Текст книги "Книга поддержки. Как справиться с любыми потрясениями и стать сильнее"

В своей книге A Short History of Myth (Карен Армстронг. Краткая история мифа. Эксмо, 2011) Карен Армстронг подчеркивает, что каждый раз, когда люди делают шаг вперед, они пересматривают и обновляют свое понимание мира. Этот пересмотр обычно затрагивает множество вопросов – от религиозных верований до сексуальных табу. Мало кто не согласится, что сегодня мы переживаем подобный период преобразований. Кажется, что в одночасье мы стали свидетелями стремительных технологических прорывов, ослабления влияния религиозных институтов, изменения гендерных ролей. Тем не менее, немногие люди, по-видимому, признают или даже понимают, что вместе с этим перестраиваются и наши ожидания относительно того, какую форму должна принимать наша жизнь.

Я понимаю, что слово «форма» может казаться не соответствующим контексту при обсуждении человеческой жизни. Постойте, вы хотите сказать, что моя жизнь – это круг, треугольник или линия? В каком-то смысле да, потому что именно это нам диктует общество. Я использую это слово – и идею, лежащую в его основе, – так, как оно использовалось на протяжении веков для обозначения глубоко укоренившихся предположений и невысказанных парадигм, определяющих наш взгляд на идеальную человеческую жизнь. В частности то, будет ли наша жизнь следовать по дуге, восходящей, нисходящей, колеблющейся или совершенно иной траектории. Хотя эти различия могут показаться абстрактными, они имеют тысячи реальных последствий, регулирующих все: начиная с того, когда нам следует вступать в брак, до того, когда мы должны начинать работать; когда нам пора заболеть, а когда необходимо совершать рискованные поступки.

Иными словами, кто же должен контролировать все эти «следует» в нашей жизни?

Самый простой способ понять эти изменения – это сначала оглянуться на предшествовавшие культуры и то, как они понимали все эти формы и «следует». Вообще говоря, в нашем понимании формы жизни произошло три значительных изменения, которые напрямую связаны с нашим представлением о времени. Мы перешли от концепции, основанной на естественном времени (сезонном, циклическом), к представлениям, моделируемым на основе механического времени (регулярного, синкопированного, линейного), и далее – к понятию, характеризующемуся более изменчивым пониманием времени как динамического, непредсказуемого, нелинейного. Начнем с самого начала.

Самые ранние представления о времени отражали наблюдения людей за окружающим миром. Не имея часов, ранние цивилизации – от Вавилона до Египта – сравнивали время с природными явлениями: временами года, погодой, обнадеживающим циклом регулярности. В древнем мире практически не было ощущения хронологии, истории, влияния одного жизненного события на другое. Вместо этого в большинстве культур считалось, что люди следуют уже существующему кругу жизни. (Египетский уроборос, когда змея пожирает свой собственный хвост, является одним из самых ранних представлений.) В этом циклическом мировоззрении высшей формой жизни было не прокладывать свой собственный путь, быть героем своей собственной истории, а заново переживать то, что уже происходило раньше, повторять универсальную историю.

Все это начало меняться в поздней античности с приходом линейного времени. Значительную роль в этом сыграла Библия, поскольку она представила идею о том, что время следовало историческому прогрессу от Адама и Евы через патриархов, царей, пророков и так далее. У христиан это продвижение достигло своего апогея с приходом Иисуса. Постепенно жизнь превратилась из круга в нечто линейное и способное к прогрессу. Теперь каждый из нас мог пойти по пути, улучшающему наше положение; теперь все мы могли стремиться к жизни, полной самореализации. Это привело к новой согласованной форме на Западе: жизнь как серия этапов.

Жизнь Девона Гудвина вовсе не была цикличной. Он прошел через столько непредсказуемых поворотов, что считал свою жизнь пятиугольником.

Девона воспитывала мать-одиночка в трущобах Питтсбурга. Его отец был заключен в тюрьму по обвинению в распространении наркотиков. «Мой брат постоянно злился, – рассказывает он. – Но я думал: “Да, у каждого есть папа, с которым можно поиграть. Круто, что у меня есть мама!”» Однажды летом Девон навестил свою бабушку в Северной Каролине и начал копаться у нее на заднем дворе. «Земля изменила всю мою жизнь, – вспоминает он. – Я захотел быть ботаником. Я хотел играть с цветами. Большинство людей в моем мире говорили: “Ты гей; должно быть, ты гей”. Но я просто любил растения».

