Текст книги "Когда поют деревья"

Бу Уокер
Когда поют деревья

Boo Walker

The Singing Trees

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Сopyright © 2021 by Lemuel (Boo) Walker

All rights reserved.

This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis Literary Agency

Cover Design by Caroline Teagle Johnson

Фото автора на форзаце: © Brandi Morris 2018

© Белова Ю., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Посвящается Пэтти

Пролог

Декабрь 2019

Кейп Элизабет, штат Мэн

Шестидесятисемилетняя Аннализа Манкузо остановилась на верхней ступени крыльца, положив руку в перчатке на обледенелые перила, и затаила дыхание, любуясь сотнями ветряных колокольчиков, которые покачивались на заснеженных ветвях, образуя целый лес поющих деревьев.

Музыкальная подвеска, собранная Аннализой почти полвека назад – самая драгоценная в коллекции ее подруги, – украшала ветку красного дуба, росшего напротив крыльца. Винтажные ключи и серебристые цилиндры окружали золотистый диск маятника, прежде приводившего в движение старинные часы. Хотя маятник и прочие детали подвески появились в саду еще в восьмидесятые, они так стойко пережили удары непогоды, словно попросту застыли во времени.

Все детали музыкальной подвески Аннализа некогда нашла в магазине часовщика, где обустраивала жизнь, прежде чем над головой сгустились тучи. В то время она была честолюбивой восемнадцатилетней девчонкой – ложь, тайные козни и война еще не омрачили ее жизнь, и она не ведала, что ясный день рано или поздно сменяется непроглядной ночью.

В голове у Аннализы промелькнули воспоминания о долгих часах, проведенных на веранде в Бангоре, где она училась у матери водить кисточкой под завораживающий перезвон ветряной подвески, которую они собрали вдвоем из антикварных ложек и серебряных колокольчиков, когда Аннализа была ребенком. Веранда с мольбертом служила одним из редких убежищ от дурного настроения отца. Именно здесь Аннализа впервые узнала об исцеляющей силе послушных ветру музыкальных подвесок.

В тишину понемногу вкрался шорох из глубины леса, похожий на монотонный шепот, с приближением становившийся все громче. Прелые листья, устилавшие землю, взметнулись и закружились в воздухе. Налетел колючий зимний ветер, и музыкальные подвески заплясали в бешеном танце.

Аннализу пробрала дрожь. Закрыв глаза, она прислушалась к разносившейся в воздухе симфонии. Прошлое окутало ее шалью и сдавило змеиным кольцом.

Когда ветер стих, она прогнала давно отравлявшие жизнь мысли и, ежась от холода, взглянула на подвески. Аннализа выросла в Мэне, и когда-то холод был ей нипочем, но с годами она утратила согревавшее в юности тепло и понимала, что лучше не откладывать дело в долгий ящик. Оставалось надеяться, что подъем по лестнице окажется ей по плечу.

Спустившись с крыльца, она пересекла пестревший островками снега двор и зашла под садовый навес, где возле компрессора для листьев стояла прислоненная к стене раздвижная лестница.

«Раньше эта затея нравилась мне больше», – подумала Аннализа. Может, не стоило так опрометчиво бросаться выполнять просьбу умиравшей в нескольких милях отсюда подруги? Ради того, чтобы привыкнуть называть Эмму подругой, Аннализе пришлось сделать над собой огромное усилие, но теперь это слово легко слетало с языка и не вызывало внутреннего протеста.

А начиналось все именно с этой ветряной подвески.

– Тебе будет не трудно взобраться по лестнице? – спросила Эмма, понимая, что ее просьба сопряжена с определенной опасностью.

– Ты еще спрашиваешь! – с усмешкой отмахнулась Аннализа. – Думаешь, я напрасно четыре года переплачивала за уроки хореографии? Теперь взберусь даже на шпиль собора Непорочного Зачатия.

Эмма невольно улыбнулась.

