь жить внутри меня, но ты не в состоянии изменить мой мозг. Так что забудь об этом. В моих делах мне не нужна твоя помощь. Пожалуйста, добро пожаловать, оставайся сколько хочешь, только сиди тихо».

«Я не уверен, что смогу с этим смириться, мой хозяин. Я думаю, что ты ведешь себя как дурак. И я думаю, что однажды тебе, может быть, понадобится моя помощь».

«Обойдусь без нее, спасибо».

«Посмотрим».

«Мне советоваться с тобой, словно с оракулом, или мы будем голосовать по-демократически?» – съязвил я.

Он почувствовал сарказм и заткнулся.

У меня во рту был скверный привкус из-за того, что я слишком много думал. Безмолвный разговор с ветром был утомительным.

4

Владения Лэпторнов находились сразу же за Авророй. Поезд сделал остановку в крохотном городке, который был таким же пустынным, как и космопорт. Казалось, вся Земля была погружена в сон.

На станции меня ждала машина, за рулем которой находился маленький человек с волосами песочного цвета. Он не представился, но я решил, что это был один из служащих и что сами Лэпторны находятся дома, с нетерпением ожидая существо, дорогое их блудному сыну. Их машина представляла собой отличный свежевыкрашенный скайрайдер, который мягко скользил на воздушной подушке. Многие из этих причудливых летающих предметов были ненамного подвижнее сурков в том, что касалось резких маневров. Но какой-то бедный инженер вложил душу в этот аппарат, заставив его вести себя так, как обещала реклама. Именно такая работа, по мнению Хэролта, придавала нашей жизни смысл.

Дом был большим, а земельные владения соответственно впечатляющими. Великолепие пустующей земли, казалось, должно было померкнуть и становиться немного нелепым сейчас, когда поток устремившихся к звездам сократил население планеты на семьдесят или восемьдесят процентов, но даже клочок пустующей земли заслуживал внимания.

Трава, конечно же, с Анд, деревья из Австралии или с Аляски. Девяносто девять процентов поверхности северо-восточных штатов одно время было полностью покрыто бетоном. Единственными обитателями их были мухи, крысы, люди и еще какая-то живность.

Сейчас все эти площади были возрождены, как и пища, производство которой главным образом и принесло Лэпторнам их состояние.

Декор комнат был сказочно красив, а атмосферу учтивости можно было почувствовать кожей. Прошло десять минут, а кроме искусственных любезностей, принятых в обществе, ничего сказано не было. Даже после этого мы только через несколько минут подошли к существу вопроса.

Мы вчетвером сидели вокруг стола. Мне предложили перекусить и выпить, я же – ради удобства – встретил это предложение категорическим отказом. Меня поблагодарили и пригласили «чувствовать себя как дома» около трех раз. И наконец мы добрались до сути дела. Лэпторн-младший был мертв, а я нет. Как, почему и что еще, черт возьми, было им нужно?

Миссис Лэпторн сидела слева от меня, наклонившись вперед, словно хищная птица, ждущая момента, чтобы схватить брошенное мною слово. Вильям Лэпторн сидел напротив с величественно-непринужденным видом. Губы Лэпторна были сжаты в прямую линию – их выражение не выказывало ни малейшего признака какой-либо реакции.

Ив Лэпторн – сестра – сидела справа от меня, она просто ждала, не решив еще, что ей говорить или делать. У меня было странное чувство, что она – единственное живое существо в комнате.

Я рассказал им о моей первой встрече с Майклом Лэпторном; я должен был постоянно делать над собой усилие, чтобы называть его по имени. Я редко вообще как-нибудь называл его – в этом нет необходимости, когда вы работаете рука об руку, – но в мыслях я всегда называл его по фамилии. Конечно же, это Хэролт свел нас. У меня было немного денег. У Лэпторна было немного денег. Поодиночке мы были ни на что не годны. Вместе же мы вскладчину купили дешевый космический корабль – то, чего каждый из нас хотел. Нас не волновали такие вещи, как совместимость, – именно так заключаются браки по расчету.

