Электронная библиотека » Бруно Травен » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 27 марта 2014, 06:10


Автор книги: Бруно Травен


Жанр: Морские приключения, Приключения


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Шрифт:
- 100% +
12

Экспресс Париж – Лимож. У меня нет билета. Идет контроль, но я успеваю исчезнуть. Экспресс Лимож – Тулуза. Зачем все эти проверки? Зайцев все равно слишком много, чтобы всех схватить. Впрочем, если все начнут ездить бесплатно, железнодорожные компании разорятся. Я опять успеваю исчезнуть. Когда контролер проходит, возвращаюсь на свое место. Но контролер неожиданно возвращается. Проходя мимо, внимательно всматривается. И я гляжу на него внимательно.

– Вы едете с пересадкой?

Я не успеваю ответить. Контролер настроен решительно:

– Покажите ваш билет, пожалуйста.

Он просит так учтиво, что я развожу руками.

– Так я и думал, – говорит он.

Ни один пассажир не смотрит в нашу сторону. Моя трагедия их не касается. Контролер вынимает маленькую записную книжку, что-то заносит в нее и уходит. Возможно, в нем заговорило сердце, возможно, это понимающий человек, всякое бывает. Но на вокзале в Тулузе меня ждут. Без военной музыки, но с легковой машиной. Почти броневик, закрытый со всех сторон. Во время поездки вижу только верхние этажи зданий, ничего больше. Специальная машина для важных гостей, потому что нам уступают дорогу. Ни в один город я не въезжал с таким почетом. Но я, конечно, догадываюсь, куда попаду. Во всех европейских городах я почему-то попадаю в полицию. В Америке я меньше всего имел дела с фараонами и с судьями, а в Европе это обычная вещь. Куда бы я ни отправился, в какой бы поезд ни сел, все равно попаду в полицию. Не удивительно, что Европа выглядит такой отсталой, у людей ведь не остается времени на работу, они его проводят в полиции. Yes, Sir! По-хорошему, Америка не должна давать европейцам ни гроша, потому что все деньги они тратят на полицию.

– Откуда вы прибыли?

Первосвященник снова сидит передо мной. Они везде одинаковые. В Бельгии, в Голландии, в Париже, в Тулузе. Обо всем спрашивают, все хотят знать. Немыслимое дело ответить на все их вопросы. Мне бы лучше промолчать, притвориться немым, но я постоянно впадаю в одну и ту же ошибку: начинаю отвечать. Притворись я немым, они бы с ума посходили от любопытства. Все полицейские участки пришлось бы переименовывать в сумасшедшие дома или снова, как в старые времена, разрешить пытки. Впрочем, не отвечать тоже трудно. Проклятый язык двигается сам по себе. Это ведь вопрос привычки. Тебя спросили, ты отвечаешь. Невыносимо видеть, как вопрос остается без ответа. Только ответ приносит всем определенное спокойствие. Неважно, что ты отвечаешь, главное – ответить. Вопрос откуда является, по-видимому, краеугольным камнем европейской цивилизации. Люди, не пользующиеся этим вопросом, в сущности, глупые обезьяны. Если бы они задались вопросом почему?– сразу превратились бы в людей. Yes, Sir!

– Так откуда же вы прибыли?

Я решил не отвечать на проклятый вопрос, но не выдержал.

У первосвященника в глазах поблескивало самое настоящее любопытство. Наверное, он проникся чем-то личным ко мне. Может, завидовал. А я ведь всего лишь приехал из Лиможа. Может, так и сказать ему? Или упомянуть, что вообще-то я приехал из Парижа? Нет, пожалуй все же Лимож… Он ближе…

– А не из Парижа? – первосвященник не желает мне верить.

– Из Лиможа, – упорствую я.

– У вас в кармане перронный билет. Он куплен в Париже.

– Ну и что. Завалялся в кармане с давних пор.

– С каких примерно?

