Текст книги "Возвращение в будущее"

Замри – отомри

Рассказ

Над зимней Москвой висело грязно-багровое расплывчатое пятно, освещая землю тусклым светом. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь морозную пелену к площади трех вокзалов.

На Краснопрудной улице, украшенной в этот предновогодний день нарядными елками и разноцветными гирляндами, в пробке стояли автомобили. Водители нервно сигналили, медленно пробираясь по заледеневшей дороге к огороженному строительными лесами Каланчевскому путепроводу.

Около Ярославского вокзала по заснеженным тротуарам с чемоданами и сумками в руках, окутанные клубами морозного пара, куда-то торопясь шли люди. Они были заняты и не обращали внимания на лежащего человека.

А Костя растянулся прямо на ледяной мостовой. Он лежал неподвижно, поджав под себя ноги, положив голову в старой вязаной шапочке на вытянутую вперед руку. Другая прижимала к телу красный, с белоснежными снежинками новогодний пакет с подарком.

В полиэтиленовой сумке лежала коробка шоколадных конфет «Москва», две пачки печенья и бутылка Советского шампанского.

Колючие снежинки медленно падали на небритую щеку молодого человека, таяли и холодными каплями стекали вниз, под воротник изношенной куртки.

Костя замерз. Он чувствовал, как холод проникает внутрь тела, мурашки бегают по спине, стучат зубы. Ему хотелось вскочить, бегать, прыгать, хлопать себя ладоням по бокам. Но он не мог…

Сквозь прищуренные глаза Костя смотрел, как мимо длинной вереницей идут мужские ботинки, теплые женские сапожки, молодежные кроссовки, детские ботики.

«Холодно-то как! Сколько же времени прошло? Кажется, целая вечность пролетела! А никто так и не подошел… Не помог…»

Вдруг Костя почувствовал, как чей-то теплый нос уткнулся ему в руку, обнюхал, обдавая горячим дыханием. Что-то горячее и шершавое лизнуло руку.

«Собака! – обрадовался Костя. – Хоть ты меня пожалела…»

Дворняжка села рядом, несколько раз жалобно тявкнула.

«Похоже, что животные лучше, чем люди. Когда-то и я хотел завести собаку. Был бы сейчас у меня настоящий друг. Он не стал бы притворяться, льстить. Какой есть, такой есть. Как это свинцовое небо или грязный снег».

Мороз крепчал. Холод проникал все глубже под одежду…

«Бр-р-р… И как только бродяги живут на улице зимой?»

Костя несколько раз видел таких: лохматые, немытые, грязные волосы, торчащие в разные стороны. Опухшие синие лица, стеклянные глаза. Прячутся в метро или в подъездах, откуда их выгоняют. И они, как тени, исчезают, чтобы где-то опять появиться…

В воздухе висел разноголосый гул огромного города с большими домами, уютными квартирами, горячей водой. Костя представил, как сейчас тепло в их классе. Там под большими светлыми окнами с широкими подоконниками стоят старые чугунные батареи. Зимой они такие раскаленные, что в помещении жарко и приходится часто открывать форточку. Ребята готовятся к новогоднему капустнику. Читают отрывки, поют под гитару, разучивают стихи. А вечером, после занятий, они будут болтать и дурачиться. И с ними Вика. Как ему хотелось услышать ее заразительный смех, увидеть сияющие зеленые глаза, копну густых каштановых волос. От этого перехватывает дыхание, замирает сердце…

По ослабевшему телу пробежал озноб. Косте мучительно захотелось оказаться как можно дальше от этого ледяного места, погрузиться в тепло и покой.

«Чувствуешь себя как на Северном полюсе… Так и замерзнуть недолго… Где же Игорь?»

Вдруг недалеко раздался скрипучий бабий голос:

– А ну, пошла прочь! Чего разлаялась?! Житья от вас нет!

Собака, зарычав отскочила в сторону.

Растоптанные сапоги со сломанной молнией на толстых, как колонны, ногах застыли рядом:

– У-у-у! Видели такое? Уже глаза залил! Новый год обмывает! Ни стыда ни совести. И куда только полиция смотрит?!

Поблизости остановились ботинки-дутики дымчатого оттенка.

– А может быть, человеку плохо? – послышался нежный девичий голос. – Сердце прихватило? Встать не может?

Костя почувствовал, как девушка наклонилась.

– И алкоголем от него не пахнет…

– Ха! – прервал ее ворчливый голосище. – От моего тоже, когда водки ему мало, одеколоном несет. И что?!

