Текст книги "Голые среди волков"

Спор начался из-за состава санитарной команды. Клуттиг решительно восстал против намерения Швааля использовать только политических заключенных из числа тех, кто провел в лагере уже несколько лет. Как начальник Швааль мог себе позволить покровительственно поучать бывшего владельца мастерской:

– Вам, дорогой мой, не хватает знания людей и широты кругозора. Мы должны извлечь выгоду из дисциплинированности коммунистов. Из них никто не удерет. Они держатся вместе – водой не разольешь.

В Клуттиге все кипело. Его возражения становились все резче, а голос приобрел ту колючую озлобленность, которой Швааль втайне боялся; уж очень она напоминала ему голос начальника тюрьмы, где он когда-то служил.

– Я должен обратить ваше внимание на то, что использовать коммунистов в сложившейся ситуации опасно. Возьмите для этой цели других заключенных.

Швааль напыжился.

– Ба-ба-ба! – Он остановился перед Клуттигом, расправил плечи и выпятил живот. – Других заключенных? Профессиональных преступников? Воров?

– В лагере существует тайная организация коммунистов.

– Что они могут против нас предпринять?

Швааль прошелся вокруг письменного стола.

– В лагере есть тайный радиопередатчик!

Клуттиг подошел к столу, и Швааль вынужден был остановиться. Властелин лагеря, великолепно разыгрывая роль великодушного начальника, затеребил пуговицу на мундире Клуттига.

– Вы знаете, что я распорядился запеленговать этот воображаемый передатчик. Результат? Нуль! Не теряйте спокойствия, господин гауптштурмфюрер!

– Я восхищаюсь вашим спокойствием, господин начальник!

Они смерили друг друга холодным взглядом. Шваалю казалось, что у него ширится грудь, но в тот же миг искусственно разыгрываемое самообладание покинуло его, и он закричал:

– Я не распускаю нервы, как вы! Стоит мне приказать, и весь лагерь будет в полчаса расстрелян! Весь лагерь, да, да! Вместе с вашей организацией коммунистов.

Теперь уже и Клуттиг не владел собой. От его костлявого лица отлила вся кровь, и он так заорал на Швааля, что Вайзанг в испуге вскочил и, встав между спорящими, попытался оттеснить Клуттига.

– Постой, Клуттиг, постой!..

Клуттиг презрительно оттолкнул штурмбаннфюрера:

– Пошел прочь, болван! – и опять заорал на Швааля: – Эти негодяи, наверное, уже запасли оружие, а вы ничего не предпринимаете! И, возможно, они уже установили связь с американцами. Я отказываюсь выполнять ваш приказ!

Вайзанг снова попытался выступить посредником.

– Да тебе никто и не приказывает, приказ ведь получает Райнебот…

Но он достиг лишь того, что разозленный Клуттиг рявкнул:

– Заткни глотку!

– Гауптштурмфюрер! – взревел Швааль. От бешенства у него тряслись щеки.

– Я не позволю мной командовать!

– Начальник лагеря пока еще я!!!

– Сук…

Клуттиг вдруг оборвал себя, повернулся и плюхнулся на диван, где до этого сидел Вайзанг.

Так же внезапно, как Клуттиг, отрезвел и Швааль. Он подошел к длинному столу и спросил:

– Что вы только что хотели сказать?

Клуттиг не шелохнулся. Он сидел, свесив голову, бессильно опустив руки на широко расставленные колени. После такой яростной перебранки Швааль, по-видимому, и не ждал ответа. Он подошел к шкафчику в углу, взял рюмки, сел за стол и налил коньяку.

– Выпьем за прошедший испуг.

Он жадно осушил рюмку. Вайзанг подтолкнул Клуттига и протянул ему коньяк:

– А ну, хлебни, это успокаивает!

Клуттиг нехотя взял у штурмбаннфюрера рюмку и залпом выпил, как лекарство, мрачно глядя перед собой. О взаимно нанесенных оскорблениях они, казалось, забыли, и отрезвление перешло у них в душевную усталость. Швааль взял сигарету и откинулся в кресле. Он курил, глубоко затягиваясь. Клуттиг неподвижно сидел, уставившись в пространство, а на тупом лице Вайзанга нельзя было прочесть даже признаков какой-либо мысли. Швааль посматривал то на одного, то на другого и с мрачным юмором наконец сказал:

– Н-да, почтенные, песенка-то наша спета!

