Текст книги "Солдат трех армий"

Но несмотря на все свои сомнения, подполковник Вернер-Эренфойхт произнес такую речь, которая вряд ли в чем-либо отличалась от речей, произнесенных в этот же час во всех других офицерских казино вермахта. А в заключение:

– Господа, я попрошу…

Засим шум выдвигаемых стульев, положение «смирно», бокалы на уровне третьей пуговицы сверху и тогда:

– Господа! В честь фюрера – зиг хайль! Зиг хайль! После официальной части общество разбилось на группы. Двери в клубные комнаты были раскрыты. Дамы не присутствовали. Три солдата играли марш и музыку по заказу. Заказывалось многое, не только музыка.

После того как командир полка и майор Вальдштёйн удалились, празднество превратилось в дикую попойку.

Я сидел за одним столом с обер-лейтенантом Шнейдером, тремя молодыми лейтенантами и одним обер-фенрихом. Маленький лейтенант держался особенно шумно.

– Командир все сказал как надо, но он струсил, говорю я вам. Просто-напросто струсил!

Обер-лейтенант Шнейдер его останавливал:

– Оставьте командира в покое, здесь это неуместно!

– Разумеется, господин обер-лейтенант, здесь неуместно. Извините, господин обер-лейтенант!

Немного спустя он вернулся к той же теме; ничего другое ему в голову не приходило:

– Командир боялся, что чехи, французы и англичане станут стрелять. Да это все трусливые псы, говорю я вам. Они и не думают об этом. И все же командир…

Один из лейтенантов его прервал:

– Заткнись ты наконец! Что подумают ординарцы?

– Что? Ординарцы? Им вообще не полагается Думать, им надлежит лишь подносить!

Ординарцы! Эй, ординарец! Еще одну бутылочку шампанского! Да поживей!

«Бутылочка» шампанского скоро превратилась в «бутыль», а потом еще одна и еще одна…

– Не-ет, господа, то, что чехи не пикнут, это мне было ясно. Фюрер в этом лучше разбирается, чем командир. Знаете ли вы, что теперь на очереди? Польша, господа, Польша! По порядку, один за другим. Долой коридор, отдавайте Данциг, дело ясное!

За соседним столом подхватили слово «Польша» и тотчас запели песню о «красивых девушках в одном польском городке». Один из лейтенантов за нашим столом тихо подпевал, потом вытаращил на нас глаза и сказал таинственным шепотом:

– Бабенки имеются в Польше, господа, самого высшего класса! Породистые женщины!

Тот лейтенант, который только что упорно заговаривал о командире, ударил кулаком по столу:

– Что это такое вы сказали сейчас? Породистые женщины? Грязные они, вот что. У нас в имении жили в бараках жницы, пришедшие из Польши. Мы наконец будем насаждать там цивилизацию! А он говорит – «породистые женщины», просто очумел!

Ординарец, еще бутыль!

Занявшись поляками, лейтенант, видимо, забыл о командире. Внезапно он снова вернулся к чешской теме, но тут вмешался обер-лейтенант Шнейдер:

– Прекратите наконец! У чехов не было руководства, в этом наше счастье. Их правительство полностью обанкротилось, иначе все сложилось бы по-другому, можете быть уверены. И хватит об этом!

Он сказал все это совершенно спокойно, но весьма твердо. Никто, подойдя сейчас к нашему столу, не подумал бы, что обер-лейтенант выпил ровно столько же бокалов, сколько и все остальные.

Но лейтенант не унимался. Он встал, шатаясь из стороны в сторону, и, помахивая правой рукой в сторону обер-лейтенанта Шнейдера, закричал:

– Мы бы разгромили чехов. И поляков мы тоже разобьем в пух и прах. Я был при том, как фюрер нам сказал: «Вы, мои юноши, должны быть проворными, как борзые, неподатливыми на разрыв, как кусок кожи, и твердыми, как крупповская сталь!» Да, так нам сказал фюрер. И мы такими и являемся, господин обер-лейтенант!

Тут он согнулся в три погибели и опять повалился на свой стул, вытянув ноги.

Шнейдер подозвал ординарца и заказал:

– Принесите мне, пожалуйста, чашку мокко и рюмку коньяка к тому столу вот там, да, да, пожалуйста!

Затем он встал с места, кивнул нам и отошел, не бросив даже взгляда на лейтенанта.