Послышался хрюкающий звук плевка.

– Тьфу, алкаши несчастные!!!

Сапоги, переваливаясь, стали тяжело удаляться, волоча за собой кособокую тележку на сломанных колесиках.

– Паразиты! Только об одном и думают…

Дутики в нерешительности потоптались на месте, повернулись сначала в одну сторону, потом в другую. Несколько раз перекатились с пятки на носок и обратно. На несколько секунду замерли. И потом быстро побежали дальше…

«Куда же ты?! – тоскливо подумал Костя, цепляясь за убегающие дутики, как утопающий за соломинку. – Эх… Ушла… А может быть, чтобы меня заметили, надо кричать, плакать, корчиться, извиваться, царапать ногтями лицо? А что, если так никто и не подойдет? И я замерзну? Прямо вот здесь? На глазах у всех? Но ведь тогда все исчезнет! Превратится в прах! И этот день, и все люди вокруг. И Вика тоже… Нет, не может быть! Я же еще ничего не успел в жизни!»

– Мама, а почему здесь дядя лежит? – услышал Костя над собой звонкий детский голос.

– Пойдем, Лизочка, пойдем! Мы же спешим к Снегурочке…

– Ну, ма-а-а моч-ка…

– Дядя в игру играет, – остановилась мама. – «Замри» называется…

– Знаю, знаю! – весело воскликнула Лизочка, прыгая в красивых бело-розовых меховых ботиночках на липучках. – Мы в такую в детском саду играли!

– Вот и хорошо, – повернулись в сторону элегантные светло-бежевые кожаные сапожки на высоких каблуках, – пойдем…

– А дядя в кого замер? В лягушонка или бегемотика?

– В обезьянку, доченька.

– А можно я скажу дяде «Отомри»?

– Он тебя не услышит.

– Почему?

– Потому что он глупая обезьянка!

– Ну мамочка! Ну по-жа-а-а луй-ста!

– Нет, Лиза! Пойдем! Мы опаздываем на Елку!

Модные сапожки с острым мыском пошли прочь, утаскивая за собой розовые маленькие ботиночки.

Издалека послышался детский голосок:

– О-том-ри, о-бе-зьян-ка!

Костя тихо проскрипел зубами, словно испытывал нестерпимую боль.

«Конечно, глупая обезьяна… Кто же еще? – с горечью подумал он, вспомнив, как обещал приехать к матери в маленький подмосковный городок. – Она звонила пару недель назад, сказала, что приболела. Все думал, потом как-нибудь. А зимой она на улицу лишний раз не выйдет. Трудно ей сейчас… Мороз… Сугробы… Поэтому, наверное, в старину снеговиков лепили в виде страшных, злобных чудовищ. Кажется, я на такого уже похож… Чувствую, мои волосы превратились в сосульки, а пальцы посинели. Эх, пуховик бы сюда! Где же Игорь?»

Мимо Кости по-прежнему шли люди. Увидев лежащего человека, они отводили взгляды. Старались быстрее пройти мимо. Ведь скоро Новый год, и так много еще надо успеть сделать!

Костя закрыл глаза, впал в какое-то странное, равнодушное состояние. Было ощущение нереальности происходящего. Одолевала дремота. Мысли в голове, подобно запутанному клубку, сбились в кучу и не хотели распутываться. Он уже не задавал себе вопросов. Он хотел лишь одного: чтобы как можно скорее закончилось это мучение.

Неподалеку послышался глухой звук хрипящей рации:

– Я Гроза, я Гроза, вызываю Тучу, прием.

– Я Туча, я Туча, на связи, прием, – раздался басовитый голос.

– Туча, вы куда пропали? Ждем вас в отделении. Прием.

– Гроза, я Туча, двигаемся к вам, скоро будем.

– Давайте быстрее. Отбой связи.

Послышался хруст снега под ногами.

– Эй, гражданин, живой? – Кто-то сильно тряхнул Костю за плечо.

Костя едва приоткрыл замерзшие веки. Неясным, размытым пятном он увидел перед собой темные армейские ботинки с высокой шнуровкой и узким голенищем.

– Ну что? – спросил кто-то нетерпеливо.

– Сейчас посмотрим… – Холодные пальцы отогнули воротник куртки, нащупали на шее Кости сонную артерию. – Дышит. Надо скорую вызвать… Переохлаждение может быть.

