Текст книги "Пересборка социального. Введение в акторно-сетевую теорию"

Никогда достоверно не зная, кто и что заставляет нас действовать, мы тем не менее можем привести перечень моментов, всегда присутствующих в противоречивых аргументах о том, что произошло: силы – часть отчета; им придается определенная форма; они противопоставляются другим конкурирующим силам; и, наконец, их сопровождает эксплицитная теория действия.

Во-первых, в любом отчете силы всегда предстают что-то делающими, то есть вносящими какое-то изменение в положение вещей, преобразующими некоторые А в В посредством испытаний С[53]53
  Отчетность – решающий аспект и для этнометодологии; она станет текстуальным отчетом в главе V.


[Закрыть]. Без отчетов, без испытаний, без различий, без изменения положения дел в отношении данной силы невозможен никакой значимый аргумент о данной силе, никакая поддающаяся обнаружению система координат. Невидимая сила, не производящая изменений, не совершающая преобразований, не оставляющая следов и не входящая в отчет, – это не сила. И точка. Либо она что-то делает, либо нет. Говоря о силе, вы должны дать отчет о ее действии, а для этого вам придется более или менее прояснить, какие именно испытания оставили наблюдаемые следы. Это, конечно, не значит, что вы должны об этом говорить: речь – только одна, и далеко не самая распространенная, из множества форм поведения, способных создавать отчеты[54]54
  Понятие испытания силы подробно разработано в: Latour B. Irreductions. Испытание (épreuves) стало также ключевым понятием моральной социологии, разработанной Люком Болтански (см.: Boltanski L, Tévenot L. On Justification (Болтански Л., Тевено Л. Критика и обоснование справедливости: Очерки социологии градов. М.: Новое литературное обозрение, 2013. – Примеч. ред.)).


[Закрыть], что представляется достаточно очевидным. И все же это стоит подчеркнуть для тех, кто заворожен избытком невидимых и необъяснимых социальных сил. В АСТ нельзя сказать: «Никто об этом не упоминает. У меня нет доказательств, но я знаю, что здесь за сценой действует скрытый актор». Это конспирологическая, а не социальная теория. Присутствие социального должно каждый раз демонстрироваться заново; его никогда нельзя просто постулировать. Без средства передвижения не проехать ни дюйма, не оставить ни следа, не зарегистрироваться ни в одном документе. Даже для того, чтобы обнаружить Полония за гобеленом, ставшим для него саваном, Принцу Датскому понадобилось услышать писк крысы.

Во-вторых, сила – это одно, а придание ей формы (фигурация) – другое. То, что производит действие, в объяснении всегда имеет плоть и черты, придающие ему форму или облик, не имеет значения, насколько смутный. «Фигурация» – один из технических терминов, нужных мне для того, чтобы вывести из строя коленный рефлекс «социального объяснения», потому что очень важно усвоить, что существуют далеко не только антропоморфные формы. Это один из многих случаев, когда социологии следует согласиться стать более абстрактной. Наделяя силу анонимностью, мы точно так же придаем ей форму, как наделяя ее именем, носом, голосом или лицом. Просто в этом случае мы ее делаем идеоморфной, а не антропоморфной. Статистические категории, полученные в результате опроса и снабженные обозначением подобно А– и В-типам в исследовании причин сердечного заболевания, так же конкретны, как и «мой краснолицый сосед-сангвиник, умерший от удара в прошлую субботу, сажая репу, из-за того, что ел слишком много жирного». Для того чтобы сказать: «Культура запрещает иметь детей вне брака», в смысле фигурации требуется ровно столько же работы, сколько и для того, чтобы сказать: «моя будущая теща хочет, чтобы я женился на ее дочери». Конечно, первая (анонимная) фигурация отличается от второй (моя теща). Но и та и другая наделяют силу, запрещающую мне или заставляющую меня что-то делать, очертаниями, формой, одеждой, плотью. Пока идет речь о фигурации, нет оснований говорить, что первая из них – «статистическая абстракция», а вторая – «конкретный актор». Индивидуальные силы также нуждаются в абстрактных фигурациях. Когда люди сокрушаются по поводу «гипостазирующего» общества, им не следует забывать о том, что «моя теща» – тоже продукт гипостазирования, так же, как, разумеется, «индивиды», «рациональные агенты» и злополучная Невидимая Рука. Это, собственно, то, что значат слова «актор» и «личность»: никто не знает, как много людей одновременно действует в каждом конкретном индивиде; и наоборот, никто не знает, как много индивидуальности может быть в облаке точек статистического графика. Фигурация наделяет их формой, но не обязательно делает это в манере приглаженного портрета, написанного фигуративным художником. Для того чтобы делать свою работу, социологи нуждаются в таком же неограниченном разнообразии в «рисовании» акторов, какое имеет место в дебатах о фигуративности в модернистском и современном искусстве.