А тот поднял голову:

– Ординарец! Еще три бутылки шампанского, и поворачивайся быстрей прежнего!

Этот неприятный эпизод остался незамеченным в общем шуме. В другом углу у камина какой-то обер-фенрих стоял на столе и пел.

Лейтенант из гитлеровской молодежи вдруг исчез и больше не появлялся. Мы в конце концов нашли его в туалете. Он был загажен сверху донизу. Мы посадили его на стул и заперли дверь. Он заснул и больше не беспокоил нас.

В большом зале продолжали пировать. Никто больше не помнил, по какому поводу устроен пир. Стаканы бросали об стену, осколки летели на пол, содержимое пепельниц было рассыпано по коврам, а скатерти с пролитым красным вином походили на географическую карту. Когда рассвело, мы стали постепенно расходиться. В гардеробе была страшнейшая неразбериха. Кто-то надел чужую шинель, кто-то спутал фуражки. Какой-то фенрих вытащил испачканную руку из кармана, внутрь которого кто-то положил горчицу; другой налил в фуражку пиво и, ко всеобщему веселью, напялил ее на голову. Кто-то потребовал холодного пильзенского. И все закричали:

– За наш протекторат Богемия и Моравия! На здоровье, господа! На здоровьице!

В туалете шумел маленький лейтенант. Он барабанил в дверь и рычал:

– Тверды, как крупповская сталь! Неподатливы, как кусок кожи! Проворны, как борзые! Ординарец! Мою фуражку и мою саблю!

Секретный служебный документ командования

1 сентября началась война против Польши. Уже раньше легко можно было заметить, что идет подготовка к войне. Однако большинство из нас предполагало, что события примут уже знакомый нам оборот: сначала широкая кампания в прессе и по радио, потом резкие дипломатические ноты, затем наглые угрозы и под конец вермахт вторгается в Польшу.

Недели, предшествовавшие началу войны, я пробыл в Кольберге. Было ясно, что предстоят какие-то события, потому что были призваны резервисты, прошедшие службу. Все казармы были переполнены, даже на чердаках и в гимнастических залах были расставлены походные койки – по две и три, одна над другой. Резервисты два дня упражнялись в отдании чести, парадном шаге и «равнении в строю», два дня обучались ползанию на четвереньках и по-пластунски, а два последних дня недели мы с ними бешено маршировали в полевых условиях. В воскресенье они драили комнаты, уборные и коридоры, а вечером шли в солдатский клуб и становились снова старыми служаками.

Однажды утром ротный фельдфебель появился перед строем, сохраняя весьма серьезное выражение лица; он держал под мышкой красный скоросшиватель с широкой желтой полосой по диагонали. Секретный служебный документ командования!

То был так называемый календарный план мобилизационного развертывания, и нам зачитали фамилии тех солдат и унтер-офицеров, которые должны были образовать новое подразделение действующей армии; оно состояло примерно на одну треть из кадрового состава, на треть – из резервистов и на одну треть – из молодых солдат. Предусматривалось, что их перебросят к польской границе.

Остальные, к числу которых принадлежал и я, должны были остаться в гарнизоне и обучать вновь поступающих резервистов. Я был крайне разочарован.

Мой взвод принял лейтенант запаса, какой-то учитель или банковский служащий с претензией на армейскую выправку. Уже это одно меня раздражало. Но наибольшую досаду вызывало у меня то, что я снова должен был оставаться дома. Я не участвовал в занятии Рейнской зоны, не был также в Австрии и Чехословакии. А теперь, когда, как я думал, предпринят последний маневр и когда может произойти что-либо посерьезнее и, возможно, придется воевать, когда, следовательно, можно будет действительно проявить свои «солдатские» качества, – как раз теперь я снова должен остаться.

Я изложил по этому поводу свою жалобу командиру роты. Он меня высмеял.

Во-первых, я солдат и мне надлежит исполнять приказы; во-вторых, нужны хорошие командиры взводов, чтобы укомплектовать полноценные подразделения запаса; в-третьих, я находящийся в резерве, кандидат на офицерское звание, а в Польше, вероятно, предстоят потери в офицерских кадрах; таким образом, у меня все еще впереди.