– Тебе что, делать нечего? – грозно рявкнул бас. – Это же не наша территория! Пусть с ним соседи разбираются!

– Замерзнет же…

– Ты слышал, нас Гроза к себе срочно вызывает! Это приказ! Опоздаем – люлей навешает.

– Ладно, пошли… Из отделения позвоним.

Черные берцы на толстой подошве торопливо зашагали прочь.

«Морозит тело, леденит сердца, – мелькнуло в ускользающем сознании Кости. – Бр-р-р… Даже глаза мерзнут! Надо что-то делать!»

Костя собрал последние силы и громко застонал:

– А-а-а-а!

Замерзшее тело слабо выгнулось:

– А-а-а-а!

– Ты чё, братан? – Чья-то рука тряхнула юношу за плечо. – Помочь, что ли?

Костя приоткрыл глаза. Перед ним присел на корточки старик с большой шапкой седых волос и грязной бородой на отекшем то ли от сна, то ли от водки лицом.

– Ты кто? – прошептал Костя.

– Я-то? – широко улыбнулся тот беззубой улыбкой. – Я бич. Ну, то есть бывший интеллигентный человек. Это знаешь, как пассажир без поезда, – старик вдруг с озорством хлопнул в ладоши, – или как ты – человек без имени.

– Я Кос-тя, – прошептал юноша.

– Костян, значит! – с задушевной беспечностью воскликнул старик. – А меня Боцманом здесь кличут. Во, видишь, – старик распахнул ворот темной куртки и показал край грязной черно-белой тельняшки, – этот кусок моря всегда со мной. Только моряк остался без корабля. Где-то он уже много лет без меня ходит. Н-да… Ладно… Ну а ты, Костян, если свое имя помнишь – жить будешь. Ты мне верь! Я тут самый умный бич среди вокзальщиков.

– Ко-го?

– Ну, тех, кто живет на вокзалах!

– Хо-лод-но… – пробормотал юноша.

– Сейчас, сейчас, – пошамкал старик беззубым ртом. – Ненавижу это видеть… Когда вот так… Сейчас подниму тебя. Пойдем в тошниловку греться. Все будет тип-топ.

Он наклонился, обхватил Костю, потянул на себя, стараясь его поднять. Юноша оперся рукой о землю, но та, как сломанная ветка, тут же подогнулась, бессильно опустилась.

Старик, пыхтя и что-то бурча, еще несколько раз попытался поднять Костю, но, в конце концов тихо охнув, мешком осел на землю. В его груди что-то захлюпало, он надсадно закашлялся.

– Тьфу ты, – недовольно пробурчал Боцман и хлопнул себя по худым ногам в обвислых, потертых штанах, – совсем сил нет…

Он встал, вытер красные слезящиеся глаза, огляделся по сторонам и вдруг, выпуская изо рта облако морозного пара, хрипло закричал:

– Эй! Кто-нибудь! Помогите!

Никто из прохожих не обратил на него внимания.

Тогда Боцман решительно рванулся вперед, встал на середине тротуара, поднял кулаки над головой, грозно потряс ими.

– А ну, стоп машина! – заорал он со всей силы. – Полный назад! Человек за бортом!

Несколько прохожих остановились:

– Что случилось?

– Чего, дед, орешь как ненормальный?

– Человеку надо помочь, не видите, что ли?! – показывал Боцман на лежащего Костю.

– Такой же алкаш, как ты сам, наверное!

– Нет, хуже! Сам-то стоит, а кореш его даже голову поднять не может…

– Да чего с ними трепаться? В полицию надо позвонить! Быстро их заберут куда надо…

– Точно! Сейчас и вытрезвители опять открыли!

– Тьфу на вас! – обиженно огрызнулся Боцман.

На его лбу появились скорбные морщины, лицо покраснело.

Старик сплюнул, выругался:

– Ничто вас, толстозадых, не проймет…

В собравшейся толпе раздался ропот:

– Глянь-ка, он еще обзывается!

– На людей бросается!

– Да ладно, чего вы? Надо хоть скорую вызвать… Мало ли что…

– Да уже вызвали…

Несколько рук подняли Костю, посадили на мостовую. В это время какой-то высокий молодой человек в длинной пуховой куртке с накинутым на голову капюшоном пробрался сквозь толпу:

– Спокойно, граждане, спокойно! Дайте пройти!

Костя услышал знакомый голос Игоря.

«Наконец-то!» – с облегчением подумал он.

Игорь быстро подошел, отряхнул Костю от снега, накинул на него меховую куртку:

– Все, Костя, все! Закончили!