– Ну две или три недели.

– Странно. Помечен вчерашним числом.

– Наверное кассир ошибся.

– Значит, – стоит на своем первосвященник, – вы сели в поезд в Париже?

– В общем-то, да. Но от Парижа до Лиможа я дорогу оплатил.

– Ну да, вы ведь всегда платите, – у первосвященника совершенно каменное лицо. – Вот в кармане у вас завалялся даже перронный билет. Будь у вас билет на поезд, вам бы не пришлось тратиться на перронный… Но, в конце концов, это ваше личное дело, – смягчается он. – Покажите билет из Лиможа в Тулузу.

– Я сдал его.

– Тогда у вас должен остаться перронный билет.

– Зачем мне его хранить? Выбросил, наверное.

– Ладно, бывает и так. – Не такой уж он плохой человек. – Кто вы по национальности?

Очень деликатный вопрос. Он мог бы не задавать такого вопроса. Я ведь лишился национальности вместе с потерянными документами, это доказал мне мой американский консул. Он, правда, говорил, что есть много французов, которые даже не умеют хорошо говорить по-французски, но тем не менее являются гражданами Франции. Интересно. К кому тут мягче должны относиться – к своим соотечественникам или ко всяким иностранцам? Наверное, к иностранцам. Они ведь не знают местных законов страны. Поэтому я и выпалил:

– Я немец.

Да, так я и сказал.

Что они сделают с бошем, у которого нет документов и который зайцем ездит по их железным дорогам.

– Вот тебе и на! – удивился первосвященник. – Немец. Да еще наверное из Потсдама?

– Нет, я из Вены.

– Но это же Австрия, – покачал головой первосвященник. – Впрочем, какая нам разница? Пусть немец. Есть у вас паспорт?

– Ну что вы. Паспорта у меня нет.

– Как так? – вечно они этому удивляются.

– Я потерял свой паспорт.

И опять все началось сначала. Так хорошо разговорились, только начали понимать друг друга и вдруг этот дурацкий вопрос. Наверное его придумали в Пруссии, потому что все, что связано с вмешательством в личную жизнь человека, придумано в этой стране. В Пруссии, а еще в России, люди необыкновенно терпеливы и позволяют делать с собой все, что угодно. Там перед любым фараоном люди застывают в ужасе.

Через два дня на коротком суде мне дали четырнадцать дней тюрьмы.

За обман железнодорожных чиновников. Хорошо, что они не узнали, что это уже не первый мой обман, а то закатали бы меня в тюрьму до конца моих дней. То, что я назвался немцем, не сделало их добрее. Но отсутствие паспорта даже помогло. Как предполагаемого иностранца меня ввели в особую рабочую группу. Мы там производили какие-то странные прищепки. Впрочем, даже наши работодатели не могли толком объяснить, что это такое. Может быть часть детской игрушки, а может, секретная деталь военного корабля. Впрочем, были и такие, что утверждали, что мы занимаемся производством особых частей к дирижаблям или к подводным лодкам. В общем, никто ничего толком не знал. Я, например, больше склонялся к тем, кто говорил о подводной лодке. Где-то я читал, что именно при ее строительстве используется масса деталей, которые больше нигде не используются. Моя работа заключалась в складывании готовых прищепок в отдельные кучки. В каждой должно было быть сто сорок четыре штуки. Когда я уже сложил первую кучку, надзиратель вдруг засомневался, а точно ли там именно сто сорок четыре штуки, не просчитался ли я?

– Вряд ли. Я считал медленно.

– Я могу полагаться на ваши слова?

Надзиратель выглядел таким озабоченным, что я и сам начал сомневаться, не ошибся ли? Может, пересчитать? Надзиратель с таким решением согласился. Конечно, лучше пересчитать, чтобы избежать случайной ошибки. Если прищепки сосчитаны неправильно, может выйти неприятная история, мы оба это понимали. Тем более, что надзиратель признался мне: у него старая мать и трое детей.