Мой начальник оказался прав. Я же был тогда твердо убежден, что вынужден отказаться от последней возможности участвовать в деле и получить орден, какой «легионеры» привезли домой из Испании, либо Железный крест, который носили еще наши отцы и который был Гитлером вновь учрежден в предвидении войны. Но прежде чем выпроводить меня, командир привел четвертый аргумент:

– Кроме того, у меня есть для вас особое задание, надеюсь, вы его хорошо выполните! Обратитесь сейчас же к майору Вальдштейну, все остальное вы узнаете от него!

Как уже упоминалось, майор Вальдштейн являлся начальником военно-призывного пункта. Это был спокойный пожилой офицер с широким шрамом на подбородке – памятная отметка, полученная им в первой мировой войне.

После недолгих разъяснений он вручил мне красную папку с желтой полосой по диагонали. Секретный служебный документ командования!

Это был план мобилизационного развертывания трех транспортных рот. Место формирования – ресторан «Шутценхауз» в Кольберге. Кроме красной папки, большого танцевального зала в «Шютценхаузе» и нескольких столов и стульев, я больше ничем не располагал, во всяком случае, ничем таким, из чего можно было бы создать транспортную роту.

Положение круто изменилось на следующее утро. Дело в том, что несколькими днями ранее были разосланы повестки о явке на призывной пункт. И вот со всех сторон прикатили мужчины, в большинстве ветераны первой мировой войны. Они прикатили в буквальном смысле слова: каждый второй прибыл на грузовике – своем или своей фирмы, но средства транспорта были тайно заранее освидетельствованы и зарегистрированы. Мне нужно было только в плане мобилизационного развертывания отметить галкой фамилию прибывшего резервиста, а экспертная комиссия определяла состояние машины, которую покупали или арендовали. Солдаты получили пистолеты или карабины, обмундирование и приступили к строевым занятиям. Три транспортные роты были подготовлены.

Так закончился первый день.

На второй день все машины в ускоренном порядке закрасили в обычные армейские маскировочные цвета и заправили горючим; люди получили сухой паек, боеприпасы и индивидуальные пакеты, о которых мы чуть не забыли. Но военно-призывной пункт предусмотрел все до последней детали. Были припасены и защитные накидки и лозантиновые таблетки на случай химической войны.

На третий день мы прорабатывали с тремя транспортными ротами движение колонны на марше, остановки по техническим причинам, рассредоточение и укрытие во время воздушного нападения.

На четвертый день машины двинулись к польской границе.

С какой охотой я поехал бы вместе с ними! Правда, еще со времени первой мировой войны с «обозом» были связаны не совсем приятные представления, а мы, молодые солдаты, транспортников и солдат тыловых служб не считали вполне полноценными вояками.

Тем не менее я предпочел бы вместе с этой «компанией» отправиться в поход в Польшу, нежели на родине снова обучать рекрутов.

Никто из нас и не подозревал, каким ошибочным было наше отношение к солдатам транспортных частей и службы снабжения. Впоследствии многие предпочли бы лежать на передовой в окопе, в укрытии и не поменялись бы с водителем, который должен был под артиллерийским огнем доставлять боеприпасы или продовольствие через партизанский район.

Мы поглядывали свысока и на писарей в военно-призывном пункте и называли их презрительно «чернильными писаками». Теперь же, когда я на собственном опыте познакомился с планом мобилизации, после того как я получил представление о работе на военно-призывном пункте и видел, как все гладко прошло, я стал испытывать уважение к деятельности этого аппарата, испытывал уважение даже к красной папке с желтой полосой по диагонали, ко всякому секретному служебному документу командования; ведь подобно тому, как я практически на пустом месте укомплектовал три роты, во всех гарнизонах формировались многие сотни новых подразделений.

Мне не приходило в голову, что весь этот восхищавший меня механизм служил исключительно одной цели – порабощению соседних государств. Я уже не вспоминал, что ранее считал признаком особой лояльности то обстоятельство, что рейхсвер при новом руководстве «оставался в стороне». Ведь мобилизация была результатом планирования на Бендлерштрассе, планирования в прежнем министерстве рейхсвера.

Там было основательно подготовлено все то, что после 1933 года осуществлялось в еще большем масштабе.

После выполнения особого задания, которым командир пытался меня утешить, я занялся выполнением других его поручений. Дни шли за днями. Прибывали новые рекруты и новые резервисты. В короткий срок запасники становились кадровыми солдатами.