Юноша обхватил себя дрожащими руками за плечи, еле слышно пробормотал:

– Ты гд-де б-был? Я чуть не сд-дох…

Игорь поправил очки на переносице:

– Ждал, когда тебе помогут.

– Жд а-ал, – раздраженно передразнил Костя, с трудом разжимая заледеневшие губы, – мог бы и не дожд-даться…

Игорь укрыл голову Кости капюшоном, дружески похлопал его по плечу:

– Ты молодец! Извини, никто не знал, что будет так долго.

Подошли водитель и помощник Игоря:

– Ребята, быстро отведите парня, – кивнул тот на Костю, – в машину. Включайте печку на всю мощь и отогревайте его горячим чаем.

– А что здесь вообще происходит? – Из толпы, по-хозяйски оттеснив других, вышел коренастый, в теплом пальто и норковой шапке, господин. – То спасать кого-то надо, то уже не надо. Ничего не понимаю. А вы сами кто?

– Господа! – Игорь повернулся к собравшимся, провел рукой по коротко стриженным волосам. – Сейчас все объясню. Меня зовут Игорь Николаевич. Я научный сотрудник социологического центра. Мы здесь проводили эксперимент. Этого переодетого юношу зовут Константин…

– Как Станиславского, что ли? – смеясь спросил кто-то из толпы.

– Почти, – усмехнулся Игорь, – Костя учится в театральном училище. Мы попросили его сыграть человека, которому требуется помощь. И засекли время, наблюдая, когда кто-нибудь первым подойдет и поможет ему. По-научному это называется «проявит эмпатию»…

– Чего, чего? – переспросил молодой парень в белой куртке с модной стрижкой.

– Эмпатия, – повернулся к нему Игорь, – это выражение эмоционального сострадания, сочувствия к другому человеку. Когда кто-то по доброй воле помогает своему ближнему.

– Подумаешь! – Парень плотно застегнул молнию куртки под самое горло. – Он просто решил хайпануть! Мог бы и сам встать…

– Не мог, – тут же ответил Игорь. – Это бы нарушило эксперимент…

Парень в куртке оживился, провел рукой по выбритым вискам с узорами:

– И чего только за бабки не сделаешь!

Игорь покачал головой:

– Костя это делал без денег. Он волонтер…

Парень презрительно фыркнул, отвернулся.

– И что ваш опыт показал? – послышался нетерпеливый женский голос.

– Сколько времени-то прошло до этой… как ее… эмпатии?

– Да, сколько?

Игорь приподнял руку, взглянул на часы:

– Один час пятьдесят три минуты.

Толпа негодуя зашумела:

– Ого!

– Ничего себе!

– И это в центре Москвы!

– Мы хотели подойти, но подумали, что другие…

– Да и выглядел он как-то не очень…

– А что я могу? Я же не врач…

– Безобразие! – недовольно фыркнул коренастый в пальто. – Вы могли погубить этого молодого человека!

Игорь усмехнулся, негромко произнес:

– «Я – часть той силы, что вечно хочет блага, но все время совершает зло…»

– Это вы на что намекаете? – обиженно спросил господин в норковой шапке, стрельнув в Игоря маленькими настороженными глазками.

– Не я, – ответил Игорь, – это немного измененный Гёте.

Он поправил очки, оглянулся по сторонам:

– Совсем забыл. Мы хотели вручить подарок тому, кто первым помог Косте. Только куда-то эта сумка исчезла…

В это время в темно-синем микроавтобусе, припаркованном на стоянке, Костя, сжимая руками горячую кружку, пил обжигающий чай с медом. Долгожданное тепло проникало в каждую клетку тела. Он больше не чувствовал озноба, проходило оцепенение в пальцах, ладони стали влажными. Юноша задумчиво смотрел в запотевшее окно и думал про веселого старика в тельняшке…

Вдруг кто-то постучал в дверь. Рядом с машиной стоял Боцман. Он прижимал к груди красный пакет со снежинками. Костя открыл сдвижную широкую дверь автомобиля, радостно просиял:

– Привет, Боцман! Только о тебе вспоминал! Уже хотел искать идти…

– А я легок на помине!

– Давай залезай быстрей!

Старик радостно улыбнулся, показывая одинокий, торчащий во рту большой желтый клык, кряхтя забрался в машину.

