Текст книги "Лэндон и Шей. Разбитые сердца"

Я не сомневалась, что выиграю наше пари, потому что знала: Лэндон не из тех, кого можно по-настоящему полюбить. Захотеть? Возможно. Но полюбить? Никогда. Он был устроен иначе. Он был не способен впускать людей в свою душу так, чтобы они смогли его полюбить. Его сердце было закрыто – он не позволял окружающим услышать, как оно бьется. Лэндон Харрисон не мог стать моим героем. В глазах окружающих, как и в моих собственных, он был злодеем.

Я знала, что никогда не вырежу его инициалы рядом со своими, потому что такой человек, как я, никогда не смог бы полюбить такого монстра, как Лэндон. В сказках красавица влюблялась в чудовище.

В реальности чудовище уничтожало красавицу.

Я не собиралась этого допускать. Я не собиралась влюбляться и оставаться с разбитым вдребезги сердцем.

Может, мое сердце и правда было чувствительным, но я не могла позволить ему быть чувствительным к Лэндону.

8

Лэндон

Больше всего в Шей мне нравилось то, как легко было ее смутить. Она была хорошей девочкой – это было видно по ее лицу. Я считал, заставить ее влюбиться не составит труда. Я знал таких девушек, как она. Я встречался с такими девушками, как она. Девушки, подобные ей, влюбляются всем сердцем, невзирая на доводы рассудка. Шей была создана для любви, и любить для нее было так же естественно, как дышать.

Когда я делал в ее сторону какой-нибудь двусмысленный жест, ее щеки тут же розовели, и я знал, что это сводит ее с ума.

Поэтому я продолжал это делать. Удивительно, но, когда я придумывал очередной способ вывести ее из равновесия, мысли о предстоящих неделях совсем меня не тревожили.

Я бы никогда не подумал, что именно Шей поможет мне сохранить здравый рассудок.

Но можете быть уверены – миссис Леви не упустила возможность напомнить мне о том, как непросто мне придется в ближайшем будущем.

Я снова сидел в ее кабинете, разглядывая фотографии ее племянников, развешанные по стенам.

Она улыбалась своей обычной улыбкой, сцепив руки вокруг своего колена.

– Итак, Лэндон, как прошли выходные?

– Все хорошо. Как всегда.

– Я слышала, как кто-то в коридоре обсуждал прошедшую вечеринку… – начала она, но тут же замолчала, словно не хотела выдать свое любопытство.

– Ага. Просто небольшая тусовка.

Ложь номер один.

– Хочешь, мы это обсудим?

Да, миссис Леви. Позвольте мне рассказать вам все о наркотиках и алкоголе, которые школьники употребляли у меня дома в эту субботу.

– Нет, здесь не о чем разговаривать. Обычная вечеринка.

Она прищурилась, но больше не стала донимать меня вопросами. В то утро она выглядела уставшей, но кто из нас чувствовал себя иначе? Может быть, у нее тоже была бессонница. Лиловатые мешки под ее глазами напоминали мои собственные.

– Значит, через несколько недель у тебя день рождения?

Я немного съежился при упоминании моего дня рождения. Я изо всех сил старался о нем забыть.

Не обратив внимания на мое молчание, она продолжила говорить. Миссис Леви патологически не понимала намеков.

– Значит, прошел год с тех пор, как твой дядя…

– Умер в мой день рождения? Да, миссис Леви, я в курсе, – огрызнулся я.

Мне сразу стало стыдно за свою резкость – она была ни в чем не виновата. Миссис Леви просто делала свою работу. И время от времени ее работа причиняла боль. Она разворошила те вещи, которые я хотел спрятать в самый дальний угол своей памяти. Я пробормотал извинения, но она покачала головой.

– Не нужно извиняться. Наверное, я бы чувствовала то же самое, если бы какая-то старуха приставала ко мне с расспросами на такую тему.

Миссис Леви была не такой уж и старой, но у нее был характер пожилого человека. Могу поспорить, что субботними вечерами она вязала свитера и пила яблочный сидр, сидя перед камином.

Я откинулся на стул, пока мой разум начал проделывать самую ненавистную для меня вещь.

Думать.

Я ненавидел, когда это происходило.

Я мысленно вернулся к тому дню. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел перед собой Ланса. Я видел, как он лежал там, в бассейне, плавая лицом вниз. По воде пробегала мелкая рябь, но он оставался неподвижным.