– Шутница…

По дороге к дубу Аннализа размышляла, каким же образом хореография поможет ей достать подвеску с дерева. Она раздвинула и закрепила лестницу, прислонила к ветке, убедилась в ее надежности и стала медленно карабкаться наверх, чувствуя в коленях бремя почти семи десятков прожитых лет. Чем дальше становилось до земли, тем сильнее дрожали ноги. Добравшись до цели, Аннализа с трудом перевела дух и попыталась снять крючок с ветки.

Все это время она думала не о подвеске и не о шаткой лестнице – в голову упорно лезли мысли о том, что кто-то заснимет это позорное зрелище на камеру, и ее обсмеет весь «Ютуб», если не весь интернет. Ей-богу, без смартфонов людям жилось гораздо веселее.

Лестница обжигала холодом даже сквозь перчатки. Аннализа поднялась на недостающую ступеньку и сильным рывком освободила крючок. Весь обратный спуск в окружении воспоминаний ей вторило позвякивание ключей и цилиндров часового механизма о диск маятника.

Радуясь, что отделалась легким испугом, она вернулась в прекрасный ухоженный дом Эммы и, зайдя в солярий, упаковала драгоценную подвеску в заранее приготовленную и выстланную папиросной бумагой коробку. Напоследок она убедилась, что кошки напоены, погрузила коробку в свой «Субару» и забралась сама.

Обратная дорога пролегала по дикому, каменистому и сказочно прекрасному побережью Кейп-Элизабет. Пробравшись по старинным пригородным улочкам Саут-Портленда, Аннализа пересекла подъемный мост и въехала в портлендский хоспис Каско, где до этого провела утро. Чтобы поберечь спину, через вестибюль и коридор она везла увесистую коробку в инвалидном кресле.

– Миссия прошла успешно, – объявила Аннализа, вкатывая кресло в комнату.

Бледная Эмма страдальчески улыбнулась потрескавшимися губами.

– Спасибо… Я доставила тебе не слишком много хлопот? – Она с хрипом втянула воздух через трубочку в носу. Каждое слово давалось ей с заметной болью. За год она невероятно постарела, побледневшее лицо обвисло складками. Аннализе странно и горько было видеть, как угасает на ее глазах женщина на четыре года ее младше.

Бросив взгляд на декабрьское утро за окном, она пожалела, что нельзя открыть ставни. Бог с ним, с холодом – свежий воздух сотворил бы с этой комнатой чудеса.

– Не знаю, много ли звона будет, когда я повешу колокольчики, но они хотя бы зарядят твою комнату положительной энергией.

Обе они знали, какой силой обладала ветряная подвеска, лежащая в коробке.

Аннализа обвела взглядом белый телефон, салфетки «Клинекс» на столе и висящую в рамочке над кроватью дешевую распечатку с веткой лимонов в обрамлении ярко-зеленых листьев. Тропическая картинка совершенно не вязалась с природой Мэна. Никакое изобилие красок не смогло бы оживить эту безжизненную комнату. Ни белые стены, ни светло-голубое покрывало, ни вазы, едва вмещавшие цветы, подаренные ветеранами, которым Эмма помогла за годы консультантской деятельности.

Диплом консультанта Эмма получила после того, как, скрывшись на западном побережье, два года проработала волонтером Корпуса мира в Марракеше. И до самой болезни, тридцать с лишним лет, она помогала ветеранам Вьетнама и других войн бороться с кошмарами. Не имея возможности поддержать брата, она лечила других солдат. Судя по тому, сколько букетов присылали бывшие подопечные, Эмме удалось спасти немало жизней.

Увы, комната в хосписе служила временным пристанищем в ожидании конца и могла предложить лишь слабое подобие уюта – Эмму пожирал рак.

– Хочешь, сбежим? – предложила Аннализа. – Устроишься в шезлонге где-нибудь в тропиках, потягивая «пина коладу», и загорелый любовник будет натирать тебя солнцезащитным кремом. Только скажи, и я мигом беру кресло. Махнем первым же рейсом до Арубы.

– Если б мне хватило сил… – вздохнула Эмма, и по ее голосу было слышно, что она смакует предложение Аннализы, словно сахарную корочку на краю бокала с клубничной маргаритой.