Когда я еще раз пересчитал прищепки, надзиратель приблизился.

На его лице появились тревожные морщинки. Он все-таки сомневался.

Не желая портить ему настроение, я сам предложил пересчитать прищепки еще раз. В конце концов, у него престарелая мать и трое детей… Мало ли… Я не хотел быть причиной неприятностей для такого обязательного человека. Ошибиться легко, сказал я. И понял, что поступил правильно, потому что надзиратель прямо расцвел:

– Святые слова! Пересчитайте еще раз, ради Бога! Пересчитайте с очень большой точностью. Если в кучке окажется деталей больше или меньше, директор тюрьмы сделает мне замечание. Даже не знаю, как я это выдержу. Так ведь можно лишиться службы, правда? В дома у меня престарелая мать, и жена не совсем здорова. Пересчитайте точно, как можно точней. В кучке должно оказаться ровно сто сорок четыре прищепки. Может, вам лучше считать дюжинами? Тогда не так легко сбиться.

К дню своего освобождения я с большой долей надежности собрал три кучки. Только в них я был уверен. В каждой было ровно по сто сорок четыре прищепки, ни одной больше, ни одной меньше. Хотя в душе думаю, что вполне мог ошибиться на одну-другую. Если так, то у надзирателя могли быть большие неприятности. Все же, старая мать, не совсем здоровая жена, трое детей. С таким хозяйством надо обходиться очень внимательно.

В виде вознаграждения за свой труд я получил при выходе из тюрьмы пятьдесят сантимов. Не такая уж большая сумма, но она легла на Францию почти непомерным грузом. Если всем бродягам платить, страна обанкротится. Поэтому я решил покинуть Францию как можно быстрее. К тому же, я понимал, что если через четырнадцать дней меня еще раз поймают, я отправлюсь в тюрьму уже на целый год, а уж потом только меня насильно вышлют в Германию.

13

Я направился на юг по дороге, старой, как европейская история.

Национальность я оставил при себе ту, которую сказал священнослужителю. И если меня спрашивали, кто я, я так и отвечал: «бош». Никто не ставил мне этого в вину. Я везде находил еду и место для ночевки. Похоже, что, повинуясь инстинкту, я выбрал правильную национальность. Тут не терпели американцев. Везде их ругали и поносили. Они были чистыми разбойниками, превратившими в доллары кровь французов. Они были безбожниками и наглыми спекулянтами, которые стараются выжать доллары из каждой слезы матери или младенца. Никак они не остановятся, хотя запасы золота грозят скоро задавить их. Попадись здешним крестьянам американец, они забили бы его цепями, как собаку.

– Другое дело боши, – говорили мне. – Да, мы воевали с ними, но это была почтенная настоящая война. Мы вернули свой Эльзас. Это правильно. Они с нами согласились. Но теперь всем плохо. Американская собака хватает нас за штаны, отбирает последнюю обгрызенную кость. Они теперь сильно голодают, эти бедные боши. Мы бы с удовольствием поделились с вами чем-нибудь, но у нас, считай, ничего не осталось. Американцы обобрали всех до чиста. Зачем они вообще пришли в Европу? Помочь нам? Ну да…

– Вот и по вам видно, как нынче живется бошам. Выглядите здорово изголодавшимся. Ешьте, ешьте, не стесняйтесь. Выбирайте лучший кусок. Куда, говорите, вы идете? В Испанию? Разумно. У них все же не так голодно, как у нас. Они не воевали, но и у них американцы оттяпали Кубу и Филиппины. Вот вам еще пример. Как будто им своего мало. Вы ешьте, ешьте. Мы все-таки не совсем разорены. Это у вас, бедных бошей, детишки мрут с голода…

– А если мы скопим денег на билет, чтобы поехать в Америку и там немного подзаработать, они сразу закрывают перед нами двери. Дескать, Америка для американцев. Сперва обокрали индейцев, а теперь закрывают дверь перед нами, как будто мы попрошайничаем…