– Ого, какая жара! Как в тропиках! – Он, довольный, огляделся по сторонам, приветственно кивнул водителю и рядом сидящему напарнику, сел напротив Кости. – А ты, Костян, артист! – Боцман усмехнулся, пригладил седую пушистую бороду. – Даже я тебя не раскусил. Хотя тоже кое-что соображаю. Вот, – он кивнул на новогодний пакет, – забрал. Мало ли кто в толпе мог позариться. На, держи!

– Нет, – замотал головой Костя, – это твой подарок. – И спасибо тебе, – сказал Костя, протягивая руку, – помог ты мне сегодня…

Губы старика дрогнули. Он снял дырявые рукавицы, пожал загрубевшей лапой протянутую руку:

– Да я… Это… Ничего… Все тип-топ, Костян…

В его груди опять что-то затрещало, загудело, он закашлялся.

– Болеешь? – участливо спросил Костя.

– Не-ет, – старик проглотил комок в горле, – так, ерунда… Главное на корабле что?

– Что?

– Мотор! А он, – Боцман лихо ударил себя кулаком в грудь, – еще стучит. Винты вращаются. Так что на списание мне еще рано.

– Ладно, разберемся. Врачу тебя покажем… – Заметив протестующий жест старика, Костя добавил: – Не спорь… Мотор тоже требует ремонта. – Он налил из термоса в кружку дымящийся чай, протянул старику: – Знаешь, сегодня мне сказали, что я там, на площади, играл в игру. «Замри – отомри» называется…

– Да некогда нам замирать, Костян! – перебил старик, беря в руки горячую кружку. – Жизнь течет как песок сквозь пальцы. Не успеешь оглянуться – и того… Спишут на берег. Жить надо успеть!

– Вот и я про это…

Старик поднял руку, задорно ударил в воображаемую рынду:

– Ну, тогда ба-бам! Слушай команду! Свистать всех наверх! По местам стоять, с якоря сниматься! – Он заглянул в глаза Кости. – А может, того, – лукаво спросил старик, хлопнув рукой по бутылке шампанского, – отметим?

– Ага, – кивнул Костя, – после доктора.

В глазах Боцмана зажглась озорная искорка, потрескавшиеся губы растянулись в улыбке. Он приветственно поднял кружку, покряхтел:

– Ну, тогда с наступающим, братцы! Чтобы все у нас было тип-топ!

Костя протянул руку навстречу:

– Чтобы мы, замирая, не забывали отмирать!

Однажды на Байкале

Рассказ

Серёга каждое утро выходил на пустынный берег огромного озера и радостно пел. Громко, надрывая хриплый голос и страшно фальшивя. Нестройные звуки опускались на золотистый песок, скользили по бирюзовой, прозрачной воде, подхватывались легкими волнами и уносились вдаль. Он наклонялся, черпал пригоршнями холодную воду, выливал на свою большую лысую голову, могучую шею, брызгал на широкие плечи. Звучно фыркал от удовольствия, кричал Захару, который еще не появлялся из своей палатки:

– Эй, Ботан, подъем! Вылезай из чума, хватит дрыхнуть!

Серёгины широко расставленные синие глаза светились, а крупные ноздри перебитого, горбатого носа дрожали. Чего у него не было, так это зубов. При этом удивительно, но когда он говорил, то почти не шепелявил. Слова произносил внятно, жестко. Будто гвозди вбивал в доску с одного удара.

– Ну что, жик-пык, – улыбался Серёга, чуть позже встречая Захара у своего костра. – Проснулся?

Захар, потягиваясь и зевая, почесывал редкую темную бородку:

– Да, кажется…

Он положил на примятую траву пачку галет и две шоколадки.

Серёга часто заморгал, в восторге вскинул огромные ручищи, густо покрытые татуировками:

– Ой молодца! Сейчас чай пить будем!

Он поправил висевший над огнем чайник:

– Эх ты! Такую красотищу сегодня пропустил!

– Да? – Захар снял очки, прищурил подслеповатые глаза. – Что же такого случилось?

Серёга пристально посмотрел на Захара, кивнул на рядом стоящий чурбан:

– Садись, слушай. Веришь, братан, такого восхода солнца, как сегодня, я еще не видел! В натуре это было что-то волшебное! Представь себе ночь. Вокруг мрак. Ничего не видать, хоть глаз выколи. Руку вперед вытягиваю – пальцев не вижу. Потом, прикинь, эта чернота начала медленно разламываться. По кусочку отваливаться, падать вниз, на землю.

Серёга поднял руки, как будто взял ими буханку хлеба и стал ее медленно разламывать на куски.