– Ланс, – закричал я тогда. – Ланс!

Каждый раз, когда воспоминания возвращались, мое горло нестерпимо сдавливало.

– Что ты планируешь делать в свой день рождения? – спросила миссис Леви, отвлекая меня от погружения в пучину мыслей.

Ее вопрос не заставил меня почувствовать себя лучше.

– Мама приедет. Не знаю, чем мы займемся, но она будет со мной. Отец, скорее всего, скажет, что он занят на работе или что-то вроде этого.

– Ты по ним скучаешь?

– Скучаю по кому?

– По родителям.

Я пожал плечами.

– Так уж вышло.

– Да, но ты скучаешь по ним?

– По отцу – нет. Я вижу его два раза в неделю и ничего не чувствую. Если бы мы не виделись вообще, думаю, ничего бы не изменилось.

– А твоя мама? Ты скучаешь по ней?

Каждый чертов день.

Как печально. Я был взрослым парнем, скучающим по мамочке.

Я пожал плечами.

– Это неважно.

Она потерла кончик носа.

– Думаешь, она знает, что ты по ней скучаешь?

Какой глупый вопрос.

– Неважно. Это не заставит ее вернуться домой.

– Может, и заставит, – предположила миссис Леви.

Я промолчал, желая как можно скорее закончить этот разговор. Он не стоил моего времени.

– Не беспокойтесь обо мне.

Мама вернется к моему дню рождения. Все остальное неважно.

Она всегда была рядом, когда я в ней нуждался.

– Ничего не могу поделать, Лэндон. Ты мне дорог, поэтому я беспокоюсь, – призналась миссис Леви.

Мне стало неловко. Когда люди обо мне переживали, я чувствовал вину и боялся обмануть их ожидания. Но в конце концов я все равно их подводил.

Я поерзал на кресле, и она, должно быть, заметила мой дискомфорт, потому что перевела тему разговора.

– Наверное, тебе не стоит устраивать вечеринки хотя бы до твоего дня рождения, да?

– Хорошо.

У меня не было никакого желания устраивать вечеринки. Я всегда думал, что, находясь в окружении людей, смогу отвлечься от своей грусти. Но в действительности это делало только хуже. Я стоял в переполненной комнате, пока все остальные проходили мимо меня, и чувствовал себя невероятно одиноким.

В ту ночь, когда Шей встретилась со мной глазами на пике моей боли, я испугался, что она меня видела, но при этом… успокоился? Это было странное ощущение, и я не до конца его понимал.

Когда кто-то видит твою боль и не отводит взгляд, это кажется настоящим подарком, словно тебе наконец позволили быть тем, кем ты являешься, без стыда и осуждения.

Все, чего я хотел, – получить этот подарок от любого другого человека, а не от Шей Гейбл.

Миссис Леви потерла шею, прежде чем поправить одну из стоящих на столе фоторамок.

– А как дела с поиском интересного дела? Ты нашел что-нибудь, что смогло бы тебя увлечь?

– Ну, да. Вроде того.

Шей.

Шей, Шей и Шей.

– Прекрасно. И что же это?

Я молчал.

Она приподняла бровь.

– Надеюсь, это законно?

– Да.

Из ее губ вырвался короткий вздох облегчения.

– Хорошо. Это действительно очень хорошо, Лэндон. Но у меня есть еще кое-что, что могло бы тебя заинтересовать.

Она вручила мне брошюру, и я был официально помечен как бракованный товар. Школьная группа психологической поддержки.

– Это кружок для подростков, переживших трудные ситуации. Они встречаются два раза в неделю, проводят время вместе и обсуждают свои проблемы.

Я протянул ей брошюру.

– Нет, я не очень люблю сеансы терапии, тем более групповые.

Она снова толкнула листок ко мне.

– Я понимаю, но иногда лучшее, что мы можем сделать, – выйти за пределы нашей зоны комфорта.

Я не стал спорить и взял брошюру. Засунув ее в рюкзак, я откинулся на спинку стула.

Разговор затянулся, и весь оставшийся день прошел мучительно медленно. Каждый раз, когда я пересекался с Шей, я обязательно улыбался ей одной из моих фирменных улыбок, из-за чего она страшно нервничала. Следующие дни были такими же, но, когда наступила среда, она улыбнулась мне в ответ. Ее щеки не покраснели, и она не поторопилась поскорее от меня уйти. Когда я сел за обеденный стол, Шей подошла и поставила свой поднос прямо напротив моего.