Осмотревшись и прикинув на глаз потолочные балки, Аннализа спросила:

– Куда повесим?

Она с сомнением взглянула на крутящееся кресло, задвинутое под стол. Учитывая предыдущую затею с лестницей, еще одна подобная авантюра будет стоить ей жизни. Может, нужно подыскать себе помощника?

– Аннализа? – еле слышно прошелестела Эмма.

– Да?

– Спасибо тебе. Ты просто святая, – прижав ладонь к груди, выдохнула она.

– Бог с тобой! – горячо замахала руками Аннализа, подражая напыщенным неаполитанским интонациям своей бабушки. – Это Аннализа-то святая? Tu sei pazza! Да я натерла мозоли на своих бедных скрюченных пальцах, перебирая розарий и молясь о спасении души этой девчонки! – И она громко фыркнула на манер бабушки, словно рассчитывая потушить Везувий.

Эмма слабо хихикнула, едва разомкнув губы; ее плечи мелко затряслись.

Присев на край кровати и собрав свои длинные седые волосы в хвост, Аннализа погрузилась в воспоминания о бабушке. Когда-то Nonna приютила ее, пятнадцатилетнюю девчонку…

– Господи, как же я по ней скучаю…

– Могу себе представить… – облизав пересохшие губы, отозвалась Эмма: она немного ожила и заговорила увереннее. – А вообще – она бы тобой гордилась. Ты, конечно, не любишь ни о чем вспоминать, но после того, что я натворила, ты мне так помогла…

Аннализа махнула рукой.

– Что было, то прошло. В последнее время меня частенько подводит память – спасибо, если вспомню имя Господа Бога. Одним словом, не волнуйся – все давно прощено и забыто.

Аннализа солгала: ничего она не забыла.

Ни единого дня.

– Если бы все было так просто, – прошептала Эмма.

Аннализа подозревала, что Эмма отказывалась от любого лечения, включая химиотерапию, именно потому, что никак не могла распрощаться с прошлым. Она решила подвести черту. Отчаявшись переубедить Эмму, Аннализа в конце концов смирилась с ее решением.

– Поищу-ка я помощника, – подняв палец, объявила она.

Поднявшись с кровати, Аннализа подошла к двери и выглянула наружу. По коридору шел медбрат в зеленом халате со стопкой белья в руках – вылитый Джеймс Дин, только без модной прически.

– Извините, можно вас на минутку?

– Конечно. – Он ускорил шаги и зашел за ней в комнату.

– Не поможете повесить музыкальную подвеску? – Аннализа показала коробку.

– Десять лет работаю, а такое впервые слышу, – удивился медбрат и пожал плечами. – Повешу – отчего не повесить?

Выбрав с Аннализой и Эммой подходящее место на потолке, он подкатил к изножью кровати скрипучее кресло и под их предостерегающие напутствия влез на сиденье. Придерживая кресло одной рукой, Аннализа подала подвеску.

«Я собрала ее в тысяча девятьсот семидесятом, – вертелось у нее в голове, – и много лет сама радовалась ее звону, прежде чем отдать Эмме».

Любопытно, что, когда Аннализе перевалило за пятьдесят, она пристрастилась вести учет в годах. Всякое жизненное событие было отмечено знаком времени. В тысяча девятьсот шестьдесят девятом она познакомилась с Томасом. В семидесятом – вырвалась из цепких лап Пейтон-Миллза и переехала в большой город. В семьдесят третьем – впервые побывала в Бар-Харборе. Семьдесят седьмой год отметился тем, что Аннализа чуть было не попала на концерт Элвиса. Ее любимый музыкант скончался буквально за день до выступления в Портленде. Так и не пробитый билет (секция 122, ряд F, место 6) до сих пор висел у нее в рамочке на стене кабинета. И наконец, в семьдесят девятом году она подарила музыкальную подвеску Эмме в знак своего прощения.

Наблюдая за вытянувшимся во весь рост медбратом, Аннализа не могла отказать себе в удовольствии полюбоваться его крепкой задницей. По Эмме было видно, что она тоже наслаждается зрелищем. Они с улыбкой переглянулись. Некоторые привычки не стареют.