По возвращении в Питтсбург директор школы предложил Девону заняться заброшенной оранжереей, так что ежедневно во второй половине дня он ухаживал за тропическими растениями, а остальную часть времени проводил на тренировках по борьбе. «Я начал искать колледж, в котором есть борьба и ботаника, – говорит он. – А таких мест не так уж и много!» В итоге ему предложили стипендию в Университете Северной Каролины в Пембруке.

В середине первого курса он ушел из борцовской команды. Он сказал тренеру: «Спасибо, но я хочу развлекаться, хочу есть больше одного раза в день и хочу насладиться студенческой жизнью». Вскоре его успеваемость упала, он потерял стипендию и лишился возможности оплачивать счета. Армейский вербовщик предложил ему 60 тысяч долларов на оплату обучения, и Девон записался в армию. Его мать была в ужасе: «Какого черта ты это сделал?» Но он заверил ее, что водит грузовики в не участвующем в боевых операциях подразделении и может продолжать учебу, пока служит.

Потом его часть передислоцировали. Сначала это был просто Кувейт, который был относительно безопасным, но затем вошел его сержант и объявил: «Нас немедленно перебрасывают в Афганистан. Собирайте вещи. Вылетаем через час». «Дерьмо вот-вот станет реальностью, и очень быстро», – подумал Девон.

«Я знал, что все будет плохо. Как только самолет приземлился на взлетно-посадочной полосе, они открыли заднюю дверь и сказали: “Прыгай!”»

Какое-то время все шло стабильно; Девон даже съездил в отпуск домой. Через две недели после его возвращения ему было поручено управлять танком-тягачом Oshkosh M1070, самым большим автомобилем в армии, во время миссии в провинции Гильменд, к западу от Кандагара. «“Талибан” был повсюду», – рассказывает он.

Накануне вечером у Девона возникло плохое предчувствие, он не мог уснуть. Он сказал своему командиру: «Я не знаю, что это, но что-то подсказывает мне не садиться сегодня за руль машины». Офицер ответил: «Тогда, по крайней мере, тащи свою задницу на пассажирском сиденье».

Спустя 15 минут грузовик проехал по самодельному взрывному устройству весом в 500 фунтов прямо у него под ногами. Автомобиль был разорван в клочья. «Единственное, что я помню, – это как я умолял: “Боже, вытащи меня из этого грузовика”».

В то утро Девон сломал два поясничных позвонка и получил то, что он называет «чертовски сильной черепно-мозговой травмой». Его доставили самолетом в Германию, затем в Форт-Брэгг в Северной Каролине. Он страдал от острой боли в спине, депрессии и тяжелой формы нарколепсии (Нарколепсия – заболевание центральной нервной системы, характеризующееся сложными расстройствами сна. – Прим. пер.). «Я начал сильно пить. У меня появились суицидальные мысли. Однажды ночью я вошел в ванную и заглянул в свою аптечку. Я сказал себе: “Если я приму все эти таблетки, что мне терять?” В этот момент зазвонил телефон. “Не отвечай”, – подумал я. Но я посмотрел на него и увидел, что это моя мама. Она сказала, что увольняется с работы в Питтсбурге и переезжает в Северную Каролину: “Я буду рядом на случай, если тебе понадобится моя помощь”».

Сразу же по приезде она заставила Девона пойти в церковь. В середине службы проповедник попросил новых посетителей поделиться своими историями. Девон сопротивлялся, но мать настаивала: «Ты должен рассказать свою историю, потому что твоя история имеет значение». Так что он все рассказал. «Я плакал и плакал, а она такая: “Видишь, теперь все в порядке. Тебе не нужно стыдиться”. Это был день, когда я снова начал жить».

Офицер реабилитационного центра, где проходил лечение Девон, утверждал, что тот больше никогда не сможет читать, но Девон не поверил ему, поэтому выписался из больницы и снова поступил в колледж. Он начал с одного предмета, потом добавил еще. Он женился, у него родился сын. «Это дало мне еще один повод жить», – рассказывает он. Он закончил учебу, но у него не получалось найти работу. Никто не хотел нанимать нарколептика. «Мне говорили: “Ты молодец, но мы не можем позволить тебе ничего делать”».

