Текст книги "Книга поддержки. Как справиться с любыми потрясениями и стать сильнее"

Жизнь Энн Рамер не протекала по линейной траектории. По ее словам, она больше походила на удобные тапочки. Пока однажды комфорт не растаял в воздухе.

В отличие от Кристи Мур, Энн хотела быть только мамой. «Я была мамой-домохозяйкой, и мне это очень нравилось, – рассказывала она о своей жизни в Кливленде, штат Огайо. – Я не была амбициозной. Я чувствовала, что мне не обязательно совершать ничего большого или грандиозного в этом мире. Мне нужно вырастить хороших людей». И ее план сработал. У Энн и ее мужа, архитектора Дэна, родился сын Алекс; затем второй сын, Брент; потом дочь Лорен. «Я была очень довольна», – говорит Энн.

Однако в 17 месяцев от роду у Лорен начали расти лобковые волосы. «Мой педиатр сказал, что это потому, что я начала принимать противозачаточные таблетки, пока кормила грудью». Энн была настроена скептически, поэтому позвонила своему акушеру. «Нет, это не из-за этого. Приведите ее сегодня ко мне».

У Лорен диагностировали рак надпочечников. «Это ужасно редкое заболевание», – продолжает Энн. Лорен перенесла операцию по удалению опухоли, прошла химиотерапию и была объявлена здоровой. «Представьте, что этого никогда не было», – сказали врачи. Энн хотела еще одного ребенка, но муж был против. «Что если этот ребенок тоже заболеет раком?» – возражал он. Энн победила, и три года спустя родилась Оливия. Через три года после этого рак все же вернулся. Только на этот раз это была не Оливия и даже не Лорен. Это случилось с 11-летним Брентом.

Однажды Брент пришел домой из школы и объявил, что тренер по футболу не позволил ему тренироваться из-за ноги.

– У тебя что-то болит? – спросила Энн.

– Нет, но я хромаю, – ответил сын.

На следующий день Брент уже не мог пробежать через поле. «Я посмотрела на его седалищную кость, и там не было никаких мышц, – рассказывает Энн. – Это было неправильно. Он был отличным спортсменом».

У Брента была диагностирована остеогенная саркома, еще один чрезвычайно редкий вид рака.

«У меня сразу же возникло неприятное чувство, – вспоминает Энн. – “Мне нужно немедленно обратиться к генетику”, – решила я, – “даже до встречи с онкологом”». Генетик подтвердил ее худшие предчувствия. У Брента был синдром Ли-Фраумени, чрезвычайно редкое наследственное заболевание, возникающее в результате мутации гена р53 и сопровождающееся ранним развитием одного или нескольких видов рака. Брент был не единственным ребенком – носителем данной мутации. К несчастью, у Лорен она была тоже. У двоих других ее детей подобной мутации обнаружено не было.

«Мы также протестировали меня и Дэна, – продолжила свой рассказ Энн, – и тут начинается самое невероятное. Вошел генетик и сообщил нам хорошие новости: “Итак, ни у вас, ни у вашего мужа этой мутации нет”. Затем она сказала: “Я должна вас спросить, уверены ли мы в отцовстве этих детей?”»

«В самом деле?» – спросил я.

«О, это был потрясающий день, – ответила Энн. – Я сказала ей: “Ну, знаете ли, не то чтобы я бороздила онкологическое отделение с целью наставить рога своему мужу”».

Все врачи наперебой твердили, что Бренту нужно ампутировать ногу, кроме одного, Джона Хили, ортопеда из больницы Memorial Sloan Kettering в Нью-Йорке, – того же хирурга, который, как оказалось, спас и мою ногу. Брент начал проходить курс химиотерапии, его операция была назначена на начало января. Семья решила отпраздновать Рождество рано, 23 декабря. «В то утро зазвонил телефон, – продолжает Энн. – Это был врач Лорен, сообщивший о том, что в ее мозгу обнаружена опухоль размером с мяч для гольфа».

28 декабря девятилетняя Лорен перенесла операцию на головном мозге. Пока она выздоравливала в больнице в Огайо, в Нью-Йорке прооперировали 11-летнего Брента.