Медбрат с ладной фигурой повесил крючок на металлический кронштейн, поддерживающий потолочную балку, и осторожно слез с кресла.

– Вот и готово.

Проводив его за дверь, Аннализа присела рядом с Эммой и бережно взяла в ладони ее искалеченную артритом руку. Ей показалось, что она держит голыми руками комок снега.

– Как жаль, что нельзя повесить его на крючок тебе на радость. Вот это был бы номер! Но придется обойтись музыкальной подвеской.

– Когда же ты повзрослеешь, как все нормальные люди? – фыркнула Эмма.

– Да ну, ты бы видела меня без одежды – я стара, как Рим.

Аннализа ободряюще потрепала подругу по руке, вселяя ей веру в лучшее, даже несмотря на то, что надежды не было. Они обменялись долгим взглядом. Повисшее молчание жгло ей сердце.

– Поможешь написать ему последнее письмо? – спросила Эмма.

Аннализа кивнула, не сдержав слезинки, сбежавшей по щеке. Она порылась в ящике стола, достала тетрадь и ручку и подкатила кресло к изголовью кровати.

Эмма вновь хрипло вдохнула воздух. После длинной паузы, каждую секунду которой отмечало попискивание медицинского прибора, она начала говорить.

Дорогой Томас!

Что я еще забыла сказать? Тебе известно, как я раскаиваюсь. Известно, как я по тебе скучаю. Сколько писем надо написать сестре, чтобы брат ей поверил? Мое сердце разбивается каждый раз. Ты и вправду нашел свое счастье или я украла его навсегда? Как бы мне хотелось, чтобы ты навестил меня в этой ужасной комнате и рассказал о себе.

Ты был замечательным братом. Терпел все мои подростковые выходки. Что я только ни вытворяла, лишь бы добиться внимания… Кроме тебя, никому не было до меня дела. Тебе даже пришлось уехать из общежития, лишь бы я не сидела дома одна. Что бы я без тебя делала? Помнишь, как ты побил Джима Гаррисона за то, что он обозвал меня уродкой? До сих пор вспоминаю об этом со смехом.

Как странно, что мы никогда не говорили о Вьетнаме, не обсуждали падение Берлинской стены и войну на Ближнем Востоке. Подумать только, теперь у всех есть компьютеры. А что творит этот Том Брэди? Да-да, я тоже о нем наслышана. А эти новшества в Портленде? Я боялась, что постройка торгового центра окончательно загубит наш город.

Надеюсь, ты знаешь, что, докатившись до крайности, я посвятила жизнь тому, чтобы искупить свою вину, и попыталась добиться, чтобы ты мною гордился. Наверное, этого мало, но больше мне нечего предложить. Я люблю тебя, Томас.

С надеждой, что навсегда останусь твоей сестрой,

Эмма.

Часть 1
Июль 1969 – июнь 1970

Глава 1
Девушка, не похожая на других

Июль 1969

Портленд, штат Мэн

Втиснутая на заднее сиденье коричневой развалюхи кузена, Аннализа слушала играющих по радио Pinball Wizards группы The Who и во все глаза смотрела на проплывавшие в окне очертания любимого с детства города. Под городом жители маленьких городков Мэна обычно понимали Портленд, а не Бостон или Нью-Йорк. Аннализу тянуло сюда еще задолго до того, как она потеряла родителей и застряла до конца учебы в старшей школе захудалого Пейтон-Миллза, где, кроме популярной футбольной команды да текстильной фабрики, и посмотреть-то было не на что.

Портленд заменял Аннализе Париж, и Конгресс-стрит в ее глазах ничем не уступала Елисейским Полям. Музеи, выставки, толпы демонстрантов, размахивающих плакатами, экзотические магазинчики, источающие запах благовоний, завлекательные рестораны, бурлящие разговорами, афиши концертов на витринах, обещающие ночи безумного веселья, длинноволосые хиппи в пестрой одежде, спокойно разгуливающие бок о бок с дельцами, даже автомобильные гудки – вся эта городская жизнь влекла ее с такой силой, словно ей было судьбой предназначено здесь жить. Аннализе казалось, что оживленный портовый город станет для нее неисчерпаемым источником вдохновения.