Она не посмотрела на меня. Она не сказала ни слова.

Она просто села и проткнула трубочкой упаковку шоколадного молока. Однажды я подслушал, как она разговаривала с какой-то подругой о том, что ненавидит обычное молоко, потому что ей кажется, будто она сосет коровье вымя, в то время как шоколадное молоко имеет куда более приемлемый для человека вкус.

Я не знал, что конкретно она подразумевала под таким своеобразным заявлением, но для меня было обычным делом не понимать мысли Шей. Я и раньше слышал, как она говорила много странных вещей, так что откровение насчет молока не было чем-то из ряда вон выходящим.

На следующий день она сделала то же самое – села прямо напротив меня во время обеда. Еще день спустя это повторилось. А затем еще и еще.

Ее странное поведение меня раздражало, и я не мог и дальше молчать об этом.

– Что ты делаешь?

– Обедаю. – Она засунула в рот виноградину, а затем взяла половинку сэндвича. – Ищи подсказки, Шерлок.

Она ухмыльнулась.

Я с трудом сдержал улыбку, услышав ее дерзкий выпад.

– Я все понимаю, но почему ты каждый божий день садишься напротив меня? Твое лицо портит мне аппетит.

– Что случилось, Лэндон? – она приподняла бровь. – Неужели мое присутствие тебя смущает?

– Чтобы смутить меня, куколка, тебе потребуется гораздо больше, чем просто сесть за мой стол.

– Не называй меня куколкой.

– Тогда перестань выглядеть, как кукла.

После этих слов она продолжила есть свой обед в полной тишине, безразлично глядя мне прямо в глаза.

Хорошо, Гейбл. Я вижу, к чему ты клонишь.

Она пыталась продемонстрировать мне свою силу – показать, что она может находиться со мной лицом к лицу, не испытывая смущения и напряжения. Она выпячивала грудь и колотила по ней кулаками.

Я Шей, услышьте мое рычание.

Но все же в ней было что-то, чего я не мог разглядеть, – что-то более глубокое, что она хранила глубоко в сердце. Неспособность разгадать эту тайну сводила меня с ума.

– Черт, – пробормотал я.

– Что-то не так?

– Что спрятано в твоей книге?

– В моей книге?

– Да. Почему я не могу тебя прочитать, Цыпа?

– Не знаю, – сказала она, быстро пожав плечами и продолжив есть, – вероятно, я выше твоего уровня.

Я ухмыльнулся.

Черт. Шей Гейбл заставила меня улыбнуться, моей настоящей улыбкой, и я был уверен, что она это заметила.

Я редко улыбался искренне. Большую часть времени я просто делал вид, что улыбаюсь, потому что этого от меня ожидали. Улыбка. Смех. Все счастливы.

Искренняя улыбка была редким гостем на моем лице, и все же каким-то образом Шей удалось ее вызвать. И я бы солгал, если бы сказал, что мне это не понравилось.

– Как бы то ни было, ты переоцениваешь чтение, – заявил я.

Это была ложь. Я обращался к чтению в те минуты, когда не мог контролировать свой разум, поэтому у меня в голове скопилась полноразмерная библиотека.

– Бьюсь об заклад, ты думаешь, что кислород переоценен из-за того, что он не поступает в клетки твоего мозга.

Она улыбнулась, и, черт возьми, это было прекрасно.

В тот день она была дерзкой. Я никогда бы ей не сказал, но ее дерзость была довольно сексуальной.

Я перегнулся через стол и схватил последнюю виноградину с ее подноса, прежде чем встать со своего места и уйти.

– Эй! Я собиралась ее съесть! – раздраженно закричала она.

– Как думаешь, меня это беспокоит? – ответил я, направляясь к выходу.

– Я тебя ненавижу! – крикнула она вслед.

– Я ненавижу тебя сильнее.

– Я ненавижу тебя больше всех в мире!

Никогда бы не подумал, что ненависть может быть такой возбуждающей.

На самом деле у меня не было плана, как заставить ее в меня влюбиться. И я не был уверен, что у самой Шей был план насчет меня. Но я был точно уверен, что то, что между нами происходило, чем бы это ни было, было по-настоящему забавным.

Забавным?

Когда в последний раз что-то доставляло мне удовольствие?