Клуттиг ударил рукой по столу и закричал истерично:

– Нет! – Он выпятил подбородок. – Нет!

Швааль видел, что Клуттиг охвачен паникой. Он отбросил сигарету, поднялся и с наслаждением почувствовал, что опять держит себя в руках. За письменным столом на доске висела большая географическая карта. Швааль подошел к ней и стал рассматривать ее с видом знатока. Потом постучал пальцем по булавкам с разноцветными головками.

– Вот как проходит фронт: здесь, здесь и вот здесь. – Он повернулся и оперся руками о стол. – Или что-нибудь не так, а?

Вайзанг и Клуттиг молчали. Швааль подбоченился.

– А что будет через месяц? Через два месяца? А может, даже через три недели?

Ответил на это он сам, ударяя кулаком по карте. По Берлину, Дрездену, Веймару. Доска громыхала. Швааль был удовлетворен. По тому, как Клуттиг стискивал зубы, а Вайзанг беспомощно смотрел собачьими глазами, он заметил, что его слова производят впечатление. Поступью полководца вернулся он к длинному столу и надменно изрек:

– Будем ли мы еще обманывать себя, господа? Нет уж, довольно! – Он сел. – На востоке большевики, на западе американцы, а мы посередке. Ну, что скажете? Подумайте, гауптштурмфюрер? Ведь никому до нас нет дела, и никто нас отсюда не вызволит. Разве что сам дьявол!

Во внезапном порыве глупой бравады Вайзанг швырнул на стол свой пистолет и процедил:

– Меня он не заберет. У меня еще есть вот это.

Швааль не обратил внимания на героический жест баварского кузнеца, и тот бесславно спрятал свое оружие. Начальник лагеря скрестил руки на груди.

– Нам остается только действовать на свой страх и риск.

Тут вскочил Клуттиг.

– Я вижу вас насквозь! – завопил он, опять впадая в истерику. – Вы хотите примазаться к американцам. Вы трус!

Швааль досадливо отмахнулся.

– Пожалуйста, без громких слов! Храбрецы мы или трусы, что мы можем поделать? Мы должны убраться в безопасное место, вот и все. Для этого требуется ум, господин гауптштурмфюрер! Ум, дипломатия, гибкость. – Швааль тряхнул на ладони свой пистолет. – Вот это уже недостаточно гибко.

Клуттиг тоже выхватил из кармана пистолет и помахал им.

– Но зато убедительно, господин начальник лагеря, убедительно!

Они готовы были снова завязать ссору. Вайзанг простер между ними руки:

– Успокойтесь! Не перестреляйте друг друга!

– В кого же вы хотите стрелять? – спросил Швааль почти весело.

– Во всех, всех, всех! – с пеной у рта заорал Клуттиг и забегал по кабинету. Затем он в отчаянии снова плюхнулся на диван и провел рукой по своим редким белесым волосам.

– Время для геройства, пожалуй, прошло, – саркастически заметил Швааль.

На другое утро Клуттигу волей-неволей пришлось передать приказ начальника лагеря Райнеботу. Он сидел с едва достигшим двадцатипятилетнего возраста гауптшарфюрером в его кабинете, который помещался в одном из крыльев здания при входе в лагерь. Райнебот, холеный, подтянутый, резко отличался от Клуттига. Тщеславный молодой человек очень следил за своей внешностью. Розоватые щеки и словно напудренный подбородок без малейшего намека на растительность делали Райнебота похожим на опереточного буффона, однако он был всего-навсего сыном обыкновенного пивовара.

Небрежно откинувшись на стуле и упершись коленями в край стола, он выслушал приказ.

– Санитарная команда? Изумительная мысль! – Он цинично скривил губы. – Кто-то, по-видимому, испугался черного человека?[5]5
  «Черный человек» – старинная немецкая детская игра, похожая на салочки. Игрок, назначенный «черным человеком», задает вопрос «кто боится черного человека?» и пытается осалить остальных игроков. – Прим. перев.


[Закрыть]

Клуттиг, ничего не ответив, подошел к радиоприемнику. Широко расставив ноги и подбоченясь, он стоял перед ящиком, из которого звучал голос диктора, передававшего последние известия:

– …после усиленной артиллерийской подготовки вчера вечером разгорелась битва за Нижний Рейн. Гарнизон города Майнца был отведен на правый берег реки…

Райнебот некоторое время смотрел на помощника начальника лагеря. Он знал, что происходит в душе Клуттига, и скрывал собственный страх перед надвигавшейся опасностью под маской плохо разыгрываемого презрения.