– Кстати, вы можете подработать у нас. Пару недель. Силы наберетесь, и в Испанию придете не с пустыми руками. Конечно, платить много мы не можем, ну может тридцать франков в месяц, по восемь франков в неделю, понятно, с кровом и с едой. Перед войной мы вообще платили по три франка в неделю, но сейчас все так дорого. Во время войны у нас подрабатывал тут один бош. Военнопленный. Был очень прилежный, мы потом даже не хотели его отпускать. Эй, Антуан, подтверди, что бош был очень прилежный. Работал как машина. Мы удивлялись. И все его уважали. Некоторые даже корили нас, дескать, что это вы так? С военнопленным надо держаться строже. Но мы все делали по-своему. Он даже ел с нами…

Видимо, пленный бош по имени Вильгельм действительно был отменно прилежным парнем, потому что я по много раз в день слышал: «Ну не знаю, не знаю… Наш Вильгельм был, наверное, из другой местности… Вы работаете не так, как он. Правда, Антуан?» – Антуан конечно подтверждал: «Да, наш Вильгельм был, наверное, совсем из другой местности. Вы работать, как он, не можете. Видно, боши так же отличаются друг от друга, как и мы».

Скоро меня начали нервировать вечные сравнения с этим Вильгельмом. Конечно, он больше меня разбирался в сельском хозяйстве и работал прилежнее, но и я работал бы прилежнее, заставь меня выбирать между сельскими работами и концентрационным лагерем. Или того лучше, между сытной едой у этих крестьян и голодными дорожными работами где-нибудь в пустынях Алжира. К тому же, местные рабочие получали в неделю и по двадцать, и даже по тридцать франков, только мне причиталось восемь. Я был всего только бедный бош, которого спасали от голодной смерти. Когда наконец я собрался уходить, за шесть полных недель работы мне дали всего десять франков. Крестьянин намекнул, что я неплохо питался все эти дни, а кроме того, у него не было свободных денег. Все в деле. Потом, конечно, появятся. Но не сейчас. Когда будешь возвращаться из Испании, сказал он, непременно заходи. Ты выглядишь окрепшим. В Испании легко найти работу. Правда, Вильгельм работал прилежнее…

– Еще бы ему не работать, – ответил я. – Он жил в Вестфалии, а я в Зюйдфалии. Есть такое великое герцогство, – на ходу придумал я. – У нас не привыкли работать много. У нас все растет само по себе.

– Ну тогда все ясно, – сказал крестьянин. – Я слышал об этой вашей Зюйдфалии. Это ведь там в рудниках добывают янтарь?

– Ну да, – подтвердил я. – И янтарь. И всякое другое. А еще у нас много доменных печей. Мы выплавляем в них настоящий кенигсбергский клопс.

– О! – удивился крестьянин. – Разве клопс делают из железа? Всегда думал, что на его изготовление идет каменный уголь.

– Ну это вы говорите про искусственный клопс, – пояснил я с видом знатока. – Он действительно изготавливается из каменного угля. В этом отношении вы совершенно правы – из каменного угля, смешанного со сгущенной серной смолой. Но настоящий кенигсбергский клопс вытапливают в огненных печах. Он очень твердый. Тверже стали. Наши генералы делают из него торпеды, которыми можно потопить самый большой корабль. Я сам работал у доменных печей.

– Хитрый вы народ, боши, – сказал крестьянин. – Хорошо, что мы выиграли войну. По крайней мере, нам не за что на вас сердиться. Дай вам Бог хорошо потрудиться в Испании!

При случае, подумал я, надо будет спросить какого-нибудь немца, что такое настоящий кенигсбергский клопс. Все, кого я спрашивал по пути, отвечали: «Не знаем». Но они не были немцами.