Все предыдущие дни казались зыбучими песками – медленными, беспощадными и утомительными – но теперь, с Шей… Я чувствовал себя веселым и освеженным. Было приятно дразнить ее, обмениваться колкостями. Нам нравилось жать на рычаги друг друга. Нам нравилось, как мы друг друга бесили. Нам нравилась ненависть, которую мы дарили друг другу каждый день, когда виделись в школе.

9

Шей

Каждый день Лэндон запихивал в мой шкафчик десятки записок с вопросом «Ты меня уже любишь?». В конце концов я собрала все листки, разузнала код его шкафчика и засунула их в него, приложив записку со словом «нет», написанным огромными черными буквами.

После этого Лэндон залез в мой рюкзак, стащил мое эссе по истории и написал на нем «хер», лишив меня возможности его сдать. В отместку я облизнула пальцы и засунула их прямо в его пирожное во время обеда.

К моему удивлению, уничтоженный десерт, похоже, совсем не сбил его с толку.

– Спасибо, Цыпа, – произнес он, взяв пирожное. – Мне нравятся влажные сладости.

Затем он откусил пирожное так, как будто на нем не было моей слюны.

То, каким тоном Лэндон произнес слово «влажный», вызвало у меня тошноту. В то же время это заставило меня крепче скрестить ноги под обеденным столом, и, готова поспорить, он заметил, как мои щеки залил румянец.

Я смотрела на то, как он ел свое пирожное, а потом он поднял на меня глаза и облизал каждый из своих пальцев.

Чертовски.

Медленно.

Боже мой.

Сделай это снова.

Затем он задрал кофту, обнажив свое подтянутое тело. Промокнул уголки рта, используя ее в качестве салфетки, пока я считала кубики пресса на его торсе.

Раз, два, три…

Лэндон всегда носил футболки с длинными рукавами – достаточно облегающими, чтобы подчеркнуть его подтянутые руки. Могу поклясться, что при каждом движении его бицепсы говорили всем окружающим «Привет!».

Его губы изогнулись в дьявольской ухмылке.

– Если ты продолжишь пялиться, мне придется выписать тебе штраф.

Я сжала свои бедра еще сильнее, отводя от него взгляд.

Это несправедливо.

Мальчики его возраста не должны так выглядеть. Лэндон имел все основания полагать, что у него нет ни единого повода стесняться своего тела. Ни один подросток в мире не имел права быть в такой хорошей форме, кроме разве что Чада Майкла Мюррея[19]19
  Чад Майкл Мю́ррей – американский актер.


[Закрыть].

Я мысленно прокляла небеса за то, что они дали Лэндону тело Чада Майкла Мюррея.

Я в ступоре сидела на своем месте, прежде чем опомнилась и вышла из-за стола. Уходя, я спиной чувствовала самодовольную ухмылку Лэндона.

Наше обоюдное пари неожиданно для меня превратилось в сольное выступление Лэндона. Ну, по крайней мере, мне так казалось. Что насчет этого думал Лэндон, меня не волновало. Я презирала его. Я ненавидела этого человека с головы до пят.

И все же я не могла объяснить, почему мое сердце выпрыгивало из груди всякий раз, когда он меня дразнил. Или почему мои бедра сжимались от желания, когда я о нем думала. Или почему мой желудок скручивало при каждой нашей встрече.

Наверное, это газы.

Казалось, что пропорционально нашей с Лэндоном ненависти накалялись и отношения Мимы с папой. Каждый день, вернувшись домой из школы, я натыкалась на их скандалы. Мима всегда вмешивалась в папины дела. Она так и не оставила историю с бриллиантовыми серьгами. Мама даже предлагала их продать, но Мима была непреклонна.

– Дело не в деньгах, Камилла. Дело в том, откуда он их взял. Его подработок недостаточно, чтобы купить подобную вещь. Открой глаза, – кричала Мима.

– Как насчет того, чтобы не лезть в чужую жизнь, Мария? – огрызнулся папа.

– Моя дочь – это мое дело.

Я знала, что мама чувствовала себя меж двух огней – с одной стороны была любовь всей ее жизни, с другой – женщина, которая ее воспитала. Мою маму можно было с уверенностью назвать миротворцем. Она не любила конфликты и всегда старалась быть с людьми достаточно осторожной, чтобы не задеть их чувства. Все, что ее по-настоящему беспокоило, – счастье и благополучие близких.