– Пора тебе засесть за английский язык, – сказал он, и его наглая улыбка застыла жесткой складкой в углах рта.

Клуттиг не обратил внимания на насмешку.

– Они или мы! – злобно проворчал он.

– Мы! – ответил Райнебот, изящным жестом швырнув на стол линейку, и поднялся.

Они смотрели друг на друга и молчали, скрывая свои мысли. Клуттиг вдруг взъярился:

– Если нам придется уйти… –    Он сжал кулаки и процедил сквозь зубы: – Я ни одной мыши не оставлю тут в живых!

Райнебот это уже слышал. Он знал цену Клуттигу: много шуму, мало толку.

– Как бы ты не опоздал, господин гауптштурмфюрер! – с язвительной усмешкой заметил он. – Наш дипломат уже выпускает мышей из ловушки…

– Растяпа! – Клуттиг потряс кулаком. – Почем мы знаем, может, эти сволочи уже установили тайную связь с американцами. Те пришлют несколько бомбардировщиков и за одну ночь вооружат весь лагерь. Как-никак это пятьдесят тысяч человек, – с дрожью в голосе добавил он.

Райнебот высокомерно отмахнулся:

– Это сплошь кретины. Два-три залпа с вышек – и…

– А если американцы сбросят парашютистов? Что тогда?

Райнебот пожал плечами.

– Тогда тарарам здесь окончится. – И он надменно усмехнулся. – А я пробьюсь в Испанию.

– Ты увертлив, как угорь, – презрительно фыркнул Клуттиг. – Речь идет не об одной твоей шкуре.

– Правильно! – холодно возразил Райнебот. – И о твоей тоже. – Он ухмыльнулся Клуттигу в лицо. – Плохи дела и у штурмбаннфюрера и даже у начальника лагеря. – Райнебот насмешливо перебирал руками, как бы поднимаясь по воздушной лестнице. – Наша песенка спета, Адель! Утешься, я твой товарищ по несчастью!

Клуттиг плюхнулся на стул. Его злило, что Райнебот так хладнокровно говорит об их рухнувших честолюбивых планах. Вообще-то дело шло к концу! Теперь задача – обезопасить себя от тех, кто за колючей проволокой. Клуттиг разразился проклятиями по адресу начальника лагеря.

– Растяпа! Он отлично знает, что скоты в лагере организовались. Вместо того чтобы выловить десяток и перещелкать…

– Неизвестно, поймает ли он тех, кого надо, – заметил Райнебот, – а не то, дорогой мой, дело выйдет боком! Под первый выстрел надо настоящих, руководство, верхушку.

– Кремера! – быстро сказал Клуттиг.

– Это один, а кто другие?

Райнебот закурил. Сев на угол стола, он лениво покачивал ногой.

– Я возьму в оборот этого гада, – яростно прошипел Клуттиг, – и выжму его, как лимон.

Райнебот нагло расхохотался.

– Наивно, господин начальник, очень наивно. Во-первых, Кремер не станет болтать. Из него ты ни одного слова не вытянешь. Во-вторых, забрав Кремера, ты тем самым предупредишь остальных. – Он направился к микрофону. – Хорошенько присмотрись к парню, и тогда ты поймешь, что ни шиша от него не добьешься, – сказал он и включил микрофон: – Лагерный староста Кремер! К коменданту!

В тот момент, когда этот вызов прозвучал из всех громкоговорителей лагеря, Кремер находился на складе у Гефеля. Цвайлинга еще не было, и Кремер с Гефелем тихо разговаривали в углу у окна.

– Завтра уходит этап. Ты знаешь, что требуется, Андре.

Гефель молча кивнул.

Вторично прозвучал вызов:

– Лагерный староста Кремер! К коменданту! Да поживее!

Кремер, сердито засопев, уставился на громкоговоритель. Гефель сжал губы.

Клуттиг сидел, сгорбясь, на стуле. Райнебот потряс его за плечо.

– Возьми себя в руки! Иначе этот тип сразу увидит, что наша последняя победа засела у тебя в печенке.

Клуттиг послушно встал и оправил мундир.