Чтобы вырваться из-под влияния того, что можно назвать «фигуративной социологией», АСТ пользуется техническим термином «актант», почерпнутым из литературоведения. Вот четыре способа понять одного и того же актанта: «Империализм стремится к однополярности»; «Соединенные Штаты намерены выйти из ООН»; «Буш-младший хочет выйти из ООН»; «Многие армейские офицеры и две дюжины лидеров неоконсерваторов хотят выйти из ООН». Конечно, то, что в первом случае актант – структурная характеристика, во втором – корпоративное целое, в третьем – индивид, в четвертом – аморфное множество индивидов, создает большое различие в отчетах, но все они создают разные фигурации одних и тех же действий. Ни одна из четырех фигураций ни более и ни менее «реалистична», «конкретна», «абстрактна» или «искусственна», чем остальные. Все они просто способствуют укреплению различных групп и, таким образом, помогают разрешить первую неопределенность относительно группообразования. Огромная трудность в АСТ не оказаться запуганным типом фигурации: идео-, или техно-, или биоморфизмы – все суть морфизмы в той же мере, как воплощение какого-то актанта в конкретном индивиде.

Имея дело с вымыслом, теоретики литературы гораздо свободнее в своих исследованиях фигурации, чем любой социолог, особенно когда они использовали семиотику или различные теории нарратива. Это происходит потому, что, к примеру, в сказке один и тот же актант может понуждаться к действию силой волшебной палочки, карлика, мысли в сознании феи или рыцаря, убивающего две дюжины драконов[55]55
  Было бы довольно точным описание АСТ как «полугарфинкел, полугреймас»: она просто соединила в себе два наиболее интересных интеллектуальных направлений по обе стороны Атлантики и нашла способы использования внутренней рефлексивности одновременно и отчетов акторов, и текстов. Эта классическая работа по семиотике лучше всего резюмирована в: Greimas A. J., Courtes J. Semiotics and Language: an Analytical Dictionary. Из последних работ см.: Fontanille J. Sémiotique du discours.


[Закрыть]. От классической трагедии до комиксов романы, пьесы и фильмы предоставляют широкую арену для повторения отчетов о том, что заставляет нас действовать[56]56
  Замечательные примеры метафизической свободы семиотиков см.: Marin L. Opacité de la ceinture: Essais sur la représentation; Marin L. Des pouvoirs de l’image: Gloses; Marin L. On Representation. Хотя противник семиотиков (Pavel T. La pensée du roman) показывает ни с чем не сопоставимую свободу движения теоретиков литературы.


[Закрыть]. По этой причине, как только понята разница между актантом и силой, становятся вполне соизмеримыми такие фразы, как «движимый собственными интересами», «перенятый путем социального подражания», «жертвы социальной структуры», «влекомый рутиной», «призванный Богом», «побежденный судьбой», «созданный по своей воле», «выставленный в качестве примера», «объясняемый капитализмом». Это просто различные способы побудить акторов делать то-то или то-то, способы, разница между которыми полностью раскрывается без необходимости заранее отделить «истинные» силы от «ложных» и учета того, что все они переводимы в назойливый язык социального.

Вот почему АСТ заимствовала у теорий нарратива, конечно, не все их идеи и жаргон, но их свободу движения. По этой же причине мы отказываемся окончательно разрывать с философией. Не потому что социология – вымысел, и не потому что теоретики литературы знают больше, чем социологи, но потому, что разнообразие миров вымысла, изобретенных на бумаге, позволяет исследователям достигать такой же гибкости и широты, как и тех, что им приходится изучать в реальном мире[57]57
  См.: Pavel T. Fictional Worlds.


[Закрыть]. Только благодаря постоянному близкому общению с литературой социологи АСТ смогли стать не такими одеревенелыми, не такими ригидными, не такими косными в своем понимании того, какого рода силы населяют мир. Их язык может постепенно стать таким же изобретательным, как язык акторов, за которыми они пытаются следовать еще и потому, что акторы тоже читают массу романов и много смотрят ТВ! Только постоянно сравнивая сложные репертуары действия, социологи могут быть в состоянии регистрировать данные, – эта задача всегда кажется очень тяжелой социологам социального, которым приходится отфильтровывать все, что не выглядит с самого начала как приведенный к единообразию «социальный актор». Регистрировать не фильтруя, описывать не поучая, – вот Закон и Пророки.

Ричард Пауэрс о том, что такое фирма

В своем романе «Прибыль» Ричард Пауэрс (1998 p. 349–350) так рисует образ шефа крупной компании, готовящегося к накачке своих подчиненных:

Извлекать выгоду. Постоянно извлекать выгоду. В конце концов, извлекать выгоду. Зарабатывать на жизнь. Делать. Делать вещи самым расчетливым образом. Делать максимальное количество вещей. Делать то, что продержится максимально долго. Делать так надолго, как только возможно. Делать вещи, нужные людям. Делать вещи, которых хотят люди. Заставить людей хотеть вещи. Дать им осмысленное занятие. Дать им надежное занятие.

Дать людям что-то делать. Делать что-то. Дать максимум пищи максимальному количеству. Обеспечить всеобщее благоденствие. Заботиться об общей безопасности. Увеличивать ценность обычных акций. Выплачивать регулярные дивиденды. Максимизировать собственный капитал фирмы. Повышать долю каждого акционера. Расти. Развиваться. Распространяться. Наращивать ноу-хау. Повышать доходы и уменьшать расходы. Снижать себестоимость. Эффективно конкурировать. Покупать дешево и продавать дорого. Улучшать долю рода человеческого. Обеспечить очередной виток технологических инноваций. Рационализировать природу. Усовершенствовать ландшафт. Растянуть пространство и замедлить время. Увидеть, на что способен род человеческий. Накапливать. Накапливать государственную пенсию. Накопить столько, чтобы делать все, что хотим. Понять, что мы хотим делать. Освобождать помещения до захода солнца. Сделать жизнь чуточку легче. Сделать людей чуть-чуть богаче. Сделать людей немного счастливее. Построить лучшее завтра. Вернуть хоть что-нибудь в банк. Облегчить движение капитала. Сохранить корпорацию. Делать бизнес. Оставаться в бизнесе. Понять цель бизнеса.

В-третьих, акторы вовлечены и в критику других сил, обвиняемых в том, что они фальшивы, архаичны, абсурдны, иррациональны, искусственны или иллюзорны. Соответственно тому, как формирование группы наносит на карту – к удовлетворению исследователя – антигруппы, составляющие социальный мир акторов, описания силы постоянно будут добавлять новые сущности, исключая другие как нелегитимные. Так, любой актор, к удовлетворению аналитика, будет наносить на карту эмпирическую метафизику, с которой они оба сталкиваются. Проанализируем следующие высказывания: «я отказываюсь подчиняться общему мнению, которое, как бы то ни было, – чистая пропаганда»; «ты мыслишь, как все твое поколение»; «социальная структура – пустое понятие, существует только индивидуальное действие»; «Бог не говорит с тобой, от Его имени говорят имамы»; «силы рынка гораздо мудрее бюрократов»; «ваше бессознательное выдало себя этой хитрой оговоркой»; «я предпочитаю дикую семгу человечеству»[58]58
  Цитируется в: Gramaglia C. La mise en cause environnementale comme principe d’association. Casuistique des affaires de pollution des eaux…


[Закрыть]. Дело обстоит так, как если бы каждое из этих высказываний что-то прибавляло и удаляло из списка сил, наделенных легитимной ролью в мире.