– И вот, – он тряхнул ладонями, словно сбрасывая прилипшие крошки, – появляется на небе полный ажур. Значит, этот… Багровый такой свет. И тут я шкурой почуял, что где-то там, далеко-далеко, целая гора, куча раскаленных углей. Ну, как вот в этом костре. – Серёга кивнул на язычок оранжевого пламени рядом с собой. – И кто-то на них дует что есть силы. Раздувает, значит, этот огонь. Чуть погодя появляется свет. Он становится все ярче, и тут, мать честная, прикинь, из-за горизонта выплывает оранжевый, немереный, на полнеба диск. Все вокруг, оживает: ветерок пробежал, птица запела, рыба в воде забилась. Травинка, и та голову свою поднимает. Такой вот балдеж…

– Да ты поэт, Серёга, – откликнулся Захар, теребя хвостик жидких волос.

– Какой там, – махнул он рукой и постучал себя по голове, – с моей-то бестолковкой!

– Зато у тебя есть другое…

– Ладно базарить, – прервал он, – давай по чайку ударим. Я тут уже набадяжил с утра. – Садясь на корточки, он приподнял веткой крышку дочерна закопченного горячего чайника. – Вроде ништяк получился. «Байкал» называется. Ха-ха-ха, – он вдруг засмеялся тихо, – «Байкал» на Байкале. Чудно как-то, – удивился он сам себе. – Один, значит, Байкал большой, другой – маленький. Вот такой расклад…

Серёга вопросительно посмотрел на молчавшего Захара:

– Чё, не сечешь мазы?

Захар не сек. Он еще не привык к блатному жаргону своего нового знакомого, не раз отбывавшего срок на зоне. Но с этим Серёга завязал давно. Как отсидел последний раз десять лет назад за воровство, поклялся себе, что больше этого не будет. Решил, что хватит ему той жизни, искореженной и побитой, как старая, зэковская ложка для баланды.

Вырос Серёга в детдоме. Окончил мореходку в Хабаровске, и было куда ему убежать от блатных дружков. Думал, море – оно большое, всем места хватит. Стал ходить матросом на рыбацких сейнерах. Избороздил Охотку вдоль и поперек. Да и в Тихом не раз бывал. Много рыбы вытащил из глубокой пучины. Не одну робу, изрытую морской солью, сменил. Несколько раз испытал жестокие штормы. Однажды, когда судно, залитое водой, стало тонуть, готовился уже кормить рыб на дне океана. Но обошлось. Спасли их тогда. Еле живых с надувных плотов подобрали. Наверное, думал Серёга, еще не пришел его час. Нужен он еще на этой земле. Только непонятно кому и зачем. Душа-то оставалась ледяной, как морозильник сейнера, забитый до отказа рыбой. Когда сходил на землю, напивался в ближайшем баре. Иногда до беспамятства. Только чтобы оттаять, боль унять. Но и это не помогло. Со временем море для Серёги стало тесным. Как в лужу превратилось. И когда, остыв и присмирев, Серёга решился сойти на берег и бросить якорь, оказалось, что никто его не ждет. Жена ушла, когда он еще сидел второй ходкой. Детей у них не было. Немногочисленная родня сторонилась его.

– Хреново, братан, когда ты никому не нужен, – тяжело вздохнул Серёга.

Захар понимающе кивнул.

Тогда стал, как Серёга с гордостью говорит, свободным бичом. С тех пор живет где хочет, делает что хочет, и никто ему не указ.

Видя, что Серёга с нетерпением ждет вопроса, Захар достал из кармана платок, протер очки:

– Так что же это за «байкал» на Байкале?

Серёгины толстые губы растянулись в улыбке:

– Да это просто, братан, как повидло за три копейки, – его глубокие, словно выбитые зубилом морщины, разгладились, – «байкал» на фене – это хорошо заваренный чай. Вот и получился «байкал» на Байкале! Теперь усек?

– Усек, усек. Ладно, давай сюда свой «байкал», – протянул Захар кружку.

– То-то же, – усмехнулся он, – не пожалеешь.

Они молча пили вприкуску с шоколадом и галетами душистую настойку. Серёга чмокал, облизывал губы. Потом он глубоко вздохнул, не спеша огляделся вокруг:

– Эх, мать честная, красота-то какая!

И вдруг поставил кружку на землю, вскочил на ноги, широко раскинул руки в стороны и радостно завопил во все горло:

– А-а-а-а-а-а-а! Лю-ю ди-и! Я на Бай-ка-а-а-а ле-е-е!