Я кратко рассказал им о годах, проведенных в космосе. Я не упомянул о пропасти, которая существовала между моей натурой и натурой Лэпторна, я ничего не говорил им о наших с Лэпторном нуждах и чаяниях. У них об этом сложилось собственное впечатление по его письмам, а единственное, что я знал о письмах, это то, что их было много. Я не хотел бы поколебать их иллюзии, какими бы они ни были.

Я рассказал им, как, когда мы летели на Холстхэммер с Адаманкта, «Джевелин» попала в переплет из-за пыли, идущей из Течения и приводящей к искривлению пространства или к повышению радиации, как нас занесло в Течение вместе с пылевым облаком. Я не сказал им, что идиотом, который рассчитал маршрут, так замечательно задевший Течение, был я и что сделал это потому, что пытался сэкономить горючее. Я также не стал сообщать им и о том, что если бы не Лэпторн, то мы вообще бы не испытывали недостатка в топливе, даже в районе Течения. Я преподнес им голые факты и предоставил самим вынести их собственный приговор.

Я рассказал им, что, когда мы были в Течении, заклинило рычаги управления и что я был не в состоянии погасить скорость до того, как искривление сорвало, нашу броню и поглотило всю нашу энергию, так что даже не осталось надежды выбраться из Течения. Я описал наше падение: как я искал звезду и как направил корабль в звездную систему со всем оптимизмом, какой только смог отыскать, как умудрился посадить его на планете, которая только и могла, что поддерживать нашу жизнь. Я не смог им сообщить, как мне повезло, потому что их мысли были сосредоточены на том, как не повезло Лэпторну. Однако, как бы там ни было, он смог поддержать работу атомного двигателя, несмотря на утечку энергии. Импульса, который я получил, было едва достаточно, чтобы посадить «Джевелин». Но сохранить ее целой не удалось. Тяги, требуемой для того, чтобы держать корабль в равновесии и мягко посадить, и близко не было. Мы вошли в атмосферу по низкой траектории и с большими трудностями. Я пытался выровнять корабль, но ничего из этого не получилось. Тот или иной конец корабля неизбежно должен был принять на себя удар и разбиться. Им оказался нижний конец. Майкл Лэпторн погиб.

Аминь.

Аудитория молчит. Никакой реакции, пока они все не переварят. Мамаша мне не доверяет и симпатии ко мне не испытывает. Во всем виноват я, считает она. Мне доверили жизнь ее сына, а я был чересчур неосторожен и сломал ее игрушку. Слишком плохо. Отец, напротив, стойко воспринимает неизбежность произошедшего. По крайней мере он не проявляет к бедному Грейнджеру никакой враждебности, в этом нет никакой выгоды. Никаких обвинений. Губы должны быть сжаты в прямую линию. Ив слегка растеряна. Наверное, с трудом вспомнила дорогого Майкла. Она была очень маленькой, когда он покинул дом. Должно быть, чувствует себя немного виноватой, так как не может его вспомнить. Она думала, что все это должно иметь для нее больше значения, но ничего не получается из ее попыток принять соответствующий вид.

Обо всем этом я узнал прежде, чем хоть один из них успел открыть рот.

– Вы совершенно не такой, каким я вас представлял, – сказал наконец глава семейства.

«Ладно, – подумал я, – не касайся главной темы. Поговорим лучше обо мне, если ты так хочешь».

– Жаль, – сказал я.

– В письмах Майкла вы совсем другой.

– Я провел два последних года в одиночестве на голой мертвой скале, – напомнил я ему.

– Дело гораздо серьезнее, – сказал он. – Вы не похожи на человека, которого стал бы идеализировать мой сын.

Идеализировать? Мне стало интересно, что это там Лэпторн обо мне понаписывал.

– Что касается моего сына, то для него вы были чем-то вроде героя, – пояснил он.

Для меня это было новостью.

– Вы имеете в виду его первые письма… – сказал я с сомнением. – Тогда он был молод…

– О нет, – перебил меня Лэпторн-старший. – Я имею в виду все его письма. За пятнадцать лет его мнение о вас не изменилось. Он всегда думал о вас одно и то же, отзываясь о вас одинаково. Его письма не изменились.