14

Холмистая местность становилась все пустыннее, приходилось подниматься все выше и выше. Воды хватало, а с едой появились проблемы. По ночам холодало, иногда не то, что одеяла, простого мешка нельзя было найти. Кочевка – дело сложное, это известно многим народам. Наконец, какой-то пастух сказал мне, что граница совсем рядом, и даже поделился со мной сыром, луком, куском хлеба, жидким вином.

Так я выбрался на шоссе, которое привело меня к древним воротам.

Каменная стена, протянувшаяся в обе стороны, тоже выглядела древней. Посчитав, что идти следует прямо через неизвестное мне имение, я вошел в ворота. Мгновенно появились два французских солдата с винтовками наперевес. Я сразу угадал: их тоже интересует мой паспорт, и объяснил им, что не имею ничего такого. Тогда они потребовали документ, выданный мне французским военным министерством. Они хотели знать, почему я шляюсь по территории военной крепости без всякого разрешения.

– Я не знал, что здесь военная крепость. Просто шел по шоссе и увидел ворота. Думал, что так можно выйти к границе.

– Нужный вам поворот был раньше. Там висит специальная табличка. Разве вы ее не видели?

Я вспомнил, что от дороги действительно отходила какая-то развилка, но я и раньше видел такие. Удобнее держаться прямого пути, вот я и шел, предполагая, что двигаюсь точно на юг. Никакой таблички я не видел. Откуда мне было знать, что здесь находится военная крепость? У меня нет путеводителя. Мне нужно в Испанию, вот я и шел.

– Следуйте за с нами.

Меня привели к дежурному офицеру.

Он нахмурился, увидев меня. Потом сказал:

– Вас расстреляют. Таков закон. Вас расстреляют в течение суток. – Он назвал нужную статью пограничных правил и так страшно побледнел, будто это его должны были расстрелять. Посадил меня на стул. Два солдата с винтовками встали слева и справа. Офицер вытащил из стола лист бумаги и попытался что-то на ней написать, но не смог, слишком разволновался. Бросив писать, вынул из серебряного портсигара сигарету. Но и сигарета выпала из его дрогнувших пальцев. Чтобы придти в себя, вынул еще одну сигарету и на этот раз попал ею в рот. Зато сломал подряд три спички. Четвертую ему удалось зажечь.

– Вы курите?

Я кивнул и мне принесли целых две коробки сигарет.

Когда дежурный офицер успокоился, он взял толстую книгу, раскрыл ее и стал зачитывать вслух некоторые места. Потом взял другую и из нее тоже зачитал несколько мест. Выходило так, что спасения у меня нет. Странно, что я, несчастная жертва, не испытывал при этом никакого волнения. Когда дежурный офицер заявил, что я действительно буду расстрелян в течение двадцати четырех часов, это не произвело на меня никакого впечатления. Я был холоден, как камень. В сущности я и был камнем. Я умер давно. Вполне возможно, что я и не появлялся на свет, поскольку у меня не было никаких документов. Любой человек мог делать со мной все, что угодно, потому что я был никто. Если бы меня убили, это и убийством нельзя было назвать. Я был мертв даже больше, чем мертвец. Мертвеца можно обесчестить, ограбить, оскорбить, а как со мной проделать такое? Все это были, конечно, мои фантазии, похожие на первые признаки безумия. Но государству легко уничтожить отдельного человека или заново его возродить. Самые глубокие законы природы могут быть отсрочены или даже отменены, если государству это потребуется, потому что мир стоит на стаде, а не на отдельных личностях. Отдельная личность – атом. Это я по своей наивности могу думать, что из атомов все сложено. А у государства на этот счет свое мнение. Поэтому на меня и не произвело никакого впечатления сообщение о близком расстреле. Я уже переживал подобные моменты, а ничто так не ослабляет впечатление, как постоянные повторы.

– Вы голодны? – спросил дежурный офицер.

– Как волк.