Единственное, что может остановить исследование, – это решение аналитиков выбрать из этих движений те, которые они считают более разумными. Это не значит, что социологи бессильны и всегда идут на поводу у своих информантов. Но если они хотят предложить альтернативную метафизику, то вначале они должны заинтересоваться миросозидающей деятельностью тех, кого они изучают. Не следует говорить, что они – исследователи – заранее знают, кто такие на самом деле акторы и что в действительности заставляет их действовать. Не стоит также изображать этот вид добровольной слепоты как претензию на рефлексивность. Слишком часто социологи – особенно представители критической социологии – ведут себя как «критичные», «рефлексивные» и «отстраненные» исследователи, столкнувшиеся с «наивным», «некритичным» и «нерефлексивным» актором. Зачастую это означает, что они переводят многие выражения информантов в свой собственный словарь социальных сил. Исследователь просто повторяет уже готовую версию того, из чего состоит социальный мир; акторы же просто не знают о том, что упоминаются в отчете исследователя[59]59
  Как мы узнаем, когда займемся пятой неопределенностью, поскольку присутствие или мнение актора не имеет никакого влияния на отчет аналитика, они не являются подлинными акторами и в буквальном смысле «не принимаются в расчет». Таким образом, общество в том смысле, в каком понимает его АСТ, не было пересобрано, и у такой «социологии социального» нет никакого шанса быть политически значимой.


[Закрыть].

В-четвертых, акторы также способны предлагать свои собственные теории действия, чтобы объяснить, как передаются действия силы[60]60
  До сих пор социологи считали своей задачей выбрать, какая из теорий действия истинна, и тем самым прямо вмешиваться в разногласия, вместо того чтобы разворачивать их. Вот в чем состоит оригинальность подхода Тевено – очертить различные режимы действия, которые одновременно в ходу у обычных членов общества (см.: Tévenot L. Which road to follow? The moral complexity of an «equipped» humanity…).


[Закрыть]. Будучи полностью раскрывшимися рефлексивными и опытными метафизиками, акторы, согласно принятой АСТ новой позиции по умолчанию, тоже имеют свою метатеорию о том, как именно сила действует, и зачастую эта метатеория приводит традиционных метафизиков в полное замешательство. Они вступают в спор не только о том, какая сила берет верх, но и о тех способах, которыми она дает почувствовать свое влияние. И тут снова главное различие в том, чтобы решить, рассматривается ли сила, однажды наделенная существованием, фигурацией и оппонентами, как проводник или посредник. В каждом случае объяснение актора, полученное на выходе, будет иным[61]61
  Как и в случае с первым источником неопределенности, социологи, философы, психологи и специалисты по социальной психологии добавят здесь к разногласиям собственные версии. Хороший пример – дискуссии о существовании рационального индивида.


[Закрыть].

Для того, что последует дальше, принципиально важно понимать, что это различие проходит через все силы независимо от того, какова их фигурация. Так называемое анонимное и холодное поле сил можно заставить выступать в отчете в роли посредника, а близкая, индивидуальная, «теплая», «внутренне живая» интенциональная личность может выдохнуться до состояния простого проводника. Иными словами, по выбору фигурации нельзя предсказать, к какой теории действия обратятся. Главное – не тип форм, а ряд посредников, которые кто-то способен развернуть. Именно это так запутывает дебаты между различными направлениями социологии: они слишком упорствуют в том, какую силу выбрать, и слишком мало – как каждая из них действует. Может случиться, что кто-то заявит: «Состояние производительных сил определяет состояние социальных представлений», – и эта идея станет более активной, то есть создаст больше посредников, чем несомненно локальное, конкретное, «жизненное» и «экзистенциальное» высказывание: «Индивидуальное человеческое действие всегда интенционально». Понятие интенциональности, если оно используется для передачи значения как проводник, сделает меньше, чем более абстрактное и широкое понятие «состояние производительных сил», когда эта сила рассматривается как посредник[62]62
  К примеру, типично постмодернистский лозунг «Я за своеобразие, локальность, оригинальность», возможно, настолько же самодоволен, насколько и пуст, тогда как «великий нарратив» может в итоге мобилизовать множество активных голосов. Опять-таки разница тут не в выбранных фигурах, а в относительной доле допущенных к существованию посредников.