Его письма не изменились. Пятнадцать лет глубокого космоса – насыщения новыми знаниями, новым опытом, новым чувством, а его письма родным не изменились. Я готов поклясться, что Лэпторн, погибший на скале, и Лэпторн, покинувший дом, – не одно и то же. Ни в коем случае. А сейчас его отец сидит в своем неизменном кресле в своей неизменяющейся комнате и говорит мне, что он не мог заметить разницы.

– Не понимаю, – автоматически произнес я.

– Должно быть, было нелегко, – сказала Ив Лэпторн, – после того, как корабль сел.

– Ветер составил мне компанию, – с издевкой улыбнулся я.

– Сейчас, однако, вы, кажется, в полном порядке, – вмешалась мать.

– Прекрасно себя чувствую, – сказал я. – Все было не так уж плохо: я был немного голоден, но сейчас уже все позади. – Я излучал истинное мужество и благородство. О, все пустяки. Вы можете это сказать, когда у вас за спиной пара недель и вы сидите в чьей-нибудь гостиной.

– Вещи, которые вы привезли, – произнесла пожилая женщина, – где они?

– В моем рюкзаке, – ответил я. – Я оставил его в холле. – Я встал, но она усадила меня обратно, и Ив принесла рюкзак, открывая его на ходу. То, что она обнаружила сверху, оказалось моей грязной рубашкой. Я встал и забрал у нее рюкзак.

Я достал личную собственность Лэпторна со дна мешка. Это были его часы, документы и солнцезащитные очки. На этом набор бытовых вещей закончился.

Еще там были четыре куска камня, каждый из которых имел редкий рисунок, но никакой ценности не представлял; пара крыльев большого антропоида и несколько мелких предметов чужеродной бижутерии – подарки различных людей.

– Это все? – спросил отец.

А чего вы ждали, чуть было не сказал я, праздничные фотографии? Лэпторн не нуждался в грубых образах – его воспоминания были живыми. Все, что я привез, было всего лишь хламом.

– Мы не возим с собой много вещей, – попытался объяснить я. – Наш корабль – не лайнер, на котором полно свободного места и лишнего топлива. Это всего-навсего личные вещи – просто для того, чтобы у человека были какие-то вещи. Мне жаль, что здесь нет ничего, представляющего ценность хотя бы для ваших чувств, но у вашего сына не было ничего материального, что бы он ценил.

– Что вы имеете в виду, когда говорите «ничего материального»? – спросила Ив.

– Я хочу сказать, что он хранил все в своей памяти, – сказал я.

Не совсем так. Как я мог им объяснить все это?

– У нас есть его письма, – сказала мать. Подразумевалось: мы могли бы обойтись и без тебя. Нечего было беспокоиться.

– Да, это так, – сказал отец. – В письмах гораздо больше смысла, чем мы надеялись найти в содержимом его карманов. Вы не хотите взглянуть на них?

«Кого вы хотите надуть? – подумал я. – Вы бы не разглядели смысла даже в том случае, если бы он был шести футов в высоту». Но его предложение меня удивило.

Меня допускали к святыне чувств семьи Лэпторн в том, что касалось покойного и оплакиваемого сына.

– Нет-нет, благодарю вас, – сказал я.

Матери Лэпторна эта идея тоже не понравилась. Она была рада, что я отказался.

Семейное дело подходило к концу. Я чувствовал это. Все мы отдали свой долг погибшему. Все, что было необходимо сказать, чтобы исполнить общественный долг, было сказано, и ничего больше не осталось. Мое присутствие скоро станет навязчивым, но они и не подумали бы о том, чтобы позволить мне уйти. Они всегда искали случая узнать меня. Нам есть о чем поговорить. До черта. Они даже не заметили, что за чепуху они говорят.

Почувствовав себя в западне, я остался на обед. По крайней мере это была еще одна трапеза, которая не отразилась на моем кармане.