Он уже задолжал арендную плату за последний месяц, когда встретил местного врача, владевшего фермой в 500 акров на окраине. Они искали менеджера, он пошел на собеседование, сунул руки в землю и сразу вспомнил свою детскую любовь к садоводству.

«Это трудно объяснить, – говорит он, – но мне казалось, что эта почва исцеляет. Я забыл свою прежнюю мечту – быть ботаником, лечить рак, путешествовать по миру. В тот день, когда меня подорвали в Афганистане, закончилась моя первая жизненная миссия. Но теперь у меня новая миссия: помочь цветным сообществам получить доступ к свежей продукции. Все, что я могу сказать, – это то, что та бомба была не бомбой; эта бомба была благословением. Она заставила меня придумать новую мечту».

В нескольких шагах от Темзы, в лондонском районе Блэкфрайарс, находится брутальное бетонное офисное здание, занимаемое BT (BT – британская телекоммуникационная компания. – Прим. пер.). Том Круз сломал здесь лодыжку, выполняя трюк для шестой части фильма «Миссия невыполнима». Во дворе находится алюминиевая скульптура в виде тотемного столба, состоящего из семи лиц. Скульптура отдает дань уважения самому известному монологу из комедии Шекспира «Как вам это понравится», прекрасно отражающему следующий важный поворот в восприятии людьми формы своей жизни.

 
Весь мир – театр.
В нем женщины, мужчины – все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.
Семь действий в пьесе той.
 

(Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник)

К началу Нового времени идея жизни, идущей по кругу, окончательно угасла, ее сменило представление о жизни, протекающей через серию возрастов, фаз или стадий. Мало кто знал или заботился о своем точном хронологическом возрасте; вместо этого люди рассматривали свою жизнь как состоящую из периодов: юность, ученичество, брак, отцовство, болезнь, смерть и так далее. Возник ряд выражений, отражающих эту последовательность. Теперь все следовали по жизненному пути, времени жизни или жизненному циклу. Слово «карьера», от латинского «колесное транспортное средство», было изобретено в то время, чтобы передать, каково это – пройти такой путь.

Основной визуальной метафорой этого образа жизни была лестница, ведущая вверх и вниз. Ожидалось, что люди будут подниматься в раннем возрасте, достигать пика в среднем возрасте, а затем медленно спускаться. У мужчин и женщин были свои собственные лестницы, но общая форма была все той же: дети играют; те, кто в расцвете сил, работают; старые ковыляют. Поразительно то, что, в отличие от более поздних парадигм, здесь средний возраст – это вершина.

По мере того, как в эти годы жизнь становилась все более городской, ширились и городские развлечения. Первое среди них – театр. Поскольку пьесы ставятся на сцене, сцена быстро стала основным способом разговора о жизни. Каждая ступенька на лестнице была сценой, на которой вы были актером в великой драме жизни. Семь стадий Шекспира включали младенца, школьника, любовника, солдата, дряхлого старика и второго ребенка «без зубов, без глаз, без вкуса, без всего».

Этапы жизни. Различные возрастные группы и стадии жизни, изображенные в виде двенадцати различных этапов от рождения до могилы

Трудно переоценить, насколько влиятельными были эти концепции. Они нормализовали представление о том, что жизнь универсальна, жестока, неумолима. Жизнь шла вверх, потом вниз. Никаких исключений, никакого второго шанса: не получится ни начать жить с чистого листа в свои 40, ни обрести новую любовь в 60. У вас есть только один шанс, а дальше все идет под откос. Чтобы усилить это послание, на этих лестницах обычным делом было изображение песочных часов. Времени не хватало всем, а потом появлялся сам Повелитель Времени, чтобы сообщить вам, что «ваше время истекло».

Возможно, вы подумаете, что в современном мире мы отказались от этой мрачной безнадеги. Мы сделали все, что в наших силах, чтобы освободиться от этой жесткой формы движения вверх и вниз. Вместо этого мы сделали кое-что похуже.