[Закрыть]. Таким образом, фигурация и теория действия – два разных пункта в списке, и не должны смешиваться друг с другом. В противном случае у исследователя будет соблазн предпочесть одни конфигурации как «более конкретные» другим, «более абстрактным», а сделав это, он откатится назад к законодательной и полицейской роли социологов социального и покинет прочное основание релятивизма[63]63
  Для выявления этих различий нам нужен критерий качества текста, позволивший бы нам измерить, так сказать, отношение плотности посредников к плотности проводников, – нечто вроде измерения температуры текстуального объяснения. Как мы увидим при рассмотрении пятого источника неопределенности, это станет нашим тестом на объективность.


[Закрыть].

Если мы решим признать этот второй источник неопределенности, то социология становится дисциплиной, признающей, что самому деланию так, чтобы кто-то что-то сделал, обязательно присуще перемещение. В большинстве теорий действия такое перемещение не признается, потому что второй элемент предзадан первым: «Дайте мне причину, и у меня будет следствие». Но это не так в случае, когда оба элемента рассматриваются как посредники. Когда речь идет о проводниках, нет никакой тайны, поскольку то, что на входе, полностью предзадает то, что на выходе, и следствие не будет включать в себя ничего такого, чего бы уже не содержалось в причине. Но с подобным наукообразным стилем речи всегда возникают проблемы. Если бы в самом деле речь шла о случае, когда вход предопределяет выход, то было бы лучше отвлечься от следствий и направить все внимание на причины, где уже и произошло все интересное – по крайней мере, потенциально. С посредниками же ситуация другая: из причин невозможно вывести следствия так, как будто первые просто создают для вторых поводы, обстоятельства и прецеденты. В результате между ними может промелькнуть множество неожиданных чужестранцев[64]64
  О том, что это верно и на экспериментальном уровне, мы узнали из исследований науки, начавшихся с: Collins H. Changing Order. Replication and Induction In Scientific Practice; и из последней книги Гарри Коллинза: Collins H. Gravity’s Shadow: The Search for Gravitational Waves, а также из этнометодологии (см.: Майкл Линч: Lynch M. Art and Artifact in Laboratory Science: A Study of Shop Work and Shop Talk in a Research Laboratory; и Гарфинкель в: Garfinkel H., Lynch M., Livingston E. The Work of a Discovering Science Construed with Materials from the Optically Discovered Pulsar…). Именно это осознание реальной сложности причинно-следственных связей в наиболее формализованных областях естественных наук и сделало очень спорным описание действия в социальных дисциплинах. Радикальная смена задач социальных дисциплин в результате исследования естественных наук установлена в: Stengers I. The Invention of Modern Science…


[Закрыть].

Это различие оказывает влияние на все силы, выглядит ли их фигурация «абстрактной» (например, «состояние производительных сил») или «конкретной («моя подруга Жюли»). Пока силы рассматриваются как причины, просто транспортируемые проводниками, ничто не будет добавлено тем средством передачи, которое было выбрано для переноса их эффектов. Причины в этой странной и очень архаичной теологии творят вещи ex nihilo. Но если средства передачи рассматриваются как посредники, приводящие в действие других посредников, то тогда последует множество новых и непредсказуемых ситуаций (посредники заставляют вещи делать что-то другое, не то, что ожидалось). Возможно, это опять покажется расщеплением волосков, но различия в типе картографии огромны. Первый подход рисует карты мира, где действуют несколько сил, оставляющих следы следствий, которые всегда лишь эффекты, выражения или отражения чего-то другого. Второй подход, предпочитаемый АСТ, изображает мир, состоящий из цепочек посредников, и о каждом звене можно сказать, что оно полностью действует[65]65
  В терминологии Делеза первый имеет «реализованный потенциал», второй – «актуализированные виртуальности». Представление этой пары противоположных понятий см. в: Zourabichvili F. Le vocabulaire de Deleuze.