«Я это к тому, что все должно было происходить совершенно не так».

«Разве это жизнь?»

«Только представьте: на мою жизнь пролился дождь из рака. К такому никто не бывает готов».

Этот дождь вскоре превратился в настоящую бурю. В последующие месяцы Бренту сделали три операции, а летом того же года – еще три. «Он мог ходить, вернулся в школу, все было отлично, – говорит Энн. – Потом мне сообщили, что у него метастатическая меланома, и ему необходимо в течение года принимать интерферон. Целых три часа мы наслаждались свободой». Лечение не помогло. Вскоре у Брента обнаружили острый миелоидный лейкоз. Единственным выходом была пересадка костного мозга.

Пока все это происходило, опухоль мозга Лорен вернулась. «Итак, мы лечим детей от рака во второй раз», – рассказывает Энн. Операция Лорен была запланирована на то же время, что и пересадка костного мозга Бренту. Алекс, их старший брат, согласился стать донором Брента. «Так что за один месяц трое моих детей побывали в отделении онкологии».

Операция Лорен прошла успешно. У Брента тоже некоторое время все шло хорошо, и он смог вернуться в школу, но на следующий год у него развился некротический фасциит – «бактерия, поедающая плоть». Он был хорошим кандидатом на испытание экспериментального лекарственного препарата, но не получил такой возможности, потому что был несовершеннолетним. Кожный трансплантат от его брата помог ему некоторое время продержаться, но его тело ослабло. Тем временем Лорен тоже заболела – остеосаркомой. И вновь Лорен и Брент оказались в одном лечебном центре в Хьюстоне на девятом и седьмом этажах.

Однако на этот раз такая ситуация продолжалась недолго. Брент Рамер умер 30 декабря, через два месяца после своего 18-летия, дававшего ему право на участие в экспериментальном лечении.

«Вся наша семья была там, – вспоминает Энн. – Я забрала Лорен с ее этажа, чтобы мы могли побыть все вместе».

Энн, кроткая домохозяйка, никогда не имевшая личных устремлений, превратилась в активистку. Она лоббировала выборных должностных лиц в Вашингтоне, чтобы изменить требования к участию в испытаниях лекарств; она выслеживала ученых-медиков и умоляла их пересмотреть ограничения для несовершеннолетних; она организовала онлайн-группу поддержки больных с синдромом Ли-Фраумени. «Я подружилась с девушками в группе, но в конце концов мне пришлось покинуть группу, потому что моя история начинала пугать новичков».

Однако эта история стала источником силы для Энн. Меня поразило то, что в нашем разговоре Энн почти не упоминала свое детство, раннюю карьеру школьной учительницы, любовь к садоводству и кулинарии. «Потому что ничего из того, что происходило до этих событий, не имеет значения, – сказала она. – До того, как моя дочь пять раз переболела раком, до ужасающей шестилетней битвы с раком моего сына, до всего этого периода, который я называю раковым».

И возможно, самое сложное: женщина, желавшая быть просто мамой, не всегда могла быть той мамой, которой она так хотела быть. «Долгое время я даже не кормила свою семью. Еду приносили люди. Как вы понимаете, я нахожусь в Нью-Йорке два месяца. Алексу нужно тренироваться, Оливии – ходить в детский сад. И нас выручали люди. Для меня, мамы-домохозяйки и личности, чья идентичность строилась вокруг заботы о своей семье, это было огромным изменением. Отказаться от этого контроля. Принять эту благотворительность».

Но она приняла и со временем усвоила это новое повествование о себе.

«Я узнала о жизни то, что считала недоступным для своего понимания, – говорит Энн. – Я ставила перед собой задачи, казавшиеся мне неразрешимыми. Я научилась искать ответы, высказывать свою точку зрения и делать то, что мне было непривычно. Это была не та жизнь, которую я ожидала, но именно такую жизнь я получила. Раньше моей работой были мои дети; теперь моя работа – рак и мои дети. И, тем не менее, я этим вполне довольна».