А Мима? Мима была полной противоположностью. Если моя мама была мышкой, то бабушка – львицей, и она не стеснялась показывать свои клыки. Она без раздумий вступала в конфликты. Она не боялась высказывать свое мнение – думаю, это произошло из-за того, что при жизни мой дедушка всегда затыкал ей рот. Когда он умер, Мима поклялась никогда больше не прикусывать язык из-за мужчины, и свое обещание она сдержала. К сожалению, по этой причине мой отец стал жертвой ее вспыльчивости. Она никогда не боялась говорить открыто, даже если ее слова причиняли ему боль.

Мне было тяжело слышать, как они ссорятся, – я очень любила их обоих.

Я просто хотела, чтобы однажды им удалось найти золотую середину.

Вот почему я изо всех сил старалась быть хорошей девочкой. В нашем доме было столько напряжения, что я не хотела доставлять лишних хлопот или добавлять переживаний на и без того нагруженные плечи мамы. Я была идеальной маленькой принцессой. Я не пила. Я не принимала наркотики. Я никогда в жизни не прогуливала школу. Я училась только на «отлично», и, если появлялась возможность сделать дополнительное задание, я всегда за него бралась. Я была лучшей ученицей и идеальным ребенком – все потому, что я знала, что моя семья не справится с дополнительными трудностями.

Моим родителям никогда не приходилось беспокоиться о том, что делает их дочь, потому что я всегда поступала правильно.

Всякий раз, когда начиналась ссора, я убегала в свою спальню и закрывала за собой дверь. Я была уверена, что скоро они все поймут и исправятся, но пока этого не происходило, я сбегала в свой собственный мир – мир фантазии.

Я многое переняла от отца. Все творческое, что во мне было, я получила от него. В хорошие времена он был великолепным рассказчиком, и всякий раз, когда я испытывала трудности с написанием своих историй, я знала, что могу обратиться к нему за помощью.

Он прекрасно знал, как обращаться с сюжетом и персонажами, – о таком я могла только мечтать. Именно благодаря отцу я заинтересовалась не только писательством, но и миром театра. Я не испытывала сильного желания стать актрисой, но папа убедил меня, что если я сама поучаствую в сюжете произведения, то смогу лучше понимать персонажей собственных книг.

– Секрет в том, чтобы уметь смотреть на вещи с разных ракурсов. Так поступают настоящие мастера, – говорил он.

Моей главной мечтой было стать первоклассным сценаристом, – таким же, как мой отец, не считая его пороков. У меня были собственные недостатки, с которыми следовало разобраться.

Долгое время он был убежден, что наркотики просто делали его разум более открытым, позволяли ему видеть глубже и яснее и придумывать лучшие истории. В чем-то он был прав. Однажды я заполучила несколько сценариев, которые он написал, находясь под действием веществ. Его главные шедевры были написаны под кайфом. Слова буквально слетали со страниц, а сюжетные повороты были страстными и живыми.

Стоит упомянуть и его маниакальные рукописи. Рукописи без сюжета, без начала и конца. Рукописи, которые выглядели, как бессмысленные каракули. Которые меня пугали. Когда я их читала, меня одолевал страх за его рассудок.

Истории, которые папа писал в нормальном состоянии, казались более… вымученными. Словно он слишком старался подобрать правильные слова. Чтобы закончить проект, ему требовались месяцы, тогда как находясь под наркотиками, он писал с космической скоростью. Будучи чистым, он становился излишне самокритичным. Он проклинал свои сочинения и называл их мусором, хотя в моем представлении каждый его «мусор» был шедевром. В такие времена он впадал в депрессивное состояние, которое заставляло его возвращаться к дурным привычкам.

И так по кругу.

Наркотики выводили его из равновесия, и он начинал работать как сумасшедший. Он не спал, почти не ел и огрызался на людей всякий раз, когда его отвлекали. Конечно, он писал удивительные вещи, но это не делало его хорошим человеком.

Мама поддерживала папу независимо от того, что он делал, даже если была с ним не согласна. Мима называла маму пособницей и часто говорила ей, что отношения не должны складываться таким образом, но во имя любви мама никогда ее не слушала.

Все в моей семье были зависимы.

Мой отец был зависим от наркотиков, а моя мать была зависима от него.

Удивительно, что зависимость все еще не поглотила меня.