История Дэвида Парсонса является доказательством того, что строгие модели «вверх-вниз» не работают.

Дэвид родился в семье американских автомобилестроителей из Детройта в 1952 году – в то время, когда американские автомобили вызывали зависть всего мира. В его семье было восемь автомобилей, «по одному на каждого ее члена». Трое из дедушек и бабушек Дэвида эммигрировали через остров Эллис. Один из них был фермером, который выращивал картофель в Швеции, а затем переехал в Мичиган и изобрел скрытые дверные петли, что сделало его преуспевающим человеком со связями и республиканцем. Его сын, отец Дэвида, пошел по тому же пути. Он был в первой группе награжденных Национальной медалью США в области технологий вместе со Стивом Джобсом и Стивеном Возняком (Сооснователи компании Apple. – Прим. пер.).

«В старшей школе все ожидали, что я буду спортсменом, – рассказывает Дэвид. – Я собирался в Дартмутский колледж (Дартмутский колледж является одним из старейших и престижных вузов США. – Прим. пер.), вероятно, чтобы играть в футбол и изучать юриспруденцию, как вдруг я получаю роль Керли в мюзикле “Оклахома!” В шоу есть момент, когда Керли целует Лори, затем поворачивается к публике и признается ей в любви. «Меня абсолютно затянуло», – вспоминает он.

Дэвид сказал родителям, что хочет променять Лигу плюща на музыку. Отец пригласил его на обед с губернатором Мичигана, сенатором Соединенных Штатов и бывшим нападающим американской сборной по футболу – все они были юристами, и все в один голос пытались убедить его изменить свое решение. И потерпели неудачу.

Дэвид поступил на факультет музыки Мичиганского университета и получил степени бакалавра и магистра исполнительского мастерства. В отличие от своих сверстников, он также получил работу – в Опере Санта-Фе, в Хьюстонской Гранд-Опера, а после переезда в Нью-Йорк – в первых пяти операх, на которые пробовался. «Хороший средний показатель – это если вам повезет на одном из десяти прослушиваний, – говорит он. – В этом случае вы зарабатываете на жизнь. Я же делал карьеру». О нем восторженно писали в газете New York Times, делали передачи на канале CBS News Sunday Morning, его приглашал в Эдинбург Алистер Кук (Алистер Кук (1908–2004) – британско-американский писатель, журналист, телеведущий и радиоведущий. – Прим. пер.).

И вдобавок ко всему он женился на Мисс Америка. Они познакомились, когда он снова играл Керли в Опере Цинциннати, а она играла Лори. Она отменила свидание с иконой бейсбола Джонни Бенчем, чтобы встретиться с Дэвидом. «Мы просто полюбили друг друга», – продолжает он. Они быстро начали гламурную жизнь, наполненную путешествиями, музыкой, посещениями художественных галерей Европы. Их дом находился в Нью-Йорке, но сердце принадлежало сцене. И все это время он хранил свою мрачную тайну.

Дэвид был конченным алкоголиком.

«Я начал пить, когда мне было 11, – вспоминает он. – По-настоящему. Серьезно. Я вырос в мире, где на Рождество тебе дарят пепельницы. У моих родителей был винный шкаф со всеми видами спиртных напитков, которые только можно было пожелать, с дополнительными ящиками в подвале. Брать было легко».

После свадьбы Дэвид начал терять над собой контроль. Ему сделали неудачную операцию на голосовых связках, положившую конец его оперной карьере. Он начал преподавать. Пел в церковном хоре. Устроился на работу в магазин спорттоваров продавцом лыжного снаряжения. «Я просто сказал себе, что моя жизнь кончена. Единственное, чем я когда-либо серьезно занимался, был вокал. Я чувствовал, типа, ну что же, у некоторых людей просто не получается».

А потом дела пошли еще хуже. Старший брат Дэвида, Карл, тяжело заболел СПИДом. С конца 60-х Карл жил в Лос-Анджелесе, где был секретарем актрисы Жа Жа Габор и проектировал дома для звезд. Он и Дэвид сохранили близкие отношения. Карл прилетал на все дебюты Дэвида. Теперь Карлу пришлось лететь домой и переезжать к родителям. «Они понятия не имели, что он гей, – говорит Дэвид. – Отрицание – мощный инструмент».