Эхо прокатилось вдоль берега, по кромке воды, янтарному песку, среди деревьев, густого багульника и скрылось где-то в зеленых сопках.

– Иногда веришь – нет, бью себя по башке, чтобы, значит, проверить, не сон ли это все. – Серёга по-прежнему стоял с широко распростертыми, как у птицы, руками. – Иногда не верю. А сейчас вот – верю. – Он запрокинул голову, поднял руки к небу: – Это же все по-настоящему! И вода, и Солнце, и вся эта благодать! Слышь, братан, у тебя такое бывает?

– Бывает, – задумчиво ответил Захар, – но не всегда…

– Верить себе нужно, – Серёга присел рядом с костром. – Если ты в себя не веришь, кто же в тебя еще поверит-то…

На Байкале Серёга жил уже несколько недель, в старенькой, залатанной палатке, прямо на берегу озера, около холодной, даже летом, воды. Питался чем попало. То рыбы наловит, то ягод и грибов насобирает. Порой проходящие туристы чем-то делились. Сам никогда ничего не просил. Но когда давали – не отказывался. Принял он и предложенную Захаром по-соседски несколько дней назад сваренную гречку с тушенкой.

Иногда Серёга ходил за двадцать километров в ближайшую деревню купить хлеба и крупы, съесть несколько поз больших пельменей с мясом, приготовленных на пару. Как любит он говорить, разговеться. Зато чай у Серёги был всегда. Но не такой, как в тюрьме. Не чифир, от которого голова раскалывается и сердце из груди выпрыгивает. А травяной, с ромашкой, подорожником и шиповником. В этих местах в избытке рос зверобой, земляничный лист, чабрец, саган-дайля, шлемник.

– Ты пей, пей – здоровье радей. – Серёга шумно прихлебнул из кружки. – Ты, братан, к миру с добром, и он тебе тем же ответит. Вот пришел ты ко мне как человек, и я к тебе так же.

– Да ладно, – смущенно махнул рукой Захар. – Чего там…

– Нет, не скажи, – покачал головой Серёга, – много разных бакланов по земле шастает. Без добра живут. Даже это святое место им не помогает. Не зрелые они еще. Свет в них еще не проник. А ты, хоть и похож на ботана, пришел, поздоровался, к костру своему позвал, жратвой поделился. Это по масти…

– Наверное, – неопределенно пожал плечами Захар.

Серёга сделал глоток, сладко причмокнул:

– Очень уж травка хороша. Полезная. Все бациллы поубивает.

– А что, много их у тебя?

Он присвистнул, посмотрел на свои крепкие, мозолистые ладони:

– Да видимо-невидимо. Как лес повалишь с мое, так наберешь их полные закрома. А сейчас, сам понимаешь, сколько деньжищ нужно, чтобы болячки разные лечить. Где же их взято-то?

– Да, – понимающе кивнул Захар, – взять негде.

– Вот травки мне и помогают, – продолжал Серёга. – Заваришь кружечку и целый день потягиваешь. И ты знаешь, жик-пык, чую я, стало во мне меньше болячек. Перестало вот тут ломить. – Он показал на свою широкую грудь. – Да и в боку как-то все наладилось. Чё, не веришь? Фуфло толкать не буду.

– Верю… Расскажи, а что дальше-то с тобой было?

Серёга не спеша достал сигарету, помял ее пальцами, прикурил от тлеющей ветки:

– После моря, помню, был я в каком-то бреду. Не знал, что делать, как быть. Вроде на воле, а чую – смердит вокруг меня. Как будто в камере парашей дышу. В общем, хреново мне было. Думал, грешным делом, может, полоснуть себя бритвой по венам. Или в петлю залезть. И кончить все одним махом… – На лице Серёги отразилось страдание, уголки его губ задрожали. – И тут сон мне приснился. Никогда гамму особенно не гнал, ну, то есть не фантазировал ничего такого. А здесь снится, что я во мраке блуждаю. Знаешь, как вот в тумане. Хоть кошмарь меня, зенки мои ничего не видят. Не пойму, где что находится. Жутко так, что легче сдохнуть. И вдруг вижу какое-то сияние. Не понимаю, что это, но чую, что мне туда нужно двигать. Иду, иду и подхожу к костру. Там сидят какие-то люди. Кто и что – не знаю. Но драпать поздно, да и некуда. Стою, смотрю. Вроде как не жлобы. А они руками так приветливо машут, мол, иди сюда, к нам. Приглашают, значит. Подошел, присел. Тепло так у них, хорошо. Свет вокруг, и все видно. И тишина. Все молчат, только иногда кто-то посмотрит на меня и улыбнется. Совсем незлобиво. Не как кодла какая-то. Почуял я себя здесь своим. Так, будто всегда был с ними. И челы вокруг – это все мои братаны. Понимаю, что попался как рыбеха. Наживку дурашка заглотил, но крючок еще не чую. Но странное дело – вырваться не хочу. Наоборот даже. Долго так сидел. Согрелся, ожил. Радость какую-то почуял. Сильную, непонятную. И больше жизни захотелось мне у них остаться.