Через несколько минут в комнату вошел Кремер. С одного взгляда он оценил ситуацию. Прислонясь к стене, стоял Клуттиг и подозрительно поглядывал на него. На стуле за письменным столом сидел, вернее, полулежал нахальный юнец.

– Есть кое-что новенькое для вас, слушайте внимательно.

Кремер хорошо знал этот небрежный, заносчивый тон. Райнебот неторопливо поднялся, засунул руки в карманы брюк и принялся расхаживать по комнате. Он решил сообщить о приказе начальника лагеря вскользь, как о чем-то несущественном.

Но как раз подчеркнутое равнодушие Райнебота и настороженные взгляды Клуттига, которые Кремер все время чувствовал на себе, подсказали ему, что речь идет о каком-то необычном деле.

– Шестнадцать заключенных, шестнадцать политических заключенных со стажем требуется выделить в санитарную команду, – сказал, грассируя, нахальный юнец. Говоря как бы в пространство и еще чуть равнодушнее, он пояснил, что санитарная команда при воздушных тревогах должна будет выходить за наружную цепь постов… У Кремера захватило дух, но он взял себя в руки и ничем не выдал мыслей, мелькнувших в его мозгу: шестнадцать надежных товарищей по ту сторону постов… Клуттиг, оттолкнувшись от стены, вдруг вырос перед Кремером и пролаял:

– Заключенные выходят без охраны, понятно? – С трудом сдерживая возбуждение, он прошипел: – Но не стройте себе никаких иллюзий, мы бдительны!

Он и сам не знал, в чем выразится эта бдительность. Они молча посмотрели друг на друга. Кремер спокойно встретил полный ненависти взгляд эсэсовца. И вдруг им овладело торжествующее чувство уверенности. За ненавистью, горевшей в этих бесцветных глазах с красной каемкой век, он увидел страх, один страх. Клуттиг все более распалялся, но и Кремер не был спокоен, как казалось. В его уме одна комбинация сменяла другую. Райнебот, опасаясь, что Клуттиг вот-вот потеряет самообладание, вмешался:

– Завтра утром вы доставите ко мне шестнадцать «орлов».

Кремер повернулся к стоявшему у него за спиной Райнеботу и ответил:

– Так точно!

– Они получат ящики с перевязочными материалами, противогазы и каски.

Кремер напряженно думал.

– Так точно!

Юнец ленивой походкой подошел к Кремеру и взял его за грудки.

– Если кто-нибудь из «орлов» улетит… –    Он коварно улыбнулся. – Мы сумеем возместить убытки.

Не успел Кремер ответить, как Клуттиг опять очутился перед ним и, стараясь его запугать, прошипел:

– За счет всего лагеря!

– Так точно!

Эта неизменная формула покорности, к которой прибегал Кремер, не давала Клуттигу повода для нападения.

– Я хочу знать, понятно вам! – пролаял он.

– Так точно!

Клуттиг хотел разразиться руганью, но спокойствие Кремера задушило его порыв, и он лишь прохрипел:

– Ступайте!

Едва Кремер направился к двери, как Клуттиг, потеряв самообладание, заорал:

– Стойте! – И когда Кремер с удивлением обернулся, подошел к нему вплотную и с коварным видом спросил: – Вы, кажется, были партийным активистом?

Кремер соображал: «Куда он гнет?» И ответил:

– Так точно!

– Коммунистическим?

– Так точно!

Подобная откровенность ошеломила Клуттига.

– И вы говорите мне это так… так…

На губах Кремера промелькнула чуть заметная усмешка.

– Именно поэтому я здесь.

– Нет! – резко возразил Клуттиг, снова овладев собой. – Вы здесь для того, чтобы не могли вербовать шайки заговорщиков и создавать на воле тайные организации, как в лагере!

Клуттиг впился взглядом в Кремера. За Клуттигом стоял Райнебот, заложив палец за борт кителя, и покачивался на носках.

«Тайная организация? – Кремер выдержал сверлящий взгляд. – Неужели они что-нибудь знают?» Но тут же ему стало ясно, что Клуттиг лишь закидывает удочку. «Вот, значит, что! – подумал Кремер, – вы видите во мне организатора! Тут вы дали маху!» У него было такое чувство, будто он своей широкой спиной прикрывает Бохова. И он спокойно ответил:

– Организацию, господин гауптштурмфюрер, вы ведь сами вызвали к жизни.