Во время последней встречи Дэвида с Карлом тот был окружен пурпурными цветами. «У него была этакая пурпурная корона, – рассказывает Дэвид. – И он сказал мне: “Я жду от тебя многого”».

Карл умер на третьей неделе декабря. Четыре дня спустя Дэвид отправился на запад Оклахомы, где его тесть служил консервативным пастором. Дэвид спросил, можно ли ему спеть на рождественской службе. «Это было лучшее, что я когда-либо пел, – рассказывает он. – Я пошел домой и выпил бутылку виски с невероятной свирепостью и гневом. А на следующее утро я проснулся, встал на колени и сказал: “Я больше не могу этого делать ни дня”». По словам Дэвида, он ничего не знал о реабилитации. Никогда не посещал собрания анонимных алкоголиков. «Я просто взмолился: “Боже, пожалуйста, помоги мне сегодня не пить. Если у меня получится, я поблагодарю Тебя сегодня вечером и попрошу о том же завтра утром”». Он помолчал. «С того самого дня я больше не пью».

Вскоре после этого Дэвид сказал жене, что его призвали присоединиться к лютеранскому служению. Он рассказал, что все больше времени проводит в церкви. Он видел сопротивление геям и лесбиянкам – таким, как был его брат, – и хотел расширить миссию церкви. «Я заплачу за твою учебу в юридическом институте, – ответила она, – но я не желаю быть женой проповедника». Дэвид не смог противиться своему влечению. Он поступил в Объединенную теологическую семинарию в Нью-Йорке, и в конце первого года обучения она позвонила и сказала, что не вернется домой. «Я все время говорил, что это будет здорово, а она постоянно твердила, что это не так».

Дэвид начал работать в лютеранской церкви Св. Иоанна – Св. Матфея-Эмануэля в Бруклине за два дня до 11 сентября. Когда мы встретились, он жил в приходском доме вместе со своей второй женой и их 11-летней дочерью. Он пел в хоре, но мечтал однажды вернуться на сцену. Когда я спросил его про форму его жизни, он ответил: «Крест».

«Каждый пастор – богослов креста, – говорит он. – Но в моем случае я верю в историю Иисуса. Я знаю, что это пугает людей, особенно в Нью-Йорке. Но я прожил очень рассеянную жизнь, а теперь живу жизнью служения. Был очень специфический момент времени, когда Бог снизошел и коснулся моей жизни. Это тот перекресток, который привел меня туда, где я нахожусь сегодня».

Увлечение временем, начавшееся в конце Средних веков, стало всепоглощающим в индустриальную эпоху. В XIX веке люди были просто одержимы временем. Они ели по часам, работали по часам и даже спали по часам. Основная причина такой одержимости заключалась в том, что часы внезапно стали вездесущими. В 1800-х годах получили широкое распространение карманные часы, за ними последовали наручные и напольные часы. В песне 1876 года рассказывается, как дедушка обожал свои любимые часы, купленные в день его рождения. Они сопровождали его на протяжении всех этапов жизни, пока не «остановились, чтобы больше никогда не заводиться, когда старик умер». Ноты были распроданы миллионным тиражом.

Само собой разумеется, что, приступив к планированию своего дня по часам, люди также начали приводить в соответствие с часами и саму свою жизнь. Все преобладающие формы жизни в XX веке были механическими, индустриальными, последовательными. Стрела прогресса, конвейер жизни. Пробивайтесь наверх, из грязи в князи! Как сказал Теннисон: «Я опять стремиться буду радостно вперед» (перевод О. Н. Чюминой).

В этом контексте неудивительно, что новая область человеческой психологии восприняла аналогичный язык. Регламентация человеческого дня привела к регламентации человеческой жизни. Примерно с 1900 года стало популярным множество новых этапов: подростковый возраст, средний возраст, пенсия, гериатрия. Каждое новое время жизни сопровождалось собственным шквалом научных трудов, существенных условий и продуктов для самосовершенствования.