Человек, который изобрел кризис среднего возраста, переживал свой собственный кризис среднего возраста: его идея провалилась. В 1957 году канадский психоаналитик по имени Эллиот Жак выступил перед высоким собранием в Лондоне с речью, в которой утверждал, что люди в середине четвертого десятка впадают в депрессию. Симптомы этого периода жизни включали беспокойство о здоровье, компульсивное тщеславие, распущенность и религиозное пробуждение. Публика эту идею не приняла, поэтому он от нее отказался.

Почти десять лет спустя он вернулся к этому вопросу, на этот раз в статье под названием «Смерть и кризис среднего возраста». По словам Жака, к написанию этой статьи его подвигло чрезмерное упрощение того, как мы говорим о форме жизни: «До сих пор жизнь казалась бесконечным подъемом, и в поле зрения не было ничего, кроме далекого горизонта». Теперь же, продолжал он, достигнув гребня холма, он видит, что перед ним «расстилается нисходящий склон». Это неизбежно заканчивается смертью. Самый распространенный возраст этого кризиса – 37 лет.

Идея Жака, хотя и дразнящая, не опиралась на научные исследования. Она был основана на чтении биографий 310 известных людей, от Микеланджело до Баха. По его словам, он не включил в свое исследование женщин, потому что менопауза «затрудняла» их переход к зрелому возрасту. Неудивительно, что лондонская публика подняла его теорию на смех!

Но ее подхватили другие. В начале 70-х годов Роджер Гулд из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе разослал анкеты с вопросами о среднем возрасте нескольким сотням испытуемых. Дэниел Левинсон из Йельского университета опросил 40 человек (также одних мужчин) и определил то, что он назвал четырьмя периодами жизни мужчины. «Существует единый, наиболее частый возраст, в котором начинается каждый период: 17, 40, 60 и 80 лет. Каждый человек в одно и то же время переживает одинаковые периоды развития». И опять жесткость его высказывания ошеломляет. Левинсон был настолько точен и догматичен, что настаивал на том, что кризис среднего возраста должен начаться на сороковом году жизни и закончиться в 45 с половиной лет. По его словам, 80 процентов мужчин переживают один из этих кризисов.

Вместо того чтобы поставить эту идею под сомнение, американцы приняли ее с распростертыми объятиями – в основном благодаря выдающимся способностям одной женщины. Гейл Шихи – бывшая преподавательница домоводства, превратившаяся в журналистку-фрилансера, разведенная мать-одиночка. В 1972 году в Северной Ирландии маленький мальчик, у которого она в тот момент брала интервью, получил огнестрельное ранение в лицо. Шок вызвал экзистенциальный кризис в отношении того, как она себя ощущает, приближаясь к среднему возрасту. Шихи обратилась к исследованиям Гулда и Левинсона и использовала их в качестве основы для статьи в журнале New York.

Гулд, не упомянутый в ее трудах, подал на нее в суд за плагиат и выиграл, получив 10 тысяч долларов и 10 процентов гонорара за книгу, которая выросла из этой статьи. Опубликованная в 1976 году книга Passages (Возрастные кризисы. Ювента, 1999) отражает момент глубоких перемен в Америке, когда сексуальная революция, рост числа разводов и экономическая неопределенность – все сошлось в одной точке. Книга разошлась тиражом в 5 миллионов экземпляров на 28 языках мира. Три года она находилась в списке бестселлеров. Библиотека Конгресса назвала ее одной из самых влиятельных книг века.

Эта книга с подзаголовком «Предсказуемые кризисы зрелого возраста», является библией линейной жизни. Используя свой непревзойденный талант в выборе названий, Шихи утверждала, что все взрослые в своей жизни проходят через одни и те же четыре стадии: искания в 20 лет, ловушка‑30 – ближе к 30, десятилетие подведения итогов – до 40 лет и критический возраст – в 40. (Она не упомянула ни одного кризиса после 40 лет, что, по ее собственному более позднему признанию, было конфузом.)