Оторопевший Клуттиг выдавил из себя лишь протяжно «Что-о?», а Райнебот подошел на шаг ближе.

– Неужели?

Кремер почувствовал, что его смелый выпад увенчался успехом.

– И она вовсе не тайная, – продолжал он. – Лагерь многие годы находится под самоуправлением заключенных, и мы точно выполняем все распоряжения лагерного начальства.

Клуттиг растерянно посмотрел на Райнебота, но тот, иронически посмеиваясь, казалось, потешался над ним. Это взбесило Клуттига, и он заорал на Кремера:

– Вот именно! И вы, конечно, всюду насажали своих людей.

– Приказ начальника лагеря гласил: доверять управление только порядочным и добросовестным заключенным.

– Коммунистам, не правда ли?

– О каждом заключенном, – бесстрашно возразил Кремер, – докладывали лагерному руководству, представляли кандидата и получали утверждение.

Клуттигу нечем было крыть. В бешенстве он метался по комнате и вопил:

– Негодяи все вы, сволочи, преступники!

Кремер стоял неподвижно и молча выслушивал брань Клуттига. Гауптштурмфюрер снова подошел к нему, размахивая руками:

– Мы знаем, как обстоит дело! Не думайте, что мы дураки.

Райнебот стал между Кремером и брызгавшим слюной Клуттигом.

– Ступайте! – процедил он.

Клуттиг, задыхаясь от ярости, бросился к двери, хотя она уже закрылась за Кремером.

– Пес проклятый!..

Райнебот стоял, небрежно опершись о стол.

– Я же говорил тебе, что от него ни шиша не добьешься, – заметил он с насмешкой.

Клуттиг тяжело затопал по комнате.

– Я и знать не желаю, каких мерзавцев он сыщет для этой… этой санитарной команды. – Он взмахнул кулаком. – С каким удовольствием я заехал бы ему в рыло! Пристрелил бы собаку!

Райнебот оттолкнулся от стола.

– Ты делаешь все шиворот-навыворот, господин начальник! Зачем ты орешь на него? Негодяй давно уже почуял, что он у нас на примете.

Клуттиг продолжал бушевать:

– Пусть знает, пес! Пусть знает, что мы идем по следу!

– Неверно!

Клуттиг резко остановился и выпучил глаза на молодого коменданта. Весь его гнев теперь обрушился на Райнебота.

– Ты, кажется, хочешь меня учить, как обращаться с этой сволочью?

Его сварливый тон не произвел на Райнебота никакого впечатления. Он снова закурил и задумчиво пускал дым в потолок.

– У большевиков, несомненно, есть тайная организация, согласен. Кремер у них наверняка одна из главнейших фигур, тоже согласен. – Он небрежной походкой подошел к Клуттигу. – Послушай-ка, господин начальник. Поговорим с глазу на глаз. Приказ нашего дипломата нам обоим не по вкусу, верно? Если он выпускает мышей, значит, мы должны захлопнуть ловушку. Нам нужна верхушка! И мы уничтожим ее одним ударом! – Он мотнул головой в сторону лагеря. – В конце концов, не все они большевики. Надо подсадить к ним своего человечка. Безобидного, с приветливой физиономией. Но с длинным носом, чтобы умел вынюхивать, понятно?

Он заговорщицки ухмыльнулся. Клуттига, по-видимому, эта мысль воодушевила.

– Но где ты сейчас раздобудешь такого, чтобы…

– Предоставь это мне, уж я раздобуду! – быстро и решительно ответил Райнебот.

Клуттиг капитулировал перед Райнеботом, как человеком более умным. Он расхохотался.

– А ты и вправду ловкая бестия!

На этот раз Райнебот принял его слова за похвалу и улыбнулся.

– Когда нужно, и мы можем быть дипломатами…

В той «конюшне» Малого лагеря, куда попал Янковский, царила дикая суматоха. Обитатели толпой обступили дневального, наливавшего похлебку из огромного бачка. Люди кричали, визжали и спорили на всех языках, перебивая друг друга и размахивая руками. «Старожилы» отпихивали новичков от бачка. Один оттеснял другого, а староста блока орал на всех. Снова и снова пытался он призвать к порядку изголодавшихся людей.

– Отойдите ж наконец, болваны этакие! Станьте в очередь!