[Закрыть]. Итак, ключевой для социальной теории вопрос в том, чтобы решить, старается ли она вывести из нескольких причин столько же следствий, содержащихся в них «потенциально», или же стремится заменить как можно больше причин последовательностями акторов – таков технический смысл, который в дальнейшем приобретет выражение «сеть».

Это очень сложный момент, но теперь его можно упростить с помощью краткой иллюстрации. Социологов часто обвиняют в том, что они рассматривают акторов как марионеток, которые приводятся в действие социальными силами. Но, по-видимому, у кукловодов, как у певиц, совершенно другие представления о том, что именно заставляет их кукол делать то или это. Хотя нам кажется, что марионетки – это предельный случай непосредственной причинности (простое следование движению нити), кукловоды редко ведут себя так, как если бы они полностью контролировали своих кукол. Они говорят странные вещи, типа «наши марионетки предлагают нам делать такое, о чем мы и не думали никогда, что это возможно»[66]66
  См.: Nelson V. The Secret Life of Puppets.


[Закрыть]. Когда одна сила манипулирует другой, это не обязательно значит, что причина вызывает следствия. Это может быть случай, когда в действие вступают другие вещи. Рука (hand), таящаяся в латинской этимологии слова «манипулировать», – ясный знак и абсолютного контроля, и его нехватки. Так кто же дергает за ниточки? Да, сами куклы вместе с кукловодами. Это не значит, что куклы контролируют своих повелителей, что было бы просто переворачиванием порядка причинности, и, конечно, диалектика тут тоже ни при чем. Это только означает, что самое интересное тут не решать, кто и как действует, а совершить переход от определенности действия к неопределенности действия, но при этом решать, что и как действует. И лишь только мы заново развернем весь ряд неопределенностей относительно сил, мы вновь обретем мощную интуицию, лежащую в истоке социальных наук. Итак, когда социологов обвиняют в том, что они относятся к акторам как к марионеткам, это следует принимать как комплимент, позволяющий увеличить число ниточек и допускать неожиданности, связанные с действием, управлением и манипуляцией. «Взгляд на людей как на марионеток» превращается в ругательство только тогда, когда обилие посредников преобразуется в единую силу – социальное, результат действия которого просто передается без искажения по цепи проводников. Тогда первоначальная интуиция потеряна навсегда.

Особенно важно иметь это в виду потому, что социология сбита с толку – у нас будет много случаев засвидетельствовать это во второй части – предрассудком, что в социальной сфере есть некое привилегированное место, где действие «конкретно»: «речь» более конкретна, чем «язык»; «событие», чем «структура»; «микро», чем «макро»; «индивид», чем «массы»; «взаимодействие», чем «общество»; или, напротив, «классы» более конкретны, чем «индивид»; «смысл», чем «сила»; «практика», чем «теория»; «корпоративные структуры», чем «личности», и так далее. Но если действие постоянно перемещается, то оно не связано ни с каким конкретным местом. Оно распределяется, становится разнообразным, множится, перемещается и остается загадкой и для исследователей, и для акторов[67]67
  Это великолепно описано в исследованиях «локализованного» или «распределенного» познания, результаты которых имеют такое большое значение для АСТ. См.: Hutchins E. Cognition in the Wild; Lave J. Cognition in Practice: Mind, Mathematics and Culture in Everyday Life; и Suchman L. Plans and Situated Actions. Связь между АСТ и этими исследованиями станет даже прочнее при рассмотрении третьей неопределенности. Они разойдутся только тогда, когда мы перейдем к рассмотрению четвертого и пятого источников неопределенности.


[Закрыть]. Этот момент поможет не смешивать АСТ с каким-нибудь из множества критических направлений, апеллирующих к «конкретности» человеческой индивидуальности с ее значимым, интерактивным и интенциональным действием и выступающих против холодных анонимных и абстрактных следствий «детерминированности социальными структурами», или же пренебрежения полным значения жизненным миром человеческих индивидуальностей в пользу «холодного анонимного технического манипулирования». Чаще всего вдохновляемые феноменологией, эти реформистские направления унаследовали все ее недостатки: они неспособны представить себе такую метафизику, в которой существовали бы реальные виды активности, не связанные с человеческой интенциональностью, или еще хуже: они противопоставляют человеческое действие простому «материальному эффекту» природных объектов, у которых, как они говорят, «нет активности, есть только поведение»[68]68
  Несмотря на многочисленные усилия (особенно в: Ihde D., Selinger E. Chasing Technoscience. Matrix for Materiality) примирить АСТ и феноменологию, зазор между двумя направлениями остается очень большим из-за того, что феноменологи делают чрезмерный акцент на человеческих источниках активности. Он даже увеличится, когда добавятся три другие неопределенности. Это не означает, что мы должны лишить себя богатого дескриптивного словаря феноменологии. Просто мы должны распространить его на «неинтенциональные» сущности.


[Закрыть]. Но «интерпретативная социология» – это всего лишь такая же социология социального, как и любая из «объективистских» или «позитивистских» версий, которые она стремится заменить. Ее представители считают, что определенные типы сил – личности, интенция, чувство, работа, межличностное взаимодействие, – автоматически несут в себе жизнь, богатство и «человечность».

Такая вера в «жизненный мир» – хороший пример «неуместной конкретности», пользуясь термином Уайтхеда: отчет, полный индивидов, может быть абстрактнее, чем тот, который состоит только из коллективных акторов. Бильярдный шар, ударяющий другой такой же шар на зеленом фетре стола, может быть столь же активным, что и «личность», устремляющая «взгляд» на «богатый внутренний мир» другого «значимого лица» в прокуренном помещении пивной, где установлены столы для бильярда. Так не могли бы сказать феноменологи и социологи социального, но послушаем, что говорят сами игроки о своем «поведении» и непредсказуемом «действии» своих бильярдных шаров. Похоже, они в изобилии творят ту самую путаницу, которая строго запрещена теорией, утверждающей, что нужно проводить радикальное различие между «активностью» и «поведением».[69]69
  Это несмотря на вдохновенную защиту этого различия в работе: Collins H., Kusch M. The Shape of Actions. What Human and Machines can Do.


[Закрыть] Опять же, социологи слишком часто путают свою роль исследователя с политическим призывом к дисциплине и эмансипации.

Именно в этой точке следует принять решение, если мы хотим идти по следу социальных связей новыми и интересными путями: мы должны либо составить компанию исследователям, у которых только одна вполне разработанная метафизика, либо «следовать за самими акторами», которые управляются более чем с одной. Конкретность проистекает не от выбора, осуществляемого на месте акторов, одной какой-то фигурации взамен других. Она приходит, когда в объяснениях возрастает относительная доля посредников по сравнению с проводниками. Да послужит это намеком на то, что такое хорошее исследование с точки зрения АСТ. В силу всех этих причин если есть такая вещь, которую нельзя устанавливать с самого начала, то это выбор привилегированного места, о котором говорится, что оно богаче действием. «Конкретное» и «абстрактное» не обозначают особые типы характера – обычные подозрения критической социологии. Единственно важные различия, которых надо сейчас придерживаться, следующие: Какие силы упоминаются? Какими фигурациями их наделяют? В действии какого типа они участвуют? Говорим ли мы о причинах и их проводниках, или о цепочке посредников? АСТ – это просто социальная теория, принявшая решение идти за местными обитателями, и неважно, в какие метафизические дебри они нас заведут, – а, как мы сейчас увидим, они сделают это без промедления!