Нино, кузен и лучший друг Аннализы, чуть ли не единственный, благодаря кому она до сих пор не возненавидела Пейтон-Миллз, притормозил возле Монумент-сквер и обернулся. Нино был сыном тети со стороны отца и приходился Аннализе ровесником. Его смазливое лицо обрамляли каштановые кудри, покрытые гелем и зачесанные назад, а одна вьющаяся прядь спадала на лоб. Нино отличался высоким ростом и заразительной улыбкой, а на баскетбольной площадке мог обставить кого угодно. Неудивительно, что рядом с водительским местом восседала, жуя жвачку, местная красотка по имени Сара. Ясное дело, итальянка – в семье Манкузо не принято было встречаться ни с кем, кроме итальянцев.

– Приехали, cugina, – закинув руку на спинку водительского сиденья, объявил Нино. – Потом за тобой заедем. И не вздумай отступать, пока не добьешься своего.

– Когда это я отступала?

Аннализа приоткрыла дверь и утонула в городском шуме, наполнившем ее чистейшим восторгом – автомобильные гудки, полицейские сирены, грохот ближайшей стройки, громкий смех и перепалки прохожих.

– Смотри не нажирайся – нам еще ехать домой, – предупредила она.

– Когда это я нажирался? – обаятельно и нахально ухмыльнулся Нино. Аннализа понятия не имела, как они с Сарой собираются убивать время в городе, но наверняка без похода по барам и обжиманий по углам дело не обойдется.

Если она не вернется в Пейтон-Миллз к семи вечера, бабушка посадит ее под замок до самого выпускного. По части строгости Nonna могла дать сто очков вперед ее родителям. Конечно, Аннализе было не привыкать идти против правил, но ей бы не хотелось, чтобы первая же вылазка в Портленд без тети и других взрослых стала и последней.

Выйдя из машины, она подняла глаза на бронзовую статую Пресвятой Девы Марии Победительницы – вооруженная мечом и щитом Дева смотрела почти прямо на нее.

«Пусть победа будет за мной!» – мысленно пожелала Аннализа.

Она достала из багажника сумку с блокнотом для рисования и оранжевую папку с портфолио, прежде принадлежавшую матери, хлопнула багажником, помахала на прощанье Нино и Саре, глубоко вдохнула соленый воздух, принесенный ветром с бухты Каско, и, перейдя через Конгресс-стрит, решительно двинулась к самой известной выставочной галерее Портленда. Настало время проявить себя в городе, ведь недаром она рисовала начиная с двух лет и продавала рисунки с тех пор, как ей минуло десять.

Нарядное кирпичное здание галереи было втиснуто между бутиком одежды и турагенством. Жители Мэна помнили разрушительный пожар тысяча восемьсот восемьдесят шестого, после которого Портленд отстраивался почти целиком из кирпича и бетона.

Аннализа замедлила шаги, вдруг подумав, что одета недостаточно строго. Но унылые скромные платья, в которых она посещала церковь, совершенно не вязались с ее характером, поэтому сегодня она выбрала блузку в крестьянском стиле, вдохновленную журналом «Вог», которую сшила сама по выкройке «Баттерика» из купленного на распродаже зеленого хлопка. Блузку дополняли синие клеши, поношенные кожаные ботинки и светло-коричневый пояс. Благодаря наставлениям мамы, тетушек и школьным урокам труда Аннализа неплохо управлялась со швейной машинкой.

Взявшись за дверную ручку, она замешкалась. Страх, который каким-то чудом удавалось сдерживать в машине, вцепился с такой силой, что даже засосало под ложечкой. Сегодня, в прямом смысле слова, решалась судьба Аннализы.

Из-за того, что у бабушки не было машины, Аннализа редко приезжала в город и посещала галерею всего лишь три раза. В присутствии хозяйки она всегда робела. Джеки Бертон славилась тем, что решительно поддерживала женщин-художниц. И хотя Аннализа знала, что с ее способностями можно попытать счастья и в других местах, ей хотелось принести свои работы именно сюда. Одобрение Джеки Бертон открывало прямую дорогу в общество художников Новой Англии.