Но мы, старые солдаты, не были удовлетворены. Обучение не соответствовало нашим понятиям. Все делалось «на скорую руку». Численность вермахта импонировала, он был превосходно вооружен. Но с численностью и вооружением должно было сочетаться солидное обучение, а это, по моему тогдашнему мнению, было невозможно при такой лихорадочной спешке. Я тогда не задумывался над достоинствами или недостатками наших методов муштры. Меня раздражало то, что солдаты уже не столь молодцевато отдают честь, не столь точно выполняют команду «кругом марш» и не так быстро ползут на четвереньках по открытой местности, как мы тому были обучены.

В мои служебные обязанности по роте по-прежнему входил инструктаж на курсах офицеров запаса. Там обучались фон Цитцевиц, фон Платен и фон Путкаммер[29]29
  Представители старых офицерских фамилий.


[Закрыть]. они желали последовать примеру своих «славных предков», хотя уже не скакали на коне, а разъезжали в офицерском вездеходе, чванные и заносчивые.

В одном отношении ничего не изменилось: этих господ мало интересовала «будничная служба», которая неизбежна в технических войсках. Они желали «командовать», ведь для этого они, по их мнению, были рождены. И подобно своим предкам, они усердно поглощали шампанское. Не проходило вечера, чтобы в офицерском казино не пировали, и не было таких утренних занятий, на которых господа не пытались бы выспаться. Честно говоря, мне доставляло огромное удовольствие заставлять их бодрствовать. 1 сентября произошло инсценированное Гиммлером «польское» нападение на радиостанцию в Глейвице[30]30
  Речь идет о чудовищной провокации, подготовленной гитлеровским правительством. Немецкие солдаты, переодетые в польскую форму, инсценировали нападение на немецкую радиостанцию в Глейвице. Так был создан «повод» для агрессии против Польши.


[Закрыть], и Гитлер завопил по радио:

– С сегодняшнего утра мы открываем огонь.

Многолетняя шумная геббельсовская пропаганда привела к тому, что нападение Германии на Польшу было достаточно популярным среди населения и вермахта.

Теперь наконец должны были претвориться в жизнь «законные германские претензии» на Польский коридор и Вольный город Данциг.

Так все более подогревались воинственные настроения, они достигли высшей точки в последние недели перед нападением. К тому же Гитлер вздумал совершить внешнеполитический тактический ход. В июне 1939 года между Берлином и Римом был заключен договор, согласно которому Германия уступила Италии Южный Тироль. При этом двумстам пятидесяти тысячам жителей Южного Тироля было предложено избрать подданство рейха и зарегистрироваться для переселения в Германию; следовательно, на этот раз можно было попасть «домой в рейх» ценой отказа от прежнего местожительства.

В Германии мало кто сочувствовал этой затее, в Австрии многие были озлоблены, а тирольцы считали, что их продали.

Но Геббельс использовал подходящий случай для того, чтобы, ссылаясь на этот пример, разглагольствовать о «справедливости» фюрера, его готовности к компромиссу и стремлении к соглашению. Его аргументы подкупали не только меня одного. Я был убежден: тот, кто делает уступки во имя мира, вправе добиваться от другой стороны выполнения его законных требований, тем более что это были последние требования, какие намерен был выдвигать Гитлер, как он сам заверял.

Соответственно я считал тогда войну справедливой, а сопротивление поляков бессмысленным. История с Чехословакией снова отодвинулась на второй план. С нетерпением мы ждали известий о победах и ликовали по поводу каждого успеха вермахта.

По мере того как усиливалась пропаганда против Польши, ослаблялась антисоветская пропаганда. Неожиданно нам пришлось читать и слышать и не только умеренные, а порой даже благожелательные сообщения о Советском Союзе и его правительстве. Тем не менее мы смущенно переглядывались, когда радио и газеты известили, что в Москве был подписан пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом. Все же Геббельсу удалось с помощью «пропаганды шепотом» сделать пакт популярным. В конце концов мы признали просто гениальным вступление в союз с великой державой на востоке – ведь такая политика напоминала об отношении Бисмарка к России.

Заключению пакта предшествовали неоднократные старания Советского правительства договориться с польским правительством. Советский Союз взял бы на себя защиту своего западного соседа, но Варшава положилась на бумажные гарантии англичан и французов. Тем самым судьба Польши была решена. Однако Советскому Союзу надо было позаботиться о том, чтобы охранить себя от нападения гитлеровской Германии; в этом причина пакта и соглашения о демаркационной линии.