Офицер наконец улыбнулся:

– У вас хорошие нервы. Вы думаете, наверное, что я шучу?

– Ну что вы, – возразил я. – Предложение пообедать – это не шутка.

– Я имею в виду расстрел.

– Нет, я и это воспринимаю очень серьезно, – сказал я. – Если закон требует меня расстрелять, надо уступить его требованиям… Но вы упоминали про двадцать четыре часа… Вроде как можно растянуть исполнение закона на эти двадцать четыре часа… Я вас верно понял? – и, дождавшись его кивка, сказал: – Тогда пусть мне принесут обед…

– Хорошо, я распоряжусь. Вы получите настоящий офицерский обед, двойную порцию.

Он не соврал.

Я увидел, как едят французские офицеры.

Кстати, его совершенно не интересовал мой паспорт, он не спросил ни про удостоверение личности, ни про корабельную книжку. Наконец-то я встретил человека, который не желал копаться в моей личной жизни. Он даже не обыскал меня и не приказал сделать это своим солдатам. Впрочем, если мне грозит расстрел, все это пустяки, стоит ли ими заниматься?

Меня привели в помещение, где стоял стол, покрытый скатертью.

Сервировано на одного человека. Здесь были и чашки, и тарелки, и ножи, и вилки, хотя я вполне мог обойтись просто ложкой. Часовых сменили. Теперь по сторонам стояли другие солдаты, но так же, как и предыдущие, с примкнутыми штыками, с винтовками при ноге. В окно я видел, что еще двое стоят у входа. Видимо, почетный караул. Им нечего было бояться. Они могли отправляться в казармы и спокойно перекинуться в картишки, я не собирался бежать, отказываясь от настоящего офицерского обеда, двойной порции. Я бы и на шаг не отступил от таких восхитительных закусок. В сравнении с ними ужин висельника, который мне подавали в Бельгии, казался просто насмешкой. Я догадался, что мне подадут не ливерную колбасу с картофельным салатом, и меня мучило любопытство: смогу ли я все это съесть с достоинством, которое отвечало бы такому обеду?

Прошло несколько минут и праздник начался.

До меня впервые дошло, какие мы варвары и как высоко поднят культ еды у французов. Первый раз я узнал, что пищу для голодного человека можно не только варить, жарить, печь или тушить, я впервые узнал, что пищу для человека можно готовить, и что приготовление истинной еды – само по себе искусство, даже не искусство, больше – это дар свыше, и дается он очень немногим. На «Тускалузе» еда была превосходная. Но там после обеда я запросто мог перечислить все, что попало в мой желудок. А здесь я этого не мог сделать. То, что мне подавали, можно было сравнить только со стихами. Каждая строка превосходна, как запомнить все подряд? Артист, сотворивший эту поэму, был действительно человеком искусства. Он бы не обиделся на то, что я не помню отдельных строк, это только подтвердило бы истинный вкус поданного к столу. Каждое блюдо имело свои запахи, ароматы, свой вкус, я принимал их благоговейно, я пробовал их всеми данными мне способами чувствования. Праздник длился часа полтора, а может и все четыре, не знаю. Я не оставил на тарелках ничего. Ни крошки. После изумительных блюд подали засахаренные фрукты, нежные кремы, еще что-то, прежде мной никогда не виданное. А когда и десерт был съеден, а все ликеры и вина перепробованы, подали кофе, сладкий, как девушка первой ночи, горячий, как та же девушка через неделю, и горький, как проклятие матери, узнавшей о ее позоре.

Я чувствовал себя полностью удовлетворенным.

Я выкурил сигару, дохнувшую на меня всеми колдовскими ароматами Вест-Индии.

А потом я прилег на раскладную кровать, поставленную специально для меня в соседней прохладной комнате. В небольшом открытом окне виднелись белые облака на голубом фоне. Впервые за много лет я чувствовал, что жизнь прекрасна.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации