Текст книги "В муках рождения"

Глава седьмая
Княгиня Рипсимэ

На северо-западе озера Бзиунян2828
  Озеро Ван.


[Закрыть] находился Беркри – главный город провинции Арберуни. В описываемое нами время он был красивым городом с сильной крепостью на холме.

Крепость эта была местом жительства князей Арцруни, владетелей обширной области Тарон, которая, благодаря их усилиям, все время расширялась за счет поместий мелких нахараров. Если тогда и не было слова дипломатия, то явление это существовало давно, и князья Арцруни с пеленок знали, как им поступить, чтобы захватить наследие своих соседей и постепенно сосредоточить всю мощь в одних руках. И чем больше в Армении росла нищета, тем сильнее становился дух сластолюбия в душе князей Арцруни. Кто обратится к истории, тот увидит, что Армения в те времена уже начала делиться на три больших нахарарства2929
  Нахарарство – крупное княжество. В IX–X вв. в Армении по мере освобождения страны от арабов постепенно сложилось три крупных феодальных государства – Васпураканское царство во главе с родом Арцруни, Карское или Анийское царство во главе с Багратидами (Багратуни) и Сюник – во главе с родом Сюни.


[Закрыть] князей Багратуни, Арцруни и Сюни. Мамиконяны существовали только по имени. В Васпуракане же мы видели, до чего дошел род Рштуни. Князья: Аматуни, Интруни, Гнуни, Каджберуни, Авнуни, Вехевуни, Андзеваци – стали данниками великого нахарара Ашота Арцруни, дерзкого, тщеславного молодого князя. Его мать, великая княгиня Рипсимэ, славившаяся умом, скромностью, благочестием и ученостью, была сестрой великих князей Смбата и Багарата Багратуни. С того дня, как ее родные находились в плену у арабов в Багдаде, княгиня была очень грустна и в тревожном настроения, ибо, не говоря о том, что ее брат находился в темнице, она боялась, что его заставят отречься от своей веры. Поэтому она послала одного из верных ей князей, Хосрова Акейского, умного и искусного человека, с письмом в Багдад узнать о положении и, если возможно, помочь их освобождению. Сидя у себя в замке Беркри, княгиня в большой тревоге с нетерпением ждала приезда Хосрова, который вот уже три месяца отсутствовал.

Княгиня Рипсимэ никогда не терялась в минуты опасности и, когда другие не владели собой, она умела взвешивать и сопоставлять обстоятельства и сообразно с этим давать советы. Ее покойный супруг, князь Арцруни, а теперь и сын Ашот, когда им приходилось следовать ее мудрым советам, никогда не ошибались. Будучи родственницей Багратуни и Арцруни, она всегда укрепляла их отношения. Сокровенным ее желанием было вовлечь в союз еще двух могущественных сюнийских князей и, возможно, ее усилия прошли бы недаром, если бы не нашествия арабов. Это она, великая княгиня, когда все князья, придя в отчаяние от арабского нашествия, укрылись в своих крепостях, ездила с дарами к востикану Юсуфу и сумела помирить его со своим сыном Ашотом.

Она сидела погруженная в думы о брате, когда доложили, что приехал князь Хосров Акейский и просит приема. Она сейчас же велела впустить его, и не успел в дверях показаться Хосров, как лицо княгини просветлело.

– Добро пожаловать, князь Хосров, вижу по лицу, что ты виделся с Багаратом, – сказала княгиня.

– Да, княгиня, видел и говорил с князем, и, возможно, со временем гнев верховного эмира смягчится, ибо в стране много недовольных. Я был там, когда открыли заговор. Много убитых, в областях начались мятежи и волнения. Если мы, данники-христиане будем вести себя разумно, в Аравии начнется междоусобная война. Если же мы сейчас восстанем и разгневаем их, разожжем фанатизм, то они выльют на нас всю свою ярость.

– Я всегда советовала не раздражать этих нечестивцев, быть рассудительнее, стараться объединить всех наших князей, а с другой стороны, умело управлять страной и развивать ее мощь. Но разве нашим что-нибудь втолкуешь?.. «Верно говоришь, мать, умно рассуждаешь», – твердят мне мои сыновья, а сами заняты только беспутством и развлечениями. Ни один из моих советов не выполняется.

– Все, что ты говоришь, княгиня, верно. Князь Багарат, при всей своей заносчивости, сам признался: «Этого бедствия со мной не произошло бы, если бы я послушался двух людей. Бог создал в Армении только две умные головы: одна из них женская, другая – голова простого горца».

– Кто же этот горец? – сверкнула глазами княгиня.

– Овнан из Сасуна.

– Овнан?

– Откуда ты знаешь Овнана, княгиня? Это имя я впервые услышал от князя.

– Как мне не знать его? Вот одна из тысячи глупостей наших владетельных князей. Они презирают простых людей из народа, считают их ничтожеством, не используют их ум, храбрость и способности. Много раз я говорила своим братьям и сыновьям, что надо брать пример с арабов и греков, которые не пренебрегают духовной и телесной силой простых воинов и даже чужеземцев. Они вознаграждают их и дают им высокие звания. А наши армяне считают позорным смотреть на простых людей не только как на равных, но даже как на людей. Они считает своим долгом унижать, уничтожать простых людей, выказывающих ум и способности. Глупцы, они не видят, что, если армянская церковь, подвергаясь стольким гонениям как от внутренних, так и от внешних врагов, остается нерушимой, то только потому, что всех без различия – бедного аназата, шинакана3030
  Шинакан – крестьянин, смерд.


[Закрыть] – принимает в свое лоно, учит, воспитывает, растит и даже сажает на патриарший престол.

– Если ты хорошо знаешь этого Овнана, княгиня, то, очевидно, он чем-то примечателен.

– Если посмотреть на его одежду, на происхождение, на его состояние, то он ничтожный из ничтожных, а если взять его как умного и храброго человека, то скажу перед всем Васпураканом, что вряд ли найдется в Армении десяток таких, как он.

– Но откуда ты, княгиня Арцруни, так хорошо знаешь этого простого поселянина? Признаться, это меня удивляет.

– Когда я с ним познакомилась, я была не княгиней Арцруни, а княжной Багратуни. Я видела этого юношу во дворце своего дяди, в Тароне. Он был товарищем юных княжичей, играл с ними, проводил с ними досуг и не раз выходил победителем в физических упражнениях и соревнованиях. Его ум отмечал и монах, который был учителем и писцом при дворе моего дяди. Овнану было лет шестнадцать, когда к нему за советом и за сведениями уже обращались все. В те дни, когда монах болел, писцом у дяди служил Овнан. С тайными поручениями тоже всегда отправляли его. Мои двоюродные братья предавались безделью и развлечениям, и Овнану не раз удавалось наставлять их на путь истинный. Но однажды Овнан неожиданно исчез из замка, и имя его перестало произноситься. Если бы исчез только он один, это не было бы так удивительно. Но из замка исчезла и самая умная из дочерей князя, любимица родителей Васкануш. Ее заточили в один из дальних монастырей на границе Греции. Все, кроме меня, были удивлены этим событием. Одна я знала, что княжна Багратуни и Овнан любили друг друга, и несколько раз присутствовала при их ночных свиданиях в цветнике. При мысли о последствиях этой любви я приходила в ужас и не раз уговаривала Васкануш расстаться с ним и забыть этого неукротимого, как лев, юношу, который с ней был покорнее ягненка. Княжна соглашалась со мной, но расстаться с любимым ей было очень трудно. Поэтому, узнав об их разлуке, я очень опечалилась, особенно, когда по приглашению дяди поехала к нему и увидела, как он постарел и изменился, словно он вместе с дочерью наказал и себя. Бедный князь, он любил меня, как дочь, потому что я была похожа на нее и любима ею. Но он согласен был страдать и мучиться, готов был умереть, только чтобы не уронить чести своего знатного рода. Через несколько дней он повел меня в сад, где встречалась княжна со своим любимым. Там этот суровый, непреклонный человек вдруг ослаб и горько заплакал: «Рипсимэ, я несчастен, плачь обо мне»… Я тут же решилась попросить его простить мою подругу. Тогда этот старый, немощный человек разъярился, как зверь, и, сверкнув на меня глазами, воскликнул: «Молчи! Только смерть может избавить их от заточения! Решение мое бесповоротно!..»

Я вернулась домой с разбитым сердцем и глубоко опечаленная. Дядя мой со дня на день слабел, но прожил столько, что, когда после его смерти братья предложили ей вернуться домой, Васкануш ответила: «Я очень счастлива в своей тихой обители, где нет ни знатных, ни простых и где все люди равны перед богом».

Княгиня умолкла. Но Хосров не сдержал любопытства и спросил:

– Что стало тогда с Овнаном?

– Такого железного человека можно было только убить, но осудить его на пожизненное тюремное заключение было явной глупостью. Мой дядя велел заточить его в один из ширакских3131
  Ширак – область в северной Армении, часть ее ныне находится в пределах Турции; в X–XI вв. входил в состав Анийского царства Багратидов.


[Закрыть] монастырей, но когда через два года он решил убедиться воочию, исполняется ли в точности его приказ, и поехал в этот монастырь, то нашел узника недостаточно смирившимся. Тогда его бросили в монастырское подземелье, откуда веяло могильной сыростью. Единственным преступлением этого юноши была любовь к прекрасной девушке, чье высокое положение и разницу между ними не смог учесть бедный горец. Но, очевидно, бог любит изредка посмеяться над нашей глупостью. Это сырое подземелье оказалось началом подземного хода, и Овнан в ту же ночь вышел через него на свободу. А князь Багратуни, полный гнева и мести, переехал в Таран и через несколько лет умер.

Овнан, как мне сказали вскоре, вернулся в Сасун и спокойно жил в горах в своем родном селе. Позднее я встречала его в доме своего брата, князя Багарата, который часто приглашал его к себе. Сасунцы обращались к своему князю только через Овнана и от него же узнавали повеления князя. Это означало, что тот, кто хотел владеть Сасуном, должен был иметь дело с Овнаном.

– А ты, Хосров, не привез мне письма от брата?

– Нет, княгиня, это было невозможно. Князь содержался в большой строгости. Я застал его еще закованным в цепи. Потом уже стало немного легче. Князя перевели в другую тюрьму, разрешили изредка встречаться с семьей и перестали преследовать его угрозами, заставляя отречься от христианской веры. Вот тогда-то я и смог подсунуть деньги тюремщику и проникнуть к князю. Он был весел и надеялся вскоре освободиться. Он поручил мне, княгиня, просить тебя убедить князей не ссориться, жить в мире, чтобы не препятствовать рождению смуты среди нечестивых захватчиков.

– Это мое сокровенное желание. И я всегда убеждала в этом Ашота. Пойди, князь, отдохни с дороги. А потом, не теряя времени, поедешь в Мокс, к моему брату спарапету Смбату и расскажешь ему о своей встрече с Багаратом.

– Твой приказ для меня закон, – сказал Хосров, – поцеловал княгине руку и только дошел до двери, как остановился пораженный и попятился назад.

– Что такое, Хосров? Почему ты возвращаешься? – спросила княгиня, поднявшись с места.

– Смотри, княгиня, смотри, – сказал Хосров.

Княгиня сама поразилась, увидев входящих в зал одного за другим князей-заложников, которые шли выразить свое почтение великой княгине.

– Что это? Что это за возвращение? – спросила гневно княгиня. – Вот как вы нас подводите! Вы не понимаете, что ваше бегство повредит нам, а не востикану?

– Но… княгиня, востикан приказал долго жить. И сам он, и все его войско перебиты.

– Что вы говорите? Кто же сделал такую глупость?

– Сасунцы.

– Сасунцы?

– Да, сасунцы во главе с Овнаном вступили в Муш и перебили всех арабов. Востикана Юсуфа убили, нас освободили, а сами пошли на арабов, захвативших монастырь Святош Карапета.

– Кроме Овнана, никто не командовал сасунцами?

– Князь Гурген все время был с ним, но он не командовал.

– Гурген Арцруни? Мой сын? И он сделал эту глупость!..

– Нет, княгиня, это был не наш князь Гурген, Это был другой Гурген, мы его не знали, но он тоже Арцруни.

Пока юные князья наперебой рассказывали об этом, княгиня, побледневшая от волнения, усталая, опустилась на скамью, повторяя вслух: «Боже мой, что это за сумятица, что за непорядок!..» Наконец она обратилась к одному из юных заложников:

– Князь Григор, подойди и говори только ты. Ты не смог узнать, кто этот Гурген Арцруни?

– Да, княгиня, – ответил юный князь, – я расспросил его слугу и узнал, что его господин только что вернулся из Греции, что со стороны матери он из рода Мамиконянов, что греческий император очень любил его, хотел подарить ему землю и даже предлагал ему в жены свою дочь, но князь Гурген не согласился и вернулся на родину. Князь – красивый, высокий, черноглазый и темноволосый мужчина лет тридцати.

– Ты не узнал имени его отца?

– Да, княгиня, отца его звали Апупелчем.

– Нам только этого не хватало! – воскликнула княгиня, обернувшись к Хосрову. – Этот князь Гурген имел с собой войско?

– Нет, княгиня, только двух телохранителей и слугу.

– И сасунцы слушались его?

– Он не вмешивался в военные действия, княгиня, и даже ни с кем не говорил, кроме Овнана. Он только день был с нами в пути и почти не разговаривал. А на второй день пожелал нам доброго утра и повернул в сторону. Мы думали, что снова встретимся с ним, но он исчез.

– Хорошо, дети мои, подите отдохните, – сказала княгиня. Когда все юные князья вышли, она обратилась к Хосрову:

– Что же теперь делать, князь? То, чего мы больше всего боялись, свершилось. Чем все это кончится, одному богу известно. Разве это не кара божья, появление в такую минуту сына Апупелча? А ведь как я умоляла князя пощадить жизнь этого человека, своего кровного родственника… Но разве слово женщины значит что-нибудь для них?.. Он безжалостно пролил кровь несчастного князя Апупелча, а мой сын Ашот посте смерти отца завершил это преступление, отняв у сына все его наследство… Я сейчас совсем растерялась. Не станет ли этот Гурген орудием в руках арабов, не изменит ли нам, ведь он вырос среди войн? Нам не хватало только праведного предателя и честного изменника, слава богу, и он явился.

– Что ты говоришь, княгиня? Ведь в молодом князе течет кровь Арцруни, он никогда не совершит такого бесчестья!

– Как ты наивно рассуждаешь, Хосров! Твои слова напомнили мне былые времена. Ты забыл современника Нерсеса Великого3232
  Нерсес Партэв – армянский католикос (353–373 гг.).


[Закрыть], изменника и предателя Меружана, который околел от руки князя Багратуни, увенчанный венцом из раскаленного железа? Или вероотступника и изменника Шаваспа Арцруни, пронзенного мечом Вардана Великого?3333
  Вардан Мамиконян – армянский полководец, вождь национально-освободительной борьбы армян против персидского владычества. Пал смертью героя в Аварайрской битве 451 г.


[Закрыть] Или почти вашего современника, третьего Меружана, принявшего веру Магомета? Я имею право бояться рода Арцруни. У них нет середины, они или очень хорошие люди, или отъявленные негодяи.

Проговорив эти слова, княгиня Рипсимэ, поднялась с места. Несмотря на то, что ей было больше пятидесяти, она все еще была хороша и внушала уважение своей статной фигурой и живым, благородным лицом.

Хосров ничего не ответил ей. Наступило долгое молчание, пока княгиня, словно очнувшись, не прервала его.

– Хосров, пойди отдохни. Если понадобишься, я позову тебя.

Когда Хосров вышел из комнаты, княгиня прошла в свою молельню. В этом доме, возможно, только эта женщина и предвидела наступающую бурю, а так как она не надеялась на людей и вправе была сомневаться в них, то бросилась на колени перед богом, чтобы оплакать ожидаемую гибель своей страны.

В это время князь Ашот со своими братьями Григором и Гургеном были заняты развлечениями. Узнав о случившемся и увидев освобожденных из плена заложников, они не только не взволновались, как их мать, а предалась еще большему веселью. На появление же князя Гургена, сына Апупелча, они не обратили никакого внимания. Они видели его мальчиком и сейчас не принимали его всерьез.

Но какая разница между нахарарами, владетелями этой страны, и бедным Овнаном! Простой горец в это время, собрав своих собратьев-крестьян, учил их воевать захваченным у арабов оружием. Он укреплял горные села, собирал запасы продовольствия и оружия, имеющиеся в Муше, и делал все это, не повелевая, как княжья, не силой, а действовал на них своим добрым примером, своим же трудом.

Глава восьмая
Крепость Кангуар

В то время, как княгиня Рипсимэ в замке Беркри изливала свою наболевшую душу перед богом, князь Ашот проводил время в развлечениях и пиршествах, Овнан продолжал укреплять родные горы, Вахрич наслаждался покоем в своей семье, – вдоль подножья горы Вараг, по направлению к городу Хою3434
  Хой – город в юго-восточной части исторической Армении, к северу от озера Урмия.


[Закрыть], ехал задумчивый всадник, закутанный в серый плащ. Несмотря на то, что перед ним не было ни церкви, ни алтаря, а небо было покрыто тучами, он время от времени поднимал голову и тяжело вздыхал уверенный, что его никто не слышит.

Это был князь Гурген, которому стало тяжко в Васпуракане, и он решил как можно скорее покинуть страну, ставшую источником его несчастий. Хотя сердечная рана его была неизлечимой, все же он говорил себе: «Если бы мне хоть раз увидеть ее, если бы раскрыть перед ней мою сердечную рану, тогда я уехал бы к себе в Тортум и вместо счастья, о котором мечтал, провел бы остаток дней своих далеко от света, воспроизведшего меня, далеко от нее, без которой жизнь моя – вечное страдание…»

Дорога в такую непогоду была не из приятных, но для наболевшего сердца одиночество было так отрадно, что, когда Гурген доезжал до какого-нибудь села, то старался поскорей уехать, чтобы только не говорить ни с кем. Переночевав по дороге в нескольких селах, он доехал до Хоя, где дорога разветвлялась надвое, и тогда, вместо того, чтобы ехать на восток, он повернул на север и вскоре въехал в скалистую Андзевскую область.

Как ни сильно было в нем желание повидать еще раз Эхинэ, так же сильно он желал бежать от нее, чтобы не омрачать жизни любимой женщины неожиданным приездом. Но сила любви все же влекла его на север, в Кангуар.

Хотя сердце Гургена было полно высоких чувств, все же он не смог отказаться от искушения собрать сведения о князе Мушеге Андзевском, ибо жизнь его Эхинэ была связана с ним.

С такими мыслями подъехал он к Духову монастырю, который находился недалеко от Кангуара, откуда виднелись высокие крепостные башни.

Грозная крепость Кангуар считалась неприступной, во-первых, потому, что попасть в нее можно было только через лабиринт скал и пещер, во-вторых, потому что, благодаря крепостным стенам и башням, ей не угрожал никакой удар, в нее попасть было невозможно. В-третьих, по пути к скале, на вершине которой находились крепостные ворота, было множество всяких укреплений.

Стоя здесь, Гурген с бьющимся сердцем смотрел на замок, не потому что был поражен его величьем и недоступностью – там жила Эхинэ, с которой он не мог увидеться и поговорить наедине.

Пока он стоял в раздумьи, куда ему ехать – в замок, в монастырь или в одно из окрестных сел, – к нему подбежали двое мужчин; «Беги, братец, беги!» – крикнули они. Один из них успел пробежать мимо, но другого Гурген схватил за руку и остановил. «Ой, братец, ты сломаешь мне руку!» – вскричал человек. Гурген слегка разжал руку и спросил: «Человек божий, – что с тобой? Куда бежишь?»

– На нас напали курды. Они ранили нашего князя и преследуют нас по этой дороге. Беги, иначе, если тебя не убьют, то уведут в плен, – он попытался вырваться из рук Гургена. Но Гурген сильнее сжал руку.

– Назови имя этого князя, если хочешь, чтобы я тебя оставил.

– Ой, ты мне сломаешь руку! Мушегом его зовут, Мушегом. Это князь Андзевский. Вот они! Вот едут нечестивцы!..

Гурген сейчас же отпустил руку воина. «Ну, беги теперь, негодник!» – воскликнул он и окинул взглядом небольшой отряд всадников, мчавшихся ему навстречу, Их было человек двадцать. По внешнему виду и поведению можно было догадаться, что это были воины эмира из Хол, которые, осадив крепость Кангуар, хотели взять в плен князя Мушега и овладеть крепостью.

Гурген сбросил плащ. С небольшим щитом в левой руке и длинным мечом в правой он натянул поводья и, воскликнув: «А ну, покажи себя, Цолак!» – помчался вперед. Ураганом налетели на вражеский отряд человек и конь. Гигантский меч, сверкая, как молния, косил направо и налево, во все стороны летели убитые и раненые. Через несколько минут вокруг никого уже не было: кто бежал, спасая свою жизнь, кто пал. На поле боя оставался один всадник со связанными руками и закованными в цепи ногами. Он растерянно оглядывался вокруг. Это был князь Мушег Андзевский.

Гурген подъехал к нему, спешился и, достав из ножен кинжал, молча перерезал веревку на его руках. Цепь, сковывающая ноги, была замкнута на замок, надо было или найти ключ, или позвать кузнеца. В это время со всех сторон стали сбегаться люди; кто из них был вооружен, кто безоружен – все стали суетиться вокруг освобожденного князя. Один нашел его шлем, другой принес меч, третий перевязывал рану на плече. Гурген стоял в стороне до тех пор, пока Мушег, придя в себя, не обратился к нему:

– О храбрец! Скажи мне свое имя, чтобы знать, кого мне благодарить за свое спасение.

– Меня зовут Суреном из Шахкума, – ответил Гурген.

– Прекрасно, князь Сурен, прошу тебя пожаловать в мой замок погостить, где я попрошу тебя принять от меня дары за твой великий подвиг. Едем же ко мне!

А Гурген, не удостаивая его ответом, разглядывал Мушега. Князь Андзевский оставлял впечатление простодушного человека средних физических и духовных способностей. Ему было лет сорок, но бурно проведенная молодость наложила на него преждевременную печать утомления. Совершенный портрет современного князя, равнодушного к своему народу и не пользующегося его любовью. «Бедная, бедная моя Эхинэ», – думал Гурген, молча следуя за толпой, которая, почтительно окружив всадника, шепталась между собой: «Вот этот всадник разбил арабский отряд и освободил князя…», Те из воинов, кто ехал сзади, говорили громче, оставившие же князя в беде воины уверяли, что в курдском отряде было не менее ста человек. А воин, уговаривавший Гургена бежать, показывал синяки на своей руке и говорил:

– Смотрите, это следы его пальцев. Еще немного, и он сломал бы мне руку. Удивительно ли, что человек, обладающий такой силой, перерубил столько людей?

Убитых было четверо, раненых трое, которых нельзя было отличить от мертвых, ибо они были обречены, и не потому, что раны были тяжелые, а потому, что, оставаясь лежать на снегу, их растоптали бы проезжие. (Обычай того времени, который до сих пор еще существует не только в Азии, но и в цивилизованной Европе).

Оставя позади монастырь, отряд приближался к крепости, обитатели которой, услыхав о происшедшем, группами спускались навстречу, Князь ехал окруженный охраной, выделяясь среди них высоким шлемом, который надели на него его верные слуги.

Гурген следовал за ним, окруженный народом, который, как всегда, поклоняется храбрости и удачам.

Когда доехали до вершины скалы Кангуар и остановились у ворот цитадели, где находился княжеский замок, народ стал расходиться. Отряд азатов въехал во внутренние ворота. Тут князю разбили цепь на ногах и он направился во дворец.

Князь Гурген обеспечил прежде всего место и корм своему коню, боясь, что в княжеском замке ему может быть хуже, чем в крестьянском доме, Успокоившись относительно судьбы своего единственного друга, он даже не успел посмотреть на грозные окрестности – он думал только об Эхинэ. Подавив вздох, князь вошел в зал, много веков служивший князьям Андзевским местом развлечений и пиршеств. Его отвели в более теплую комнату, так как здесь было холодно. Сняв с себя оружие, Гурген погрузился в раздумье, не замечая, что из-за занавеси то и дело выглядывали слуги и служанки Андзевского замка, приходившие смотреть на чудо-богатыря.

В это время в покоях князя Андзевского старуха – лекарка зашивала рану Мушега. Князь тяжело стонал. Рана его хоть и не была опасной, но плечо – место очень чувствительное, и старуха безжалостно втыкала иглу в княжеское тело, зашивая края открытой раны. Приготовив снадобье из вина, меда и ладана, она приложила ее к ране, повторяя при этом: «Поможет, если богу будет угодно».

Мушег, морщась, вздыхая и почти плача, только повторял: «Кончай скорей, проклятая старуха», а княгиня Андзевская, покончив с распоряжениями, стояла тут же, как неподвижная статуя. Бедный князь время от времени обращал на нее свой взор, казалось, моля о сочувствии, но она стояла с безразличным видом, и внимательный взгляд мог понять, что сердце у нее мертво.

Внешность княгини была примечательной. Ее синие, как море, глаза, оттененные длинными ресницами, отличались такой глубиной, что казались черными. Прекрасный лоб был увенчан густыми волосами цвета воронова крыла. На бледном лице, казалось, никогда не играла улыбка. На эту молчаливую женщину нельзя было смотреть без почтительности и благоговения, но она казалась недоступной.

С таким же безразличием, с каким стояла у постели мужа, она, услыхав о том, что его взяли в плен, приказала воинам поехать в погоню за разбойниками. Так же равнодушно выслушала она рассказ о храбрости чужеземца и не выказала ни малейшего желания повидать его.

Когда князь немного успокоился, он обратился к жене.

– Княгиня, в замке находится наш благодетель, кто бы он ни был, оказанная им услуга так велика, что мы не можем не пригласить его к столу. Я должен принять и угостить его как равного, как своего спасителя и брата.

– Воля твоя, князь, ты здесь хозяин.

– Удивительно, что, находясь столько времени в моем замке, ты ни разу, хотя бы нечаянно, не высказала своего мнения. Когда женщина так небрежно отвечает, то в сердце у нее или кроется глубокая тайна, или она безразлична ко всему. Мне известно, как ты дала согласие на наш брак. Если бы не вынудившие тебя обстоятельства…

– Что же ты замолчал? Продолжай… – сказала княгиня, не меняя своей неподвижной позы.

– Для кого мне продолжать? Я видел много женщин, но такой бесчувственной статуи, неспособной грустить и радоваться, не мог себе представить. Вина здесь не моя и не твоя, а князей Арцруни.

– Если ты не считаешь меня виновной, виновность остальных мне безразлична.

– Куда ты уходишь? Пригласи же этого человека, пусть подадут ужин. Неужели ты забыла о простом приличии?

Княгиня вышла и отдала приказания служанкам. Через несколько минут вошедший в комнату Гурген нашел князя сидящим в углу и обложенным подушками.

– Входи, князь Сурен, – сказал Мушег. – Извини, что так долго оставили тебя одного. Мы были заняты врачеванием наших ран. Скажи, откуда ты едешь? В такие опасные времена надо обладать только твоим бесстрашием и твоей силой, чтобы решиться путешествовать без телохранителей и без слуг.

Гурген отвечал ему отрывисто и кратко, внимательно разглядывая все углы, занавеси и ниши княжеских покоев. Подали ужин. Князь опросил про княгиню. Он был нездоров и ел без аппетита. Гурген, проглотив два-три куска, ушел к себе. Князь Мушег перешел в спальню. Кангуар погрузился в сон. Княгиня Эхинэ, как велела старуха, принесла мужу сонное питье, Мушег выпил его и, повторив несколько раз: «проклятая старуха», – вскоре уснул глубоким сном.

Тогда Эхинэ позвала свою верную служанку, вывезенную из отчего дома, которую она ценила за ее немногословность, и приказала ей не покидать князя Мушега, доносить о каждом его движении. Сама же направилась в комнату Гургена. Открыв дверь, она увидела молодого князя сидящим в глубоком раздумьи у огня.

Дрожь прошла по телу Гургена, когда, подняв глаза, он увидел Эхинэ. Он встал с места и направился к ней, но Эхинэ отступила.

– Не подходи ко мне! – сказала она. – Ко мне может подойти только человек. А те, кто изменяет своему слову, обманывает несчастных и сирот, достойны презрения.

Князь остановился и воскликнул:

– Несчастная Эхинэ! Тебя обманули, и ты впала в отчаяние. Мы оба одинаково несчастны.

– Как? Разве это не ты писал? – Эхинэ гневно бросила ему в лицо письмо.

Князь взял письмо, быстро пробежал его, а затем прочел вслух:

«Благородная княжна Рштуни!

Хотел я напирать тебе письмо, соответствующее моему и твоему желанию, но бог предопределил иное.

В эту минуту, когда ты получишь мое послание, я уже буду женат на дочери одного из придворных вельмож императора. Того же счастья желаю и тебе. У княжны Рштуни недостатка в женихах не будет. Я же оказался в таком положении, что только женитьба могла спасти мне жизнь.

Гурген Арцруни Апупелч»

Будь проклят тот, чьей подлой рукой написано это письмо! Это не мой почерк и не моя подпись, это не моя печать! Все, что здесь написано, – ложь. Ни холод, ни снег, ни буран и ни вражеское окружение не помешали мне поехать в область Рштуни, к моей Эхинэ! Восемь лет я провел в походах, проливая кровь, чтобы взамен твоего и моего наследства создать себе состояние. Я попросил себе небольшую область, в которой есть озеро и река, чтобы моя Эхинэ и на чужбине находила сходство со своей родиной. И вот, когда я считал себя у цели, все рухнуло…

– Это не ты писал?

– Кто-то пытался подделать мой почерк и мою печать, посмотри сама и сравни эти печати.

И достав из кармана бумагу со своей печатью, Гурген протянул ее Эхинэ. Она внимательно сравнила обе печати и, ясно увидев подделку, изменилась в лице. Горькие слезы полились из ее глаз.

– Окажи мне, Эхинэ, кого ты подозреваешь, кто этот изменник, чтобы я смог наказать его и хоть немного утешиться.

– Какая польза в том, чтобы наказать изменника? Того, что произошло, не изменить, – с отчаянием выговорила несчастная женщина и не в силах больше держаться на ногах опустилась на диван.

Гурген, сидя у ее ног, долго молчал.

– Твои слезы говорят мне, что ты любишь меня, Эхинэ. Бог милостив, когда-нибудь он накажет этих нечестивцев. Я снова клянусь быть верным тебе и никогда не раскаюсь, что спас сегодня твоего мужа. Но этому негодяю, который подделал мой почерк и не передал тебе моего письма, в котором я извещал о своем приезде, я непременно отрублю руку.

– Ты счастливее меня, потому что свободен и не обязан жить с человеком, которого не любишь и не уважаешь. А я…

– Ты права, твоя судьба тяжелее. Я свободен, но разве моя судьба не изменилась теперь? Когда, бывало, я нападал на врага, целый полк, как от урагана, дрожал перед моим мечом и пускался в бегство. Когда греческий император и спарапет Манвел радостно поощряли меня, а Манвел восклицал: «Да здравствует наш орел!», – я видел их, как в тумане. Я мысленно был с тобою, и все мне казалось легко, ибо я хотел стать достойным тебя, и мысль о твоем счастье придавала силу моим рукам. Жизнь сейчас для меня потеряла всю цену.

– Ты забыл о том, что сегодня спас Мушага?

– Каждый армянин счел бы своим долгом освободить из рук нечестивцев армянского князя, которого увозили в плен на позор.

– Мой любимый, благородный Гурген, живи для своей нации, для своего народа, честь и жизнь которого попираются уже давно. Я хорошо помню, как к моей матери, княгине Рштуни, приходили крестьяне жаловаться на свои нужды и страдания. Бедная, святая женщина! Как она старалась облегчить участь этих несчастных, хотя мало чем могла помочь им, потому что по отношению к ней было допущено много несправедливостей; у нее самой было отнято все состояние теми, кто был призван следить за справедливостью. Поэтому и ты, мой единственный любимый, иди и продолжай помогать обездоленным и несчастным, будь отцом сиротам и утешителем вдов, будь храбрым и справедливым, и бог вознаградит тебя. А я, слыша, как благословляют тебя, узнав, что мой любимый Гурген – отец и защитник народа, буду утешена, это успокоит мое наболевшее и израненное сердце.