После того как папа вышел из тюрьмы, он перестал писать. Он полагал, что его творчество было спусковым крючком. Тем не менее с того момента он изо всех сил пытался найти свою опору – что-то, что занимало бы его разум и сердце.

Мама говорила, что ему нужно хобби. Мима считала, что ему нужна достойная работа.

Мой отец называл себя мастером на все руки. Он никогда не работал на постоянной работе с девяти до пяти, потому что, по его словам, он не мог справиться с таким количеством однообразных задач. Сейчас он совмещал три работы в неделю. Это занимало его разум, но не питало его душу.

Я надеялась, что он найдет нечто, что сделает его счастливым, нечто, что поможет ему стать тем, кем он и должен быть.

– Тук-тук, – раздался голос из-за закрытой двери моей спальни.

– Открыто.

Папа повернул ручку и прислонился к дверному косяку, засунув руки в карманы.

– Ты в порядке?

– Все хорошо, готовлюсь к предстоящему прослушиванию, – сказала я, но комок в горле, образовавшийся из-за их ругани, все еще мешал мне нормально дышать.

– У тебя же скоро спектакль, верно? – спросил он, заходя в комнату и усаживаясь на край моей кровати.

– Ага. «Ромео и Джульетта».

Он медленно кивнул.

– «Ромео, о, зачем же ты Ромео!» Классика.

Верно.

– Ты готова к прослушиванию? Хочешь, я послушаю, как ты репетируешь? – спросил он, делая вид, словно несколько минут назад в гостиной не разворачивались боевые действия.

Я не была похожа на отца. Он выглядел как обычный американский парень: голубоглазый блондин с чуть скошенной улыбкой, которая делала его лицо не веселым, а хмурым. Бледная кожа, короткие волосы. Морщины вокруг глаз и сгорбленные плечи выдавали его непростое прошлое. Из-за употребления наркотиков и алкоголя в прошлом его лицо казалось слишком худым. Он выглядел куда старше, чем следовало, но он был здесь – живой и почти здоровый.

Что можно было назвать счастьем, если не это?

– Вы с Мимой когда-нибудь поладите? – выпалила я.

Папа поднял бровь, потрясенный моим вопросом. Количество ссор между ним и бабушкой давно его не удивляло.

– Мы с ней слишком похожи. Вот почему мы так часто ссоримся, но мне не в чем ее винить. Я подводил вас бессчетное число раз. Мария права, что беспокоится, но я не собираюсь снова вас подвести. Не сейчас. На этот раз все по-другому, понимаешь?

Я хотела ему верить, но даже самая сильная вера в человека слабеет с каждым разом, когда он обманывает твои надежды. Трудно вновь доверять людям, которые постоянно тебе лгали.

– Обещаешь? – спросила я его.

– Обещаю.

Он встал с кровати, подошел ко мне и заправил прядь волос мне за уши.

– Я сожалею обо всех ссорах, Шей. Клянусь тебе. И я не виню твою бабушку за то, что она чувствует, – она всего лишь хочет защитить тебя и твою маму. Это ее долг, но я хочу, чтобы вы знали – мой долг оберегать вас здесь и сейчас. Я с вами, и я лечусь, чтобы стать хорошим отцом и мужем. Я работаю над собой, чтобы иметь возможность работать над нашей семьей.

Крошечный уголок в моем сердце был уготован для слов отца. Я не позволяла этому уголку становиться слишком большим, потому что боялась, что он меня подведет. Я боялась, что мое сердце будет разбито из-за мужчины, который должен был залечивать мои раны, а не наносить новые.

Но я впустила отца в этот крошечный уголок. Я надеялась на него. Я молилась. Я надеялась, что этот крошечный уголок никогда не станет еще меньше. Я надеялась, что однажды он вырастет, освободив место для любви моего отца.

– А теперь пойдем, – предложил он, наклоняясь к моему столу. – Хочу послушать твой монолог.

Папа всегда верил в мои творческие способности – этого у него было не отнять. Я знала это на все сто процентов. Все похвалы, слетавшие с его губ, всегда были искренними.

Мы репетировали всю ночь. Он помогал мне, критикуя длительность пауз, темп и выражение лица. Он направлял меня. Он заставил меня смеяться. Он заставил меня улыбнуться. Он заставил меня поверить в себя, в мои таланты, в мою душу. Затем он дважды кивнул мне в знак одобрения.

А крошечный уголок в моем сердце превратился в целую вселенную.