В теории Зигмунда Фрейда, например, формирование личности представлено в виде последовательности стадий психосексуального развития, которые необходимо пройти от рождения до 12 лет: оральной, анальной, генитальной и т. д. Жан Пиаже определил другую серию этапов развития и другой календарь: сенсомоторный период (от рождения до 24-х месяцев), период конкретных (элементарных) операций (от двух до семи лет) и т. д. Эти идеи произвели революцию в нашем понимании развития детей. Они представляют собой значительные вехи мировой психологической мысли.

Но они также имели долгосрочные последствия, не до конца четко понимаемые и не всегда положительные. А именно, они приучили всех нас к идее о том, что жизнь детей и взрослых протекает через серию установленных, устоявшихся метаморфоз, которые разворачиваются по единообразному графику. Даже сам термин «человеческое развитие» уподобляет людей автомобилям или стиральным машинам. Вначале мы еще не закончены, затем мы становимся готовыми к использованию, а где-то в дальнейшем мы устареваем.

Разумеется, вслед за этими представлениями о детстве появилось множество выдающихся теорий о развитии взрослых. Внезапно возникло шесть стадий морального созревания и пять стадий самоактуализации. Джон Боулби, британский психолог, объяснивший, как дети поэтапно привязываются к своим близким, экстраполировал свои выводы и на обратный процесс отчуждения ребенка от значимых взрослых, разделив его на три стадии. Элизабет Кюблер-Росс представила широко популярную идею о том, что, и умирая, и скорбя об усопших любимых, человек проходит пять последовательных стадий: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Путешествие культового героя Джозефа Кэмпбелла представляет собой поэтапную модель духовного роста.

Безусловно, наиболее влиятельной из этих линейных моделей является восьмиэтапная теория психосоциального развития личности Эрика Эриксона. Эриксон родился в Германии в семье датчанина и матери-еврейки, которые быстро развелись. Его высмеивали как еврея в школе и как гоя в синагоге. Он сбежал от нацистов, оказался в Америке и представил свою незаурядную жизнь в виде ряда кризисов, которые необходимо преодолеть каждому человеку: доверие против недоверия в младенчестве, интимность против изоляции в раннем взрослом возрасте, интеграция против отчаяния в старости. Неспособность пройти какой-либо этап в «заранее определенном порядке» мешает вести здоровый образ жизни.

Эриксон открыто признавал влияние на свое мышление индустриальных метафор. «Поскольку наш образ мира – это улица с односторонним движением к бесконечному прогрессу, – писал он, – наши жизни должны быть улицами с односторонним движением к успеху». Вклад Эриксона состоит в том, что он расширил двухэтапную модель Пиаже и распространил ее с детства до старости. Но его медвежья услуга столь же серьезна. Он подтвердил довольно неубедительную идею о том, что взрослая жизнь проходит в трех тщательно очерченных периодах времени. Читая его сегодня, просто поражаешься предвзятости: прогресс зависит от того, укладываетесь вы в график или нет.

И тем не менее, что же происходит, если вы забеременели в неподходящее время (как это сделала Кристи Мур), получили опасную для жизни травму в начале своей взрослой жизни (как это случилось с Девоном Гудвином) или поддались зависимости, лишились средств к существованию, потеряли брата и от вас ушла жена (как это произошло с Дэвидом Парсонсом), то есть жили по календарю, который не был «предопределен»?

В настоящее время каждая из этих поэтапных теорий тем или иным образом выхолощена, опровергнута или дискредитирована. Они слишком гладкие, слишком узкие, слишком величественные, слишком мужские. Как писал Джордж Бонанно, ведущий исследователь горя из Колумбийского университета, подобные модели слишком аккуратны, они основаны больше на принятии желаемого за действительное, чем на эмпирических данных, и оказывают слишком большое давление на людей, чтобы оправдать чьи-либо ожидания. Бонанно доходит до того, что называет их «опасными», приносящими «больше вреда, чем пользы».

Здесь мы снова сталкиваемся с проблемой «следует». Вам следует чувствовать это в данный конкретный момент своей жизни, в противном случае с вами что-то не в порядке.

И все же, какими бы вредоносными ни были все эти идеи, они были побеждены воздействием завораживающей, но в конечном итоге вводящей в заблуждение концепции, выдвинутой величайшим из всех популяризаторов линейной жизни. Ее зовут Гейл Шихи, и она утверждает, что жизнь – это серия переходов.