Опасаясь, что от страха сердце выскочит из груди, Аннализа открыла дверь и вошла. Первым делом в глаза бросился блеск полированного паркета. Подавив непривычную робость, Аннализа исподлобья оглядела беленые стены, увешанные картинами, и сразу зацепила взглядом яркое полотно авторства широко известной на восточном побережье художницы Шэрон Максвелл.

Посреди зала стояли кругом модные ярко-розовые кресла, и в одном из них сидела, листая журнал, миссис Бертон. У нее были черные волосы с ежевичным отливом – словно, создавая ее, Господь Бог решил добавить капельку фиолетового, – узкое черное платье и черные туфли на высоком каблуке. Жемчужно-бирюзовое колье в вырезе платья продуманно контрастировало с темной одеждой.

Встретившись взглядом с миссис Бертон, Аннализа стиснула папку с портфолио.

– З-здравствуйте.

Миссис Бертон опустила журнал на колени.

– Шэрон гениальна, не правда ли?

Как видно, она подглядывала за гостьей.

Аннализа оглянулась на картину Шэрон.

– Я не люблю абстрактный экспрессионизм, но вижу вложенное сюда чувство.

– Ого, кажется, вы неплохо осведомлены. – Миссис Бертон поднялась с кресла. – Ищете что-то определенное?

Аннализе было совсем не место в галерее, и даже не из-за того, что она приехала из бедного заводского поселка – просто выставка не предназначалась для подростков. Ей очень льстило, что миссис Бертон относилась к ней как к клиентке, подыскивающей шедевр для своего особняка в Вест-Энде.

Она показала папку, изо всех сил стараясь понравиться хозяйке галереи.

– Миссис Бертон, я поклонница вашей галереи и ваших взглядов, – без запинки выпалила она. – Не откажетесь взглянуть на мои работы?

– Так ты художница! – оживилась Джеки Бертон, и у Аннализы немного отлегло от сердца. – С удовольствием. Зови меня Джеки. Как к тебе обращаться?

– Аннализа.

Ее охватил восторг. Неужели все так просто?

– Давай-ка присядем, Аннализа. Посмотрим, что ты принесла.

– Спасибо. – Она глубоко вздохнула, подавляя волнение, и опустилась в жесткое розовое кресло. Если Джеки одобрит ее работы, перед ней распахнутся двери в будущее. И тогда прощай тревоги о том, что на колледж не хватает денег и надо как-то зарабатывать на хлеб всю оставшуюся жизнь. Единственной заботой станет покорить мир своей кистью и красками.

Джеки уверенно взяла папку, словно делала это миллион раз (возможно, так оно и было), расстегнула кнопку и вынула рисунки. Аннализа выбрала десять самых любимых, созданных за последний год. Над одними она трудилась на уроках рисования, над другими – дома.

На первом рисунке рабочие шли по мосту через реку Линден к текстильной фабрике Пейтон-Миллза. Когда-то на фабрике работал ее отец, прежде чем поступить в колледж в Бангоре. Аннализа неделями мучилась над этой картиной. Отец в ее возрасте был великолепным спортсменом с блестящим будущим, но из-за несчастного случае при погрузке на складе повредил спину. Заглушая боль, он пристрастился к бутылке и кончил тем, что угодил на машине в овраг вместе с матерью Аннализы – пусть и не намеренно.

– Ну и ну, похвальная внимательность к деталям, – разглядывая рисунок, заметила Джеки. – Очень неплохо.

– Спасибо, – пробормотала Аннализа.

Очень неплохо… значит ли это, что в галерею возьмут хотя бы несколько ее картин?

Перелистнув страницу, Джеки задержалась на рисунке, изображавшем похороны родителей Аннализы. С высоты птичьего полета были показаны друзья и многочисленные родственники погибших. Они окружали тела родителей Аннализы, готовясь опустить их в землю. Впервые Аннализа нарисовала себя: она стояла, положив руку на гроб матери.