Никто его не понимал, никто не обращал на него внимания. Те, кого оттеснили, с еще большим остервенением рвались снова к бачку. Другие подстерегали какого-нибудь новичка, кто уже получил порцию супа и торопливо работал ложкой или, не имея ложки, пил прямо из миски. Суп стекал у него на куртку. Ожидавшие хватали миску прежде, чем ее владелец успевал доесть, тянули ее в разные стороны, миска со звоном падала, и все кидались на нее. Счастливец, которому удавалось ее схватить, крепко прижимал трофей и проталкивался сквозь толпу к бачку, волоча за собой гроздь жалких фигур, ждавших лишь последнего глотка, чтобы завладеть посудиной.

Единственный, кто не принимал участия в свалке, был сам дневальный. Он равнодушно, не поднимая глаз, черпал поварешкой. Когда толпа слишком напирала, он освобождал себе место, действуя локтями и задом.

Вошел Пиппиг. Измученный староста блока, коренастый человек с круглой, как шар, головой, в отчаянии всплеснул руками, радуясь, что в лице Пиппига видит наконец хоть одного разумного человека.

– Каждый день одно и то же! – прохрипел он. – Хотя бы мисок дали вдоволь! Этих несчастных никак не вразумишь.

Без особой надежды на утешение беднякам Пиппиг посоветовал:

– Выставь их, а потом впускай столько, сколько у тебя мисок.

– Так они подымут вой, хоть беги.

Пиппиг ничего больше не мог придумать и, вытянув шею, озирался среди царившей сумятицы.

– Нет ли у тебя среди новичков Янковского?

– Вроде есть.

Староста блока попытался перекричать толпу:

– Янковский!

Слабый хриплый звук утонул в общем гуле.

Пиппиг принялся сам разыскивать поляка. Янковский стоял в углу, судорожно сжав руки под подбородком, и смотрел на кипевшую вокруг битву. Он заметил Пиппига и, по-видимому сразу узнав его, поспешил ему навстречу.

– Ты! Ты! Где ребенок?

Пиппиг предостерегающе приложил ко рту палец и кивнул Янковскому, чтобы тот шел с ним.

Кремер был занят с Прёллем, готовившим список этапа до Берген-Бельзена. Нужно было отправить тысячу обитателей Малого лагеря. Бухенвальд задыхался. До людей дела не было, а вот до их количества… Прёлль распределил общую численность этапа между блоками Малого лагеря так, чтобы старосты могли передохнуть. Уйдет этап, и опять освободится немного места в переполненных «конюшнях».

Составление списков по блокам поручили старостам, которые вместе с дневальными и писарями блоков решали, кого отдать. В этап назначали наиболее ослабевших. Человеческий мусор, который сгребали в кучу. Скажи тогда кто-нибудь старосте «Эй, ты что делаешь? Ты же одних полумертвых собираешь», то он бы ответил с удивлением «А нам что с ними делать?»

Безжалостный закон самозащиты вершил печальный отбор беднейших среди бедных. Хорошие – в горшочек, поплоше, те в…

Тягостное молчание повисло между лагерным старостой и его помощником. Прёлль стоял возле Кремера, который, склонившись, сидел за столом и изучал представленный ему список. Время от времени он поглядывал снизу вверх на Прёлля и морщил лоб. Оба молчали, но, по-видимому, думали об одном и том же. У Прёлля дрогнули губы в горестной улыбке.

– Опять посылаем в путь тысячу трупов…

Кремер положил локти на стол, сплел пальцы и долго разглядывал их, выпятив губу.

– Иногда я думаю, – тихо заговорил он наконец, – иногда я думаю, как же мы дьявольски очерствели.

Прёлль мысленно согласился с ним, но все-таки переспросил:

– Мы? Кого ты имеешь в виду?

– Нас! – безжалостно ответил Кремер и поднялся.

Он подошел к окну, засунул руки в карманы и стал смотреть на просторный аппельплац. В конце его, у ворот, вытянулось здание комендатуры с башней. На плоской крыше здания было установлено двенадцать гигантских прожекторов. Утром и вечером, когда лагерь выстраивался, они извергали на плац беспощадный свет и сверкающими саблями полосовали усталые лица. Вокруг башни – мостки, на которых в это холодное мартовское утро топали часовые. Тяжелый пулемет высунул через перила мостков свое вынюхивающее рыльце.