После Шихи кризис среднего возраста больше не был теорией; он был просто фактом жизни. Даже в моих интервью 40 лет спустя люди использовали такие выражения, как «мой первый кризис среднего возраста», «кризис среднего возраста был у меня в 20, 32 или 54 года», «мой кризис среднего возраста случился после того, как я вышел на пенсию». Расплывчатость этого термина намекает на большую правду.

Идея Шихи глубоко порочна. Ясно, что она разрабатывала золотую жилу в культуре: она взяла вековые размышления о непреложном, линейном развитии человека и перенесла их из башни из слоновой кости на каждый обеденный стол. Но, как показали многочисленные проведенные с тех пор исследования, она практически в одиночку создала набор ожиданий, по большей части отличающихся от реальности. Она утверждала, что не просто существует вероятность того, что все мы пройдем через подобные изменения, но что они являются неизбежными и необходимыми.

Спустя полвека я считаю, что ожидание того, что жизнь будет протекать упорядоченно и предсказуемо, является значительным источником неудовлетворенности, с которой я столкнулся в своей собственной жизни и в сотнях своих интервью. Кристи Мур переживала переломные моменты в 16 и 30 лет; Девон Гудвин – в 7, 17 и 23 года; Дэвид Парсонс – в 11, 16, 38 и 43 года; а Энн Рамер – в 28, 34 и 48 лет. И в этом они не одиноки. Большинство жизней просто не следуют аккуратным шаблонам линейности. Они имеют совершенно иную форму.

Глава 2
Принятие нелинейной жизни
Что значит жить беспорядочной жизнью

Отличительной особенностью нашего времени является непредсказуемость жизни. Она не представляет собой ряд переходных периодов, стадий, фаз или циклов. Она нелинейна – и с каждым днем все больше и больше. Она также более управляема, более снисходительна к ошибкам и более открыта для персонализации, если вы знаете, как ориентироваться в новой вспышке взлетов и падений.

Возьмем, к примеру, Джея Р. Маклейна.

Джей Р. родился в небольшой больнице в Вест-Пойнте, штат Миссисипи. Его родители часто переезжали: сначала в Алабаму, а затем в Луизиану, поэтому за первые 12 лет он посещал девять разных школ. «Моя мама говорила, что каждый раз, пока разгружался грузовик, у меня появлялся новый друг». Когда Джей Р. учился в средней школе, семья жила в красивом доме с бассейном. «Потом мой отец отрастил волосы и решил стать баптистским священником, а это означало, что он получил эту крошечную церковь в сельской местности, зарабатывая 12 тысяч долларов в год».

Однажды Джей Р. играл перед домом в футбол с семью черными друзьями. «Внезапно на церковный двор, визжа тормозами, въехал пикап. Из него выскакивает один из дьяконов и начинает кричать: «Вы, негры, убирайтесь отсюда немедленно!» Мой папа выбежал из дома со сжатыми кулаками. «Пока я здесь, эти дети будут играть на церковном дворе», – сказал он. Дьякон ушел, лопаясь от злости, а через несколько недель нас попросили уйти.

Джей Р. страдал СДВГ (СДВГ – синдром дефицита внимания и гиперактивности. – Прим. пер.) и закончил школу без аттестата. Сменив несколько низкооплачиваемых рабочих мест, он записался в военно-морской флот в качестве механика. Отслужив во Флориде, Европе и Азии, он женился и был настолько напуган тяготами армейских браков, что оставил службу и переехал с женой и двумя дочерьми обратно в Алабаму, где начал водить тяжелые грузовики.

«Чтобы заработать на жизнь, приходилось проводить много времени в дороге, – рассказывает он, – а это ложится дополнительным бременем на семью». Однажды он вез груз в Джорджию. «Я уже сказал компании: “В эти выходные мне нужно быть дома на дне рождения моей дочери”». Когда они перенаправили его в Чикаго, он повернул машину к дому. Диспетчер закричал:

– Если ты немедленно не развернешься, я скажу полиции, что ты угоняешь наш грузовик.

– Хорошо, я припаркую его на стоянке у межштатной автомагистрали и поеду домой автостопом, – ответил Джей Р.

Позвонил начальник:

– Не бросай грузовик. Поговорим в понедельник.