Война против Польши длилась всего восемнадцать дней.

Гитлеровская Германия имела возможность использовать стратегическое преимущество, выгодное географическое положение. Вермахт не только атаковал с фронта вдоль западной границы Польши, но вторгся также на польскую территорию с юга, из Словакии и с севера, со стороны Восточной Пруссии.

Все эти восемнадцать дней мы, оставшиеся в гарнизоне, следили за событиями со смешанным чувством. При всем восторге по поводу известий о победах нас мучила мысль, что мы не у дел. Жители сочувственно поглядывали на нас. Ведь у многих из них родные были «там», и это нас окончательно убедило в том, что нас постигла огромная неудача, раз мы непричастны к «великому часу» Германии.

Бомбардировочная эскадрилья «Гинденбург» ежедневно совершала из Боденхагена вылеты на Варшаву и другие польские города, сбрасывала бомбы на польских женщин и детей, а вечером отмечала в Кольберге свои «успехи». Эти «чистюли», как мы их презрительно называли, были теперь героями дня. Они рассказывали о заградительном огне польских зениток, повествовали о боях с польскими истребителями, и казалось просто чудом, что они неизменно собирались вечером в полном составе.

Тогда мы еще не знали, что польский генеральный штаб не сумел вовремя модернизировать вооружение своей армии. Польские истребители устарели, зенитная артиллерия в еще меньшей степени соответствовала новейшему уровню военной техники. Позднее солдаты армейских частей рассказывали нам о таких случаях, когда польская кавалерия предпринимала атаки с поднятыми пиками против немецких танковых соединений. Польским кавалеристам даже на войсковых учениях внушали, что германское вооружение – это блеф и что значительная часть германских танков изготовлена из картона и дерева. В эти дни у нас в Кольберге – в других гарнизонах, очевидно, происходило то же самое – накапливались стопки писем и посылок для солдат. В спешке они не сообщали своим родственникам и друзьям номер полевой почты. Теперь надо было переправить почтовые отправления в воинскую часть в Польшу. Мы завидовали обер-фельдфебелю, которому это поручили.

Когда он через несколько дней вернулся, мы все окружили его плотной толпой и затаив дыхание слушали его рассказы.

После долгих поисков он нашел нужную часть, выгрузил почту и поехал обратно, но не в пустом вагоне. В чулане хрюкали три жирные свиньи для кухни нашего отдела комплектования, а для себя лично он прихватил радиоприемник и ковер. Мы с удивлением спрашивали:

– Скажи, пожалуйста, так просто это все можно забирать?

– Конечно, а как вы думали? Вы и представления не имеете, какое только безхозное имущество там валяется и пропадает. Ведь просто жалко становится!

– Но должны же где-то быть хозяева, поляки?

– Там, где я побывал, нет никого. Ни одного человека. Все ушли в леса. Или погибли. Скот бродит по улицам. Я каждый день варил себе по курице. Если бы это не была Польша, я сказал бы, что наши там живут, как «бог во Франции».

Мы все продолжали допытываться:

– Так безо всякого можно было взять радиоприемник и ковер?

– Ребята, что вы тут болтаете? Вы что же, никогда но слыхали о военных трофеях?

Мы, «вояки на дому», еще много дней спорили в нашем гарнизоне насчет того, можно или нельзя брать «трофеи».

Из рассказа обер-фельдфебеля мы узнали, что и в нашей воинской части имеются потери. Называли имена товарищей, которые всего несколько недель назад лежали рядом с нами на пляже у Балтийского моря. Странное чувство охватывало при мысли, что они уже никогда не вернутся!

Нелегко было командиру роты сообщить о случившемся ближайшим родственникам погибших. Они узнали из письма, что их отец или сын пал «геройской смертью за фюрера и народ», отдал свою жизнь во имя «славы и величия родины».

Война с Польшей быстро закончилась. «Великая Германия» все больше разбухала. Она поглотила Польский коридор, Данциг и другие области Польши и прикарманила польские земли до самого Буга в виде «генерал-губернаторства». Военный трофей!

Гитлер принимал в Варшаве грандиозный парад, а мы пьянствовали у себя в гарнизоне, веря, что одержана большая победа.

Больше уже не было разговоров о скромных трофеях – свиньях, радиоприемниках и коврах.