Заключенные в одиночку, парами или группами двигались по аппельплацу взад и вперед, выходили за ворота или входили в лагерь. Стоя навытяжку, с шапкой в руке, они отмечались у окошка вахты. Дежурный блокфюрер пропускал их. Сегодня он опять был не в духе – орал на заключенных, одних угощал пинками, других – кулаком по шее.

Кремер смотрел на это безучастно. Ежедневная рутина. Он думал о поручении, которое было ему совсем не по душе. Зачем столько возни с ребенком? Чтобы избежать опасности? Из-за ребенка? Исключено! Нет, тут что-то связано с Гефелем. Но что? Если бы знать, тогда ребенка, пожалуй, можно было бы… Какого черта Бохов скрытничает!.. Из-за него как слепой. Ничего не знаешь… «Не спрашивай! Делай, что я сказал. Того требует дело партии».

Кремер нахмурился. Дело партии требует, чтобы он отправил ребенка на верную смерть? Берген-Бельзен… Кто туда попадает… Он стоял, прислонившись плечом к оконному переплету. С досадой он стукнул кулаком по раме.

– Что с тобой? – услышал он голос Прёлля.

Вздрогнув, Кремер обернулся.

– Ничего, – сухо ответил он.

Прёлль догадывался, что Кремер думает о судьбе тех, кого перевозят, и ему захотел утешить его:

– Это будет последний этап. Может, американцы перехватят его.

Кремер молча кивнул и возвратил Прёллю список.

– Да, вот что еще. Сделай так, чтобы поляки, прибывшие вчера, – понимаешь? – попали в этап…

В канцелярии склада вокруг Янковского толпились заключенные, работавшие в вещевой команде. Пиппиг сунул ему в карман пайку хлеба. Янковский украдкой отщипывал от нее кусочки и отправлял в рот. Он почему-то стеснялся показать, что голоден.

– Жуй хорошенько, старина, – подбадривал его Пиппиг. – Сегодня у нас клецки с хреном.

И с этими словами он поставил перед ним кружку кофе. Янковский благодарно улыбнулся Пиппигу. Гефель, сидевший напротив, дал тому доесть, а затем Кропинский выступил в роли переводчика. Оба поляка поговорили между собой, и Кропинский сообщил:

– Он сказать, что он не отец ребенку. Отец мертвый, и мать тоже, в Освенцим, в газовая камера. Он сказать, ребенок имел три месяца, когда с отец и мать приехал из варшавский гетто в лагерь Освенцим. Он сказать, эсэс делали все дети мертвый. Этот маленький он прятать.

Янковский перебил переводчика и торопливо начал ему что-то объяснять. Кропинский перевел:

– Он сказать, ребенок не знать, что такое люди. Он только знать, что есть эсэс и что есть заключенный. Маленький очень хорошо знать, когда приходит эсэс, и прятаться, он всегда совсем тихо.

Кропинский умолк. Молчали и другие, опустив головы. Янковский с тревогой обвел их взглядом. Гефель положил руку на плечо поляка, и тот ласково улыбнулся: его поняли правильно.

– Мариан, – обратился Гефель к Кропинскому. – Спроси его, как зовут мальчугана.

Кропинский передал вопрос.

– Ребенок звать Стефан Цилиак, а отец ребенок был адвокат в Варшава, – перевел он ответ.

Гефель с глубоким сочувствием поглядел на тщедушного человечка, которому, наверно, было уже далеко за пятьдесят.

Янковский доверчиво смотрел на окруживших его заключенных. Они оказались такими добрыми, и он застенчиво улыбался, уверенный, что ребенок после стольких опасностей теперь наконец-то в надежных руках. У Гефеля стало тяжело на душе. Поляк не подозревал, почему Гефель послал за ним. Он явно радовался, что нашел славных товарищей. А Гефель думал о том, что «славные товарищи» должны будут сказать поляку: «Возьми ребенка с собой, здесь нам не до него». И тихий человек безропотно возьмет свою ношу и потащит ее дальше, оберегая искорку жизни от эсэсовского сапога. Янковский, видимо, почувствовал, что немец разглядывает его как-то по-особенному, и улыбнулся Гефелю. Но тот все больше погружался в свои мысли. Вот беспомощный человек тащит повсюду за собой частичку жизни, которую ухитрился вырвать из когтей освенцимской смерти только для того, чтобы понести навстречу смерти в Берген-Бельзене. Какая бессмыслица! Смерть, ухмыльнувшись, отберет у него чемодан: «Ишь ты, ишь ты! Какую прелесть мне принес!..» Гефель не сомневался, что заключенных повезут в Берген-Бельзен, и все в нем взбунтовалось против такой нелепости. Покончить с ней надо здесь и сейчас. Только здесь есть надежда спасти ребенка. Больше нигде на целом свете! Гефель огляделся. Все молчали, не зная, что говорить. Гефель посмотрел на Пиппига и встретил его красноречивый взгляд. Какому же велению долга последовать? Тяжкое бремя выбора сжимало сердце Гефеля, и он с болью осознал, как одинок он в этот миг. Взор Пиппига притягивал его, и он готов был кивнуть товарищу в знак безмолвного согласия. Однако Гефель лишь тяжело вздохнул и поднялся.

– Оставайтесь здесь, – сказал он заключенным, – следите, вдруг Цвайлинг заявится.

В сопровождении Янковского, Кропинского и Пиппига он направился в глубину склада. Увидев Янковского, мальчик пошел ему навстречу и, как доверчивая собачонка, дал взять себя на руки.

Янковский, прижав к себе ребенка, заплакал беззвучно, без слез. Воцарилась гнетущая тишина. Пиппиг не выдержал.

– Ну, не устраивайте тут поминки! – грубо сказал он, хотя спазмы сжимали ему горло.

Янковский спросил о чем-то Гефеля, забыв, что немец не поймет его. Кропинский пришел на помощь:

– Он спрашивать, остаться ли ребенок здесь.

И вот сейчас он, Гефель, должен сказать поляку, что тот завтра уедет с этапом, а ребенка… но он не смог произнести ни слова и почувствовал облегчение, когда Пиппиг ответил за него. Он успокаивающе похлопал Янковского по спине, мальчик, мол, конечно, останется здесь. При этом он с вызовом посмотрел на Гефеля. Тот молчал, не в силах возразить Пиппигу. Гефеля охватил страх. Ведь своим молчанием он сделал первый шаг к тому, чтобы нарушить указание Бохова. Правда, он успокаивал себя, надеясь, что завтра еще успеет вернуть поляку ребенка, но в то же время с тревогой осознал, что испытывает в этом все меньше и меньше уверенности.

И только когда Пиппиг, по-своему истолковав молчание Гефеля, улыбнулся Янковскому:

– Не горюй, старина, мы знаем, как ухаживать за ребенком!

Гефель огрызнулся:

– Не болтай глупостей!

Но его протест прозвучал слишком слабо, чтобы убедить Пиппига. Тот лишь рассмеялся.

Янковский спустил ребенка на пол и стал с благодарностью трясти Гефелю руки, что-то радостно приговаривая. И Гефелю пришлось молчать.

После того как Прёлль ушел в Малый лагерь, Кремер послал одного из работавших в канцелярии заключенных за Боховом.

– С Гефелем договорился? – в лоб спросил Бохов.

– Успею! – угрюмо ответил Кремер. – Лучше послушай, что творится.

Он коротко рассказал Бохову о своей встрече с Клуттигом и Райнеботом и сообщил о приказе начальника лагеря.

– Они что-то почуяли, это ясно, но ничего определенного не знают. Пока они считают меня главным коноводом, вы в безопасности, – заключил он свой отчет.

Бохов внимательно слушал его.

– Значит, ищут нас, – сказал Бохов. – Ну что ж, ладно! Пока не наделаем ошибок, не найдут. Но то, что ты становишься козлом отпущения, мне совсем не нравится.

– Не бойся, у меня спина широкая, всех вас прикрою!

Бохов пристально посмотрел на Кремера, уловив в его словах иронию. Поэтому он не без раздражения сказал:

– Да-да, Вальтер, конечно. Я тебе доверяю, то есть мы тебе доверяем. Ты удовлетворен?

Кремер резко отвернулся от Бохова и сел за стол.

– Нет!

Бохов насторожился.

– Что это значит?

Кремер больше не мог сдерживаться:

– Почему я должен отсылать маленького ребенка в Берген-Бельзен? В Берген-Бельзен, черт возьми! У нас ему безопаснее всего! Неужели не понимаешь? Что у вас связано с этим ребенком?

Бохов ударил кулаком по ладони.

– Не ставь меня в трудное положение, Вальтер! С ребенком ничего не связано!

– Тем хуже!