К тому времени Джей Р. решил бросить эту работу и поступить в медицинское училище.

«Я всегда представлял себя врачом скорой помощи, – рассказывает он. – Когда я был ребенком, моим любимым предметом в школе были уроки по основам безопасности жизнедеятельности и я просто обожал телесериал Emergency («Скорая помощь». – Прим. пер.)!» Хотя он несколько раз отклонялся от цели, включая годичный академический отпуск, взятый для того, чтобы ухаживать за женой, заболевшей во время третьей беременности, он в конце концов закончил учебу лучшим в своей группе. «Я думаю, что это очень хорошо для парня, который никогда не успевал в школе». Когда больница в Орегоне предложила ему втрое больше того, что он зарабатывал в Алабаме, он ухватился за эту возможность.

«Честно говоря, это не имело никакого отношения к кризису среднего возраста, – говорит он. – Я просто пытался улучшить жизнь своей семьи». Кроме того, его мать стала навязчиво вмешиваться в их личную жизнь, он и его жена переживали тяжелый период в браке, а у их старшей дочери возникли проблемы с общением. «Мы все были готовы к переменам», – уверен Джей Р.

В следующие пять лет Джей Р. пережил цунами изменений. Уже поменяв профессию и регион, он сменил свою религиозную принадлежность – с баптистской на внеконфессиональное христианство. Он изменил свои политические взгляды. Он вступил в профсоюз медперсонала и помогал руководить кампанией в поддержку программы индивидуального медицинского страхования в Орегоне. Но самым сложным, по его словам, стало изменение стиля воспитания: «Раньше я был родителем типа “мама и папа – начальники и имеют право шлепать детей”. Но мы хотели построить с нашими детьми отношения сотрудничества».

Это пригодилось, когда их 15-летняя дочь Зоя забеременела. «Сначала я был ошеломлен, – вспоминает он. – Если бы на моем месте был мой отец, он бы применил телесные наказания. Но она была моим старшим ребенком. Я все время вспоминал то время, когда она малышкой сидела у меня на коленях. Я думал: как же я ее люблю. Мы разберемся, что делать дальше».

Зоя решила оставить ребенка, закрутила роман с женщиной и в конце концов вернулась к родителям. В свои 40 лет Джей Р. и его жена стали главными опекунами внука.

Последствия всех этих потрясений поначалу носили физический характер. «Я почувствовал невесомость. Моя жена не стеснялась того, что она с Юга; моя дочь могла любить того, кого хотела; я мог перестать пытаться угождать другим людям». И это повлияло на его взгляд на жизнь. «Полагаю, что это обычное дело, – говорит он, – но я чувствую, что тема моей жизни изменилась. Все началось с девяти различных школ, флота, переездов моей семьи по стране. И теперь я понимаю: перемены – это и есть жизнь. Это то, что делает жизнь интересной».

Момент, считающийся истоком современной науки, – «большой взрыв» линейной жизни, если хотите, – наступил в 1583 году, когда молодой студент по имени Галилей из Пизанского университета, глядя на мерно раскачивающиеся люстры в соборе, открыл закон движения маятника. Основы же постмодернистской науки – «большого взрыва» нелинейной жизни – в 1961 году заложил метеоролог средних лет по имени Эдвард Лоренц из Массачусетского технологического института, заметив нехарактерный узор облаков из окна своего офиса.

Лоренц попытался дать количественную оценку этого переменного явления с помощью своего компьютера – скопища проводов и вакуумных ламп. У него ничего не получилось, что привело к еще более шокирующему открытию, которое позднее он назвал «эффектом бабочки». Идея состояла в том, что погода не бывает регулярной и периодической; она нерегулярная и непериодическая. Незначительные воздействия в одной части системы могут изменить результат в других ее частях. Как памятно вопрошал Лоренц в названии статьи 1972 года: «Вызывает ли взмах крыльев бабочки в Бразилии торнадо в Техасе?»