Серёга замолчал. Его пальцы сжимали тлеющий окурок, а неподвижный взгляд застыл в одной точке.

– И что, остался? – не выдержал Захар.

– Не знаю… Проснулся я тогда, – ответил он задумчиво. – Проснуться-то проснулся, только понял, что не хочу больше я прежней жизни. Стал искать другую. Перестал бичевать, устроился на свалку.

– Куда? – не понял Захар.

– На городскую свалку.

– Зачем?

– Эх, ты хоть и Ботаник, а не знаешь. А это, я тебе скажу, еще та малина. Там такие миллионы делают, в жизнь не догадаешься.

– Ну уж и миллионы?

– Верь базару, не стану брехать напрасно. На свалку день и ночь привозили на выброс не только отходы, но и добра много. Подходит срок годности товара какого, в пример, везут к нам машинами колбасы и окорочка, сыр и рыбу. А то и икру притащат. Бухла, конфискованного таможней, было столько, что в бочки его заливали и хранили как огурцы. Все это нужно разобрать, отсортировать и сдать куда надо. Бригадиром меня поставили.

– А куда это можно сдать-то? – удивился Захар.

– Да ты чё, братан? Прикалываешься? Скупщики там днюют и ночуют. Вмиг все забирают и опять в город на рынки тащат. Рубль-другой скинут, наклейки переклеят – и опять в продажу. Дешевка – а многих привлекает. Раскупают быстро. Жрать-то всем охота. Так у них прибавка, и у нас свой куш.

– И сколько ты там работал?

– Недолго. Скоро понял, что это тоже зона. Только другая. Со своими волчьими законами. Рвут горло друг другу. За монету готовы мать родную в этой помойке закопать. Вот так хотел, как говорится, в рай попасть, да, видать, грехи старые не пускали. Схлестнулся я там с одним. Жгутом звали. Черный как смоль, вертлявый. Деньги он, тварь, общие тырил. Ну дал я ему пару раз промеж глаз. Он сначала заорал, свалился. Потом очухался, дружков своих собрал. Вечером вломились они ко мне в бытовку с перьями да с арматурой в руках. Еле отбился. Пришлось убегать. В лесу жил пару недель. Думал куда податься. Еще до свалки слышал я о буддийском монастыре на Байкале. Дацаном называется. Недалеко отсюда. Чудеса, люди рассказывали, там случаются. Ихние священники, ламами зовутся, красные робы таки носят. Вот эти самые ламы тело лечат. И душу тоже. Многим помогли. Поехал я туда, познакомился с ними. Спросил, что мне делать в этом угаре. От одного берега отчалил, а другого никак не найду. Был там у них один лама по имени Рома. Это я потом узнал, что это его настоящее имя. Буддийское погоняло-то, конечно, другое. Не могу их запомнить, язык сломаешь, пока выговоришь. Он такой здоровый амбал, плечи – моих два, руки как ковши у экскаватора, шрам рваный по всей щеке. В подворотне встретишь – обойти захочешь. Ромка этот тоже когда-то зону топтал. Но о том не рассказывал, говорил, что это все иллюзии были, ненастоящее, значит. Об этом и вспоминать не стоит. В общем, скорефанились мы с Ромкой. И он мне сказал, чтобы я не спешил, пожил в дацане, подумал, сходил к святому ихнему – Хамба Ламе. Он вроде как учитель. Прикинь, умер-то этот лама еще в прошлом веке, как красные с белыми здесь в гражданскую махались друг с другом. Похоронили его как положено в земле. Но перед смертью наказал своим монахам раскопать себя через семьдесят лет. Хамба этот был в авторитете большом. Исполнили его просьбу, откопали в назначенный срок. И, не поверишь, жив тот лама оказался…