– Ты предпочитаешь реализм? – Джеки обернулась к Аннализе, отрывая ее от воспоминаний. – Я вижу, что ты не боишься рисовать правду. Весьма серьезные темы… если не сказать мрачные. Это ведь ты на рисунке?

Аннализа нервно переплела пальцы и стиснула их в замок.

– Два года назад я потеряла родителей.

Джеки положила руку на подлокотник ее кресла и извинилась.

– Прошло уже много времени. Теперь я гораздо меньше об этом думаю, – солгала Аннализа. Перед глазами стояло, как бабушка ждала ее возле школы в Бангоре, чтобы сообщить вести.

Вежливо выдержав паузу, Джеки вновь перелистнула страницу.

– Все-таки детали подмечены удивительно точно. Заметно, что ты рисуешь не первый год.

– Я рисую всю жизнь, – подтвердила Аннализа, надеясь, что ей зачтется опыт.

Джеки бросила на нее взгляд и перешла к следующему рисунку.

– Прямо молодой да Винчи, – заметила она. – Тебе нравятся его картины?

Еще никогда в жизни Аннализе не делали такого щедрого комплимента. Ей захотелось с благодарностью броситься Джеки на шею.

– Я итальянка – как же мне не любить да Винчи?

Хозяйка галереи вновь углубилась в рисунки. Может, она увидит, что Аннализа вложила в них всю свою душу? Поймет, какое умиротворение она испытывала, воплощая эти образы акриловыми красками? Джеки права: многие рисунки мрачноваты, но что в этом удивительного? Ведь Аннализе редко выпадали светлые дни.

Досмотрев, Джеки аккуратно сложила рисунки обратно в папку.

– Что же мне с тобой делать? – задумчиво протянула она и посмотрела наверх, словно в поисках ответа.

Больше всего на свете Аннализе хотелось, чтобы миссис Бертон сказала, что считает ее замечательной художницей и что ее картинам самое место в галерее.

– Давно я не встречала такого таланта, – наконец произнесла Джеки, оторвав взгляд от потолка. – Очевидно, ты прирожденная художница.

Неужели ей повезет хоть раз в этой проклятой жизни? И уже через неделю она будет разгуливать по галерее, любуясь своими картинами в роскошных рамках рядом с шедеврами лучших художников Новой Англии, заберет первый гонорар и наконец поймет, что не зря горбатилась столько лет подряд?

Джеки прикусила губу.

– Ты рановато сюда пришла. Думаю, что со временем ты всего добьешься, но пока тебе не хватает цельности. Я не слышу твоего собственного голоса… может, все дело в этом? Понимаешь, о чем я?

У Аннализы перехватило горло, и она не смогла выдавить ни слова. Чтобы чем-то себя занять, она собрала свои темные волосы в хвост. Мама повторяла то же самое и советовала не просто браться за все подряд, а экспериментировать, пока не нащупаешь что-то свое. Вот только рисунки в папке, которую держала Джеки, казались Аннализе очень даже своими. Она рисовала уже давно и успела испробовать акварель, масло, карандаши и даже чернила. И лишь взявшись за акриловые краски, поняла, что они подходят ей больше всего. По примеру мамы она начинала с натюрмортов, потом перешла к пейзажам, морским видам и изображениям животных. Однако больше всего Аннализе нравилось рисовать людей. Она рисовала их вот уже два года, словно неосознанно пытаясь их понять.

Так почему Джеки не видит ее успехов?

Джеки вновь положила руку на подлокотник кресла Аннализы, слегка подавляя ее своим напором.

– Рисунок с похоронами твоих родителей задел меня за живое. По нему видно, что в тебе что-то есть. Поверь, Аннализа, я ценю умение справляться с деталями, и меня не смущает такой правдивый и даже мрачный творческий подход, но я не вижу твоего собственного «я». В моей галерее достаточно бросить взгляд на картину, и сразу становится ясно, кто ее написал. Кстати, сколько тебе лет?

– Семнадцать, – стряхнув оцепенение, пробормотала Аннализа.

– Семнадцать? – Джеки наклонилась еще ближе. – Тогда ничего удивительного. О чем можно говорить в семнадцать? В таком возрасте ни у одной из моих художниц не было собственного голоса. Тебе нужна нормальная школа, хорошие учителя, и продолжать в том же духе. Когда-нибудь ты обязательно прославишься. Главное, пойми, что ты хочешь сказать миру, и скажи об этом погромче. – К облегчению Аннализы она наконец перестала нависать и откинулась в кресле.

– Где ты живешь? – продолжила расспрашивать Джеки. – Чем собираешься заняться дальше? Ты же наверняка будешь посещать художественную школу? Тебе известно, что Шэрон Максвелл дает у нас уроки?

Аннализа выпрямилась.

– Это все не для меня. Я живу с бабушкой в Пейтон-Миллзе. Колледж нам не по карману, но мне бы хотелось переехать, когда окончу школу.

На самом деле больше всего ей сейчас хотелось схватить свою папку и убежать отсюда.

Джеки раздвинула сложенные лодочками ладони, словно обнимая глобус и удерживая земной шар на кончиках пальцев.

– Ты просто обязана переехать. Что тебе даст Пейтон-Миллз? Не обижайся, но тебе надо вращаться в среде художников, искать учителей и источники вдохновения. Разве обычный поселок для этого годится?

– Поверьте, я бы с радостью.

Переехать в Миллз, как его многие называли, было самым настоящим самоубийством. Бангор тоже мало напоминал метрополис, но там остались хорошие друзья и замечательный учитель рисования.

Дверь за спиной распахнулось, и они обернулись. В галерею зашла хорошо одетая пожилая дама, увешанная модными украшениями, с большой пурпурной сумкой в руках.

– Подождите минуту! – крикнула Джеки, и ее голос эхом отозвался в зале галереи. – Я только закончу разговор с этой талантливой юной леди.

Она сдвинулась на край кресла и посмотрела Аннализе в глаза.

– Ты немного опоздала, но имей в виду: каждый год в апреле Шэрон Максвелл устраивает мероприятие в старом порту. Тематика весьма современная, чтобы не сказать на грани, однако там бывают все, кто собой что-то представляет. Ты когда-нибудь об этом слышала?

– К нам в Пейтон-Миллз даже новые фильмы приходят с запозданием, не то что новости из мира искусства.

– Если выпадет возможность, обязательно сходи, – посоветовала Джеки. – Многое прояснится. – Она застегнула кнопку и вернула папку Аннализе. – Мне бы хотелось, чтобы ты снова ко мне приехала. Если понадобится найти учителя или что-то в этом духе – обращайся, с удовольствием помогу. И пожалуйста, запомни – если не откажешься от цели, для меня будет честью однажды украсить галерею твоими картинами.

Аннализа натянуто улыбнулась. Следовало поблагодарить Джеки за комплимент, но отказ совершенно ее убил.

– Спасибо, что потратили время на мои рисунки.

– Что ты, это тебе спасибо, – откликнулась Джеки, кладя руку на колено Аннализы. – Мне не терпится увидеть, как расцветет твой талант. Кстати, ты не сказала мне свою фамилию.

– Манкузо. – Аннализа еле удержалась, чтобы не убрать ногу.

– Аннализа Манкузо… Я запомню. Удачи! – С этими словами Джеки попрощалась и поспешила к клиентке.

Повесив сумку на плечо и захватив папку, Аннализа встала с кресла и вышла из галереи. Когда же ей повезет? Можно подумать, в жизни все так просто… Рисование спасало ее в периоды самых тяжких невзгод: когда отец напивался и бил маму или когда после похорон, оставшись без родителей и веры в будущее, Аннализа переехала к бабушке. Но в этот раз кисти и краски не смогли ей помочь.

Завернув за угол, она прошмыгнула в тихую улочку, остановилась на задворках ресторанчика морепродуктов, где воняло подгоревшим растительным маслом, и дала волю слезам. Джеки была права. Как бы Аннализа ни гордилась своим талантом, оригинальных идей ей не хватало. А что, если их и не будет? Или хуже того, она найдет свой голос, но не сможет сказать ничего особенного?