Лоренц не был первым, кто заметил подобные странности. За несколько веков до него Леонардо да Винчи рассказывал о тайне проточной воды. Но открытие Лоренца положило начало новой гонке: исследовать ранее игнорировавшиеся учеными сложности – от разряда молнии до водоворота сливок в чашке кофе и поведения нейронов в мозгу. Каждое из этих явлений математики называют нелинейной системой.

Линейное мышление, пишет физик Ф. Дэвид Пит, рассматривает мир с точки зрения количественных показателей, симметрии, механического устройства; нелинейное мышление освобождает нас от этих ограничений. «Мы начинаем представлять мир в виде потока узоров, оживленного внезапными поворотами, странных зеркал, тонких и удивительных отношений». Как писал Джеймс Глейк, один из первых летописцев этой новой науки о хаосе: «Нелинейность означает, что в процессе игры есть возможность изменить правила». Это похоже на прогулку по лабиринту, стены которого меняются с каждым вашим шагом.

В предыдущих прорывах в науке, после того как наблюдатели идентифицировали явление, подобное нелинейности мира, остальные из нас начинали распознавать его в своей собственной жизни. Кое-что из этого уже произошло. Раз за разом люди в моих беседах описывали свою жизнь как текучую, непостоянную, изменчивую, поддающуюся адаптации. Но по какой-то причине до сих пор не появилось объединяющего выражения, отражающего эту изменчивость.

Пришло время это исправить. Поскольку наш мир нелинеен, мы должны признать, что наша жизнь тоже нелинейна. Подобно тому, как циклическая жизнь была заменена линейной жизнью, линейная жизнь сменяется нелинейной жизнью.

Как только вы поймете, что жизнь нелинейна, то увидите примеры этого повсюду: Лин-Мануэль Миранда случайно покупает биографию забытого отца-основателя в книжном магазине на Манхэттене (Лин-Мануэль Миранда – американский актер, певец, автор песен, рэпер, постановщик, продюсер и драматург. Создатель успешных бродвейских мюзиклов «На высотах» и «Гамильтон». Последний является музыкальной биографией американского отца-основателя Александра Гамильтона. – Прим. пер.). Будущую голливудскую звезду Лану Тернер «открывают» в закусочной на бульваре Сансет. Уэйлон Дженнингс (Уэйлон Дженнингс – один из самых популярных американских исполнителей музыки кантри XX века. – Прим. пер.) в последнюю минуту отказывается от места в чартерном самолете Бадди Холли (Бадди Холли – суперзвезда рок-н-ролла 1950-х годов, погиб в авиакатастрофе того самого рейса, которым не полетел Дженнингс. – Прим. пер.). Джей Р. Маклейн меняет работу, дом, церковь, систему взглядов и стиль воспитания – и все это в течение трех лет.

Нелинейность предполагает, что вместо того, чтобы сопротивляться подобным потрясениям и неопределенностям, нам следует их принять. Ваша жизнь, идущая, как представляется, своим непостижимым путем, не единственная в своем роде. Жизни всех остальных людей тоже наполнены непредсказуемостью.

И что еще важнее, нелинейность помогает объяснить, почему мы все постоянно чувствуем себя такими подавленными. Приученные ожидать, что наша жизнь будет разворачиваться предсказуемой серией величественных глав жизни, мы теряемся, когда эти главы сменяют друг друга все быстрее и быстрее, часто не по порядку, а то и одна поверх другой. Но реальность такова: мы все – облака, плывущие над горизонтом, водоворот сливок в кофе, зазубренные вспышки молний. И мы не являемся отклонениями от нормы – мы такие же, как и все остальное в этом мире.

Признание этой реальности – это одновременно и упрек многовековому традиционному мышлению, навязывавшему порядок нашим жизненным историям там, где его не было, и приглашение увидеть в кажущейся случайности нашей повседневной жизни мотивы, гораздо более захватывающие, чем мы когда-либо могли себе представить. Фундаментальный ингредиент этих мотивов, базовая единица нелинейной жизни, – это каждодневные события, которые меняют нашу жизнь. Я называю эти события разрушителями. Самое поразительное открытие состоит в том, что они гораздо более распространены, чем кто-либо из нас ожидает.